Текст книги "Вера в прозе и стихах"

– Прости, Господи! Дай силы, Господи, послужить тебе! Благослови, Господи!

* * *

В заботах и трудах о Церкви и православной вере минули еще два года.

Митрополит привык к жизни под Москвой. Постоянные его помощницы – сестры Вера и Севастиана – заботились о нем и облегчали быт. Иногда они прогуливались по парку или долго сидели на скамье, и владыка рассказывал им историю своей жизни.

Ему удалось за два года принять участие в пяти Божественных литургиях и прочесть прихожанам свои проповеди. Часто его навещал отец Владимир, который всегда радовался, если митрополит приходил к службе. Много времени владыка Серафим проводил за написанием духовных трактатов, музыки и картин.

Но особенно счастлив был, когда приходила внучка Варвара.

Она всегда живо интересовалась, как живет дед, чем занимается и что пишет. А он, в свою очередь, объяснял девочке, как следует читать Библию, на что обратить внимание в каждой главе Священного Писания.

Часто они допоздна разговаривали о том, чем сейчас живет молодое поколение и почему отдаляется от веры. Владыка Серафим не скрывал от внучки свою нелюбовь к советской власти и считал, что Церковь не должна идти у нее на поводу.

– Дедушка, но почему все утверждают, что вера в Бога не нужна? – спрашивала Варвара.

– Утверждают такое те, кто продался новой власти, которая убила помазанника Божьего и всю его семью!.. А Россия все равно вернется к вере, по-другому быть не может. Ты посмотри, внучка: старшее поколение приходит в храм и общается с Господом, просит его о милости и помощи. Господь наш милосердный, он никогда не оставит Русь-матушку. Просто на данном временном отрезке он ниспослал нам испытания, через которые надо пройти.

– Дедушка, но и среди молодежи много хороших людей! – горячо убеждала Варя. – Да, они не верят в Бога, но они верят в светлое будущее, в коммунизм!

– Без веры, внучка, ничего хорошего не построить, Душа каждого человека тоскует, когда ей запрещают говорить с Господом. А их с детства учат безверию!

– Хорошо, дедушка, ты только не нервничай так… А то мне матушки рассказали, как тебе во время проповеди в храме плохо стало и ты чуть не упал. А я так за тебя волнуюсь, дедушка! – и Варвара обняла его, прижавшись к плечу.

Так, день за днем, вечер за вечером проходили месяцы. Болезни владыки Серафима то обострялись, то отпускали, и тогда он снова окунался в свои труды.

В один из дней осени 1937 года владыка сильно захворал. Иногда боль заставляла стонать, двигаться было настолько мучительно, что митрополит, едва шевельнувшись, громко начинал повторять молитву. Сестры Севастиана и Вера всегда были рядом. Без их помощи ему не удавалось встать. Лекарства помогали слабо, а иной раз владыка и отказывался их принимать. И только хитроумные уговоры сестер заставляли митрополита поддерживать свое здоровье.

– Батюшка, там какая-то машина приехала и люди, – наклонившись к кровати, шепнула Вера.

– Машина, говоришь? – владыке даже говорить было тяжело.

– Да, батюшка! Машина, и люди в ней. Я в окошко видела…

В дверь постучали.

Дверь открыла Севастиана, и в дом вошли четыре человека в грязных сапогах. В глазах сестер зажглась тревога.

– Нам нужен Чичагов Леонид Михайлович! – громко сказал военный, первым зашедший в комнату.

– Верочка, ну-ка, подсоби-ка мне приподняться, – попросил митрополит, поднимаясь, опершись на локти.

Вера быстро помогла ему сесть на кровати, и в ту же минуту ее грубо отстранили.

– Чичагов Леонид Михайлович?

– Да, это я, – тяжело дыша, ответил владыка Серафим.

– Вы арестованы! Одевайтесь!

– Да вы что, с ума сошли?! Батюшка болен, сильно болен! – вмешалась в разговор Вера.

– Булыжников! Убери ее отсюда! – дал команду старший военный.

– Есть! – ответил один из сопровождавших, схватил Веру за руку и стал выталкивать из комнаты.

– Верочка, не бойся! Собери-ка мои вещи… Не ругайся с ними, – сказал владыка Серафим.

– Это разумно, – согласился главный из «гостей».

– Извините, вас как зовут? – кротко спросил митрополит.

– Реденс Станислав Францевич, комиссар государственной безопасности! – официально представился старший военный.

– Станислав Францевич, буду вам много признателен, если ваши люди помогут мне одеться, так как мне без помощи не осилить. Стар стал и немощен…

– Вы что, издеваетесь?! Мне рассказывали, что вы опытный враг! – Взгляд Реденса был наполнен ненавистью.

– Ни в коей мере. Я не издеваюсь, просто прошу. Мне тяжело двигаться, водянка совсем замучила.

– Одевайтесь! Ни я, ни мои люди вам прислуживать не будут!

– Что ж, на всё воля Божия… Спаси, Господи! – спокойно сказал митрополит и попробовал встать на ноги.

– Бросьте вы этот церковный спектакль! В него давно никто не верит, а вы всё продолжаете молитвы возносить! Лучше сразу скажите: что замышляли здесь со своими гостями, которые приезжали к вам?..

Владыка Серафим смог простоять на ногах меньше минуты и обессиленно повалился на кровать. На лбу выступили капельки пота, и он застонал.

– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь и прекратите это представление!

– Вы люди или звери?! – закричала Севастиана и хотела войти в комнату.

Дорогу ей преградил один из сотрудников НКВД и, грубо ее оттолкнув, крикнул:

– Пошла отсюда!

– Ах ты, ирод! – воскликнула Севастиана, ударив его в грудь, и попыталась протиснуться в комнату.

Тот опять ее оттолкнул и, выхватив из кобуры пистолет, закричал:

– А ну пошла! Пристрелю гадину!

Женщина рухнула на стул и заплакала. Вера подала ей стакан воды и села за стол на кухне.

– Я вам еще раз повторяю – одевайтесь! – продолжал Реденс. – Без вас мы отсюда не уйдем!

– Вы же видите, товарищ офицер, я не могу. Ноги ослабли, я плохо себя чувствую.

– Ну-ка, посадите его на кровати! – Реденс дал команду своим подчиненным.

Митрополита приподняли за плечи и помогли сесть. Владыка Серафим с трудом дышал, веки стали тяжелыми, голова кружилась.

– Я так понимаю, вы не хотите добровольно проследовать с нами? – злобно спросил Реденс.

– Господи, на тебя одного уповаю. Дай разум этому человеку, – негромко произнес митрополит.

– Так… Этот враг народа, прикрываясь болезнью, хочет избежать суда! Вызовите сюда медиков! Я этого не допущу! Тюрьма вылечит вас быстро!

– Господи, помилуй. Спаси и осени нас, Боже, Твоею благодатью! Неужели вы, взрослый человек, офицер, считаете, что восьмидесятилетний старик будет притворяться больным, дабы чего-то избежать?

– Мне плевать, сколько вам лет! Вы враг, и ваше место в тюрьме… а лучше бы вообще к стенке! – ответил Реденс и, повернувшись к подчиненным, продолжил: – Медиков вызвали?

– Так точно, едут!

Через полчаса приехала машина скорой помощи. Зашедшие в комнату врач и медсестра стали быстро готовить необходимые растворы для инъекций.

– Я комиссар Реденс! Необходимо сделать так, чтобы этот старик смог поехать с нами! – обратился он к врачу.

– Этого я вам обещать не могу! – ответил тот, делая укол митрополиту.

– Что-о-о?! Вы меня плохо слышали? – схватив врача за ворот, заорал Реденс.

– Успокойтесь, я всё слышал. Вы мешаете мне выполнять мою работу, а этот пациент очень болен, – спокойно ответил тот и, оторвав руку комиссара от воротника, продолжил вводить лекарство.

– Мне плевать, какое у него состояние! Важно, чтобы он стоял на ногах! – не унимался Реденс.

Проведя небольшую диагностику и сделав две инъекции, врач покачал головой.

– Всё, что можно и нужно, я сделал, но пациенту сейчас нужен покой. Иначе мы его потеряем, – заключил он и, сев за стол и достав рецептурные бланки, стал писать.

– Какой «покой»?! Я вас спрашиваю, может старик стоять на ногах?

– Однозначно нет. Извините, он и сидеть пока не сможет, только лежать, – посмотрев на комиссара и оторвавшись от записей, сказал доктор.

– Так… а носилки у вас есть?!

– Носилки? Есть, в машине. А что?..

– Значит, поедет в тюрьму на носилках. Булыжников! – позвал Реденс.

– Да вы что?.. Так же нельзя! Он умрет без постоянного присмотра! – запротестовал врач.

– Тихо! Тебе что, врага народа жалко?! А то у нас места много, для присмотра и тебе камеру найдем!

– Товарищ комиссар, я здесь! – отозвался сотрудник, которого звал Реденс.

– Булыжников, возьми еще подмогу и принесите носилки из машины медиков! Понесем на носилках!

– Понял, есть!

Спустя минут пятнадцать, под тихое негодование и ропот соседей на улице, владыку Серафима на носилках погрузили в машину. Он слышал, как Севастиана и Вера кричали и пытались последовать за ним.

– Поехали! Да давите их! Поехали, сказал! – командовал Реденс.

И машины, медленно раздвигая собравшихся людей, двинулись в сторону Московского шоссе…

– Эй, дядя! Ты вообще живой там? – сквозь тяжелый сон услышал митрополит.

Открыв глаза, он осмотрелся. В небольшой, покрытой по стенам плесенью камере их было трое. Какой-то парень лет двадцати – двадцати пяти и взрослый мужчина. Лица второго сокамерника он не видел, и определить его возраст не мог.

– Дядя, мы уж подумали, что ты ноги протянул! – громко и насмешливо воскликнул молодой.

– Сынок, я тебе в дедушки гожусь, а ты хамовато разговариваешь. Да и слова мне непонятные, – спокойно ответил владыка Серафим.

– Ты что, дед?! Ты, случаем, не учитель?! А то я их со школы не терплю! – встав с нар и направляясь к нему, процедил парень.

– А ну сядь! Сядь, сказал, быть блатная! – грубо и резко вмешался мужчина.

Молодой остановился, потом вернулся и сел на нары.

Мужчина приблизился к митрополиту. Только теперь тот мог рассмотреть его. Это был мужчина лет сорока пяти, одетый в военную форму, но без ремня. Было понятно, что его арестовали не так давно. Он присел на нары, где лежал владыка.

– Я полковник Саблин, Андрей Игнатьевич, – представился мужчина и слегка пожал митрополиту руку.

– А, чувствуется офицерская твердость… Вы уж простите меня, милейший, что встать не могу и представиться, болезнь берет свое. Я митрополит Серафим, а в миру – Чичагов Леонид Михайлович.

– Неужели?.. – лицо Саблина дрогнуло. – Слышал, слышал о вас. Вы же один из самых влиятельных людей церкви!

– Ну, вы хватили, милейший, – со слабой улыбкой произнес владыка. – Я обычный человек, просто истинно верю в Господа нашего милосердного, а тот, кто верит истинно, того Бог бережет!

Саблин тоже улыбнулся и сказал:

– Да уж, отец митрополит, в вашем положении это даже смешно как-то звучит. Вы же не дома в кресле-качалке сидите, а в тюремной камере, сырой да вонючей… Для меня, атеиста, это показатель – как он бережет.

– Как же вам объяснить, дорогой мой?.. Истинная вера – это не обмен дашь на дашь. Ты можешь всю жизнь идти сквозь страдания и испытания, и порой сил уж нет, и хочется самому наложить руки и закончить это… Но в какой-то момент в душе оживает надежда, и ты опять идешь дальше. Да еще не просто идешь, а и другим помочь стараешься, у кого духа не хватает. Вот помолишься – и силы берутся на дальнейший путь.

– Мне, думаю, этого не понять, – задумчиво проговорил Саблин. – Вы лучше скажите, чем вам помочь?

– Благодарствую… Если вас не затруднит, приподнимите меня, чтоб сесть. Только вот облокотиться не на что…

– Эй, ты, Бублик, кинь сюда мою шинель! – обратился Саблин к парню.

Тот подал Саблину шинель, и офицер скатал ее. Потом он помог сесть митрополиту и подложил полученный валик под спину.

– Вот спасибо, добрый человек. Я чуть-чуть посижу и отдам вам шинель, – сказал владыка Серафим и слегка пожал Саблину руку.

– Да ничего, вы за меня не переживайте, я же военный. Сколько хотите, столько и пользуйтесь, тем паче ночью в камере холодно.

– Благодарю вас, душевный вы человек. Я ведь тоже офицером был много лет назад, в царской армии еще. Это уж потом судьба привела меня к вере.

– Вот собралась компания: один офицер, враг народа, другой святоша-антисоветчик! – громко сказал парень.

– А ну, рот закрой, Бублик! А то прямо здесь в армию служить приму! – в голосе Саблина прозвучала угроза.

– Не злитесь, дорогой мой, – кротко сказал митрополит, – он еще слишком молод, чтоб осознать всю меру страдания. Юноше же кажется, что жизнь впереди, что смерть еще так далеко. Вы, молодой человек, и не теряли никого из близких, наверное? – спросил отец Серафим.

– А вам зачем знать?! Терял – не терял, жил – не жил? Мне эти ваши мысли и рассуждения ни к чему! – резко ответил тот.

– Оно и понятно, что нынче вам ни к чему… А вот взяли бы да почитали Библию, помолились.

– Оно мне надо?! – злобно оскалился парень.

– Тебе, Бублик, в этой жизни, кроме чужих карманов, ничего не надо! – вмешался в разговор Саблин.

В это время открылась дверь камеры, и вошли три солдата.

– Саблин Андрей Игнатьевич, на выход! – громко сказал один из них.

– Куда?! – встав, спокойно спросил офицер.

– Сейчас узнаешь! На выход, сказано! – грубо ответил второй.

Саблин вышел из камеры, конвоиры последовали за ним. Отец Серафим негромко стал молиться, беседуя мысленно с Господом. В молитвах он просил не за себя, а за тех, с кем оказался в камере. «Жаль, водички святой с собой не взял…» – подумал владыка.

Время шло медленно, а так как в камере не было окна, невозможно было понять, утро сейчас или ночь. Постоянный полумрак заставлял бояться дневного света, потому что глаза, привыкшие к темноте, на время слепли и болели.

Прошло довольно много времени. Саблин не возвращался.

– Что-то долго не возвращается наш офицер. Молодой человек, вы спите? – спросил митрополит.

– Чего тебе, дед? – отозвался тот.

– А почему вас Бубликом называют?

– Слышь, дед, я для тебя не Бублик, ты понял?! – резко ответил парень и вскочил с нар.

– Что вы, не обижайтесь! Я же просто узнать… Вы бы хоть представились, а то и неизвестно, с кем сидеть довелось.

– Дедуля, я тебе серьезно говорю, ты свои интеллигентские вопросики и речи брось! Понял?! А шинельку-то отдай! – и он выдернул шинель из-под спины владыки Серафима.

– Что же вы делаете, молодой человек?.. И вещь эта не ваша!

– Молчи, говорю, святоша! – парень с яростью замахнулся.

Митрополит закрыл глаза, ожидая удара по лицу.

– То-то! А то учить надумал! – сокамерник накинул на плечи шинель.

Владыка попытался привстать, но слабость в ногах и теле не давала этого сделать.

– Господи, спаси и сохрани! Дай силы, Господи! – негромко стал молиться митрополит.

– Заткнись! А то я сейчас встану и закрою тебе рот! – закричал парень.

Владыка Серафим перекрестился и, собрав силы, повернулся на бок.

Спустя некоторое время дверь камеры открылась, и двое солдат заволокли нещадно избитого Саблина. Втащив его за руки, они бросили его на пол и ушли.

Митрополит хотел подняться, чтоб помочь, но не мог. Саблин стонал.

– Господи, помилуй! Спаси и сохрани нас, Боже, твоею благодатью! Дай силы, Господи, преодолеть всё! Господи, помилуй! Господи, спаси… – повторял владыка, осеняя себя крестом.

Декабрьский мороз делал свое дело, и в камере становилось холодно. Владыка Серафим видел, что лежащий на полу Саблин стал дрожать. Подняться на нары он не мог. В избитом человеке с трудом можно было узнать того крепкого мужчину, который вышел из камеры… Он открыл глаза.

– Как дела, отец митрополит? – сплевывая кровь, тихо спросил Саблин.

– Дорогой мой, за что они так?.. На вас же живого места нет!

– А… говорят, «враг народа». Кто-то донес, будто я критиковал политику руководства страны, – сквозь стоны ответил Саблин.

– Ничего святого у этих людей! Извините, не по силам мне помочь вам подняться. Я вижу, вы дрожите.

Но офицер его не слышал, снова потеряв сознание.

– Молодой человек! – позвал владыка Серафим.

– Чего?! – нехотя отозвался молодой сокамерник.

– Я бы попросил вас… Помогите ему или укройте шинелью. В конце концов, это же его шинель!

– Что? Дед, ты умом тронулся?! Ему недолго осталось, кончится скоро, а ежели сегодня не сдохнет, то завтра добьют!

– Господи, сколько в вас черной злобы! – простонал владыка. – Почему так ожесточены, в таком-то юном возрасте?.. Вы же не живете, вы страдаете и несете только зло!

– Я тебе сказал: заткнись! Я тебя терпеть не собираюсь, святоша! – парень подскочил к лежащему митрополиту.

– Я вас не боюсь, молодой человек. Я взываю вас к вашей совести! – спокойно произнес владыка Серафим.

В этот момент парень схватил митрополита за ворот одежды и потянул, приподнимая.

– С каким бы удовольствием я пошарил бы в твоем доме! Наверняка золотишко имеется! – продолжая тянуть митрополита вверх, шипел сокамерник.

– Как-к вам… не стыдно?.. Что вы дела-е…те?! Образумьтесь! – уже хрипел владыка Серафим.

– А, страшно?! А где же бог твой?! Самое время ему появиться! – с довольной ухмылкой сказал парень и с силой ударил владыку о нары. После чего пошел к своему месту, переступив через лежащего.

Митрополит посмотрел на Саблина, который скрючился на полу и дрожал.

– Господи, не остави нас… Прости прегрешения наши… Спаси и сохрани нас Твоею благодатью, – шептал владыка и, собрав силы, поднялся и сел на нарах. Слегка отдышавшись, он осторожно спустился на пол, на руках и коленях сумев подобраться к Саблину.

– Андрей Игнатьевич, как вы чувствуете себя? – негромко спросил он.

– А, это вы, отец митрополит… Ребра все сломали, суки! И три зуба выбили, сволочи, – сквозь стоны ответил Саблин.

– Вы замерзнете на полу, на нары бы надо.

– Да, пробирает морозец-то… Силенок только нет, а вы мне точно не помощник.

– Это вы правильно заметили, толку от меня никакого…

– Мы с вами, отец Серафим, можем только по полу перекатываться, туда-сюда, туда-сюда! – Саблин с трудом растянул разбитые в кровь губы в подобии улыбки.

– Вот, мил человек, словно шарики! – и оба рассмеялись.

Митрополит лег рядом с Саблиным на полу, и они забылись сном, прижавшись друг к другу. Им и вправду стало теплее.

Владыка проснулся и удивился, что лежит на своих нарах, укрытый шинелью офицера. В дальнем углу камеры по стойке «смирно» стоял их молодой сокамерник, а рядом с ним, держась за живот и хромая, вышагивал Саблин. Митрополит прислушался к их диалогу.

– Итак, товарищ Бублик, повторяю последний раз! Если еще раз ты оскорбишь этого святого человека, то я засуну твою голову куда?

– Я понял, – еле слышно сказал парень.

– Я не слышал. Куда?

– В жопу, – вздыхая, ответил тот.

– Правильно, товарищ Бублик! Твою голову в твою задницу. Ты только представь, Бублик, как тебе для этого придется свернуться! Но ты не переживай, я тебе помогу. Ты понял меня, Бублик?..

– Понял… – парень не поднимал головы.

– И боже тебя упаси, Бублик, еще раз прикоснуться к моей шинели. Что тебя ждет за это?

– Я понял.

– Не слышу! Что ждет за это?! – Саблин остановился совсем рядом с с собеседником.

– Моя голова будет в моей жопе…

– Правильно. И поверь мне, Бублик, я не шучу! И учись разговаривать нормально, человеческим языком, а не этим блатным жаргоном! Здесь с тобой, между прочим, интеллигентные люди сидят, воспитанные и много знающие. Понял?

– Ага.

– Никак, Андрей Игнатьевич, вы решили воспитанием заняться? – улыбаясь, обратился владыка к Саблину.

– А, отец митрополит, вы проснулись? Да, тут малость к порядку некоторых решил призвать! – ответил офицер и, присев на нары рядом, продолжил: – Спасибо вам, митрополит Серафим, от души спасибо! Честно говоря, никак не ожидал, что со мной на сыром полу спать будете. Если бы не вы, околел бы, наверное, от холода.

– Ну что вы! Мы же с вами понимаем, что люди должны помогать друг другу. У меня к вам просьба есть.

– Да, слушаю вас.

– Вы уж называйте меня попроще, а то «митрополит» уж больно официально. Можно «отец Серафим», а можно «батюшка», меня так прихожане звали.

– Хорошо… митрополит.

В это время дверь камеры открылась, и вошли трое солдат. Потом они расступились, и в камеру шагнул Реденс.

В камере воцарилась тишина, только комиссар тяжелыми шагами прошел по камере и пристально посмотрел в глаза Саблину и Бублику. Затем он приблизился к нарам, где лежал митрополит.

– Ну что, поговорим, Леонид Михайлович?! – присев рядом, спросил Реденс.

– Здравствуйте, Станислав Францевич, – негромко ответил владыка Серафим. – Давайте поговорим. Извините, встать не могу.

– Этих двоих убрать отсюда! – дал команду Реденс.

– Саблин! Бубликов! На выход! – громко сказал один из солдат.

Офицер и парень вышли из камеры вместе с конвойными.

– Простите, как фамилия того юноши? – спросил митрополит.

– Бубликов. А что?

– Нет, ничего… просто теперь понятно, почему Бубликом зовут. Так о чем вы хотели со мной поговорить?

– Вы же понимаете, что у вас нет выбора, – холодно глядя на митрополита, заявил Реденс. – За антисоветскую пропаганду, которую вы вели на своих проповедях, вам дадут десять лет или расстрел! При вашем возрасте и здоровье любой срок – это смертный приговор.

– Да уж, незавидные перспективы у меня, – согласился владыка Серафим. – Даже интересно: есть ли выход из этой дурной ситуации?

– Выход есть. Учитывая ваше влияние на духовенство, вы бы могли официально заявить, что церковь – это обман, который придумали, чтобы контролировать массы людей! А я со своей стороны, уполномочен довести до вас, что после такого заявления вас немедленно отпустят домой.

– Да… такое предложение можно делать иудам, готовым ради своей жизни предать Господа нашего и веру святую!

– Да бросьте вы этот бред! Даже дети, и те знают, что Бога нет. Слышите – нет!

– Это вы так считаете! А многие люди веруют в Господа нашего и приходят в храмы, и молятся, прося помощи и защиты.

– Да они приходят в церковь, потому что больны вашими бредовыми мыслями. Еще с царского времени отойти не могут. Но ничего, молодежь уже все больше атеисты, а комсомольцы верят только в светлое будущее!

– Я вам так скажу: светлого будущего не будет без веры. Вера – это духовность, а безверие – мертвая жизнь, которая закончится тьмой. Нельзя без веры, нельзя без души. И только истинная вера нас спасет.

– Вы старый человек, и я не пойму: то ли вы специально делаете вид, что не понимаете всю серьезность положения, то ли вы действительно готовы умереть в сырой вонючей камере?

– Думаю, что вам не понять, – с сожалением произнес митрополит. – Смертью меня не испугать, я прожил жизнь и видел много страданий. Это уже третий арест, а в предыдущей ссылке мне делали много похожих предложений. Предать Господа… что может быть хуже? Для меня такое неприемлемо! Я готов умереть с верой в душе!

– Ой-ой-ой! Какие мы отважные… Но думаю, вы немного недооценили меня. Раз мне поставили задачу уговорить вас, то я вас вразумлю любым способом… Бурцев! – встав с нар, крикнул Реденс.

Дверь открылась, и вошел один из солдат.

– Бурцев, ну-ка давай тех двоих! – обратился Реденс к солдату.

Тот вышел, и через две минуты в камеру ввели Саблина и Бублика.

– Так вот, товарищи арестованные… Если завтра этот старик не откажется от своей лживой, одурманивающей людей веры, то готовьтесь к стенке!

– Реденс, что вы творите?! Они в нашем споре не виноваты! Вы не посмеете! Это бесчеловечно! – слегка приподнявшись на локтях, воскликнул митрополит.

– Так, может, вы своего Бога попросите?! Время пока есть! – смеясь, произнес комиссар и вышел вместе с сопровождающими из камеры.

Саблин и Бублик молча смотрели на владыку Серафима. А он отвернулся к стене и задумался. Никто не проронил и слова. Гнетущая тюремная тишина и ожидание неизвестности завтра заставляли всех обитателей камеры молчать и думать.

Разговаривать не хотелось. С тяжелыми мыслями митрополит задремал.

– Дедушка, дедуля, – парень тихонько трогал его за плечо.

– Что тебе? – пробудившись, спросил владыка Серафим.

– Пока этот спит, – Бублик показал на нары Саблина, – я… это… поговорить хотел.

– Давай поговорим, – шепотом ответил митрополит, повернувшись к собеседнику.

– Я чего хотел-то, дедуля… ты это… ну того, сам понимаешь, – запинаясь, шелестел парень.

– Ничего не понимаю. Ты, сынок, либо говори нормально, либо вообще молчи. О чем хотел сказать-то?

– Ну, дед, чего ты такой непонятливый? Жить мне охота!

– А, ты об этом… Так жить, сынок, всем хочется. И тебе, и мне, и ему, – митрополит кивнул в сторону Саблина.

– Дедуля, ты же слышал, что этот сказал. Если ты не отступишься, расстреляет всех к едрене фене!

– Испугался? – владыка Серафим погладил парня по руке. – Не бойся, молиться надо. Господь поможет.

– Я тебя прошу, дед, пожалей! Ну откажись ты, а потом опять это… поверишь.

– Ну, сынок, ты сказал! Видно, шибко страшно тебе стало. Однако ты пойми…

– Ничего я понимать не хочу! Я жить хочу… Я еще и не пожил толком! – уже в полный голос сорвался Бублик.

– Тише, тише! Что ты кричишь? Человека разбудишь, – держа его за руку, негромко говорил владыка Серафим.

– Ты что, дедуля, не понимаешь?! Нас же всех, всех троих порешат! Откажись, дедуля, откажись! – парень с яростью схватил митрополита за одежду.

– Сынок, сынок, отпусти… Пусти, задушишь! – владыка пытался оторвать руки Бублика от своей одежды.

– Задушу?! А что, это тоже идея! И нас тогда в покое оставят! – кричал в истерике парень.

Вдруг он охнул, отпустив митрополита, упал на пол и заскулил. За его спиной стоял Саблин.

– Ты что, паскуда?! Я тебя сколько раз предупреждал! А ну уполз отсюда! – прикрикнул офицер.

– Спасибо вам, Андрей Игнатьевич! А то молодой человек от страха разум потерял, – негромко сказал владыка Серафим.

– Он, тварь этакая, совесть потерял… Он вас-то не ушиб? – присев рядом, поинтересовался Саблин.

– Да ничего, ничего!.. Молодой он еще, вот и боится.

– Ну и ладно, отдыхайте, отец Серафим, – сказал Саблин.

Но митрополит придержал его за руку и спросил:

– Андрей Игнатьевич… а вы как считаете?

– Вы о чем?

– О том, что времени до утра.

– Вы ведь, отец Серафим, по-другому поступить не сможете… Вы же не станете повторять поступок Иуды – предавать Бога?.. Лично я бы перестал вас уважать. Наши судьбы – это капля, это песчинка в океане жизни! А ваше слово и любой поступок отразятся на тысячах, сотнях тысяч людей. И что бы с нами ни случилось, вы не должны идти у них на поводу! Я так считаю.

– Непривычно слышать такие рассуждения от советского командира…

– Ну, рос-то я в семье, где и мать, и отец верили и старались нам эту веру привить. Это уж потом я атеистом стал, потому что зла и смертей насмотрелся. А уж если спросят меня там, – Саблин указал пальцем вверх, – почему я потерял веру… Я отвечу, что столько зла и страданий невинных людей Бог терпеть бы не стал! Такое просто не вытерпеть!.. Поэтому лучше думать, что его нет.

– Вы глубоко душевный человек и веру не потеряли, – медленно, но уверенно проговорил митрополит. – Просто вы видели много страданий и горя, но душа у вас светлая! Я вам очень благодарен за понимание.

– У каждого из нас, батюшка, своя дорога… Однако если она прервется завтра, то я хотел бы попросить вас…

– Да, конечно, слушаю вас, – слегка приподнявшись на локтях и глядя на офицера, ответил владыка.

– Если уж всё… я… хочу, чтоб вы помолились за меня. А впрочем… – Саблин замолчал, опустив голову.

– Андрей Игнатьевич, я всегда буду поминать вас в своих молитвах. Будьте покойны. А вас, в свою очередь, хочу попросить…

– Да, батюшка, слушаю вас.

– Если, даст Бог, останетесь живы, то подите, как будет возможность, в храм и восславьте молитвой Господа нашего, да свечечку поставьте, – погладив Саблина по руке, попросил владыка.

– Вы что, шутите?.. Мне, отец Серафим, отсюда уже не выйти. С такими обвинениями, как у меня, конец один – стенка!

– На всё воля Божья! Верить надо, сынок. Не отчаиваться и верить. Господь милостив.

– Что ж, слово офицера… Останусь жив – приду в храм. Давайте спать, батюшка, а то завтра трудный день, – негромко сказал Саблин и несильно пожал руку владыке.

– Вы идите, ложитесь… а я еще помолюсь, – ответил митрополит.

Утро заявило о себе скрипом открывающейся двери. В камеру вошли два солдата, вслед за ними – Реденс.

– Подъем! – крикнул один из солдат.

Комиссар подошел к нарам, на которых лежал митрополит.

– Доброе утро! – громко сказал Реденс.

– Доброе… если вы его злым не сделаете, – ответил владыка.

– Я?.. Ну, что вы. Надеюсь, вы дадите мне ответ на вчерашнее предложение?

– Конечно же, дам, товарищ комиссар.

– Ну-ну, гражданин Чичагов, какой я вам товарищ?.. Вы для меня враг! Так что у меня с вами один разговор! – грубо сказал Реденс.

– Хорошо, Станислав Францевич… Но я вас врагом не считаю, – негромко заметил владыка.

– Так… хватит любезностей. Итак, граждане враги народа, на чем порешили? – громко спросил Реденс, повернувшись к Саблину и Бублику.

– А нам нечего решать. Отец Серафим сам все решит! – ответил Саблин.

– Что-о-о?! – воскликнул Реденс и ближе подошел к Саблину. – Вы, советский командир… может, вы мне еще скажете, что тоже поверили в Бога?!

– И скажу! – твердо ответил Саблин.

– Это уже интересно! А ну, скажите! – усмехнулся Реденс.

Саблин посмотрел на Бублика, потом на митрополита и, переведя взгляд на комиссара, начал произносить слова молитвы, припоминая нужные слова:

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

– Замолчать! Заткнись! – кричал комиссар.

В это время Бублик упал на колени и стал, крестясь, кричать:

– Господи, помилуй! Господи, спаси! Спаси и сохрани нас!

– Ну-ка закройте им рты! – крикнул Реденс и сильно ударил Саблина кулаком в живот.

Солдаты подбежали и стали избивать офицера и парня.

Комиссар быстро подошел к нарам, на которых лежал митрополит, схватил его за ворот рубахи, приподняв, ударил и закричал:

– Это ты! Это ты, святоша хренов! Ты заставил их поверить! Как?! Как ты это сделал?! – тряся митрополита, злобно хрипел Реденс.

Владыка Серафим хотел что-то ответить, но сильный удар головой о нары заставил его застонать.

– Бросьте их! – крикнул солдатам Реденс.

Они оставили Саблина с Бубликом и подошли к комиссару.

– Осипов! Сходи наверх, скажи капитану Кузнецову, пусть приговор на эту гниду делает… Надо с ним кончать! – срываясь на крик, шипел Реденс.

Один из солдат ответил: «Понял!» – и быстро вышел из камеры.

– У вас есть десять, максимум пятнадцать минут. Подумайте! Еще есть время отказаться от своей бредовой веры…

– Господи, прости. Дай силы, Господи, преодолеть. Прости, Господи, – шептал владыка Серафим.

– Вот упрямый старик! Ты что, не понимаешь, что сейчас умрешь за свою глупую веру?! – кричал Реденс, схватив митрополита за одежду у шеи.

– Зло плещется в вас через край. Но моя вера не глупая, моя вера – это жизнь! Господь каждому воздаст за поступки его! – задыхаясь, говорил владыка Серафим.

– Закрой рот, поганый старик! Именно ты являешься отравой нашего народа! Скажи, что ошибался! Скажи, что вера – это дурман для людей! Я обещаю, тут же отпущу домой! Подумай о семье! – вне себя орал комиссар.

В это время в камеру вернулся уходивший солдат, и с ним явился капитан. В руках у него была бумага, которую он передал Реденсу. Они о чем-то пошептались, и комиссар громко зачитал: