Текст книги "Демон в моих глазах"

Рут Ренделл
Демон в моих глазах

Посвящается Маргарет Раббс, с любовью

 
…Из потока, от истока,
…С красных круч горы высокой,
От светила на заре
В золотистом сентябре,
От зарницы озорной,
Пролетевшей надо мной,
Из грозы, под грома стук,
Да из тучи, ставшей вдруг
На лазурных небесах
Демоном в моих глазах[1]1
  Пер. В. Бойко.


[Закрыть].
 

Эдгар Аллан По «Один»

Ruth Rendell

A Demon in My View

Copyright © 1976 by Ruth Rendell

The Author has asserted her right to be identified as the author of the work

© Петухов А. С., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

* * *

Подвал был разделен на отдельные комнаты. Каждая из них, за исключением последней, была забита мусором, какой обычно загромождает подвалы старых домов. Здесь валялись сломанные велосипеды, старые, покрытые грибком кожаные чемоданы, деревянные ящики, деревянные стулья без ножек или подлокотников, разбитые китайские вазы, желтеющие старые газеты, или перевязанные веревками, или наваленные просто кучей. Все пространство было забито невероятным количеством коробок и тюбиков от пасты без каких-либо наклеек, удочками, железными кольцами и обрывками проволоки, которые когда-то, очень давно, свинчивали, скрепляли или привязывали что-то к чему-то. Все это было покрыто толстым слоем черной грязи, неизбежной в подвалах. Всюду стоял стойкий запах копоти и плесени. Среди всех этих груд мусора была расчищена узкая дорожка, ведущая от входных ступеней к первому дверному проему без двери, затем ко второму, такому же, и наконец в пустую комнату, расположенную прямо за ним. И именно в этой комнате, невидимая пока в этой кромешной темноте, к стене прислонилась женская фигура. Мужчина спустился по ступенькам с фонарем в руке. Фонарь он включил только после того, как аккуратно закрыл и запер входную дверь. Затем, в тусклом луче света, вошедший медленно пошел по дорожке, среди куч мусора. В подвале было не слышно абсолютно ничего, кроме шаркающих шагов по покрытому грязью каменному полу, однако, войдя во вторую комнату, мужчина убедил себя, что услышал, как впереди кто-то судорожно вдохнул воздух и издал приглушенный хрип ужаса. Улыбка появилась на лице вошедшего, хотя его била дрожь, а фонарь в его руке слегка подрагивал. У второго дверного проема он поднял фонарь и стал водить им по комнате, двигая луч широкими зигзагами от левого нижнего угла и дальше по направлению к правому верхнему. В луче фонаря были видны неровные стены и оштукатуренный потолок, покрытый паутиной старых трещин. С потолка свисали давно не используемые и проржавевшие электрические провода, а по стене текла струйка воды, спускавшаяся широкой дугой по раскрошенному кирпичу стены и исчезающая в полу. Наконец луч света осветил фигуру женщины.

Ее лицо было абсолютно белым, и ничто не портило его совершенной красоты – ни дефекты кожи, ни нарушенные пропорции. Женщина смотрела на него невидящими глазами. Но мужчине с дрожащим фонарем в руке казалось, что женщина извивается около стены, стараясь как можно глубже вжаться в нее всем своим телом, одетым в короткое черное платье. На ее руке висела дамская сумочка, а на ногах были надеты изношенные черные туфли.

Вошедший ничего не говорил. Он никогда не умел разговаривать с женщинами – он умел делать с ними только одну вещь, и сейчас, подходя все ближе и ближе, мужчина собирался сделать именно ее.

Прежде всего он укрепил фонарь на кирпичной стене на уровне своих колен. Теперь женщина находилась в тени, а комната стала напоминать темную аллею, освещаемую тусклым светом уличного фонаря. Когда вошедший подошел к ней, парализованной страхом, и не встретил никакого сопротивления – хотя ему хотелось бы, чтобы женщина отчаянно сопротивлялась, – он сомкнул пальцы у нее на шее. Сопротивления все еще не было, но то, что произошло в следующий момент, было не менее приятно. Руки мужчины сжимали горло несчастной до тех пор, пока его пальцы не сомкнулись полностью, и в этот момент прекрасное белое лицо изменилось – его исказила судорога, и оно провалилось внутрь. Вошедший издал хрюкающий звук, который должен был означать удовлетворение, когда женщина стала боком заваливаться на пол. Он отпустил ее шею, стараясь справиться со взрывом эмоций у себя внутри, и позволил телу упасть ничком на истоптанный грязный пол.

Мужчине понадобилось несколько минут, чтобы полностью прийти в себя. Он вытер уголки губ и руки чистым белым носовым платком. Закрыв, а затем вновь открыв глаза, глубоко вздохнул. После этого поднял пластиковый манекен и опять прислонил его к стене. Лицо манекена все еще было вдавлено. Он вытер его все тем же платком, а потом, просунув пальцы через дырку около шеи – дырку, которая с каждым посещением становилась все больше и больше, – аккуратно стал выдавливать изнутри ввалившиеся нос, глаза и подбородок до тех пор, пока лицо не приобрело свою первозданную красоту. Мужчина расправил платье и опять повесил упавшую сумочку на руку манекена. Женщина была опять готова к смерти. Может пройти неделя или две, а она все так же будет ждать его. Самым лучшим в его жизни было осознание того, что она там, в этом подвале, ждет следующей смерти…

Глава 1

Дома походили на садки для кроликов. Каждый из них, изначально предназначенный для одной семьи, теперь был разделен на четыре-пять отдельных квартир. Эта неприкрытая теснота подтверждалась наличием множества звонков – в восьмикомнатном доме их могло быть целых семь штук – на входных дверях и мусорными ящиками, заменившими розовые кусты в палисадниках. Медленное угасание было хорошо видно в забитых фанерой окнах, балконных решетках, связанных проволокой, и воротах без замков, монотонно хлопающих на своих столбах.

Дома, расположенные по четной стороне Тринити-роуд, были высокими, с поднятыми полуподвалами, поэтому ступени, ведущие на первый этаж, больше походили на осадные лестницы времен средневековых войн. Фасады домов смотрели на противоположную сторону улицы, где располагались более скромные трехэтажные здания из коричневого кирпича. Перед домом номер 142 была припаркована большая блестящая машина – зеленый «Ягуар». В заднее окно машины была видна фигурка собаки, которая радостно качала головой при малейшей вибрации корпуса, а с зеркала заднего вида в салоне свешивалась кукла-блондинка в раздельном розовом бикини.

На Тринити-роуд, которую все предпочитали проезжать даже не останавливаясь, такая машина выглядела как пришелец с другой планеты. За невысокой кирпичной стеной, отделявшей палисадник дома номер 142 от тротуара, росли два лимонных дерева с обрубленными верхушками. На обрубках уже были видны ростки с кожистыми листьями, делавшие их похожими на доисторические папоротники. За ними находилась крохотная земляная полянка, заросшая травой. В цокольном этаже располагалось эркерное окно, занавешенное оранжевыми занавесками; два окна на первом этаже закрывали поношенные шторы зеленого цвета с дырой в одной из них; окна последнего этажа были не до конца закрыты коричневыми шторами из вельвета, и между ними виднелись легкомысленные кружевные занавески, больше похожие на женскую ночную рубашку.

К передней двери вели пологие ступеньки, сделанные из розового гранита, но невероятно грязные. Сама же дверь могла быть зеленой, серой или коричневой – ее так давно не красили, что определить первоначальный цвет было невозможно. Стеклянные вставки в двери – те, которые еще не успели разбиться, – были двух цветов: тусклого зеленого цвета фикуса и темно-бордового цвета кислого вина; из-за этого входная дверь походила на мозаичные окна в церквах прошлого века.

На косяке входной двери располагались пять дверных звонков, и все они, за исключением последнего, были подписаны. Хороший психиатр многое смог бы рассказать об обитателях дома, посмотрев на эти надписи. Надпись под самым верхним была напечатана на пишущей машинке; бумажка была помещена в коричневый, специально предназначенный для этого футляр. На ней было написано: Квартира № 2. Мистер А. Джонсон. Под следующим звонком, на карточке, приклеенной клейкой лентой, было размашистым почерком написано: Джонатан Дин. Под третьим звонком, казалось, воевали две бумажки: на одной, коричневой, пластиковой, с рельефными буквами, было написано: Квартира № 1, Б. Котовски; на другой, теснящей ее бумажке, приклеенной клеем, было написано фломастером: Миссис В. Котовски. И, наконец, под четвертым звонком был прикреплен фривольный розовый овал с китайскими иероглифами, написанными кисточкой, которые человек, знающий китайский язык, мог бы прочесть как: Комната № 1, Ли-Ли Чан.

Место под самым нижним звонком было свободно, так же как и комната № 2, которая ему соответствовала. В грязном замызганном закутке, располагавшемся под наклонным потолком, образованным внутренней лестницей, и рядом с входом в свободную комнату располагался офис Стэнли Каспиана, владельца здания и арендодателя. В этот закуток были втиснуты стол и два венских стула. На верху полок, набитых бумагами и занимавших всю заднюю стену, стояли электрический чайник и две чашки с блюдцами. Больше в холле никакой мебели не было, за исключением прямоугольного столика из красного дерева, установленного рядом с перилами внутренней лестницы и смотрящего на туалет нижнего этажа. За столом восседал Стэнли Каспиан. Это было его обычное место, которое он занимал во время своих еженедельных приездов по субботам в номер 142. Напротив него расположился Артур Джонсон. На столе перед ними были разложены платежные ведомости и чеки жильцов. Каждая платежная ведомость помещалась в коричневый конверт, на котором было напечатано имя жильца. Это было изобретение Артура, чем он очень гордился, и поэтому сам напечатал все имена на конвертах. Стэнли старательно записывал что-то в ведомости, сильно нажимая на ручку и ставя никому не нужные точки после каждого слова или цифры.

– Рад, что наконец расстанусь с этим Дином, – произнес он, занеся в ведомость последние 50 пенсов и поставив последнюю точку. – В середине следующего месяца он уматывает.

– Вместе со своим проигрывателем и винными бутылками, которые забили все наши бачки для мусора, – добавил Артур. – Уверен, что большинство из нас только перекрестится.

– Только не Котовски. Теперь у него не будет любимого собутыльника. Но, еще раз говорю, слава богу, что он решил съехать сам. Я бы никогда в жизни не смог от него избавиться, и все из-за этого долбаного нового закона о найме. Поставь-ка чайник, старина. Пора бы уже и подкрепиться – одиннадцатый час на дворе.

А до этого был десятый, а потом будет двенадцатый, подумал Артур. Он воткнул чайник в розетку и расставил чашки. Самому бы ему и в голову не пришло есть в такое время, но Стэнли, толстяк, живот которого почти вываливался из рубашки семнадцатого размера[2]2
  Соответствует российскому 44-му размеру воротничка.


[Закрыть], открыл один из принесенных с собой пакетов. Он стал поглощать рогалики с плавленым сыром. Крошки сыпались на грудь Стэнли, однако он не обращал на это никакого внимания. В такие моменты Каспиан походил на гигантского ребенка-переростка. Артур загадочно наблюдал за ним. Он был абсолютно равнодушен к арендодателю. Как и большинство людей, Стэнли не вызывал у Артура никаких эмоций. Самого Артура волновало только, чтобы его уважали, чтобы общался он с правильными людьми и чтобы он занимал соответствующее его понятиям место в обществе.

– Птичка принесла мне на хвосте, что ты собираешься сдать эту комнату, – произнес он, кивнув на дверь у себя за спиной.

– Точно, – подтвердил Стэнли с полным ртом. – А птичка-то была китайская, а?

– Честно признаюсь тебе, что меня несколько покоробило то, что ты сказал об этом мисс Чан прежде меня. Ты ведь знаешь, я всегда за открытый диалог. И меня это слегка ранило. В конце концов, я ведь твой самый старый жилец. Я живу здесь уже двадцать лет, и думаю, что не ошибусь, если скажу, что никогда не причинял тебе неудобств.

– Это точно. Мне бы хотелось, чтобы все жильцы походили на тебя.

Артур насыпал в чашки растворимый кофе, налил кипяток и добавил по капле холодного молока.

– Не сомневаюсь, что у тебя были на это причины. – Он поднял на Стэнли голубые глаза, такие выцветшие, что они казались белыми. – Наверное, я просто слишком чувствителен.

– Дело в том, – сказал Каспиан, насыпая в чашку уже пятую ложку сахара, – что мне хотелось посмотреть, как ты к этому отнесешься. Понимаешь, этот новый парень – тот, который поселится в комнате № 2, – твой тезка. – Стэнли бросил на Артура настороженный взгляд, а затем фыркнул от смеха. – Ну, и что же ты не смеешься? Вот совпадение, а? Мне было интересно, как ты это воспримешь.

– Ты хочешь сказать, что его тоже зовут Артур Джонсон?

– Ну, все не так плохо, как тебе кажется. Нет, ну ведь правда, это же очень смешно. Его зовут Антони Джонсон. Теперь тебе придется следить, чтобы почту не перепутали. Ты же не хочешь, чтобы он читал твои интимные письма, а?

Казалось, что глаза Артура стали еще белее, а мускулы на его лице сократились, превратив лицо в неподвижную маску.

– А мне скрывать нечего. Моя жизнь – это открытая книга, – он вдруг попытался сказать это с утонченным, аристократическим произношением.

– А вот его, может быть, нет. Если бы я не был официальным лицом, то я бы сказал тебе, что здесь можно неплохо повеселиться, старина. – Стэнли покончил с рогаликами и достал пончик из второго пакета. – Сексуальная жизнь взрослого мужчины – вот какая история будет разворачиваться здесь, прямо перед твоими глазами. Этот дьявол очень хорош собой. Можешь не сомневаться – будет притягивать молоденьких девчонок как хорошая мухоловка.

Артур не переносил подобных разговоров. От них ему делалось физически нехорошо.

– Надеюсь только, что у него есть приличная работа и хорошая кредитная история.

– В этом можешь не сомневаться. Он уже заплатил налом за два месяца вперед, а для меня это гораздо лучше, чем все ваши банковские гарантии, вместе взятые. Парень переезжает в понедельник. – Стэнли тяжело поднялся на ноги; крошки мгновенно засыпали стол, конверты и ведомости. – Надо заглянуть в эту комнату, Артур. Миссис Каспиан сказала мне, что в ней есть ваза для фруктов, которая ей очень нравится, а то ведь малыш Антони все равно ее раскокает.

Артур понимающе кивнул. Если он и его арендодатель в чем-то и сходились во мнении, так это в том, что все остальные жильцы – разрушители по своей натуре. Кроме того, Артур обожал посещать комнаты, которые в обычное время были ему недоступны. К этой же комнате он испытывал особый интерес. Она была маленькая и обставлена всяким барахлом. Артур воспринял это как должное, отметив только про себя, что в комнате очень грязно. Он сразу же подошел к окну. Стэнли, разыскав свою бело-красную фруктовую вазу венецианского стекла среди разномастной посуды и столовых приборов на сушилке, теперь любовался на единственную вещь в комнате, которой было меньше двадцати лет.

– Вот это настоящий умывальник, скажу я тебе, – произнес он, похлопывая по фарфоровому объекту бледно-желтого цвета. – Пятнадцать фунтов, как одна копеечка, включая установку. Помнишь, твои же ребята все и установили.

– Да, это был бракованный умывальник, – заметил Артур рассеянно. – Там в мыльнице течь. – Он смотрел из окна, которое выходило на узкий внутренний двор, окруженный кирпичными стенами. Над стенами можно было увидеть только самые верхушки деревьев. Двор был забетонирован и уже успел позеленеть от лишайника – по двум дренажным трубам по обеим его сторонам текла – а иногда и вытекала – использованная вода из двух верхних квартир и комнаты Джонатана Дина. В стене, находившейся перед окном, была дверь.

– Ты что это там рассматриваешь? – спросил Стэнли не слишком любезно, так как замечание Артура об умывальнике его разозлило.

– Да так, ничего, – ответил Артур. – Просто подумал, что вид из этого окна далек от идеального.

– А чего бы ты хотел за семь фунтов в неделю? Не забывай, что ты тут единственный, кто платит семь бумажек за всю квартиру, и то только потому, что это долбаное правительство не позволяет мне брать больше за немеблированные комнаты. Согласись, что тебе здорово повезло, когда ты въехал в нее, еще до того, как был принят этот гребаный закон. И не думай спорить. Но времена, слава богу, изменились, и теперь за семь бумажек в неделю все, что тебе остается, это любоваться на дверь в подвал и ни в чем себе не отказывать. Согласен?

– Меня это абсолютно не касается, – ответил Артур. – Надеюсь, что мой однофамилец будет много времени проводить вне дома, как думаешь?

– Если у него с мозгами все в порядке, то да, – ответил Стэнли, потому что именно в этот момент через потолок на них обрушились богатырские звуки третьей части Восьмой симфонии Бетховена.

– Чайковский, – произнес Каспиан с умным видом. – Опять Дин завел свою шарманку. Мне все-таки нравится что-нибудь посовременнее.

– Никогда не увлекался музыкой, – заметил Артур и вышел в холл. – Ну, мне пора дальше. За покупками и так далее. Ты не хочешь выдать мне зарплату?

Держа хозяйственную сумку в одной руке, а пластиковый пакет с грязным бельем – в другой, Джонсон отправился по Тринити-роуд в прачечную самообслуживания на Бразенос-авеню. Конечно, он мог воспользоваться «КоинРамой»[3]3
  Сеть дешевых прачечных самообслуживания.


[Закрыть] на Магдален-хилл, но по Магдален-хилл он каждый день ходил на работу, поэтому в выходные предпочитал разнообразить свои маршруты. В конце концов, по некоторым причинам Артур не так уж часто выходил на улицу, и никогда не делал этого после наступления темноты.

Поэтому, вместо того чтобы пройти через проезд Ориэл-мьюз, мимо паба «Водяная лилия», а затем выйти на перекресток, он спустился мимо церкви Всех Святых, где, еще будучи ребенком, тщательно выучив библейский текст, проводил по два часа каждый День Господень[4]4
  Воскресенье по католическому канону.


[Закрыть]. А тетушка Грейси всегда встречала его из церкви ровно в четыре часа. У Артура остались воспоминания, что она всегда ждала его под зонтом. Неужели тогда по воскресеньям всегда шел дождь и терраса на противоположной стороне улицы всегда была в серой дымке? Теперь этой террасы уже не было – место застроено домами с коммунальным жильем.

Джонсон прошел еще какое-то расстояние по пути, по которому они с тетушкой Грейси всегда ходили домой. Сделав предостерегающий знак рукой, пересек Баллиол-стрит по пешеходному переходу. Порадовался, что автобусу маршрута К12 пришлось затормозить перед переходом из-за него одного. Здесь он спустился по Сент-Джонс-роуд, на которой еще сохранились старые дома, построенные каким-то деловым, но не очень прозорливым предпринимателем в конце прошлого века, с фасадами в голландском стиле. Сейчас деревья на улице перед этими домами перемешались с фонарными столбами.

Служащий прачечной поздоровался с Артуром, и тот холодно кивнул ему в ответ. Джонсон всегда использовал только свой собственный стиральный порошок. Та голубая ерунда, которую прачечная предлагала по цене пять пенсов за маленький пакетик, не для него, благодарю покорно. Артур не доверял служителю загружать свое белье в сушилку, а кроме того, всегда с подозрением относился к другим посетителям, как бы они не украли его белье. Поэтому тридцать пять минут он, не шевелясь и ни с кем не общаясь, провел на скамейке перед барабаном, пока не закончился цикл стирки. Особое удовольствие доставил ему тот факт, что его голубые простыни, белоснежные полотенца, нижнее белье и рубашки намного превосходили по качеству безвкусное, купленное на дешевых распродажах белье в соседних машинах. Пока белье сушилось, Артур зашел в мясной магазин, расположенный по соседству, и в зеленную лавку. Он никогда не покупал продукты в супермаркетах, которые управлялись индусами и которых было, к сожалению, очень много в районе Кенборн-вейл. Джонсон тщательнейшим образом отобрал свои бараньи отбивные и выбрал себе кусочек нежной говяжьей вырезки к воскресному обеду. Три хорошо прожаренных кусочка он съест в воскресенье, а остальное тщательно порубит и употребит в картофельной запеканке, которую приготовит на понедельник. Фунт стручковой фасоли, и покрупнее, пожалуйста, мне совершенно не нужен полный рот волокон.

Назад он возвращался уже другим путем. С бельем, которое было так аккуратно сложено, что его совсем не надо было гладить – хотя Артур все равно гладил его, – он прошел вверх по Мертон-стрит. Улица была застроена все теми же муниципальными домами, такими высокими, что казалось, что их крыши упираются прямо в тяжелое, затянутое тучами небо. Артур с удовлетворением заметил, что детям запрещалось играть на лужайках, которые разделяли эти дома. Поэтому дети или играли прямо на улице, или уныло восседали на скульптурах, расставленных вдоль тротуаров. Скульптуры эти Артуру никогда не нравились – они выглядели так, как будто их вырезали из скелетов доисторических животных; да еще и назывались они Весна, Общественный Разум или Мужчина и Женщина, – однако он полагал, что детям не следует на них сидеть или играть прямо на улице. Тетушка Грейси никогда не позволяла ему играть на улице.

Когда он вернулся, «Ягуар» Стэнли Каспиана уже уехал, так же как и потрепанный донельзя «Форд» Котовски. В почтовом ящике, как всегда, оказалась куча купонов, предоставлявших предъявителю трехпенсовую скидку на зубную пасту или пробный кусочек мыла тому, кто купит громадную бутылку шампуня. Артур отобрал те, которые могли пригодиться лично ему, и взобрался по лестнице к двери своей квартиры. На середине первого пролета из десяти ступенек была сделана лестничная площадка, и там на стене висел платный телефон. Еще четыре ступеньки – и Джонсон попал на первый этаж. Дверь квартиры Котовски находилась у него по левую руку, дверь комнаты Джонатана Дина – прямо перед ним, а справа располагалась дверь в общую ванную комнату. Дверь в комнату Дина была открыта, и Пятую симфонию Шостаковича можно было легко услышать еще у здания районной управы. По всей видимости, хозяин хотел сделать такой звук, чтобы музыка еле-еле была слышна в ванной комнате, из которой именно в этот момент и появился сам Дин, высокий мужчина с красным лицом и рыжими волосами. Он был голым, за исключением небольшого полотенца, повязанного на манер набедренной повязки.

– Тело – это только жалкие одежды, скрывающие душу, – заметил он, увидев Артура.

Джонсон слегка покраснел. Он был абсолютно уверен, что Дин сумасшедший, и во многом эта уверенность основывалась на том факте, что Джонатан всегда говорил абсолютно книжными фразами.

– Не будете ли вы так любезны слегка приглушить вашу музыку, мистер Дин? – произнес Артур, повернув голову в направлении распахнутой двери.

Поглаживая свою волосатую и покрытую веснушками грудь, Дин пробормотал что-то о том, что музыка врачует душевные раны. Однако, захлопнув дверь с силой, но без обычной злобы, он таки приглушил звук, и когда Артур поднимался к себе на этаж, до него доносились только отдельные звуки славянских мелодий.

Наконец-то Артур достиг своего собственного, отдельного владения. В этом здании ему принадлежал весь верхний этаж. Поставив сумку с покупками и пакет с чистым бельем около двери, он отпер квартиру и со вздохом облегчения вошел.