Текст книги "Удача гардеробщика"

Удача гардеробщика
Руслан Гавальда

© Руслан Гавальда, 2023

ISBN 978-5-0059-5560-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РУСЛАН ГАВАЛЬДА
Удача гардеробщика

Часть I. Вынужденные обстоятельства

Счастье там, где нас нет

1

В детстве я видел много безработных. Я жил в таком районе, где молодежь, возомнив себя достойной лучшего, со скоростью света покидала родные гнезда, рвалась в Москву. Небывалое количество актеров и певцов рождалось, и косяки творческой молодежи плыли туда. Почему? Да потому, что на селе не устроишься, колхоз развалился и тут ловить нечего. И неважно даже, что развалившись, колхоз руины после себя не оставил. На него тут же налетели частники и разделили его на куски между собой, надавали кускам жгуче модных иностранных названий и в селе вновь все цветет и пахнет. И платят они тоже не гроши какие-нибудь, гораздо больше, чем в Москве платят! Но молодежь уже все решила. Молодежь – не дурашки. В селе гнить не будет! В Москве будет…

Я тоже не сомневался в успехе. Конечно, я был еще молокосос в свои восемнадцать. Конечно, мне дали пинка из института, но Государство ведь и из военкомата дало этого же самого пинка!

И я не сомневался в своем успехе, приехав в столицу с залетевшей от меня подругой Мелиссой.

Я был уверен, что смогу в ближайшее время сыскать себе работу!

Я был уверен, я смогу всех прокормить!

Я даже верил, что смогу получить еще высшее образование и стать образованным человеком! На это всё толкала меня наивность и любовь-морковь.

2

И все было устроено таким образом в мире, что все события складывались против меня, не показывая, однако, мне зад, а оборачиваясь так, чтобы я не терял веры в себя, а продолжал надеяться, искать, пытаться и жить, идти вперед, добиваться своего.

Седьмого марта я проснулся и вскрикнул от радости. Первым делом, как просыпался, я включал свой старенький ноутбук на столе, купленный отцом когда-то с рук еще для сестры, чтобы зайти на сайт Superjobа и удостовериться в том, что до сих пор никому умения и навыки, которые я спер с подсказок сайта, не нужны. Однако в этот раз к счастью, этого мне совершенно не пришлось делать. То ли кризис был в стране рабочих – их остро не хватало, толи несколько работодателей разом напились и ошиблись кликом, либо ситуация, блестяще описанная by Лорен Вайсбергер – это типичная ситуация для шефов разных компаний: и вот, неизвестные трое разом решили: а вдруг, вдруг этот напористый мальчик сможет? Вдруг он умнее и эффективнее всех тех, кого я до этого нанимал (а)? Вдруг именно это то, что мне нужно?

3

Я снимал комнату на пятом этаже, где сидел сейчас и звонил к очередному ответившему мне на резюме работодателю.

– Алло? – спрашивал я, – гардеробщик требуется?

– Вы из Москвы? Вы в Москве проживаете? – спрашивала телефонная трубка.

– Да, – врал я, утвердительно отвечая лишь на второй вопрос.

– Вам сколько лет?

Тут я поник головой, по опыту зная, что работу без опыта работы никому не дают. Тем более в моем юном возрасте.

– Восемнадцать, – отвечал все же я.

– Восемнадцать? – убеждалась трубка вместо ожидаемых гудков, – Студент, что ли? – дальше ответы на вопросы трубке похоже были не интересны. Но она не ложилась, а продолжала звонко трещать!

4

В больницу N. города М. тоже требовались люди с огромным опытом работы. Гардеробщики с высшим образованием и многолетним стажем. Однако в больнице N. города М. у главного врача Ирины Ивановны была любовь к мужской небритости. Весь женский персонал наблюдал остроумные шуточки доктора из телевизора по вечерам и вообще в больнице водилась мода на хипстеров, да и мужиков не хватало. Придет, бывало, в больницу N. города М. гардеробщик из ресторана, солидный, валуевоподобный мачо, но чрез минут десять обычной интенсивной работы иссякнет, как скороспел в гостях у бывалой давалки. И вскоре я узнал, почему.

В договоре, который мы все дружно подписывали при вступлении на новую должность, было много пунктов, подобных тому, как «права гардеробщика», «охрана труда гардеробщика» и прочие радости, подаренные и уже никак не отнимаемые самым злостным работодателем по ТК РФ гардеробщика (мелкого служащего).

Я ощущал себя чернорабочим шестидесятых годов, которому один добрый немало известный британец и прочие его столь же политически активные соотечественники дали право на вздох в перерывах между работой на них. Единственное, чего яростно требовал мой замученный и изнуренный организм из всех перечисленных прав (и это там перечислено не было), так это вовремя отлить, перекурить и поесть. Если по второму пункту я кое-как и привык, если я с ним и смирился благодаря единовременному выходу законов об ограничении употреблении табака и запрете на пропаганду гомосексуализма (оба гребаных закона направлены против моей свободы личности!), то против нормального мужского инстинкта поесть я сопротивляться долгое время никак не мог. Я, наверное, единственный экземпляр, который заработал себе язву желудка еще не во время учебы, а после нее – непосредственно на работе.

5

Старики – это те же дети. Когда я впервые в жизни вошел сюда, переступил порог онкологической клиники, я тут же это осознал. Я попал в другой мир. Я словно принял массу галлюциногенов и расслабился с моей любимой девушкой, словно, словно…

Я оказался в абсурдном детском саду. Где шныряли взрослые. Улыбающиеся, веселые, жизнерадостные, смеющиеся взрослые. Взрослые на пикнике, взрослые, когда к ним приезжают внуки или же взрослые с рекламных плакатов зубных протезов, на сто процентов счастливые и здоровые взрослые. На миг я струхнул, решив, что перепутал адреса, либо вообще еще не проснулся и скоро опоздаю в первый же день на работу.

Иной раз складывается впечатление, что некоторые люди ходят сюда, чтобы получить определенный кайф от посещения больницы и разговоров с докторами. Но не о том, что они умрут, что их нужно спасти, а о том, что они стали стары и некому не нужны, одиноки, грустны и несчастны, свободны на все четыре стороны. О том, что привидениями эти высохшие тела, эти скелеты, пустые места бродят по миру, никем более не замечаемые, ни к какому делу не привязанные, скучая… В надежде на то, что их заметят. В душе на пенсию они еще не вышли, они все еще молоды и полны энергии, но отчего-то им уже кажется, что им здесь давно нет места, да и по документам им дают давно за семьдесят.

6

Я ходил на работу, как на каторгу. Нехотя, ноя и вечно сетуя на то, как мне не повезло в жизни. Я, конечно, уже сомневался в своем высшем актерском предназначении и уже понял, что все советы педагогов в драматическом кружке и надежды отца – просто грезы. Каждому педагогу в душе хочется воспитать своего ученика-гения: вот они и видели во мне торчащие из каждой дырки таланты. А отец, отца понять не сложно: несостоявшийся мужик, я мог еще оправдать потраченные им его силы и нервы на мое воспитание тем, что стану автором прекрасной экранизации фильма по сценарию какого-нибудь нового Вуди Аллена, буду его гениальным отпрыском.

Но главное, чем портит тебя высшее образование, каким пороком оно тебя награждает, это фашизм. Это высокомерие, с которым ты хочешь того или не хочешь начинаешь смотреть на человека. Ты червь, ты – дерьмо, ничего не достигшее в жизни, убогая пьяная и вечно голодная, живущая на копейки мразь, начинаешь смотреть на ничем не обидевших тебя людей, как на необразованное быдло. В каждой успешной личности ты видишь для себя врага, врага, с помощью денег и власти оторвавшего себе лакомое место на земле. Ты не интересуешься из какого статуса он поднялся до тех благ, которыми сейчас владеет, может быть он начинал со ступени ниже твоей, может он всего добивался сам, может он сирота и не имеет никаких мам и пап, а не то что богатых, а ты о нем судишь дурно, судишь так уже потому, что неудачник ты, а не он.

Но человек, с высшим образованием, никогда не обозлится. Ведь он человек с высшим образованием. Не с корочкой. Он облагорожен, воспитан и образован… В нем нет, не было и никогда не будет корысти, ненависти, зависти и зла.

7

Конечно, не обходилась работа и без светлых сторон. Помимо зарплаты, от которой хорошего было только одно название и то, что она белая, официальная (родители Мелиссы были рады выбору своей скороспелки уже хотя бы потому, что я не бандит, не лентяй, а работаю), это молодые пареньки, которые приходили сюда, чтобы я ими вдоволь налюбовался и изредка попадавшиеся хорошие, интересные люди. Один из тех пареньков, что в последствии, кстати, стал моею гражданской женой после развода с Мелиссой – Юрий – начинающий художник-сюрреалист, подарил мне картину – старый советский автомобиль посреди американкой пустыни со смертью за рулем. Дальше была бабушка. Бабусечка. Бабулечка. Очень хороший человек. Невероятно, как умудряются в нас просыпаться к некоторым людям светлые и добрые чувства из глубин души. Из ниоткуда. Эта бабушка, как первый снег. Самая чистая. Самая бескорыстная. Добрая. Безгрешная. Моя коллега Элла звала её спортсменкой, комсомолкой, студенткой. Ведь, не смотря на то, что она практически ежедневно посещала нашу клинику для онкобольных, она выглядела свежо и красиво, будто посещала снежные курорты Финляндии.

– А как Вас зовут-то? – не выдержал я как-то у нее спросить.

– Меня?

– Вас…

Бабулечка самодовольно улыбнулась, словно импресарио на сцене, заранее предвкушая явный последующий за представлением артистки восторг публики:

– Маргарита Алексевна!

У меня отвисла челюсть. Я ожидал Любовей, Нин, Оль, Анастасий Петровных, но, что существуют имена, помимо этих приевшихся еще, такие красивые, звучащие, сытные, спелые я уже не надеялся. По-моему, на моем лице правильно выразились все чувства, которые я испытывал, и Маргарита Алексеевна не приняла мой тридцатисекундный ступор как отвращение. Она сказала так же самодовольно, гордясь за себя:

– Да! Да! Маргарита Алексевна! А фамилия у меня какая!

– Какая?

– Но-си-ко-ва! – произнесла с расстановкой по слогам бабушка свою фамилию и мизинцем левой руки (она была левшой!) указала на нос.

8

Спустя некоторое время (когда она уже ушла, когда ушел и я, и тихо шел к метро) я понял отчего эта старушка отличалась от всех остальных. Отчего она казалась мне особенной. Все, все до единого, кто приходил к нам в поликлинику, приходил сюда для того, чтобы с кем-то поговорить. Чтобы кто-то выслушал его наболевшие проблемы, чтобы кто-то выслушал у него то, что его собственное «Я» уже слушать и пережевывать не может, а посему и ищет то, куда всю информацию выплеснуть. Врачи от ежедневного потока однотипных историй уставали тоже и уже блокировали себя грубостью, отрешенностью от проблем пациентов. Мы же, гардеробщики N-ой поликлиники, были здесь самым добрым, позитивным элементом, пока принимающим вследствие своего недавнего вступления на пост, не научившимся спасаться, закрываться от идущей на нас отрицательной энергии, ядовитых негативных выбросов старческого организма.

– Вот они и приходят сюда… От нас энергией зарядиться. Вот их сюда и тянет… Поэтому они и живут так долго со своим раком, – говорила мне злая коллега, нервно сдавливая, как чье-нибудь горло, сигарету.

Когда-то, призналась она, она работала в МГУ. И там было весело. Она заряжалась там огромной положительной энергией у студентов.

– А еще брала забытые деньги из карманов «платников». Там у нас училась только элита! Эти голодранцы… Голодранцам и в мечтах в таких престижных вузах не учиться…

– Было, что есть, – добавляла она, – А тут кури «Бонд» вместо «Парламента»… Тьфу! Что за жизнь!

Эти обобранные студентики еще до сих пор названивали ей и спрашивали о здоровье. Возможно, они знали о её проделках и жалели, может быть даже специально оставляли карманные деньги в шубах, дубленках и кожаных куртках. Но я понимал их. Понимал их всех. И студентов, и «своих» онкологических больных, этих старушек с типичным диагнозом – «раком груди» разных стадий… У кого-то шла ремиссия, у кого-то болезнь прогрессировала. Я понимал и врачей, которым не повезло лечить обычный, простой народ, который «на лапу» не кладет, от которого будет диабет с его коробками конфет и аллергия с его букетами роз. <…> Но все равно я до сих пор помню моих гардеробщиков. Гардеробщиков в драматическом театре, с чьей вежливой улыбки для меня каждый раз начинался спектакль, и хмурого гардеробщика в колледже, которому приходилось подрабатывать уборщиком, чтобы прокормить себя и пятилетнего ребенка, которого потом уволили за воровство, которое он в действительности не совершал. Двое из студентов, тех самых «голодранцев» прокрались в гардеробную и обчистили все карманы. Их отчислили тоже («будущий учитель не может совершать безнравственные поступки» – формулировка из приказа), но и гардеробщика, который не уследил за рабочим местом – тоже….

Так вот, Маргарита Алексеевна была не похожа на других. Она спускалась к нам словно ангел, в помощь двум обездоленным гардеробщикам, словно манна небесная давала силы и надежду на то, что все будет, силу и надежду, что наша работа нужна им, и мы с ней справляемся. Мы существуем не от того, что мы более ни на что не способны. В нашей профессии есть свой кайф, свое предназначение. Ведь наша профессия существует, она не исчезла за ненадобностью, как в других развитых странах.

Маргарита Алексеевна приходила не забирать, а отдавать, словно у нее в закромах, дома ли где она живет, в душе ли или где-то еще, откуда она черт это берет – много счастья и энергии, это все есть, существует, и не нужно отчаиваться, ни в коем случае не нужно…

Возможно, это было ее предназначение. Свое. Особое. Для нас. Но тоже данное свыше…

А может она была просто таинственной женщиной, от того, что молчала. Этим, может, и привлекала? Черт его знает!

9

В один из дней, когда я дежурил (к слову, до сих пор не могу понять, почему по воскресениям вместе с дежурным терапевтом приходилось дежурить еще и нам, но…) ко мне пришла одна замечательная старушка. Эта старушка была единственной за все время дежурства пациенткой клиники, поэтому от скуки я выслушал ее нытье. Единственная книга, которая была в гардеробе – «Улисс» сэра Джеймса Джойса – прочитана, я одолел ее от корки до корки вместе с примечаниями за пару часов, моя электронная книга со стишками Сильвии Плат и поэмой Гомера сдохла, начиная подавать крики о помощи еще в метро.

Поэтому я узнал, что над этой светлой женщиной, над этим божьим одуванчиком, как совершенно искренне, без сарказма называла ее даже моя вконец испорченная низами коллега, жестоко измывались все соседи. Она жила одна, в трехкомнатной квартире вместе со своим сыном Мишей. Сын Миша, парень всего-навсего двадцати семи лет, страдал ожирением и раком последней стадии. У него прогнила половина внутренних органов и правую руку его съел паралич. Причем, выглядел ее сын абсолютно нормально. Но ведь и я внешне выглядел абсолютно адекватным человеком, а учился на неперспективную профессию. Мне только Дедов Морозов играть в Новый Год, а с моей комплектацией – вообще снегурочек с рахитом, подкалывали меня пьяные предки.

«Когда женишься? Когда пойдешь на нормальную работу?» Град этих упреков, смех и издевательства от знающих о его болезни не понаслышке знакомых и соседей сыпались на него в частности и на эту семью ежедневно шквалом с порывистым ветром. Но они стойко всё боролись за вою жизнь. Еженедельно старушка (ее звали бабой Нюрой) ходила к нам в поликлинику на лечение. Ее стадию рака еще как-то можно было спасти, а сыну она пачками таскала обезболивающие и таблетки, что хоть как-нибудь могли отсрочить и облегчить ему его уход.

– Неужто вам совсем никто не помогает? Неужто у вас совсем никого нет? Ни друзей, ни родных? – удивлялся я, выслушав всю историю до конца так, как ежедневно с видом участия по сценарию вскрикивают ведущие горячих ток-шоу на различных федеральных каналах.

– Нет сынок, нет, – ответила мне бабушка и прибавила, – Не дай Бог тебе такого, сынок, не дай Бог. Счастья тебе. Спасибо, что выслушал. И прости. Прости меня, дуру грешную, за то, что лезу к тебе со своими проблемами, прости. До свидания, сынок. Всего хорошего тебе. Храни тебя Господь.

Бабушка перекрестилась и ушла, а я подумал, подумал о том, как несправедлив иногда здесь с ними бываю.

10

Через несколько дней, когда моя коллега вышла на работу, история бабы Нюры все не выходила у меня из головы. Я постоянно думал о ней. Что, возможно, сейчас, пока я здесь прохлаждаюсь на работе, над ее сыном, которому даже эта простая работа недоступна, да недоступна никакая работа вообще, а скоро будет недоступна и простая жизнь.

Я вспоминал ее, когда перекусывал горячим кипятком и вафлями, что вероятно сейчас баба Нюра, пока над её сыном издеваются, стоит в очереди за черствым хлебом на последние десять рублей. И мне ярко вырисовывалась рука продавщицы, которая на эти ее десять последние рублей отрезает ей ломоть, прямо отпиливает половину ей этого самого черствого хлеба, протягивает ей. Мне виделось, чудилось, стояло перед глазами!

Элла не смотря на то, что постоянно ныла, она твердо стояла на земле и была проворна, как старый еврей. (То, что она действительно еврейка, я узнал гораздо позже)

– Что, совсем-совсем никого нет? – переспросила она.

– Никого.

– Никаких родных, хороших соседей?

– Они одинокие, говорю же.

– Хм. Так что ты над ними опеку не возьмешь? За квартиру? Вот дурак!

– ?

– Возьми, возьми! Я тебе говорю! Выгодно! Иначе сейчас быстро найдутся, на квартиру то. Что не поухаживать?

Ко мне такая корыстная мысль в голову не приходила, как беден я не был. Я похоронил в себе все мечты, все желания, но по московским волчьим законам все же вел себя неадекватно: никого не обманывал, ни за что не боролся, ни у кого не стремился ничего отобрать.

11

– Не будешь же ты всю жизнь гардеробщиком работать, – говорил мечтательно мне отец, – Ясно. Ясно, что с театральным образованием на жизнь не заработаешь. Театральные режиссеры, актеры в основном очень бедные люди, одинокие… Поэтому, кстати, я и отговаривал тебя в твой институт поступать. Внуков очень хочу. Но все же… Все же дипломированный лицедей, который работает гардеробщиком – не ice.

– А кем же мне тогда быть? Больше никуда не берут! – отвечал я ему по телефону уныло и обреченно.

– Ой, такой молодой парень у нас работает! Ты же не дряхлый как мы. Тебе нормальную работу надо! – говорила мне на работе одна из больных.

– Тебе деньги нужно зарабатывать! Семью создавать! На квартиру копить! – говорила мне на работе же шутливо, как думала она, санитарка.

Но!

Эти ежедневные вопросы и возгласы, эти чувства жалости ко мне потихоньку начали меня раздражать. Вскоре, когда я ответил одному человеку, что головные уборы мы не принимаем (в сотый раз за день), а он, оказавшись буйным, накинулся на меня за это с кулаками, мое терпение лопнуло. Я решил уйти. Хоть на почту! Напротив общежития, которое я в то время снимал, стояло отделение почты, куда все время требовались почтальоны. «Пойду, обрадую их кадровиков», – подумалось мне.

Часть II. Получил диплом – работай по профессии!

Проблема отцов и детей.

1

Мать и отец всегда говорили мне, что я учитель. Прямо-таки упрекали меня первым образованием. Точнее тем, что я по нему не работаю. Воспитанные в Советской России родители не верили тому, что меня не распределили в какую-нибудь школу. Они закрывали глаза на существование бомжей и требуемый в любой самой хилой фирме опыт работы. СССР давало им все, и жить тогда мог, как я, только тот, кто был ленив… Они больше ничего не знали. Посему, поступив в театральное, я им поклялся, что работать по второй профессии буду точно. Тем более – я ее любил. Я считал, что талантлив, и благодаря своему таланту, я, хоть конферансье, но стану. Ведь это же моя судьба! Ведь мне же сам Бог велел! Тем более, что это в стране родителей его не было, а теперь весь нынешний народ только молитвами на него и живет.

После майских праздников я, бывший гардеробщик и студент, начал искать работу по специальности.

Я делал холодные звонки, а потенциальный работодатель вежливо меня терпел.

– Вы не очно разве учились?

– Нет. Заочно, говорю же.

– И до этого по специальности нигде не работали?

– Нет.

– А как же Вы институт оплачивали? Родители помогали?

– Нет, – отвечал я нервно, – Я на бюджете учился, – и тут же добавлял, – У нас в ВУЗе еще это дело практикуют.

– Кхм. Хм, – мялась неловко трубка в растерянности на том конце провода в руках кадровика и, естественно, отвечала:

– Знаете, к сожалению, нашей фирме требуется сотрудник с опытом работы, – и далее слушала короткие гудки.

Следующая попытка-не пытка:

– До этого работали кем-нибудь?

– Да.

– Кем?

– Гардеробщиком в поликлинике…

– Угу, – говорила трубка и с отвращением через полминуты, осмыслив информацию, добавляла, – Вы знаете, на эту должность у нас уже есть человек, поэтому… Не хотите попытать счастье в call-центре?

– Девушка, не у меня ли два высших образования? Мне это… больше заняться нечем?

– Но Вы же работали гардеробщиком. Это тоже же не высокоинтеллектуальное занятие, так сказать.

И once again, как говорила наша безумная иностранка:

– Алло. Театр?

– Н-да. Антон Павлович у телефона. Чем могу быть полезен, молодой человек? – говорила трубка с расстановкой, кося под старого интеллигента.

– Я звоню по поводу вакансии администратора театра.

– Подходите пожалуйста в театр с девяти до половины шестого.

Ответ был тем же, что давали и при чтении рукописи в «Знамени». Тогда я туда не пошел, ибо если бы твой «шедевр» принимали, его принимали бы без всяких вопросов и хождений, думалось мне. Но сейчас мне ровным счетом делать было нечего, нужно было убить время, якобы активным поиском работы перед предками, которые снабжали нас с Мелиссой деньгами…

2

– Вы берете?! – выпучил я глаза и, кажется, даже подпрыгнул на стуле.

– Берем.

– А то, что я долгое время работал в гардеробе, Вас не смущает?

– Молодой человек, – нагнулся Антон Павлович ко мне, – Что Вы несете! Вы – золото! Не важно кем, но все это время Вы не валяли дурака, а работали. И потом, – добавил Антон Павлович, откинувшись на стул, – Театр начинается с вешалки! – поднял он палец, – А Вы шесть лет в центральной дежурной поликлинике проработали! О чем Вы говорите! Ей богу, ей богу, Вы меня удивляете, Вы смешны…