Текст книги "Мужья и любовники"

Глава X

Вторая женитьба Кирка Арнольда удивительно походила на первую, хоть он ничего общего не замечал, а Кэрлис и знать этого не могла. В обоих случаях браку предшествовали тяжелые личные переживания. На Бонни он женился вскоре после трагической смерти отца; на Кэрлис – после мучительного развода с Бонни.

В день, когда Кэрлис ушла из «Суперрайта», он звонил ей четыре раза. На следующий день – шесть. Поначалу, не желая давать нового повода к сплетням, липнувшим, как паутина, они нарочно придавали своим разговорам чисто деловой характер. Речь шла о рыночных перспективах «Альфатека». Кирк держал Кэрлис в курсе производственных проблем, она, в свою очередь, посылала ему на просмотр пресс-релизы и иную информацию. Но близость по-прежнему возбуждала их, и теперь, когда за ними уже не следили десятки глаз, они, передавая друг другу бумаги, затягивали прикосновения и не отводили друг от друга глаз. Нередко они засиживались за работой допоздна, у них вошло в привычку обедать вместе, одновременно просматривая разложенные на столе бумаги. На посторонних они теперь не обращали внимания, и Кирк как-то нарушил заговор молчания, заговорив о своей жене.

Подобно тому, как Бонни в свое время помогла ему пережить потерю отца, Кэрлис облегчала теперь разрыв с женой. Облегчала и эмоционально, и чисто практически. В разводе он обвинял себя.

– Это моя вина. Я был слишком большим эгоистом, – сказал он ей как-то в порыве откровенности. Ему нужно было выговориться. – Часто я просто не замечал Бонни. Я был слишком поглощен своими делами.

– Но судя по тому, что вы говорите, – заметила Кэрлис, – Бонни в начале вашей женитьбы была слишком поглощена детьми, а потом собственной карьерой. Похоже, вину вам надо поделить пополам.

Кирк задумался.

– Может, и так, – сказал он, немного приободряясь. – Может, я и впрямь не такой уж негодяй. – И он принялся загибать пальцы, доказывая, что был, в сущности, неплохим мужем. – Ее желания всегда были для меня на первом месте. У нее все было. Я всегда был готов подставить плечо, если надо.

Кэрлис льстила откровенность Кирка. Но Мишель предостерегла, чтобы она не слишком увлекалась и обольщалась.

– Ох уж эти разведенные мужчины, – со знанием дела сказала она. – Сначала они используют тебя как бесплатного психиатра, а затем, исцелившись, женятся на ком-нибудь другом. Так что смотри в оба.

Сначала Кэрлис убеждала себя, что Кирк был просто очередным мужчиной, которому она зачем-то нужна.

Мало ли их было – начиная с отца Кирк, которому недавно исполнилось сорок, никогда не жил один. Из родительского дома в Принстоне он ушел к Бонни. Потом жил в роскошных апартаментах, предоставленных ему компанией, но ему никогда не приходилось покупать себе носки или нижнее белье, отдавать в починку туфли, а также забегать в магазин за молоком или выписывать чек. Кэрлис набивала ему холодильник едой, следила, чтобы не скапливалось грязное белье, смотрела, в порядке ли чековая книжка и кредитные карточки.

– Ты просто дура, – говорила Норма. Мишель твердила, что она за так работает психиатром; Норма – что ее используют как бесплатную домработницу и секретаршу.

– В женщин, которые покупают носки, не влюбляются, – предупреждала она.

Кэрлис согласно кивала:

– Да, я знаю, ты права. Но я нужна ему.

А это, говорила она, самый верный путь к его сердцу.

Мало что зная о Кирке Арнольде, Кэрлис судила о нем по внешнему облику. Она не знала – ибо о том он умалчивал, – что его утраты были куда тяжелее, чем ее собственные. Она не знала – ибо он и сам не догадывался, – что жизнь сделала Кирка Арнольда очень уязвимым. Кэрлис даже не могла представить себе, насколько он похож на нее. Разница была только в том, что он лучше скрывал свои шрамы, чем она свои. У него было больше опыта, и у него было больше того, что нужно было скрывать не только от других, но и от самого себя. Впрочем, она видела, что в их жизни было много общего. Кирк потерял отца, когда ему было двадцать; она потеряла мать, когда ей было пятнадцать. Кирк был единственным ребенком в семье, и она тоже.

– Я всегда хотела брата или сестру, – говорила она ему, вспоминая, как завидовала одноклассникам, у которых были братья и сестры. – Я думала иногда, что даже подраться было бы неплохо.

Кирк кивнул – понимаю, мол, тебя. На глазах у него выступили слезы, и Кэрлис подумала, что и ему тоже нелегко пришлось в жизни. Она погладила его по руке и подумала, что готова все отдать, все сделать, лишь бы ему было хорошо. За успехами и внешним блеском скрывался такой же израненный человек, как она сама.

Хотя при мыслях о нем воображение ее все больше распалялось, приобретая эротический характер, она не переставала твердить себе, что Норма и Мишель правы. Ее используют как бесплатного психиатра, как эмоциональную отдушину. Она была хороша как приходящая домработница, которой к тому же не надо платить. Она была, так сказать, временной женщиной, женщиной, которая удобна мужчине, женщиной, которую держат под боком, пока не влюбятся в кого-нибудь. Она мечтает о нем, а он думает только о себе. Тут ей ничего не светит, буквально ничего, и она только напрашивается, чтобы ей сделали больно.

Ничего не переменилось. Кирк – это тот же Уинн, только в другом обличье. Ее используют вместо лекарства, чтобы заглушить боль от развода, а она просто дура.

И хотя о любви думала Кэрлис, заговорил об этом первым Кирк. Они как-то сидели в ресторане. Он попросил счет. Было поздно, зал был наполовину пуст.

– Этим летом Бонни спросила, влюблен ли я в вас, – внезапно выпалил он. – Я ответил, что нет.

– Ну, разумеется, нет, – поспешно сказала Кэрлис. – Мы просто работаем вместе.

– Теперь уже нет, – сказал он, перебивая ее. – Думаю, Бонни была права. Мне кажется, я и впрямь люблю вас.

У Кэрлис сердце подпрыгнуло. Любовь? Он сказал – любовь? Сердце подобралось уже к самому горлу, мешая дышать, а уж соображать и говорить – тем более. Он истолковал ее молчание как нежелание поддерживать эту тему.

– Вам неприятен этот разговор? – Голос его звучал тихо, едва слышно. «Наверное, я выгляжу полным идиотом», – подумал он. Он и не поцеловал ее ни разу, а толкует о любви. Сейчас она скажет, что он просто смешон.

– Нет, – сказала она, едва удерживаясь от слез, – он мне не неприятен. – Она робко, гадая, что будет дальше, улыбнулась ему.

Он потянулся через стол и взял ее за руку. Впервые он сделал это, не таясь.

– Я рад, – сказал он просто, и мосты были сожжены.

– Я и не представлял, как сильно хочу тебя, – сказал он потом Кэрлис, прижимая ее к себе.

– И я тоже, – прошептала Кэрлис. Она так долго ждала момента, когда она прикоснется к нему, а он к ней, она обнимет его, а он ее, что кожа под его ладонью буквально ожила. Она нежно погладила его по руке, гадая, мечта это или явь. Неужели это происходит в действительности? С ней. И с ним.

– Теперь у нас всегда так будет, – сказал он, мягко поглаживая ее щеки, губы, лоб, словно запоминая пальцами, а потом губами волокна, из которых соткана ее кожа. – Правда?

– Всегда, – выдохнула Кэрлис, веря и в то же время не веря его словам. Слишком часто ее обманывали мужчины, которых она хотела любить. Она целиком погрузилась в настоящее, не желая думать о будущем. Только бы ей опять не сделали больно. Она не хотела быть Золушкой. Она не хотела, чтобы часы били двенадцать и сказка самым безжалостным образом обрывалась.

В феврале, на день святого Валентина, Кэрлис получила три дюжины редкостно красивых, романтических роз с длинными стеблями от Рональдо Майа, хозяина знаменитого цветочного магазина в Верхнем Ист-Сайде. Из «Тойшера», на Шестьдесят второй улице, доставили три фунта трюфелей в шампанском, изготовленных мастерами своего дела в Цюрихе, и плюс к тому самый большой флакон духов, который Кирку только удалось разыскать. Ожидая, пока продавщица выпишет чек, Кирк подумал, что он никогда не делал подарков в этот день. В молодости у него не было денег, а потом, когда деньги появились, они с женой слишком давно были вместе, чтобы делать столь романтические жесты.

– Слушай, тут такое произошло! Мне принесли сегодня разом цветы, конфеты и духи, – лукаво сказала Кэрлис, когда они встретились после долгого рабочего дня. – Кто бы мог послать все это?

– Не знаю, – сказал он, обнимая ее. – Но надеюсь, что это мои цветы, мои конфеты и мои духи. А если нет, тебе придется плохо.

Польщенная его вниманием, восхищенная щедростью подарков и все еще бессильная превозмочь ощущение самозванки, Кэрлис приняла подношение с чувством человека, которому слишком долго отказывали в чисто житейских удовольствиях. Потом она поймет, что Кирк, которому редко удавалось облечь свои чувства в слова, заменял их подарками. В конце концов, ей станет недоставать слов.

В первую субботу марта, утром, в половине девятого, Кирк появился у Кэрлис дома. Накинув халат, она пила кофе.

– У тебя есть купальник? – как бы между прочим спросил он. Его лицо раскраснелось на морозе, к пальто прилипли снежинки.

– Купальник? – усмехнулась она. На улице минус пять, метель и, если верить прогнозу, будет еще хуже.

– Да, но мы собираемся на побережье, и там будет полно народу, – улыбаясь, сказал он.

– На побережье? В это время года?

– Естественно, – ответил он. – В Сейнт-Киттс. Полагаю, мы заслужили право отдохнуть немного.

Он подождал, пока она собралась, и вынес чемодан на улицу, где поджидала машина. День был пасмурным, шел снег с дождем, весь город стал белым. Шофер раскрыл зонтик и помог Кэрлис дойти до автомобиля. Садясь на заднее сиденье, она посочувствовала прохожим, у которых руки были заняты свертками, зонтики не открывались, а под ногами чавкала слякоть, доставшаяся в наследство от снегопада на прошлой неделе. Неожиданно она поняла, каково это – разъезжать в автомобиле, и, к собственному удивлению, не ощутила никаких угрызений совести. Ей это нравилось. Ты заработала право на это, говорила она себе, если не ты, то кто же?

Голден Лемон был местечком уютным, интимным и исключительно роскошным. Таких мест немного, и сюда ездят люди, которые знают толк в хорошем отдыхе. Владелец, Артур Лимен, купил брошенный сахарный завод на островке вулканического происхождения, сплошь покрытом бархатистым темноватым песком, и превратил кирпичное здание в большую гостиницу. Все номера были индивидуальными, но все на редкость славные, обставленные старинной мебелью, увешанные цветистыми коврами и великолепными картинами. В еде Артур разбирался не хуже, чем в обстановке, меню изобиловало местными блюдами, которые и подавали соответствующим образом – суп из черепах, суфле из киви, только что выловленная в заливе рыба. И вот, на фоне чудесного пейзажа, королевских застолий, бурного моря цвета индиго, разыгрывалась настоящая любовная драма. Неделя, проведенная в Сейнт-Киттсе, превратила заурядный роман в неистовое чувство, а несчастного мужа в страстного любовника.

– Я хочу тебя, – все повторял и повторял он, лаская ее знойными тропическими вечерами. – Ты нужна мне, и я не отпущу тебя ни на шаг. Я люблю тебя, – говорил он ей утром, прижимая к груди, покрывая поцелуями все тело на укромном солнечном пляже, когда воздух был еще свеж и прохладен.

– Я умру, – говорил он, улавливая ритм движения ее тела, сливаясь с нею, разделяя на двоих страсть яснозвездными тропическими ночами, – если не буду в тебе, с тобою, всегда рядом. Ты для меня – как воздух.

В своей супружеской жизни Кирк совсем забыл, что секс таит в себе потрясающие возможности и может приносить счастье. Он позабыл (да и ведал ли когда-нибудь?) наслаждение, которое испытываешь, припадая губами, смоченными в шампанском, к затвердевшим соскам женщины. Он вновь открыл для себя, какова на вкус любимая, ее рот, кожа, волосы. Он был искателем приключений на далеких материках секса; переступив порог сорока, он обладал сексуальными аппетитами двадцатилетнего юноши. Он вспоминал свою женитьбу и думал о сексе. Куда все ушло? Было ли у него с Бонни что-нибудь похожее на то, что получается с Кэрлис? И испытывал ли он тогда хоть что-то подобное? Если и да, то все давно забылось.

В Сейнт-Киттсе Кэрлис начала понимать, что напрасно чувствовала себя Золушкой из сказки. Она начала понимать, что напрасно считала себя самозванкой. Она начала верить, что она действительно любима.

Как-то в апреле, когда лето уже манило своей близостью, а не просто пустыми обещаниями, которые никогда не сбываются, Кирк повез ее на Сити-Айленд; там они зашли в ресторан-поплавок и заказали вареных раков. Когда Кэрлис принесли ее блюдо, на каждой клешне оказалось по бриллиантовой сережке. Кэрлис буквально онемела – таких дорогих и красивых вещей у нее никогда не было. Руки у нее так дрожали, что Кирку пришлось самому надеть на нее украшения. Справившись с этой операцией, он достал из ее сумочки пудреницу. Она взглянула на себя в зеркало и едва поверила глазам. У нее внезапно брызнули слезы, а в сознании мелькнуло воспоминание о том, как на нее наводили красоту в «Блумингдейле». Все вокруг на нее глазели, но Кэрлис было все равно, она не могла оторваться от зеркала, все глядела в него, не произнося ни слова. В горле у нее встал комок, голос отказывался повиноваться.

– Опля, – сказал Кирк, точно имитируя интонации партерного клоуна. Вот что еще он забыл за годы женитьбы – делать людей счастливыми – это радость.

Тридцатого мая, в День памяти погибших в войнах, Кирк повел Кэрлис в Сентрал-парк прогуляться. Когда-то они бродили здесь с Бонни. Только тогда он был молод и ему было плохо. А сейчас он был человеком в годах и влюблен. Японская вишня и кизил были в полном цвету, играя алыми и белыми оттенками на фоне чистого голубого неба. Кэрлис и Кирк медленно брели по дорожке, поглощенные только самими собой.

– Теперь я вижу, – промолвил Кирк, – что был не самым лучшим мужем. Да и Бонни не всегда была такой уж замечательной женой. Я сильно переживал наш разрыв, но теперь все позади. Мне грустно, только теперь я знаю твердо: второй раз одной и той же ошибки я не сделаю.

Он помолчал и, обернувшись, настойчиво посмотрел ей прямо в глаза.

– А второй раз будет? – тихо спросила она. Сердце у нее замерло, да и само время остановилось, ожидая вместе с нею ответа.

– Это будет зависеть от тебя.

– Мы женимся! – сказала Кэрлис Норме некоторое время спустя, вся сияя от восторга. – До сих пор не могу поверить! И все же – верю! Он сделал мне предложение. Правда-правда. О, Норма, я такая счастливая. Можешь себе представить? Я – выхожу замуж?

– Выходишь замуж? – переспросила с кислым видом Норма. – В наш свободный век? Но это же так старомодно.

Кэрлис погрозила ей пальцем, и Норма широко улыбнулась.

– Кэрлис, я так за тебя рада, – воскликнула она, обнимая подругу. – Он прекрасен! Вы составите самую счастливую пару на свете.

– Я знаю, – сказала Кэрлис, едва не плача от радости. – Мы многое испытали, прежде чем нашли друг друга. И я знаю, что отныне мы будем счастливы до конца дней своих. Мы оба заслужили это. Мы многое видели и многому научились. И давно уже вышли из восторженного детского возраста.

Норма была по-настоящему рада за Кэрлис. И в то же время она не могла не думать о собственной беспросветной жизни. Она знала, что ей никогда не найти своего Прекрасного Принца. Она тормошила и целовала Кэрлис – и смертельно завидовала ей.

– Я выхожу замуж, – объявила Кэрлис, встретившись с Уинном. Она пригласила его посидеть в баре «Брэссери», где в этот предвечерний час почти никого не было. Полупустой зал, голые стены, унылая обстановка как бы отражали то чувство, которое испытывала Кэрлис к своему бывшему возлюбленному.

– Без шуток? – небрежно откликнулся он и тут же судорожно сглотнул.

– Без шуток, – ответила Кэрлис.

– Нет, всерьез? – спросил он, приглаживая волосы. Он старался говорить непринужденно, но подрагивающие ресницы выдавали его. Он собирался сделать ей предложение – буквально этими днями, как только убедился бы, что Кэрлис созрела для замужества. Он поиграл бокалом с белым вином.

– Всерьез, – ответила Кэрлис, ощутив нечто вроде жалости к нему. Повисло неловкое молчание. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Наконец, Уинн поднялся.

– Ну что же, желаю счастья, – хрипло сказал он, избегая ее взгляда. Он заплатил по счету и двинулся к выходу. – Позвоню тебе как-нибудь.

Кэрлис заметила, что, уже выходя, он остановился на мгновение и посмотрел на свое отражение в стеклянной двери. Оставшись за столиком одна допивать свое вино, она вдруг сообразила, что он часто любуется собой в зеркале. Как это она раньше не замечала? Но сейчас она видела, что Уинн вот-вот готов разрыдаться, и неожиданно ей стало жалко, что печали ее остались позади.

Как Кэрлис и предполагала, Кирк понравился ее отцу. Впервые в жизни Джейкоб Уэббер не нашел, к чему придраться.

– Потрясающий мужик, – сказал он, когда Кирк ушел. – Просто потрясающий. – Насколько Кэрлис могла судить, эта была высшая похвала в устах отца, он редко кого ею удостаивал.

Кэрлис погрузилась в мечты о свадьбе, мечты, ничего общего не имевшие с фатою, тонкой вуалью и флердоранжем, которые грезятся юным невестам. Кэрлис было тридцать, а для Кирка это была не первая женитьба. Сейчас наступили времена свободных браков и легких связей, одиноких матерей, деловых женщин и мужчин, которым приходится считаться с новыми взглядами подруг. Длинная фата и флердоранж, конечно, выглядят хорошо, но и без них остается богатый простор для выбора. Что надеть? Кремовый костюм? Или изящное платье «джерси» от Джин Мюир? И где отпраздновать свадьбу – у нее, в гостинице «Карлайл», где у Кирка был «люкс», или, наконец, в каком-нибудь романтическом месте, специально выбранном по этому поводу. Стоит ли ограничиться бокалом шампанского да свадебным пирогом в узком кругу или устроить шикарный прием?

У Кэрлис голова шла кругом от всех этих проблем, но она строила стратегию своей свадьбы, продумывая ее каждый день, – а они были один краше другого. В конце концов, она сжилась с мыслью, что ее замужество – это не мечта, а реальность. Реальность его и ее жизни.

Бракосочетание Кирка и Кэрлис состоялось в элегантном уютном зале отеля «Сейнт-Режис» в июне 1975 года, через четыре года после того, как они познакомились. Его скрепил подписью судья Верховного суда штата Нью-Йорк. В свои сорок с небольшим Кирк Арнольд выглядел представительным, но и романтическим женихом, который ни глаз, ни рук не мог оторвать от жены. Невеста Кэрлис, которая, в конце концов, решила свои приятные проблемы, надев кремовый костюм «Шанель», светилась таким неистовым счастьем, что оно, казалось, так и полыхало внутри нее. На свадьбу явился Джейкоб Уэббер и мать Кирка Элисса со своим вторым мужем, которые прилетели из Палм-Спрингса, где был их дом. Дети Кирка, Джефф и Люси, прислали поздравительные телеграммы. Единственной подружкой невесты была Норма. Свадьбу отпраздновали в тесном дружеском кругу. Все бури в жизни Кирка и Кэрлис остались позади; будущее выглядело светлым и безоблачным.

На следующий день, сев в самолет компании «Суперрайт», они отправились в Нова Скотию, где прошел их недолгий, но бурный и романтический медовый месяц.

По возвращении Кэрлис продала квартиру и, по совету Кирка, вложила вырученные деньги в акции Ай-Би-Эм. Она переехала в роскошные апартаменты отеля «Карлайл», которые компания сняла для Кирка после его развода.

– Вот это я понимаю, апартаменты для новобрачных, – заметила Кэрлис, на которую явно произвели впечатление покрытые деревянными панелями стены, французская мебель и шелковые занавески.

– Это только на время, – пообещал Кирк, подумав, как бы напугали такие роскошные апартаменты Бонни, которая наверняка принялась бы критиковать все и вся и даже отказалась бы спать с ним. Эта женитьба, не сомневался он, будет совсем другой – спокойной и счастливой. Вторая женитьба это и впрямь женитьба. – Скоро у нас будет свой дом. Еще красивее.

– Ну, а пока, – сказала, улыбаясь, Кэрлис, – мне остается только страдать.

Интересно, гадала она, много ли найдется невест, которые начинали свою новую жизнь в «Карлайле». Она всегда мечтала влюбиться до беспамятства. А о деньгах, успехе, блеске даже и не думала. Поначалу ей казалось, что все это – достояние одного только Кирка. Потом станет ясно, что и она была способна зарабатывать деньги, добиваться успеха и выглядеть в глазах людей блестящей и преуспевающей женщиной. И все же в первые месяцы замужества она, случалось, видела себя в свете прошлого. Много воды утекло, но ее внутренний облик еще не вполне соответствовал внешней реальности.