Текст книги "Дремлющая жизнь"

Глава 3

Дора принялась было шить, но потом передумала, и муж, вернувшись домой, обнаружил ее за чтением романа. Впрочем, она сразу же отложила книгу и принесла ему тарелку супа, салат с курицей и фрукты. Он редко говорил дома о работе, разве что в самых критических случаях. Дом для него был тихой гаванью, хотя что знают о гаванях те, кто никогда не плавал по морям? Соответственно он влюбился в женщину, которая могла дать ему эту самую гавань, и женился на ней. Но была ли довольна этим сама Дора? Не считает ли она, что все ее существование состоит из того, что она вечно ожидает его, а как только он входит в дом – обслуживает, в то время как он живет настоящей жизнью? Прежде он как-то об этом не задумывался, и новая мысль вызвала у него тревогу, которая и так не отпускала Вексфорда все последние часы, а теперь вытеснила даже служебные проблемы.

– Что слышно о Сильвии? – спросил он.

– Нил заезжал забрать медвежонка. Бен наотрез отказался засыпать без игрушки. – Дора погладила мужа по руке и накрыла своей ладошкой его сжатый кулак. – Не волнуйся за нее. Она уже взрослая женщина и сама справится со своими неурядицами.

– Сын остается для своих родителей ребенком, пока не женится, – возразил муж, – а вот дочка – это навсегда.

– Телефон звонит, – вздохнула Дора, но, как показалось Вексфорду, без особого неудовольствия. – Наша с тобой жизнь измеряется в счетах за телефонные разговоры.

– Не жди меня, я вернусь поздно, – сообщил напоследок Вексфорд.

Было без десяти одиннадцать. Уже стемнело, бескрайнее небо усеивали звезды. В ярком свете луны чернели тени деревьев и решетчатых ворот на Лесной улице. Единственный фонарь освещал каменную ограду в конце тупика. Свет горел и на вилле «Карлайл», тогда как остальные дома погружены были в темноту. Вексфорд подошел к двери из стекла и металла и позвонил. Ему открыла женщина.

– Миссис Краун? – неуверенно спросил он, ожидая, что та скажет «нет» – незнакомка выглядела куда моложе, чем он себе представлял, всего лишь на несколько лет старше его самого. Но женщина кивнула и поинтересовалась, что ему надо. От нее несло джином и пьяной бравадой: она не выказывала ни малейшего страха или подозрительности. По-видимому, смелости ей придал алкоголь, хотя, возможно, это было свойством ее натуры. Вексфорд назвался, и женщина впустила его внутрь. Они вошли в неприбранную гостиную, и инспектор рассказал миссис Краун о случившемся, стараясь говорить осторожно и тактично, хотя сразу понял, что в данном случае особой деликатности не требуется.

– Нет, вы только подумайте! – воскликнула она. – Что творится на свете! Ну надо же – Рода! Не скрою, я прям потрясена. Пожалуй, мне нужно пропустить капельку. Не желаете?

Вексфорд отрицательно мотнул головой, и миссис Краун плеснула себе джина из бутылки, стоящей на дубовом буфете. Буфетная полка вся была испещрена следами капель и кругами от бутылок и мокрых стаканов.

– Впрочем, я не собираюсь разыгрывать перед вами комедию, горем я отнюдь не убита. Мы с Родой никогда не были особенно близки. Где, вы сказали, это случилось? На тропинке? В общем, рыдать я туда не побегу, можете быть уверены.

Она напоминала свою комнату: такая же маленькая, вся в кричащих тонах и не слишком аккуратная. Нейлоновые чехлы на мебели были того же тускло-желтого оттенка, что и обтягивающее платье миссис Краун, разве что чуть более выцветшие, а вдобавок покрытые черными подпалинами от сигарет. И платье, и чехлы были заляпаны едой и алкоголем. Волосы миссис Краун напоминали букеты из сухих трав, торчащие из зеленых и желтых ваз в ее гостиной: такие же бесцветные, тонкие и ломкие. Зажженная сигарета покачивалась в уголке ярко напомаженного рта. Как и ее племянница, миссис Краун предпочитала алую помаду и такой же лак для ногтей.

– У меня еще не было возможности поговорить с вашим братом, – произнес Вексфорд. – Мне сказали, он не в состоянии понять, что случилось.

– Свояк, если уж на то пошло, – буркнула миссис Краун, – никакой он мне не брат, этот старый хрыч.

– Ах да, конечно, – сказал Вексфорд. – Миссис Краун, уже поздно, а мне бы не хотелось вас задерживать дольше необходимого, поэтому не расскажете ли о том, что делала мисс Комфри вчера вечером?

Она вперилась в него, выпустив через ноздри сигаретный дым.

– А какое это имеет отношение к заколовшему ее маньяку? Ведь убили же из-за денег, разве нет? Рода вечно таскала с собой целую кучу наличных.

Потом, скорчив физиономию чосеровской ткачихи, припомнившей о своих былых проделках, добавила:

– Или вы хотите сказать, ее изнасиловали? Нет, не могу себе такого представить.

Вексфорда поразил ее цинизм.

– Так вы видели ее вчера? – едва сдерживаясь, спросил он.

– Она позвонила в пятницу, сказала, что приедет. Подумала, что я могу разволноваться, увидев свет в соседнем доме, ведь там сейчас никого нет, понимаете? Бог знает, почему ее так это заботило. Я даже удивилась. Сняла трубку, а она и говорит: «Привет, Лилиана. Узнаете меня?» Еще бы я не узнала этот бас и фальшивый акцент, непонятно только, откуда он у нее взялся? Явно не от отца с матерью. Впрочем, вам это не интересно. Короче, вчера в час дня она заявилась сюда на такси. Вся расфуфыренная, а сама-то страшна, как смертный грех. Вечно таскается сюда с унылой рожей. Рода ведь никогда не скрывала, что ненавидит это место. Ну, в общем, в натуре она оказалась не такой веселой, как по телефону, словно в воду опущенной, понимаете, о чем я? Уверены, что не хотите капельку? Что ж, а я тогда, с вашего позволения…

Плеснув в стакан куда больше, чем предлагала вначале, Лилиана Краун умостилась на подлокотник софы, закинув ногу на ногу. Ее голени были покрыты варикозными венами, но до сих пор оставались стройными, с высоким подъемом, свидетельствующим, что в молодости Лилиана немало времени провела на танцульках.

– Она зашла ко мне в четверть седьмого. «Не хотите ли поехать со мной, Лилиана?» А ведь прекрасно знает, что черта с два я с ней поеду. Ну, я ответила, что у меня свидание с одним джентльменом, и это, кстати, было чистой правдой. А ей это совсем не понравилось, всегда мне завидовала. Потом спросила, когда я вернусь, мол, зайдет ко мне и расскажет, как там ее папочка. Я ответила, что в десять, старалась говорить вежливо, хотя после смерти моей бедной сестры плевать я хотела и на нее, и на ее папашу. Короче, вчера она так и не зашла, и свет у них не горел. Я подумала, что она смылась в Лондон, уж я-то ее знаю. И предположить не могла, что случилось эдакое.

Вексфорд кивнул.

– Скорее всего, мне придется побеседовать с вами еще раз, миссис Краун. Кстати, вы не дадите мне лондонский адрес мисс Комфри?

– Да у меня его нет.

– Хотите сказать, вы его не знаете?

– Ну да, именно это я и хочу сказать. Послушайте, я, конечно, живу по соседству с этим старым пнем, но только потому, что мне здесь удобно. Я переехала сюда ради сестры, а когда она умерла, осталась здесь жить, вот и все. Это вовсе не означает, что я с ними близка. Со старым Комфри мы вообще не разговариваем, а что касается Роды… Не хочу говорить плохо о мертвых. Она была дочерью моей сестры, это верно, но мы с ней никогда не ладили. Она уехала отсюда лет двадцать тому, и с тех пор мы встречались дай бог если дюжину раз. Она не сообщила мне ни свой новый адрес, ни номер телефона, а я и спрашивать не собиралась. Если бы у меня был этот адрес, я бы его вам сообщила, не сомневайтесь. Чего мне скрывать?

– По крайней мере, чем она занималась, вы знаете?

– Она у нас деловая, – кисло буркнула Лилиан, – бизнес у нее там какой-то. Наша Рода всегда денежки любила. Но такая сквалыга была, никогда ни отцу, ни мне ни пенса не даст. А ведь старый козел, как ни крути, папаша ейный.

И это она называла не говорить плохо о мертвых… Вернувшись домой, Вексфорд стал обдумывать все, что узнал о Роде Комфри. Женщина среднего возраста, успешная и состоятельная, возможно – владелица собственного бизнеса. Она не любила свой родной городок, вероятно, из-за неприятных воспоминаний, была сдержанной и скрытной, даже адрес свой никому не дала. Умная, жесткая и равнодушная к мнению посторонних о себе людей. С неприятным отцом ее связывал лишь долг, и не более того. Хотя делать далеко идущие выводы было еще рано. Завтра утром он возьмет ордер на обыск в доме мистера Комфри и разыщет там адрес Роды, а также сведения о ее бизнесе, вытащит на поверхность всю ее подноготную. У него было чувство из разряда неподдающихся логическому обоснованию, чего так не любил начальник полиции: мотивы преступления кроются в лондонской жизни мисс Комфри.

Здание полицейского участка Кингсмаркхэма построено было около пятнадцати лет назад. Консервативным горожанам совершенно не понравилась белая коробка с плоской крышей и окнами во всю стену. Но за прошедшие годы березы и лабурнум, посаженные рядом, разрослись и скрыли суровое строение. Кабинет Вексфорда находился на третьем этаже. На стенах, выкрашенных ярко-желтой краской, напоминавшей о лютиках, висели кое-какие карты и красочный календарь с видами Сассекса; на полу лежал новый голубой ковер. Темно-красный палисандровый стол был его собственным, а не принадлежал полицейскому участку. Из широкого окна прекрасно была видна Хай-стрит: мешанина крыш, а за ними – зеленые холмы. Наступило утро пятницы, 10 августа. Кондиционер был выключен, окно распахнуто настежь.

Следовало ожидать очередной чудесный летний денек, обещанный предыдущей ночью чистым звездным небом и яркой луной. Утром Вексфорд только забежал в свой кабинет и сразу же отправился в стовертонскую больницу. Оказалось, после того, как он ушел, ему принесли одежду, бывшую на Роде Комфри в ночь убийства, и оставили пакет на столе. Вексфорд положил рядом первые выпуски вечерних газет, которые только что купил. Старые девы, пусть даже зарезанные, не интересовали газетчиков: убийству уделили каких-нибудь пару абзацев, причем даже не на первой полосе. Солнце еще не добралось до его кабинета, так что Вексфорд сел у окна в холодке и стал обдумывать то, что удалось узнать.

Итак, Джеймс Альберт Комфри. Зайдя утром в палату, инспектор обнаружил, что кровать старика завешена пологом из цветастого набивного ситца. Руки больного, заскорузлые и узловатые, похожие на крабов, беспрестанно двигались по простыне, время от времени принимаясь теребить красное шерстяное одеяло, потом возвращались обратно к простыне, но лишь для того, чтобы через минуту вновь начать свое бесконечное путешествие. Рот старика был открыт, он хрипло дышал. Его прежде жесткое и решительное лицо сейчас словно оплыло. Вексфорд заметил, что дочь была на него похожа: тот же большой нос, длинная верхняя губа и массивный подбородок.

– Как я и обещала, я рассказала ему о случившемся, но он ничего не понял, – процедила сестра Линч. – Он уже почти ничего не понимает.

– Мистер Комфри, – позвал Вексфорд, склонившись к больному.

– Он вас все равно не слышит, так что поберегите дыхание.

– Хорошо, тогда я бы хотел осмотреть его шкафчик.

– Боюсь, я не могу вам этого позволить, – запротестовала медсестра.

– У меня есть ордер на обыск в его доме. – Вексфорд начал терять терпение. – Вы думаете, мне не выдадут еще один?

– А вы не задумываетесь, что станет со мной, если пациент придет в себя?

– Считаете, он засыплет жалобами руководство больницы?

И, не теряя больше времени на препирательства, Вексфорд открыл нижнее отделение шкафчика. Там не оказалось ничего, за исключением пары тапочек и свернутого халата. Желчная ирландка не спускала с него глаз, пока он перетряхивал халат и шарил по его карманам, которые оказались пусты. Вексфорд аккуратно свернул красный махровый халат с белой вышивкой «Стовертонский госпиталь». Тоже мне, вмешательство в личную жизнь. Похоже, у Джеймса Комфри здесь не было ничего, принадлежащего лично ему. Впрочем, это оказалось не совсем так. В верхнем ящике обнаружилась пластмассовая коробочка со вставной челюстью и очки. Невозможно было представить, что у такого типа, как Комфри, имелась записная книжка. И действительно, в шкафчике ничего больше не нашлось, кроме скомканной бумажной салфетки.

Из больницы Вексфорд ушел в недоумении и растерянности. Наверное, они найдут ее адрес в доме у старика. А если и там его не будет? Тогда, вполне возможно, что статьи в газетах, пусть и краткие, привлекут внимание друзей, служащих или работодателей, то есть тех, кто может заметить ее отсутствие. Он посмотрел на пакет с одеждой. Похоже, ему предстоит целый день копаться в чужих вещах, раскрывая секреты и проникая в альковные тайны.

Одежда Роды Комфри – ее платье, пиджак, туфли и белье – была самой непримечательной и недорогой, какую только могла носить женщина среднего возраста, сохранившая пристрастие к ярким цветам и легкомысленным аксессуарам. Туфли слегка деформированы, – по-видимому, у Роды было плоскостопие. Ни платье, ни белье духами не пахли. Вексфорд осмотрел этикетки, но по ним можно было заключить, что туфли куплены в одном из сетевых магазинов, чье название последние четверть века у всех на устах, а одежда, скорее всего, куплена в одном из многочисленных торговых центров на Оксфорд-стрит или Найтбридж.

В дверь постучали. Это был доктор Леонард Крокер.

– Ну, как дела? – беззаботно поинтересовался тот.

Они дружили всю свою жизнь, еще со школы, когда Леонард Крокер ходил в первый класс, а Реджинальд Вексфорд – в шестой. Обязанность Реджа, которую он тогда люто ненавидел, заключалась в сопровождении проказливого малявки домой, на улицу Помфрет, где в соседнем с Вексфордами доме жила его семья. С тех пор они оба несколько подросли, но Крокер остался таким же шалопаем, как в детстве. Вот только сегодня Вексфорду было не до шуток.

– А сам ты как думаешь? – буркнул он. – Попробуй угадать.

Крокер обошел вокруг стола и взял одну туфлю.

– Старик – мой пациент, ты в курсе?

– Нет, я этого не знал. Надеюсь, ты заявился не для того, чтобы напустить туману? Слышал я уже эти твои глупости: «тайны исповеди», «врач – это все равно что священник» и прочую подобную чушь.

Крокер не обратил на его ворчание никакого внимания.

– Старый Комфри приходил ко мне каждый четверг. Перед тем как сломать бедро, он был совершенно здоров, так, лишь небольшие возрастные проблемы. Приходил больше поболтать, как все старики. Я подумал, что тебе это может быть интересно.

– Ну, если это действительно интересно.

– Он всегда говорил о своей дочери, а ведь это ее убили. Жаловался на то, что после смерти матери она его бросила, не хотела за ним ухаживать, что приезжала раз в год. Только об этом и твердил. И знаешь, как он обо всем этом говорил?

– Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного ребенка?

Доктор приподнял бровь.

– Отлично сказано, хотя и не в стиле старины Комфри. Где-то я уже это слышал.

– Еще б ты не слышал, – усмехнулся полицейский. – Но не будем углубляться в семейные дрязги короля Лира. Значит, ты наверняка знаешь, где жила эта неблагодарная дочь?

– В Лондоне.

– Да неужели?! Если мне еще кто-нибудь это скажет, ей-богу, посажу за мелкое хулиганство. Хочешь сказать, что и ты не в курсе ее лондонского адреса? Лен, этому твоему старикану восемьдесят пять. Представь: тебя вызывают к нему, а он на пороге смерти. И как ты собирался связаться с его дочерью?

– Да не был он ни на каком пороге смерти! Сейчас люди вот так просто не умирают, Редж. Они болеют, потом ложатся в больницу. Подавляющее большинство людей нынче умирает в больницах. Ну а пока длилась бы вся эта канитель, мы бы и выяснили ее адрес.

– А вот не выяснили! – рявкнул Вексфорд. – В больнице ее адреса нет. Ну что скажешь теперь? А мне он необходим позарез.

– Наверняка ты его обнаружишь в доме старого Комфри, – отмахнулся Крокер.

– Будем надеяться. Я как раз сейчас туда отправляюсь.

Доктор соскочил со стола, на котором сидел. Сейчас он до ужаса напоминал того мальчишку, с которым они вместе учились в школе.

– А можно мне поехать с тобой? – с энтузиазмом попросил он.

– Почему нет? Только если пообещаешь никуда там не соваться и не крутиться у меня под ногами.

– Ну, спасибо тебе, друг – сказал Крокер, делая вид, что обиделся. – А тебе известно, что, судя по опросам общественного мнения, терапевты являются самыми уважаемыми людьми?

– Да уж, догадываюсь, что не копы, – ответил Вексфорд.

Глава 4

Как и ожидал инспектор, весь дом Джеймса Комфри пропах старостью, смесью запахов немытого человеческого тела, вареной капусты и камфоры.

– Интересно, чем питалась моль до того, как люди начали делать шерстяную одежду?

– Наверное, овцами, – пошутил Крокер.

– Думаешь, у овец в шерсти водится моль?

– Бог его знает. Ну и дыра, я тебе доложу!

Они обыскали ящики комодов и столов в двух комнатах на первом этаже, обнаружив целый набор всякого хлама: поломанные ручки и карандаши, бутылочки с засохшими чернилами, лейкопластыри, стеклянные баночки с булавками, горелыми спичками, гвоздями, гайками, болтами и винтиками вперемешку, множество самых разных ключей, пару грязных дырявых носков, старые монетки в один и три пенни, куски проволоки, сломанные часы, стеклянные шарики, горошины, штепсели, крышки из-под молочных бутылок, жестянку, всю перемазанную засохшей голубой краской, очевидно, той самой, которой была выкрашена входная дверь, карточки из сигаретных пачек, крючки для картин и древний поредевший помазок.

– Короче, рассадник заразы, – ворчал Крокер, засовывая в карман десяток флаконов и коробочек с таблетками, которые были расставлены по ранжиру на комоде. – Раз уж я здесь, хотя бы заберу эту дрянь. Сколько им ни тверди одно и то же, ни в какую не выкидывают лекарства с истекшим сроком годности. Такая экономия превыше моего понимания. Ведь старики за них даже не платят.

Сверху доносились шаги Бердена, Лоринга и Гейтса. Вексфорд, встав на колени, выдвинул самый нижний ящик. Под воняющими плесенью носками, пересыпанными шариками нафталина, и полупустым пакетом птичьего корма лежала фотография в овальной рамке. Инспектор перевернул ее. На фото была изображена молодая женщина с короткими темными волосами, тяжелой челюстью, длинной верхней губой и крупноватым носом.

– Похоже, сама мисс Комфри, – сказал он Крокеру.

– Не знаю, я ведь ее видел только мертвой, сам понимаешь, выглядела она при этом несколько иначе. Но поскольку на фото прямо-таки копия старины Комфри, то, скорее всего, это его дочь.

– Да, очень похожа, – задумчиво и немного грустно пробормотал Вексфорд, вспоминая сильно накрашенное, траченное жизнью лицо. – Но это Рода, просто здесь она много моложе.

И все же инспектор не мог отделаться от ощущения, что убитая женщина отнюдь не выглядела грустной. Неживое лицо демонстрировало, что в момент смерти она чуть ли не радовалась.

– Пойдем-ка наверх, – сказал он доктору.

Ванной комнаты в доме не было, уборная располагалась в саду. На лестнице вместо ковра лежал линолеум. Из комнаты, оказавшейся спальней самого Джеймса Комфри, им навстречу вышел Берден.

– Вот уж берлога так берлога, – произнес он. – Во всем доме нет ни одной книги, ни единого письма или открытки.

– Посмотрим в другой комнате, – предложил Крокер.

Комнатушка оказалась крошечной и унылой. На стенах – выцветшие обои с узором из розовых и лиловых цветов душистого горошка, голые половицы выкрашены темно-коричневой краской, на окнах – тонкие выгоревшие занавески, когда-то, вероятно, бывшие розовыми. На кровати, застеленной белым хлопковым покрывалом, лежала выглаженная синяя юбка из синтетики, голубая нейлоновая блузка и пара колготок в пластиковой упаковке. Кроме кровати, в комнате имелись только шкаф и маленький комод, другой мебели не было. На комоде лежал небольшой чемодан. Вексфорд заглянул в него: пара шелковых пижам кремового цвета и куда лучшего качества, чем прочая одежда Роды, резиновые сандалии, сумочка с гигиеническими принадлежностями и больше ничего. Шкаф и комод оказались вообще пустыми. Что же, вот он и обыскал шкафы, но никаких альковных тайн не обнаружил.

– Нет, это невероятно, – сердито произнес он, обращаясь к Крокеру и Бердену. – Она не оставила адреса ни тетке, ни врачам в больнице, где лежит ее отец, ни соседям. Нигде в доме он не записан, у Комфри в палате тоже ничего нет. Наверное, он просто знал его наизусть, тогда ее адрес потерян для нас навсегда. В какую же игру играла эта женщина, черт возьми?

– В дохлого опоссума[1]1
  Опоссумы в случае опасности не защищаются, а притворяются мертвыми, издавая при этом сильный неприятный запах, схожий с трупным. «Сыграть в опоссума» – фразеологизм, аналогичный русскому «прикинуться шлангом» (здесь и далее – прим. пер.).


[Закрыть], – усмехнулся доктор.

Вексфорд фыркнул.

– Схожу-ка к соседям, а вы разложите все так, как было до нашего прихода. Иными словами, оставьте беспорядок там, где он был. – Инспектор ехидно глянул на Крокера. Их роли поменялись, и в кои-то веки он сам отдавал приказы доктору. – Да, и еще. Нам нужно провести официальное опознание тела. Майк, боюсь, тебя ждет приятное знакомство с некой миссис Краун.

Дверь коттеджа «Белла Виста» открыл Ники Паркер. В коридоре стояла и его мать. Они опять разыграли перед малышом сцену прихода «врача». Почему бы и нет? Разве не врачи – самые уважаемые члены общества? Где-то в доме плакал другой ребенок, а Стелла Паркер выглядела довольно взмыленной. Инспектор как можно любезнее спросил:

– Не могу ли я поговорить с вашей бабушкой? То есть с бабушкой вашего мужа?

Она ответила, что, конечно, это возможно, и повела Вексфорда куда-то в глубину дома. Они вошли в комнату, где в кресле сидела старушка и лущила горох в дуршлаг. Никого старше этой женщины Вексфорд в жизни не видел.

– Бабуля, это полицейский инспектор.

– Добрый день, миссис…

– Бабуля у нас тоже носит фамилию Паркер.

Похоже, здесь вовсю шла подготовка к семейному обеду. С одной стороны кресла на полу стоял сотейник с водой и очищенными картофелинами, а с другой – миска с очистками. Четыре яблока дожидались своей очереди. Сдобное тесто было уже готово и лежало в миске. По-видимому, так старушка в своем более чем преклонном возрасте помогала вести домашнее хозяйство. Вексфорд вспомнил слова Паркера, что его бабуля – это что-то с чем-то. Теперь он убедился воочию, что так оно и есть.

Сначала пожилая женщина делала вид, что не замечает Вексфорда, видимо, разыгрывая роль матриарха семьи. Стелла Паркер вышла и закрыла за собой дверь. Тем временем старушка очистила последний стручок, который был каких-то гигантских размеров, и произнесла, словно они с Вексфордом были добрыми старыми друзьями:

– Когда я была маленькой, существовала примета: если попадается стручок с девятью горошинами, надо положить его над дверью, и первый мужчина, вошедший в дом, окажется твоей истинной любовью.

Она высыпала девять горошин в уже полный дуршлаг и вытерла испачканные зеленью пальцы о фартук.

– И вы тоже так делали, мэм?

– Что? Говорите громче.

– Вы так делали когда-нибудь?

– Я? Нет, я не делала. Мне это не требовалось. Мы с мистером Паркером были обручены с пятнадцати лет. Садитесь, молодой человек, вы слишком высокий, чтобы разговаривать стоя.

Вексфорд был умилен и даже польщен, несмотря на абсурдность ситуации.

– Миссис Паркер… – заорал он, но она тут же перебила его, задав, судя по всему, свой любимый вопрос:

– Знаете, сколько мне лет?

Существует два периода в жизни женщины, когда она хочет, чтобы окружающие считали ее старше, чем она есть: шестнадцать и девяносто. В этих случаях ошибка окружающих показывает, что женщина достигла некой желаемой цели. Но Вексфорд был осторожен и не спешил с предположениями. Впрочем, бабуля не стала дожидаться его ответа.

– Девяносто два! А я до сих пор сама и овощи чищу, и комнату свою прибираю. Я и за Брайаном, и за Ники присматривала, пока Стел в больнице рожала Кэтрин. Хотя тогда мне было всего-навсего восемьдесят девять, что правда, то правда. У меня у самой было одиннадцать детей, и я всех их поставила на ноги. Правда, шестеро уже на том свете, – она подняла на него совершенно молодые голубые глаза, окруженные сеточкой морщинок. – Плохо, когда переживаешь своих деток, молодой человек.

Ее лицо напоминало белую кость, обернутую смятым пергаментом.

– Отец Брайана был моим младшим сыном, в ноябре будет два года, как он нас покинул. Дожил всего до пятидесяти. С тех пор обо мне заботятся Брайан и Стел. Оба они – прекрасные молодые люди.

Наконец она выплыла из лабиринта семейных преданий и вспомнила о госте.

– Так что вам угодно, молодой человек? Стелла сказала, вы из полиции, да? – Она поставила дуршлаг с горохом на пол и спокойно сложила руки на груди. – Это насчет Роды Комфри, верно?

– Вам внук рассказал?

– А то кто же? Еще до того, как выложил все вам, – улыбнулась она, явно гордясь тем доверием, которое ей оказывает внук.

Однако улыбка тут же пропала, и миссис Паркер произнесла несколько на архаичный манер:

– Ее лишили жизни жестоким образом.

– Увы, миссис Паркер. Вы ведь хорошо знали Роду?

– Так же хорошо, как собственных детей. Она всегда навещала меня, приезжая в Кингсмаркхэм. Куда охотнее общалась со мной, нежели со своим отцом.

«Ну, наконец-то!» – подумал Вексфорд, а вслух спросил:

– В таком случае вас не затруднит дать мне ее адрес.

– Что? Говорите громче!

– Ее лондонский адрес!

– Нет, я его не знаю. Да и зачем бы он мне понадобился? Я уж лет десять тому, как не пишу даже открыток, а в Лондон, насколько я помню, писала всего два раза в жизни.

Вот так. Значит, придя сюда, он опять впустую потратил драгоценное время. Между тем старушка продолжала:

– Но я могу вам о ней все рассказать. Все, что вам захочется узнать о ней самой и ее семье. Никто вам больше этого не поведает. Вы пришли по верному адресу, молодой человек.

– Миссис Паркер, я не думаю, что…

К чему ему все это? Какое это теперь имеет значение? Единственное, что он хотел узнать, был адрес Роды, а вовсе не ее биографию, тем более если эта самая биография будет изложена с многочисленными занудными отступлениями и экскурсами в далекую историю. Но вот как ему это втолковать глуховатой старушке? Оставалось только смиренно слушать, надеясь, что сага не затянется. Миссис Паркер начала свой рассказ:

– Они переехали сюда, когда Рода была еще малюткой. У нее не было ни братьев, ни сестер, поэтому она приходила играть с моими младшенькими. Ее мать, Агнесса Комфри, была из тех бедняжек, которые не способны постоять за себя, а Джеймс Комфри был настоящим тираном. Не то чтобы он бил Роду или Агнессу, но держал их в ежовых рукавицах. Вы уже встречались с миссис Краун? – вдруг резко спросила она.

– Да, – ответил инспектор, – но сейчас…

Господи, только бы она не начала рассказывать еще и биографию тетушки. Миссис Паркер, похоже, не расслышала его слова.

– Ничего, вы еще встретитесь с ней. Эта женщина – позор всей здешней общины, вот кто она такая. Лилиана приезжала навестить сестру еще в те времена, когда был жив ее собственный первый муж. До войны это было. Уже тогда она была чертом в юбке, а вот пить начала позже, после того, как муж погиб под Дюнкерком, а она через три месяца после этого родила мальчика. Ладно, будем считать, что родила от мужа, поскольку доказательств иного у нас все равно нет. Мальчонка родился слабоумным. Несчастное дитя! Джон, вот как они его назвали. Так что она с маленьким переехала сюда и поселилась вместе с четой Комфри. Агнесса приходила ко мне и жаловалась, что волнуется за свою сестру, так как из-за ее поведения Джим грозился выкинуть Лилиану из дома. А кончилось все тем, что она повстречалась с этим Крауном, они поженились и купили пустующий дом по соседству с Комфри. И знаете, что тогда сделала миссис Краун?

Вексфорд помотал головой, разглядывая горку гороха, которая почему-то его завораживала.

– Так я вам скажу. Она отправила маленького Джона в приют. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы мать сотворила такое злодейство? А маленький Джонни был до того ласковый, как все дауны, и Роду очень любил, она всюду брала его с собой, ни капельки не стесняясь слабоумного братика.

– А сколько лет было Роде, миссис Паркер? – спросил инспектор, лишь бы что-нибудь сказать. И тут же пожалел об этом, потому что ему пришлось проорать свой вопрос дважды, прежде чем получить ответ, который, в общем-то, был ему неинтересен.

– Ну, двенадцать ей было, когда Джонни родился, значит, когда Лилиана сдала его в приют, шестнадцать исполнилось. В школе она еще училась. Когда ей было четырнадцать, отец захотел, чтобы школу она бросила, в те времена в четырнадцать-то уже можно было и не ходить. Но к ним пришла сама директриса, мисс Фаулер, и упросила Джима позволить Роде продолжить учение, потому что девочка больно смышленая. Ну, тогда он уступил, а вот в колледж ее все равно не отдал, сказал, чтобы шла работать и сама зарабатывала себе на жизнь, старый скряга.

Было душно, миссис Паркер все бубнила и бубнила, так что Вексфорд уже почти перестал прислушиваться к бесконечному повествованию.

– Она начала работать в магазине… но ей-то, Роде, значит, хотелось не этого… запиралась в спальне и читала… французский сама выучила, заметьте… курсы машинисток…

Как же ему узнать этот чертов адрес? Попытаться отследить по биркам на одежде или обуви? Да нет, невозможно. Дребезжащий старческий голос не умолкал.

– Не красавица, конечно… парня не было… Лилиана вечно язвила, мол, когда ж ты жениха заведешь… секретаршей… бедняжка стала одеваться, как сестра, яркая одежда, высокие каблуки и лицо намазанное, как…

Может, обратиться в прессу? Опубликовать фото с подписью «Кто знает эту женщину?» Правда, фотография у них старая.

– У Агнессы приключился рак… к докторам не ходила… операция… слишком поздно… Рода осталась одна со стариком…

Опубликовать фото мертвой женщины ему никто не позволит, впрочем, он и сам на такое не пойдет. Хоть бы эта миссис Паркер договорилась до чего-нибудь путного, но ей, судя по всему, надо было поведать историю еще пары десятилетий.

– И осталась бы, как пить дать… прислуживала бы ему… связанная по рукам и ногам обстоятельствами… получила эти деньги…

– Как вы сказали?

– Хм, похоже, здесь не одна я туга на ухо, молодой человек, – фыркнула миссис Паркер.

– Ох, извините меня, мэм. Повторите, пожалуйста, что вы сказали о деньгах?

– Нужно быть повнимательнее, когда с вами разговаривают, а не витать в облаках. Я же вам говорю: деньги она выиграла в лотерею. Они на работе объединились в этот, как его там? Лотерейный…

– Лотерейный синдикат?

– Да, вроде так. Старый Джим Комфри гоголем тогда ходил. Помнится, говорит моему старшему сыну: «Ну, теперь-то я заживу!» Только ошибся он. Рода собрала свои нехитрые пожитки, да и уехала. А он уже видел себя в новом доме, с машиной и всем таким прочим.

– И сколько же?

– Чего – сколько? Сколько она выиграла? Многие тыщи. Хотя Рода мне не докладывала, а сама я не спрашивала. Как-то вечером приходит она ко мне, я тогда еще жила в конце улицы, приходит, и чемодан в руках. Ей тогда тридцать было, то есть ровно двадцать лет тому назад оно случилось. Мы ведь родились с ней в один день, вы это знали? Аккурат пятого августа, только я на сорок два года раньше. Ну, так вот, приходит Рода ко мне и говорит: «Уезжаю я, тетушка Ви. В Лондон, судьбу свою искать». Оставила мне адрес отеля, попросила забрать из дома ее книжки и отправить туда. Ага, как же! Джим Комфри снес их в сад да скопом и сжег. Словно вчера это было, Рода прямо перед глазами стоит: каблуки высоченные, и ходить-то на них толком не умела, платье все в оборочках, бусы и ногти красные, будто краской какой испачкалась, и…