Текст книги "Тайный рыцарь"

Глава 5

«Бред какой-то! – думал Бурцев. – Бабушкины сказки!».

– И ты считаешь, этот карлик Кривайто завалит всю нашу дружину своим посохом?

– Под его началом много вайделотов, пан Вацлав. И в их руках священное дерево обретает невиданную силу. К тому же жрецы хорошо знают свой лес. Они могут оказаться рядом так же внезапно, как люди Глянды, остановившие нас.

– Хм… А ваши вайделоты, действительно, такие уж кровожадные?

– Ты слышал когда-нибудь о миссионере Войцехе Пражском, коего сторонники римской веры почитают также святым мучеником Адальбертом?

– Нет. А что с этим миссионером?

– Он не внял добрым предупреждениям. Потрясая крестом, Войцех вошел в наше святилище.

– И?

– Жрецы-вайделоты убили его. Убили жестоко. Войцеха принесли в жертву в Священном лесу. Сожгли заживо.

Зловещий тон дядьки Адама заставил Бурцева содрогнуться.

Не стоит, пожалуй, рассказывать Аделаиде о зверствах прусских жрецов. Она и так недолюбливает язычников. «Скажу, что в Священном лесу водится нечисть,» – решил Бурцев. – Авось, этого хватит, чтобы отпугнуть княжну от опасных прогулок.

– Но жертва не помогла, – продолжал свой мрачный рассказ прусский лучник. – Оскверненный христианином Войцехом лес перестал быть священным. Потревоженным богам, которым мы поклоняемся испокон веков, пришлось искать себе новое жилище.[4]4
  Прим: история с первым христианским миссионером в Пруссии св. Адальбертом произошла в конце 10 века. Христианин нарушил границу Священого леса Кунтер и могильника Ирзекапинис, известного, как «могила гребцов» и был убит.


[Закрыть] Так рассказывали старики.

Дядька Адам помолчал несколько секунд. Потом заглянул в глаза Бурцеву, словно раздумывая, стоит ли доверять собеседнику сокровенную тайну. И, наконец, заговорил снова – негромко и неохотно:

– Укромные лесные уголки – небесконечны, пан Вацлав. И если каждый раз нога неразумного иноверца будет топтать Священные чащи, их не останется вовсе. Тогда наши боги окончательно покинут нас. Теперь ты понимаешь, почему мы так усердно оберегаем заветные границы и караем смертью святотатцев?

Бурцев кивнул. Отчего не понять? Старую как мир истину о своем уставе и чужом монастыре он усвоил давно. Но как же тогда…

– И как нам быть, дядька Адам? Впереди тевтоны, справа – болота, слева – заповедный лес. Что же теперь, назад возвращаться?

– Можно вернуться. А можно и здесь выждать. Сейчас в Наревском замке полно немцев, а вокруг разъезды шастают – мышь не проскочит. Но скоро все изменится.

– Что именно?

– Люди Глянды недавно перехватили немецкого гонца и кое-что вызнали. Комтуры и знатные орденские братья собираются в Кульмском замке. Там объявлены турниры, на которые приглашены иноземные рыцари.

Турниры? Хм, неплохой способ для ослабевшего ордена привлечь под свои знамена жадных до славы вояк…

– Там же будет провозглашен новый Верховный магистр германского братства Святой Марии, – продолжал лучник.

– Но нам-то с того какая польза, дядька Адам?

– А такая, пан Вацлав… Дороги для немцев здесь небезопасны, значит, местный комтур возьмет с собой большую часть своих рыцарей. В замке останется лишь малый гарнизон, а он воспрепятствовать нам уже не сможет. Стрелами не засыплет, заслон не поставит, погоню не вышлет. Путь через Наревские болота будет свободен. Ну, а до тех пор люди Глянды предлагают нам свое гостеприимство.

Дядька Адам кивнул на пруссов. Мужики из лесной засады уже не выглядели столь воинственно, как прежде. Оружие попрятано, в густых бородах появились широкие провалы щербатых улыбок. Гостеприимство, значит?

– Это хорошая идея? – на всякий случай уточнил Бурцев.

Лучник пожал плечами:

– Глянде сейчас нужен сильный союзник для охраны поселения от тевтонов. Так что по первоначалу нам помогут и кровом, и пищей. Но при одном условии: вы не должны присутствовать на наших обрядах и входить в Священный лес.

– Да ведь тут же кругом леса, дядька Адам! Кто ж их разберет, где священный, а где нет?

– Священный лес начинается там – на северном взгорье. Не ошибешься, пан Вацлав, – у его границ стоят две высеченные из камня фигуры. Это Брутен и Видевут – древние и славнейшие вожди моего народа. Герои прошлого защищают заповедный лес от чужих богов, а людей берегут от козней злого лесного духа Курхе. Главное для вас – не заходить за эти камни – тогда и беды не стрясется.

– Ладно, – кивнул Бурцев. – Остаемся.

Предложение пруссов он принял. А что оставалось? Не везти же Аделаиду обратно в Взгужевежу под крылышко пана Освальда? Обманывать чаяния соратников, рвущихся на родину, тоже не хотелось. Значит, нужно ждать подходящего момента, а, дождавшись, прорываться мимо Наревского замка.

Глава 6

Логово кунинга Глянды укрывали от посторонних глаз непролазные буреломы. Надежно укрывали: ни звука, ни движения, не даже слабенького дымка Бурцев не заметил, пока они не подъехали к поселению пруссов почти вплотную.

Немаленькое, но бедное и убогое лесное городище окружал крепенький тын из заостренных кольев. Узкая – едва-едва протиснутся телега или сани – калитка вела внутрь. На огороженной территории – несколько десятков хижин, поставленных на скорую руку, да кое-как отрытые к холодам землянки. В центре селения, на небольшом возвышении, стояли пара сараюшек для исхудавшей скотины, длинный навес для лошадей и два более основательных строения. Первое – вросшее в землю просторное языческое капище под плоской крышей. Второе – чуть поодаль – прямоугольный, крытый дерном дом вождя-кунинга. Обе постройки возводились просто: на кладку из камней ставился прямоугольный деревянный каркас. Стены и потолок – из жердей, щели законопачены глиной. Такая мазанка плохо сохраняла тепло, зато большой круглый очаг из булыжников позволял сжигать целые бревна. В качестве дымохода использовалась прореха в крыше или открытая дверь.

Собственно, городище Глянды и поселением-то назвать было трудно. Так… временный беженский приют в глухомани. Тевтоны в такие гиблые места не совались. Германскому братству Святой Марии требовались земли получше, побогаче, или выгодные со стратегической точки зрения. Вот там-то и ставили крестоносцы свои замки, соединяя их торными путями, годными для скорого передвижения крупных отрядов.

Когда-то, судя по словам дядьки Адама, у прусских вождей тоже были собственные замки – деревянные и поплоше, конечно, тевтонских, но все же… И поля были тучные, добрые, в плодородных, свободных от леса равнинах. И луга были, где паслись бесчисленные табуны лошадей, коих пруссы всегда ценили и почитали. И удобные выходы к Варяжскому морю, как именовали здесь Балтику, тоже были. И боги бескрайних холодных вод Аутримпо, Потримпо и древний Тримпо вместе с бородатым покровителем мореплавателей Бардойтом благоволили пруссам. И владыка земли Пушкайто, и бог богатства Пильвисто…

Увы, с появлением на землях Пруссии хорошо вооруженных и организованных крестоносцев те счастливые времена безвозвратно канули в лету. Жалкие остатки пемеденов, вармцев, нотангцев, бартцев и прочих прусских племен – обескровленные, вымирающие, едва спасшиеся от поголовного истребления и избежавшие принудительного онемечивания, прятались нынче в таких вот лесных общинных схронах, где никогда не будет человеку привольного житья и где вынужден он таиться, подобно загнанному облавой зверю.

Лагерь производил гнетущие впечатление. Он словно пропах, пропитался насквозь нищетой, отчаянием и унынием. Едва въехав в узкие ворота, Бурцев наткнулся на развалившиеся сани с нехитрым скарбом. Тощая кляча уже распряжена, но еле держится на ногах. Новые, видать, беженцы: только-только прибыли. Еще одну семью придется куда-то определять кунингу Глянде. Семью неполную: мужика не видать. Зато из-под рваного одеяла высовывается худющий пацаненок лет пяти. Обсасывает мокрый снежок вперемежку с грязью, пытаясь хоть как-то унять голод, смотрит вокруг выпрашивающим взглядом. Точнее, смотрел… Только что смотрел, а в следующую секунду ребенка вдруг накрыла черным одеялом и уволокла куда-то на дно саней тонкая как спичка материнская рука – не высовывайся, дитятко, – дольше проживешь. Бледное лицо женщины мелькнуло над тележным бортом и тоже скрылось в груде барахла. Исхудавшее лицо так похожее на череп вездесущей старухи с косой…

Из-под одеяла послышалось жалобное хныканье. Потом жадный чмокающий звук. Неужели дите еще надеется на спасительную материнскую грудь? Неужели высохшая, высосанная донельзя мать еще рассчитывает дать ребенку хоть каплю молока?

В поселке бедовали, в основном, бабы, дети, да старики. Много было раненых, калечных и больных. Здоровых мужиков – раз, два и обчелся. Да и те – не ратники, а озлобленные и вооруженные чем бог послал крестьяне. Лишь при доме Глянды оставалось еще с пяток дружинников. Остальные – умелые партизаны, но не более того. На все это мужицкое войско – пара – тройка железных шлемов, несколько самодельных щитов, да ржавый меч. Ни хороших луков, ни арбалетов. Захудалая кольчужка или хотя бы кожаный панцирь тут – запредельная роскошь. Неудивительно, что пришлых воинов с такой готовностью пускали на постой. Хотя постой – это, конечно, громко сказано.

В выделенных хозяевами землянках и халупах поместилась бы лишь часть отряда. И то – если хорошенько потесниться. Бурцева и Аделаиду, правда, поселили вдвоем – в доме погибшего дружинника Глянды. Что ж, какие-никакие стены вокруг и крыша над головой, маленький столик с лавчонкой и узкая лежанка в углу, очаг на земляном полу и дверь, которую можно открыть, а можно и запереть в любую минуту – это все-таки лучше, чем ничего.

Аделаида, впрочем, так не считала. Полячке хотелось условий получше.

– Воевода ты или нет?! – рвала и метала раздраженная супруга – А я – княжна или нет?! Эта лачуга не для меня!

Чтобы прекратить никчемный спор, Бурцев молча вышел из дома и подпер дверь снаружи хорошим чурбачком. Пусть перебесится княжна, лишь бы не мешала. Дел еще было много: следовало разместить воинов.

Его ратникам досталось несколько грязных земляных нор и продуваемых сквозняками полусараев-полушалашей. Адамовы лучники решили обживать убогие жилища вместе с беженцами. Прочие бойцы предпочли расположиться где попросторнее и почище – за частоколом, в походных шатрах и палатках степняков. Недовольства никто не высказывал. Видно ведь: пруссы и сами теснились по несколько семей под одной крышей – жили чуть ли не друг у друга на головах.

Лесные поселяне быстро протоптали дорожку к стану союзников. Пруссы ходили в гости целыми семьями, цокали языками, ощупывали теплые шкуры, грелись у костров. Удивительно, но воины южных степей быстро нашли общий язык с бородатыми северянами. И те, и другие при помощи жестов и междометий с удовольствием обсуждали достоинства лошадей и цедили кислый кумыс. Вот так и обнаруживается общность национальных характеров…

Единственным человеком, которого раздражала подобная дружба народов, была Аделаида. Еще в замке Освальда она не шибко-то ладила с язычниками и неоднократно ставила Бурцева в неловкое положение перед союзниками. Но кочевникам княжна хотя бы была обязана: те, как-никак, приняли деятельное участие в освобождении Аделаиды из цепких лап интригана-сводника Конрада Тюрингского. Благородная натура полячки не позволяла забыть об этой услуге. Тяготясь вынужденной благодарностью, дочь Лешко Белого все же проявляла минимум снисходительности к степным идолопоклонникам. А вот пруссы Глянды попросту приводили ее в бешенство.

– Эти дикари во стократ хуже татарского Измайлова племени, – шепнула, кривясь, Аделаида на пиру, устроенном кунингом в честь гостей. – У них даже князья живут, как свиньи в хлеву. И жрут-пьют так же…

К счастью, никто, кроме мужа, не расслышал обидных слов.

Бурцев с женой и ближайшими соратниками сидели на почетном месте за небогатым… да чего уж там – откровенно бедным столом прусского князька с забавным именем Глянда. Раньше – до прихода крестоносцев – он властвовал над всеми окрестными землями. Сейчас же кунинг был изранен, стар, болен и слаб. По сути, бедняга уже стоял одной ногой в могиле.

Но больше всего вождя пруссов печалило, что в мертвое царство Патолло он отправится, не оставив после себя наследника. Все три сына Глянды пали в боях с тевтонами. А сам старый кунинг с посеченными сталью и временем дружинниками, верными слугами, одряхлевшими женами и немногими домочадцами доживал свой век в глухомани у границ, Священного леса.

Глянда поставил свой лагерь для приюта беженцев и редких партизанских вылазок. Со временем, однако, вылазки прекратились вовсе, а несчастных беженцев, искавших защиты у древних богов, стало гораздо больше, чем воинов.

Глянда чуял скорый конец – свой, своего рода и своего племени, но это не помешало ему устроить пир в честь гостей. А может, наоборот, именно поэтому и пировали сейчас пруссы так отчаянно и бесшабашно.

Хотя какой там пир в тайном беженском убежище?! Даже знатный кунинг сейчас не в состоянии пировать по-настоящему. Пруссы за небогатым столом просто молча накачивались отвратительнейшей брагой и кислым кобыльим молоком. В багровых факельных бликах и в свете огромного круглого очага мрачная трапеза выглядело особенно зловеще.

Откровенно говоря, у Аделаиды имелись причины морщить носик. Эта дикая, полная злой дури попойка, действительно, была ужасной. Хмурые пруссы – жалкие остатки некогда знатного и могущественного, а ныне безжалостно истребленного крестоносцами рода – словно заранее вершили тризну по самим себе. Пьянели они быстро, но от утраты трезвости не было никакой радости. Невеселые думы становились все тяжелее и тяжелее. Заросшие взлохмаченные головы клонились к столу все ниже и ниже.

Вдрызг упивались все, кто присутствовал в доме кунинга: мужчины, прислуживавшие им женщины, вертевшиеся вокруг дети, слуги… Одряхлевший пес Глянды – и тот, нализавшись хмельного пойла вперемежку со скисшим молоком, свалился где-то в углу. А хуже всего, что гостям подносили ровно столько, сколько пили сами хозяева. Таков местный обычай: позор тому, кто, опьянев до потери сознания, выпустит из дома гостя, способного уйти на своих двоих.

Глава 7

– Варвары, язычники… – гневно шипела княжна.

Сама она к прусскому питью не притронулась ни разу и с ненавистью наблюдала, как супруг через силу делает глоток за глотком. Но как объяснить белой от злости Аделаиде законы прусского гостеприимства? Ну если здесь просто принято таким незамысловатым образом оказывать почтение дорогим гостям. Выложить и выставить на стол все, что есть в закромах. Не съешь, не выпьешь предложенного – обидишь хозяев. Обидишь хозяев – обретешь еще одного врага в этих и без того неприветливых краях. А оно им надо? Тем более, что враждуют здесь упорно, настырно. Может быть, именно поэтому и не смогли разрозненные прусские племена сообща дать отпор тевтонам, когда еще была такая возможность. Вот и пирушки у них теперь тоскливые – пирушки несломленного, озлобленного, но обреченного уже народа. Народа, осознающего горечь неизбежного поражения. Народа, которому остается уповать лишь на пеньки Священного леса.

– Аделаида, милая, не зли хозяев, – сквозь зубы увещевал Ьурцев. – Пригуби хотя бы, сделай вид, что пьешь, и не болтай лишку.

Бурангул уже лежал головой на столе. Дмитрий тоже был на грани. Сильно покачивался дядька Адам. Збыслав пока держался. Похоже, из последних сил. Бурцев, чей организм был закален более крепкими напитками, оказался сейчас трезвее всех. Не считая Аделаиды, конечно.

– Почему твоя женщина не пьет то, что предложено от чистого сердца, друг Вацлав? – на чудном польско-немецком наречии обратился к нему Глянда. – Ведь мы потчиваем вас достойным угощением. Молоко наших кобылиц – это напиток знати.[5]5
  Прим.: В прусских племенах, действительно, царил культ лошадей, а потому знатные пруссы предпочитали кумыс из молока кобылиц всем другим напиткам. По данным некоторых исследователей, само слово «прусс» родственно слову «конь», «лошадь». Не исключено, что употребление кумыса могло восприниматься, как ритуальный акт, сближающий всадника и лошадь


[Закрыть]

Глянда был пьян и красен.

– А я не хочу пить эту гадость! – огрызнулась княжна по-польски. Бросила слова дерзко, с вызовом и яростной дрожью в голосе.

Е-пс! Бурцев напрягся. Снова истерика? Только этого ему сейчас не хватало. Ну, надо же, в какой неподходящий момент накрывает Аделаиду!

– Я не хочу сидеть за этим столом! – девушка за малым не рычала. – Не хочу прятаться в этой дыре!

Кунинг удивился. Потом нахмурился.

– Почему эта женщина говорит раньше и громче мужа? Разве ты не покупал ее и не являешься хозяином своей жены, друг Вацлав?

Ну вот… Начинается пьяный базар!

– Оставь ее, Глянда. Ей нездоровится.

– Я просто не хочу, – не унималась своенравная дочь Лешко Белого. – И я вовсе не вещь и не холопка какая-нибудь, чтоб меня покупали!

Кто-то из пьяных пруссов привстал, придерживаясь за край стола. Кто-то потянулся за оружием. Наверное, слова неблагодарной гостьи сочли оскорбительными. А не разобрали слов – так тон. Вот, блин, неужели без пьяной драки не обойтись? Если девчонка не прикусит язычок, если выскажет сгоряча все, что думает о прусских язычниках и их обычаях, точно начнется резня.

– Аделаида, помолчи, ради Бога, – шикнул Бурцев.

Глянда поднялся. Тяжело поднялся, с трудом. Угрожающе навис над столом. Слова Аделаиды кунинг проигнорировал. Обращался он сейчас к Бурцеву:

– Нездоровится, значит? Что ж, меня тоже покинуло здоровье. Со дня на день мой дух склонится перед повелителем царства смерти седовласым Патолло.

– Да этот ваш Патолло!..

Глянда грохнул кулаком об стол. Подскочил и непонимающе захлопал узкими пьяными глазками Бурангул. Аделаида проглотила недоговоренную фразу, запунцовела от гнева: редко ее высочество перебивали подобным образом.

Кунинг продолжал. Теперь он глядел на княжну. Сверху вниз.

– Да, я скоро умру, но, согласно нашему древнему обычаю, я все же чествую своих гостей, как полагается. И ожидаю того же от них. Выпитое идет мне лишь на благо. Пойдет и тебе, дерзкая женщина. Пей, иначе предстанешь перед судом нашего великого барздука-Кривайто!

Полячка открыла рот, чтобы ответить. Как водится – бросить колкость прежде, чем обдумать последствия. И – начнется. Бурцев уже привстал, загораживая жену. Но…

Но кунинг Глянда ошибся. Сегодня выпитое не пошло ему впрок.

Прусский вожак захрипел. Рухнул, опрокидывая стол. Забился в судороге. Беднягу крутило и корчило под лавкой. Началась рвота. Изо рта Глянды пошла пена. Носом хлынула кровь. Намечавшаяся ссора вмиг позабылась. Все, кто еще был способен соображать и двигаться, бросились к хозяину. Бурцев – в числе первых. Поздно… предсмертная агония кончилась. Кунинг затих.

– Все! – дядька Адам поднял нетрезвые глаза, полные глухой тоски. – Достойнейшего Глянду хватил удар. Долго точила старика немощь, давно Патолло звал его к себе – с тех самых пор, как кунинг потерял последнего сына. И вот призвал-таки седовласый хозяин. Плохие, ох плохие времена настали для прусских вождей.

Где-то рядом взвыла пьяным голосом женщина. Запричитала другая. Заревел ребенок.

– Пойдем-ка отсюда!

Бурцев под руку вывел ошалевшую Аделаиду на улицу. Оттащил подальше – пока девчонка опять чего не ляпнула. В сторонке резко развернул жену лицом к себе. Надутые губки, наивные глазки… Прямо агнец невинный.

– Аделаида, впредь постарайся быть осторожней, – четко произнес он. – Не нужно обижать понапрасну людей, давших нам приют.

Полячка хмыкнула, дернула головкой:

– А тебе что, эти вонючие пьяные прусские свиньи милее, чем я?!

– Нет. Мне милее ты. Потому и прошу: не нарывайся. Я за тебя боюсь. Послушай, что я тебе скажу…

Он очень старался отчитать любимую женщину сурово и жестко. Получалось. Но лишь до тех пор, пока в глазах супруги не заблестели слезы. Беспроигрышная защитная реакция: Аделаида плакала. Ну что ты будешь делать! Дитя-дитем. И не поймешь даже, вняла ли она его словам, проигнорировала ли… Бурцев вздохнул. Обнял. Повел всхлипывающую супругу прочь от дома кунинга.

Глава 8

Княжна спала безмятежным сном. Он не сомкнул глаз. Бодрствовал всю ночь. Если пруссам вздумается обвинить в смерти кунинга Аделаиду, нужно быть во всеоружии.

К счастью, обошлось. После вчерашней попойки никто не вспоминал о ссоре с чужаками. Подготовка к погребальному обряду, соответствующему статусу Глянды, – вот что заботило сейчас пруссов больше всего.

Похоронили Глянду не сразу. Весь день труп пролежал в своем холодном доме с потушенным очагом. На том самом столе, за которым умер прошлой ночью. А вокруг сидели, кутаясь в шкуры, верные воины и слуги мертвого господина и справляли молчаливую тризну.

На следующий день Глянда лежал там же, подобно замерзшему мясу, добытому впрок на зимней охоте. И тризна продолжалась. И два дня спустя тоже… Как объяснил дядька Адам, мертвые вожди прусских племен могут лежать так неделями и даже месяцами.

– Только у людей Глянды сейчас не хватит надолго запасов хмельного кумыса и браги, – вздохнул пожилой лучник, – поэтому вряд ли кунинга продержат без погребения больше одной седьмицы.

Аделаида выслушала эти слова с ужасом и торопливо перекрестилась.

– Варвары… Язычники… – долго еще шептали побледневшие губы княжны. Выходить на улицу одна она боялась. Оставаться в одиночестве – тоже. Спала плохо, не давая отдохнуть и Бурцеву. Всюду мнительной полячке мерещился неприкаянный дух языческого кунинга. И черти, гоняющиеся за грешной душой. Так продолжалось до дня похорон.

Присутствовать на погребении позволили только дядьке Адаму и его стрелкам. Гостей-иноверцев пруссы попросили переждать траурную церемонию за закрытыми дверями и опущенными пологами шатров, дабы невольно не осквернить таинство перехода в иной мир.

И вот Аделаида снова бесновалась. Для таких, как она, домашний арест – хуже смерти. Хоть в замке Освальда, хоть в прусской хижине. Сейчас капризной девчонке был не мил весь белый свет. Истерика следовала за истерикой и слезам конца-краю не видно. Бурцев отмалчивался, да время от времени оттаскивал жену от двери. Вообще-то, судя по затихшим воплям и рыданиям, погребальная процессия пруссов уже прошла по селению и скрылась в лесу. Но лучше было не рисковать. Переждать лучше.

Дядька Адам зашел к ним под вечер. Уставший, измученный. Волчий полушубок на лучнике пропах дымом. Кое-где в меху виднелись свежие подпалины. Пожилой прусс скупо рассказал, как было дело:

– Служители Патолло тулиссоны и лигашоны[6]6
  Прим: прусские священнослужители, специализирующиеся на похоронных обрядах


[Закрыть] сложили в Круге Смерти возле Священного дуба погребальный костер. Глянду сожгли так, как завещали предки: не оставив целой ни единой косточки. Сожгли со всем оружием, лошадьми, собаками, женами, слугами, частью имущества.

Аделаида ахнула:

– Какое варварство!

Дядька Адам смерил ее холодным взглядом и продолжил:

– Мудрым жрецам, связанным с миром мертвых, дано видеть то, что недоступно живым. И сегодня, подняв очи к небу, они смогли разглядеть в клубах дыма Глянду, сидящего на коне и при оружии. Кунинга сопровождала большая свита. И то были не только его жены и слуги. Тени мертвых предков вышли к нему навстречу.

– Вранье! – твердо заявила дочь Аделаида. – Или дьявольское наваждение.

В этот раз дядька Адам даже не счел нужным посмотреть на княжну.

– Треть от всего имущества Глянды, как и положено, оставили в Священном лесу. Вайделоты должны принести жертву богам.

– Треть?! – снова не сдержалась княжна. – В жертву?! Вы ублажаете своих идолов, когда самим нечего есть!

– А-де-ла-и-да! – процедил Бурцев.

– Если боги останутся довольны, доблестного Глянду в царстве мертвых ждет хороший прием, – сухо заметил прусс. – Одна из семнадцати сокровенных заповедей Видевута гласит: «Мы должны почитать и бояться наших богов, ибо они одарили нас в этой жизни прекрасными женщинами, многочисленным потомством, вкусной едой и питьем, утоляющим жажду. Они же дают нам летом белые одежды, спасающие от зноя, а зимой – теплые меха, оберегающие тело от мороза. И только по милости богов мы спим на мягких ложах, а не на голой земле».

– Но треть?! Это ведь даже не церковная десятина…

– Жертвы нужны, чтобы боги не только благосклонно принимали мертвых, но и сменили, наконец, гнев на милость по отношению к живым. Уж слишком много бед и несчастий обрушилось в на мой народ с приходом в эти земли тевтонских рыцарей.

– А может быть, это кара Господня?! – криво усмехнулась полячка. – За ваше неразумие, упрямое нежелание принимать истинную веру и ведьмаковские шабаши вокруг идолов?!

– Слушай, уймись, а? – одернул супругу Бурцев.

Тоже, блин, миссионерка нашлась…

Дядька Адам устало прикрыл глаза, глубоко вздохнул, но ответил спокойно:

– Если зло, чинимое рыцарями с крестами на плащах, считать карой небес, то, значит, и тебя, Агделайда Краковская, покарал твой распятый бог. Ты ведь тоже не видела добра от воинов германского братства Святой Марии?

Аделаида обиженно засопела. Бурцеву даже стало жаль жену.

– Ваши тайные обряды уже закончились? – спросил он. Просто, чтобы хоть о чем-то спросить. – Завтра мы можем свободно передвигаться по селению?

Дядька Адам кивнул.

– Завтра – можете. Утром начнется дележ оставшегося после жертвоприношений имущества Глянды. Кунинг умер, не осчастливив свой род наследником. Поэтому теперь любой из членов общины может претендовать на добро своего господина. Это справедливо. И это дело людей, а не богов, так что чужеверцам не воспрещается наблюдать за дележом…

– Вот спасибо! – язвительно заметила княжна. – Наша благодарность не знает границ.

– Но следующей ночью вам не стоит гулять по поселку, – сухо закончил прусс. – Лучше будет, если вы переночуете с русичами и татарами за частоколом.

– А что будет ночью? – спросил Бурцев.

Поздно спросил: дядька Адам уже прикрыл за собой дверь.