Текст книги "Поцелуй дочери канонира"

Будто бы, подумал Вексфорд, Танкред-Хаус опустошила эпидемия смертельной болезни.

– В котором часу вы ушли домой? – спросил он.

Если назвать собственное имя потребовало у Биб столь сосредоточенной внутренней работы, то на обдумывание такого вопроса у нее могли уйти минуты. Но она ответила почти сразу:

– Они уже начали есть.

– Вы имеете в виду, что мистер и миссис Коупленд и миссис и мисс Джонс прошли в столовую?

– Я слышала, как они разговаривали и закрыли дверь. Я все там сложила обратно в холодильник и включила его. У меня руки озябли, так что я немного погрела их под теплой водой. – На секунду-другую она замолчала – многословная речь отняла у нее много сил. Казалось, она собирается с духом. – Надела пальто, пошла за великом, как он был у меня сзади, где за кустами.

Вексфорду стало интересно, говорила ли она когда-нибудь с соседом-американцем, и если говорила с ним так же, как с ними сейчас, понял ли он хоть слово?

– Вы заперли за собой дверь?

– Я? Нет. Не моя работа закрывать двери.

– Так который был час? Без десяти?

Долгое размышление.

– Наверное.

– Как вы добрались домой? – спросил Вайн.

– На велике.

Ее рассердил глупый вопрос. Они должны и так знать. Все знают.

– Как вы ехали, миссис Мью? По какой дороге?

– По короткой.

– А теперь подумайте хорошенько, прежде чем отвечать…

Но она и так всегда хорошенько думала. Потому разговор и вышел таким долгим.

– Вы не встретили машин по дороге домой? Не проезжал ли кто навстречу или, наоборот, догнал вас? На короткой дороге. – Но вопрос пришлось растолковать еще. – Машину, фургон, может быть, такую, как та, у соседнего дома.

На секунду Вексфорд испугался, что внушил ей мысль, будто в преступлении замешан ее американский сосед. Она поднялась, прошла к окну и поглядела на “форд”. Теперь она смотрела неуверенно, прикусив губу.

– Ту машину?

– О, нет. Любую. Хоть какую. Вообще кого-нибудь вы встретили вчера вечером по дороге домой?

Она думала. Кивнула. Покачала головой. И наконец сказала:

– Нет.

– Вы уверены в этом?

– Да.

– Долго вы добираетесь до дому?

– Домой мне под горку.

– Да-да. И долго вы добирались прошлым вечером?

– Минут двадцать.

– И никого не встретили? Даже “лендровер” Джона Габбитаса?

Хоть какое-то оживление впервые мелькнуло в ее лице. Засветилось в ее беспокойных глазах.

– Он говорит, что я его встретила?

– Нет-нет. Да вы и не должны были, если, скажем, в восемь пятнадцать уже были дома. Мы вам благодарны, миссис Мью. Не покажете ли нам, как вы отсюда выбираетесь на короткую дорогу?

Долгая пауза, и потом:

– Могу.

Улица, на которой стояли коттеджи, полого спускалась по склону долины маленькой речушки. Биб показала, куда уходила дорога, и произнесла какие-то малопонятные наставления, постоянно стреляя глазами в сторону “форда”. Вексфорд понял: должно быть, он прочно внушил ей мысль, что она должна была видеть эту машину прошлым вечером. Отъезжая, они видели, как Биб стоит, облокотившись на калитку, и провожает их своим пронзительным взглядом.

Спустились к речке. Моста не было, только брод. Вайн переехал речку – дюймов в шесть глубиной, она стремительно бежала по плоским бурым камнями. Только узкий деревянный мостик для пешеходов и велосипедистов. На другом берегу они выехали на “Т-образный перекресток”, как его упрямо именовал Вайн, хотя этот термин никак не вязался с полной запущенностью места, крутой насыпью, обсаженной деревьями, нависшими кронами и густой травой. Инструкции Биб, если их так можно было назвать, предписывали повернуть здесь налево, а потом свернуть в первый же поворот направо. Это и был выезд из Помфрет-Монакорума на короткую дорогу в Танкред-Хаус.

Внезапно показался лес. Придорожные посадки расступились, и высокая темно-сизая стена леса встала впереди. Еще полмили – и лес уже окружил их со всех сторон, там, где глубокий желоб проселка выводил на дорогу к поместью и стояла доска с надписью: “Только для жителей Танкред-Хауса. Сквозного проезда нет. Две мили”.

Вексфорд сказал:

– Как останется миля, я выйду и дальше пойду пешком.

– Хорошо. Они должны были знать эти места, если проехали здесь.

– Они знали. По крайней мере, один из них.

Он выбрал удачный момент, чтобы выбраться из машины – показалось солнце. Лес не зазеленеет еще по меньшей мере месяц. Пока не закурилась даже зеленая дымка в посадках по краям грунтовой дороги. Деревья были насыщенного светло-коричневого цвета, кора на ветвях искрилась и золотилась, а почки отливали горячей медью. День стоял холодный и сухой. На исходе прошедшей ночи небо разъяснилось, и выпал иней. Он уже растаял – ни одной серебряной нитки не осталось, – но холод разливался в спокойном прозрачном воздухе. Небо в просветах между деревьями и над косматыми и ажурными верхушками леса было светлое, нежно-голубое, бледное, почти белое.

Из интервью Вин Карвер Вексфорд кое-что узнал об этих лесах. Когда они посажены: какие участки – в тридцатые, какие, тогда только подновленные, существовали и раньше. Древние дубы и одинокие каштаны с круто выгнутыми сучьями в клейких почках возвышались над ровной порослью меньших деревьев, с аккуратными, будто постриженными округлыми кронами. В этих Вексфорд узнал грабы. На стволе одного он заметил металлическую табличку. Так и есть, граб обыкновенный, Carpinus betulus. Немного дальше по дороге начались деревья повыше, стройные, изящные. Рябина, прочитал он, Sorbus aucuparia. Узнавать деревья, на которых нет листьев, – упражнение для специалиста.

Рябины уступили место насаждениям норвежского клена (Acer platanoides), чья кора – как панцирь крокодила. Хвойных здесь не было вовсе: ни сосна, ни ель не темнели зеленым пятном в сквожении голых ветвей. Самое красивое место здешнего лиственного леса – рукотворного, но повторяющего природу, четко спланированного, но с природной элегантностью. Валежник здесь не убирали, и упавшие деревья обрастали яркими грибами: гирляндами, гребешками, шишками желтого и бронзового цвета. Не упавшие мертвые деревья, белесые от старости, давали приют совам и охотничьи угодья дятлам.

Вексфорд шагал, ожидая, что любой поворот узкой дорожки выведет его прямо к восточному крылу дома. Но за каждым изгибом дороги продолжался лес: взрослые деревья, молодая поросль, валежник, кустарник. Вверх по стволу дуба метнулась серебристо-бурая с серым белка, скакнула с ветки на ветку и длинным прыжком перелетела на соседний бук. Последний плавный поворот, дорога расширилась, вышла на опушку – и вот уже дом, окутанный вуалью тумана, будто снящийся.

Восточное крыло величественно возвышалось перед инспектором. Отсюда были видны и двор, и сад позади дома. Не в пример общественным садам и уличным клумбам Кингсмаркэма, засаженным нарциссами, здесь голубыми самоцветами сверкали у подножий деревьев крохотные колокольчики подснежников. Но здешние сады еще не пробудились от зимнего сна. Цветочные бордюры, розарий, дорожки, кусты, аллеи и лужайки – они сохраняли такой вид, будто их причесали, постригли, подровняли, местами даже упаковали и уложили на зимнюю спячку. Высокие ряды тисов и кипарисов образовали стены, скрывающие все другие постройки от взглядов обитателей дома, – темные занавеси, искусно возделанные для привилегированного уединения.

Осмотревшись минуту-другую, Вексфорд прошел дальше – туда, откуда была видна стоянка полицейских машин. Комната происшествия расположилась в строении, которое когда-то, очевидно, было конюшней, хотя никаких лошадей в этих стойлах не бывало уже полвека. Для коней здание было слишком чистеньким, и совсем ни к чему были бы им жалюзи на окнах. Синие часы с золотыми стрелками на фронтоне конюшни показывали без двадцати одиннадцать.

Машина Вексфорда вместе с машиной Бёрдена и двумя полицейскими микроавтобусами стояла на переднем дворе. В конюшне техник устанавливал компьютеры, а Карен Малэхайд готовила к брифингу столик и микрофон, полукругом расставляла стулья. Брифинг они назначили на одиннадцать.

Вексфорд сел за стол, для него приготовленный. Его слегка умилило, какую заботу выказала ему Карен – он не сомневался, что все тут было делом ее рук. На столе лежали три новых шариковых ручки, медный нож для разрезания бумаги, воспользоваться которым ему никогда бы не пришло в голову, два телефона, будто бы у него не было личного “Водафона”, компьютер и принтер, в которых он ничего не смыслил, и кактус в расписном коричнево-синем глазурованном горшке.

Большой круглый серый кактус, покрытый ворсом, скорее походил на животное, чем на растение. Милое пушистое животное, но едва Вексфорд прикоснулся к нему, острый шип вонзился ему в палец.

Вексфорд помахал пальцем, ругнулся про себя. Такие вещи, наверное, выдаются по рангу. Хотя на столе, приготовленном, судя по всему, для Бёрдена, тоже стоял кактус, по размеру и волосатости ему было далеко до кактуса Вексфорда. А Барри Вайну всего-то и досталось, что узамбарская фиалка, даже не цветущая.

Констебль Леннокс звонила, едва заступив на дежурство в больнице. Докладывать ей было не о чем. Все нормально. Но что это значит? И что ему до того, выживет или умрет Дэйзи Флори? Девочки гибнут по всему миру: умирают от голода или не получая врачебной помощи, погибают от жестокого обращения, пропадают в войнах и мятежах. Почему жизнь этой должна его волновать?

Вексфорд набрал номер Анни Леннокс.

– Кажется, она в порядке, сэр.

Наверное, он ослышался.

– Она что?

– Она, кажется, в порядке. Знаете, ей намного лучше. Хотите поговорить с доктором Ли?

На том конце наступило молчание. То есть не звучал ничей голос. Но инспектор слышал звуки больницы: шаги по коридору, звяканье металла, какой-то шелест… Подошла женщина.

– Полагаю, вы из кингсмаркэмской полиции?

– Старший инспектор Вексфорд.

– Я – доктор Ли. Чем я могу быть вам полезна?

Голос звучал, как ему показалось, мрачно. Он расслышал в нем некую торжественность, которую такие люди умеют сохранять какое-то время после трагического происшествия. А такая смерть подействует на всю больницу. Он просто назвал имя, понимая, что задавать вопросы ни к чему:

– Мисс Флори. Дэйзи Флори.

Мрачности доктора Ли как не бывало – или ему это показалось?

– Дэйзи? О, с ней все в порядке. Она поправляется.

– Что? Как вы сказали?

– Я сказала, что она поправляется, у нее все хорошо.

– Все хорошо? Мы говорим об одном человеке? Молодая женщина, которую привезли прошлой ночью с пулевыми ранениями?

– Ее состояние вполне удовлетворительное, старший инспектор. Сегодня мы переведем ее из реанимации. Думаю, вы хотите увидеть ее, не так ли? Нет никаких препятствий, можете поговорить с ней сегодня ближе к вечеру. Конечно, недолго. Я бы дала вам десять минут.

– Будет ли удобно в четыре часа?

– Хорошо, шестнадцать ноль-ноль. Сначала найдите меня, хорошо? Доктор Ли.

Пресса приехала рано. Впрочем, подумал Вексфорд, лучше сказать “медиа” – проходя к столу с микрофоном, он увидел в окно конюшни телевизионный автобус и съемочную группу с камерой.

VI

“Поместье” – это сотня коттеджей, стеснившихся на нескольких акрах, “земля” – территория, а не дома. С несвойственной ему придирчивостью Бёрден рассудил, что единственно подходящим здесь будет слово “владение”. Владение Танкред, отдельный небольшой мир, или, более прозаически, поселок: большой дом со службами, конюшней и каретным сараем, жилища слуг, пустующие и обитаемые. Сады и лужайки, аллеи и насаждения, лес и бор.

Все здесь – разве что кроме лесов – придется обшарить. Нужно понять, с чем имеешь дело, что представляет собой это место. Конюшня, где устроили штаб расследования, была только малой частью владения. Бёрден стоял на заднем мощеном дворике, и отсюда едва ли можно было разглядеть хоть какие-то строения. Хитроумное расположение насаждений, при котором выросшие, где нужно, деревья маскировали невзрачные служебные постройки, скрыло от глаз все приметы хозяйства, кроме конька шиферной крыши, увенчанного флюгером. И ведь была зима. А летом густая листва закроет вид, и сад замкнется в ограде сплошных зеленых стен.

Пока же длинный ровный газон, ограниченный цветочным бордюром, расстелился перед домом, втыкаясь в кольцо клумб розария и продолжаясь за розарием, чтобы дотянуться до садовой изгороди и шагнуть через нее. Может, там была изгородь. Это вполне вероятно, хотя так далеко Бёрдену видно не было. Здесь все устроено так, чтобы сады мягко вписывались в окружающий пейзаж, сливаясь с парком, редкими деревьями-великанами и синеватыми лесными опушками. В нежном свете неяркого дня на исходе зимы все леса казались синими. Все, кроме бора, смешавшего многие цвета: желтый и дымчато-черный, мраморно-зеленый и болотный, серо-сизый и перламутровый, и яркий медно-красный.

Даже отсюда и даже при свете дня дом, где жили Харрисоны и Габбитас, виден не был. Спустившись по каменным ступеням, Бёрден прошел дорожкой через ворота в живой изгороди и дальше, мимо конюшни и каретного сарая, где уже развернулись поиски. Он вышел к ряду запустелых и нежилых, но не заброшенных коттеджей. В викторианские времена в них, несомненно, жили – какие-то из тех многочисленных слуг, что нужны для поддержания порядка во владении аристократа.

Входная дверь одного коттеджа была отворена. Внутри два констебля в форме обыскивали мрачную буфетную, проверяя содержание шкафчиков. Бёрден подумал, как всегда не хватает и никогда не будет хватать жилья, вспомнил бездомных, которые в последние годы появились даже на кингсмаркэмских улицах. Привычку задумываться о таких вещах он перенял от жены – у нее была беспокойная гражданская совесть. Прежде, пока не женился, он никогда не думал о таком. Как бы там ни было, Бёрден понимал, что незанятые дома в Танкреде, да и в сотнях таких же владений по всей Англии отнюдь не решат жилищной проблемы. Он не мог себе представить, кто и как убедит флори и коуплендов этого мира выделить пустующий коттедж женщине-бродяжке, которая ночует на ступенях церкви Святого Петра, даже если предположить, что она согласится на такое. Так что Бёрден бросил мысли о бездомных и вернулся к особняку. Через черный ход он прошел на кухню – там они с Брендой договорились встретиться, чтобы она показала ему дом и окрестности.

Арчболд и Милсом осматривали брусчатку у дома – конечно, их интересовали следы автомобильных шин. Когда Бёрден только приехал сюда утром, они занимались этим на обширном переднем дворе. Весна стояла сухая, последний сильный дождь прошел не одну неделю назад. Машина могла побывать здесь, не оставив никаких следов.

Наклонившись над неподвижным зеркалом бассейна, Бёрден увидел пару крупных золотых рыбок, белых с ярко-красными головами. Рыбы медленно описывали в глубине плавные круги. Белое, красное. Кровь еще оставалась в доме, хотя скатерть вместе со множеством других вещей увезли, упаковав в мешок, в судебно-медицинскую лабораторию в Майрингеме. Ночью столовую загромождали опечатанные пластиковые пакеты, в которые были сложены лампы и картины, подушечки и салфетки, посуда и столовые приборы.

Бёрден ничуть не опасался, что Бренда увидит холл, потому что нижние ступени парадной лестницы и угол, где был телефон, застелили простынями. Но когда он пытался провести ее мимо дверей в столовую, она резко шагнула в сторону и распахнула дверь. Она была так проворна в движениях, что ее и на миг нельзя было выпускать из виду.

Бренда была маленькой худенькой женщиной с угловатой фигурой девочки-подростка. Брюки почти не обтягивали никаких выпуклостей на ягодицах и бедрах. Но лицо было прорезано глубокими, будто проведенными ножом бороздами, а губы она постоянно нервно поджимала и закусывала. Тонкие рыжеватые волосы уже теперь заметно поредели, так что лет через десять миссис Харрисон вполне может понадобиться парик. Она не останавливалась ни на секунду. А ночью, вероятно, постоянно ворочалась в беспокойном сне. Снаружи в арочное окно столовой изумленно глядел муж Бренды. Разбитое стекло заделали фанерой, но шторы остались незадернуты. Бренда быстро взглянула на мужа, потом оглядела комнату, вертя туда-сюда головой. На миг ее взгляд задержался на густых кровавых брызгах на стене, потом упал на ковер – туда, где стоял стул Наоми Джонс. В этом месте Арчболд состриг ворс, отправив его в лабораторию вместе со многими другими предметами и четырьмя подобранными гильзами. Бёрдену показалось, что она готова отпустить какое-то замечание в том духе, что полиция испортила ковер, который после чистки стал бы как новенький, но Бренда промолчала.

Кен Харрисон – вот кто произнес, хотя почти беззвучно, поскольку через стекло слова едва ли были слышны, ожидаемую Бёрденом неодобрительную реплику. Бёрден отворил окно.

– Я не расслышал, мистер Харрисон.

– Я говорю, это восьмиунциевое стекло.

– Несомненно, его можно вставить.

– Это стоит денег.

Бёрден пожал плечами.

– А ведь задняя дверь даже не была заперта! – добавил Кен Харрисон возмущенным тоном респектабельного домовладельца, осуждающего хулиганов.

Бренда, оставленная один на один с комнатой, стремительно бледнела. Остекленевшие глаза и сильная бледность могли быть признаком приближающегося обморока. Бёрден поймал ее неподвижный взгляд.

– Идемте, миссис Харрисон, тут незачем оставаться. Вы нормально себя чувствуете?

– Я не собираюсь падать в обморок, если вы об этом.

Но инспектор хорошо видел, что такая опасность была: в холле Бренда опустилась на стул и уронила голову на грудь. Ее била дрожь.

Бёрден чувствовал запах крови. Он надеялся, что Бренда не поймет, что это такое – смесь рыбных потрохов и железных опилок. Едва лишь он успел подумать это, как Бренда вскочила со стула и заявила, что с ней все в порядке, и спросила, не пора ли пройти наверх. Простыню, покрывавшую ступени, где упал замертво Харви Коупленд, она перепрыгнула довольно резво и непринужденно.

На верхнем этаже Бренда показала инспектору комнаты-мансарды, которые, очевидно, не использовались вообще. На втором этаже он уже видел некоторые помещения: спальню Дейзи и Наоми Джонс. Не дойдя четверти пути до конца западного коридора, Бренда толкнула дверь в комнату, в которой, сказала она, спал Харви Коупленд. Бёрден удивился. Он думал, что Давина Флори и ее муж спали в одной постели. Хотя он ничего не сказал, Бренда угадала его мысли, и в ее взгляде засветилась удивительная смесь стыдливости и развязности.

– Она ведь была на шестнадцать лет старше. Совсем старая. Конечно, по ней этого не скажешь. То есть, в смысле, она как будто не понимала, что такое возраст. Просто была собой.

Бёрден понял, что она имеет в виду, и такая тонкость суждения показалась ему в Бренде неожиданной. Он окинул комнату быстрым взглядом. Сюда никто не входил, все оставалось на своем месте. Кровать у Харви Коупленда была односпальная. Мебель из темного красного дерева. Несмотря на богатый теплый окрас дерева, общая обстановка казалась едва ли не аскетичной. Простые бежевые занавески на окнах, бежевый ковер без рисунка, на стенах – только старые гравюры с картами графства.

Состояние спальни Давины Флори расстроило Бренду, казалось, сильнее, чем то, что она видела в столовой. По крайней мере тут она наконец дала волю чувствам.

– Какой ужас! А постель! Смотрите, все ящики перевернуты!

Она стала подбирать вещи, и Бёрден не останавливал ее. У них были фотографии, на которых всегда можно посмотреть, как выглядела эта комната в день убийства.

– Миссис Харрисон, скажите, пожалуйста, каких вещей не хватает.

– Глядите, а шкатулка!

– Вы помните, что здесь было?

Бренда, щуплая, как подросток и столь же ловкая, сидя на полу, легко дотягивалась до разбросанных вокруг предметов. Брошь, пинцет для бровей, ключик от чемодана, пустой флакон от духов…

– Вот, например, брошь. Почему ее не взяли?

Короткий смешок прозвучал как презрительное фырканье.

– Она ничего не стоит. Это я ей подарила.

– Вы?

– На Рождество. Мы все что-нибудь дарили друг другу. И мне нужно было что-то ей подарить. А что подаришь женщине, у которой есть все? Иногда она ее носила, может, она ей даже нравилась. Но стоила-то она всего три фунта.

– А что пропало, миссис Харрисон?

– Да у нее много и не было. Я сказала, что у нее было все, но ведь не все, что можешь себе позволить, обязательно хочешь иметь, правда? Например, меха – даже если можешь их покупать – это ведь варварство, верно? Она могла бы завести хоть целую кучу брильянтов, просто это был не ее стиль. – Поднявшись с пола, Бренда проверяла содержимое выдвижных ящиков. – Я бы сказала, многое пропало. У нее тут был кое-какой жемчуг. Хороший жемчуг. Кольца, которые ей дарил первый муж. Она их никогда не надевала, но они тут у нее лежали. Золотой браслет тоже пропал. На одном из колец был громадный бриллиант, бог знает, сколько оно стоило. Вы думаете, почему она не хранила его в банке, да? Она говорила мне, что думает подарить его Дейзи на восемнадцатилетие.

– А это скоро?

– Скоро. На будущей неделе или через неделю.

– Она только думала об этом?

– Я передаю вам, что она сказала.

– Как вы думаете, миссис Харрисон, вы могли бы составить для меня список пропавших драгоценностей?

Она кивнула и резко задвинула ящик.

– Представьте себе, вчера в это время я здесь прибирала – я прибираю в спальнях по вторникам, – и тут она входит, Давина, я имею в виду, – и такая счастливая, рассказывает, что они с Харви едут во Францию. Сниматься для телевидения. Готовить передачу про ее книгу для какой-то серьезной книжной программы. По-французски она, конечно, говорила свободно.

– Что, вы думаете, случилось здесь вчера вечером?

В этот момент они спускались по черной лестнице, Бренда впереди, Бёрден следом.

– Я? Откуда мне знать?

– У вас, должно быть, возникли какие-то мысли. Вы знаете этих людей, знаете дом. Мне интересно было бы узнать, что вы думаете.

Внизу у лестницы им на глаза попалась кошка серо-голубого цвета. Выступила из двери напротив и шла через холл. Увидев людей, она припала к полу, прижав уши и вытаращив на них глаза, и начала ощетиниваться, пока каждый волосок ее густой пушистой дымчатой шубы не встал вертикально. Храброе животное заняло оборонительную позицию, будто ей угрожали охотники или какой-то опасный хищник.

– Не будь глупенькой, Куинни, – сказала Бренда с нежностью. – Не будь такой глупенькой девочкой. Ты же знаешь, раз я здесь, никто тебя не тронет.

При этих словах Бёрден слегка обиделся.

– Там на крыльце у тебя лежит куриная печенка.

Кошка развернулась и убежала в ту же дверь, в которую вошла. Бренда направилась следом за кошкой.

Вчера Бёрден так и не переступил этот порог. Коридор привел их в гостиную, смежную с оранжереей. В оранжерее, залитой солнцем, царило настоящее лето. Накануне он лишь ненадолго заглянул сюда. Днем все здесь выглядело по-другому. Инспектор увидел, что оранжерея представляет собой отдельную стеклянную пристройку классической “тепличной” архитектуры под двускатной крышей. Она далеко выступала на мощеную площадку, откуда Бёрден утром озирал сады и лужайки Танкред-Хауса и далекие верхушки леса.

Сейчас сильнее ощущался плотный сладкий запах гиацинтов. Нарциссы, раскрывшись на солнце, показывали свои оранжевые венчики. В плотном, сыром и теплом, почти осязаемом воздухе висела смесь тонких ароматов. Будто в джунглях, какими Бёрден мог бы их представить.

– Она не разрешала мне заводить животных, – неожиданно сказала Бренда.

– Не понял?

– Давина. Хотя для нее не было разницы между нами, и все были равны – то есть, она так говорила, – она не разрешила мне заводить животных. Я хотела собаку. А она сказала мне: “Заведи хомячка, Бренда! Или попугая”. Но мне такое никогда не нравилось. Это жестоко – держать птиц в клетках, вы не находите?

– Лично я бы не стал, – ответил Бёрден.

– Бог знает, что теперь с нами будет. У нас с Кеном нет другого дома. При нынешних ценах на жилье у нас нет никакой возможности… Ладно, это шутка, так? Давина сказала, что этот дом всегда будет нашим, но ведь, что ни говори, это, в конце концов, лишь половина небольшого коттеджа, верно? – Наклонившись, Бренда подняла с пола сухой лист. Ее лицо стало задумчивым и немного грустным. – Это не так просто – взять и начать новую жизнь. Я знаю, что выгляжу моложе своих лет – все говорят мне, – но, как ни верти, в конце концов, никто из нас не молодеет, верно?

– Вы собирались поделиться со мной мыслями о том, что здесь произошло вчера вечером.

Она вздохнула.

– Что произошло? А что обычно происходит в таких ужасных случаях? Это ведь не первый, верно? Они вошли, поднялись наверх. Слышали о кольцах, может быть, знали о жемчуге. Про Давину же постоянно пишут в газетах. Так что любому было ясно, что здесь водятся деньги. Харви услышал их и пошел наверх, чтобы застичь, но они спустились и застрелили его. А потом пришлось застрелить остальных, чтобы никто ничего не мог рассказать – рассказать, как они выглядели, я имею в виду.

– Это возможно.

– А как еще? – спросила Бренда не допускающим сомнений тоном. И вдруг без перехода, к удивлению Бёрдена, заявила: – Теперь я смогу завести собаку. Так с нами будет или эдак, теперь мне никто не запретит, верно?

Бёрден вышел в холл и стоял, сосредоточенно разглядывая лестницу. Чем больше он думал об этом, тем меньше картина вязалась со здравым смыслом. Исчезли драгоценности. Очень дорогие вещи ценой, должно быть, в сотни тысяч фунтов. Но убить ради этого троих и покуситься на четвертую жизнь?

Бёрден пожал плечами. Он знал случаи, когда убивали за пятьдесят пенсов, за кружку пива.

Хотя появление перед камерами оставило у Вексфорда неприятный осадок, он все же мог себя поздравить: на пресс-брифинге он проявил похвальное благоразумие в отношении Дейзи Флори. Телевидение в наши дни – больше не волшебство и не пугающая загадка. Вексфорд привык работать с телевидением, прежде его уже снимали три или четыре раза, и теперь он держался если не раскованно, то, во всяком случае, вполне уверенно.

Лишь один вопрос его рассердил. Он не имел никакого или почти никакого отношения к делу: насколько здесь больше шансов найти убийц, чем в деле с ограблением банка?

Вексфорд сказал, что совершенно уверен в том, что оба преступления будут раскрыты и убийца сержанта Мартина будет схвачен, как и преступники, совершившие убийство в Танкред-Хаусе. При этих словах на губах журналиста заиграла слабая усмешка, но Вексфорд заставил себя не обращать на нее внимания и сохранять спокойствие.

Вопрос был задан не “стрингером” из столицы и не кем-нибудь из местных корреспондентов национальных газет, а репортером “Кингсмаркэмского курьера”. Совсем юнец, темноволосый, приятной наружности и довольно нахального вида. Говорил он чисто, как выпускник частной школы, без какого-то лондонского акцента или малейшего следа местного картавого говора.

– Ограбление банка расследуется уже год, инспектор.

– Десять месяцев, – сказал в ответ Вексфорд.

– Но разве не факт, что, по статистике, чем дольше идет следствие, тем меньше…

Тут Вексфорд дал знак журналистке, поднявшей руку, и ее вопрос заглушил окончание фразы репортера “Кингсмаркэмского курьера”.

– Каково состояние мисс Давины, Дейзи Флори? Видели ли вы ее?

Вексфорд решил пока не распространяться об этом. Он ответил, что Дейзи находится в реанимации – что могло на тот момент соответствовать действительности, – состояние ее стабильное, но пострадала она серьезно, потеряла много крови.

Такого ему никто не сообщал, но это было очевидно. Журналистка спросила затем, находится ли Дейзи в “списке тяжелых”, и тут Вексфорд мог ответить только то, что ни в одной больнице не составляют таких списков и что, насколько ему известно, никогда не составляли.

В больницу он планировал отправиться один. Он не хотел, чтобы кто-то еще присутствовал при его первом разговоре с Дейзи.

Констебль Хайнд, оказавшись в своей стихии, увлеченно заносил в компьютер собранные по делу факты, из которых, как он загадочно объявил, он составит базу, доступную с любого компьютера в комнате. Из супермаркета на черитонской дороге доставили бутерброды. Открывая свою упаковку ножом для бумаги, оказавшимся, как убедился теперь инспектор, довольно полезной вещью, Вексфорд задавался вопросом, как раньше мир мог обходиться без пластиковых контейнеров для еды. Одно из самых полезных изобретений, подумал Вексфорд, бросив неприязненный взгляд на Джерри Хайнда. По крайней мере, не менее полезное, чем факсимильная связь.

Он уже выходил из конюшни, и тут вошла Бренда Харрисон со списком пропавших драгоценностей Давины Флори. Вексфорд успел бегло просмотреть его и передал Хайнду: достойное пополнение базы данных, у констебля будет повод покопаться в своих программах.

Выйдя на улицу, Вексфорд, к своей досаде, обнаружил, что его поджидает давешний репортер. Парень сидел на низенькой садовой ограде, болтая ногами. Вексфорд давно взял за правило не обсуждать “дела” с журналистами иначе как на организованных брифингах. А этот малый, должно быть, отирался тут час или около того, рассчитывая, что Вексфорд рано или поздно выйдет.

– Нет. Сегодня я больше ничего не скажу.

– Это несправедливо. Вы должны отдавать нам приоритет. Поддерживать своего шерифа, а?

– Это выражение означает, что вы меня должны поддерживать, – сказал Вексфорд, неожиданно развеселившись, – а не то, что я должен снабжать вас фактами. Как вас зовут?

– Джейсон Шервин Корэм Себрайт.

– Не всякий повторит, а? Не слишком длинно для подписи в газете?

– Я еще не решил, как буду именоваться в профессиональной среде. Я только на прошлой неделе поступил в “Курьер”. Дело в том, что у меня существенное преимущество перед остальными – понимаете, мы с Дейзи знакомы. Она учится в моей школе, то есть там, где я учился. Я ее хорошо знаю… Если вы сейчас к ней, надеюсь, вы возьмете меня с собой, – продолжал он. – Я рассчитываю на эксклюзивное интервью.

Все это Джейсон сообщил уверенным и нахальным тоном, что, в общем, не вполне обычно даже в наши дни. Он, по-видимому, чувствовал себя абсолютно свободно.

– Тогда ваши расчеты рухнули, мистер Себрайт.

Вексфорд проводил Себрайта к воротам и подождал, пока тот сядет в свою машину.

Вексфорд с Дональдсоном ехали по главному проезду – дорогой, которой они впервые попали сюда вчера. Крошечный “фиат” Себрайта двигался за ними по пятам. Через четверть мили, проезжая местом, где было много упавших деревьев, они увидели Джона Габбитаса – он орудовал каким-то инструментом, похожим, как показалось Вексфорду, на электрорубанок. Ураган, что был три года назад, нанес здешним лесам заметный ущерб. Вексфорд уже замечал свежие вырубки, где посадили маленькие деревца – полуметровые саженцы, подвязанные к опорам или окруженные оградками для защиты от зверей. Сейчас они увидели брезентовый навес, под которым сох пиленый лес: штабеля дубовых, ясеневых и кленовых досок.