Текст книги "Дети из камеры хранения"

– Дело дрянь! Девушка, совсем дело дрянь, моя жизнь так и закончится в этой паршивой пробке.

У него изменился голос. Только что он говорил высоким громким голосом, а теперь заговорил низко и хрипло.

– Точно! Так и надо сделать. Давайте вместе сбежим. У моей фирмы есть маленький домик в префектуре Тиба. Устал от этих пробок. И говорить устал. Хочу бежать с вами. Деньги нужны. Вряд ли вам понравится мужчина без денег. Да в том домике, кроме самогона, ничего и нет. А вы, наверное, только вино пьете, да и матрасы там, наверное, отсырели, простыни надо поменять. Сначала денег надо достать. Что у нас тут? Мы на Яматэдори. Минутку подождите. В соседнем здании у одного моего знакомого, владельца кабака, офис. Гнусный он мужик, всегда меня дураком выставляет. Я сейчас пойду туда, возьму у него денег, а его убью. Вы только подождите, я мигом.

Таксист припарковал машину к поребрику и вышел. Анэмонэ решила, что он отправился за сигаретами. «Что так долго! Нужно поскорее положить конину и курятину в холодильник, а то на такой жаре испортятся». Припарковав машину, таксист перекрыл движение целому ряду, и водители, вынужденные объезжать такси, ругались последними словами. Прошло пять минут. Анэмонэ стала выходить из себя. Она протерла ладонью запотевшее стекло. Неподалеку стоял солдат сил самообороны с оружием в руках и в прозрачном дождевике. Наверное, слушает музыку, решила Анэмонэ, заметив, что тот шевелит кончиками пальцев, как будто отбивая ритм.

– Извините, заставил вас долго ждать. Увидев таксиста, Анэмонэ чуть не закричала – его лицо и рубашка были в крови.

– Не думал, что это так просто. Человеческое тело такое мягкое, даже удивился. Зато теперь у нас есть деньги. Нужно побыстрее отсюда сматывать, – сказал таксист дрожащим голосом.

Он въехал на поребрик, развернул машину поперек дороги и стал выбираться из пробки. Анэмонэ хотела закричать, но не смогла. Она не знала, что делать. Кожа покрылась мурашками, ее знобило, только голова была горячей. «Как бы мясо не испортилось!» Подумав о мясе, она рассердилась. Такси задело какую-то машину, встало поперек движения, застряло. Из машины вышел мужчина. Он прижался к закрытому окну такси и закричал, чтобы открыли. Таксиста била дрожь. Мужчина стал колотить по кузову такси. Из этой же машины вышел еще один мужчина с железной битой в руках, подошел к такси и ударил в лобовое стекло. Анэмонэ легла на сиденье. Таксист дал задний ход и выехал на тротуар. Один из столбов с оградительной проволокой вокруг Ядовитого острова валялся на земле. Туда и въехало такси. Проволока обвилась вокруг колес, мотор заглох. Генератор прожектора застонал, и огромный яркий луч осветил машину. Послышались свистки, солдат в патрульной будке бросил наушники и побежал сюда. В руках у него было оружие. Таксист завел мотор и опять дал задний ход. Из бронированного грузовика вылезли двое мужчин в белых комбинезонах. У них был приказ сжигать дотла все, что выносят с Ядовитого острова, поэтому, взяв такси на прицел, они держали огнемет наготове. Таксист на полную выжал газ, машина рванула вперед, послышался звук лопнувшей проволоки, и такси въехало на Ядовитый остров. Не успели они немного проехать, как фары осветили толпу бездомных. От таксиста пахло чем-то жирным. К его вымазанной в крови рубашке, пристала лапша. На лбу пульсировали голубые жилы, а скользкие дрожащие руки, казалось, вот-вот отпустят руль.

– Утром я проснусь вместе с тобой. Море будет сверкать. Я приготовлю на завтрак хлеб и яйцо в мешочек. Ты скажешь, что не голодна, что ночь была слишком жаркой и ты хочешь спать. Я скажу, что завтрак полезен для здоровья, и принесу тебе яйцо прямо в постель. Есть ли в том доме кровать? Не важно. Ты будешь спать обнаженной. Сомкнув веки, похожие на радугу.

Таксист стер рукой приставший к его щеке трехсантиметровый кусок лапши. В этот момент Анэмонэ нагнулась вперед и что было сил потянула за ручной тормоз. Машина дернулась, взвизгнули тормоза, они остановились. Таксист поднял голову и схватил Анэмонэ, надумавшую бежать, за руку. Его ладонь была липкой от крови и лапши.

– Куда ты? Мы ведь бежим вместе. Анэмонэ, не отводя взгляда от испуганных, налитых кровью глаз таксиста, закричала:

– Не смей меня трогать своими грязными лапами!

– Мы с тобой к морю едем, искупаемся там и будем чистыми.

– Ты такое натворил, из-за тебя мясо испортилось.

Таксист от возбуждения еще сильнее сжал руку Анэмонэ и попытался ее поцеловать.

– У тебя лицо как у ангела. Я очень тебя прошу. Пожалуйста!

– Ненавижу! Не трогай меня.

Впервые в жизни Анэмонэ кричала так громко. Высокий голос достался ей от матери и рождался не в горле, а где-то глубоко внутри, словно она выталкивала из себя внутренности. Таксист по-прежнему сжимал правой ладонью руку Анэмонэ, а левой достал заткнутый за пояс кухонный нож. Кровь еще не запеклась и густо покрывала все лезвие.

– Раз ты меня ненавидишь, мне ничего не остается. Я забуду. Забуду про море. Просто я подумал, что было бы здорово поехать к морю с такой красавицей, как ты.

Анэмонэ не было страшно. Ей казалось, что все происходит во сне. Возможно, ее убьют, такие сны она видела каждую ночь. Во сне она не в силах была выговорить ни слова, и теперь, когда ее могли убить на самом деле, ей захотелось наконец выплеснуть из себя всю накопившуюся злобу. Конина, наверное, окончательно испортилась, – Анэмонэ трясло от злости. Она каждой своей клеточкой чувствовала раздражение, подкатывала рвота. Так долго приходилось из-за этой конины выслушивать чьи-то дурацкие разговоры! Словно раздирая грудь звуком, Анэмонэ закричала так громко, что ее голос разнесся по всему Ядовитому острову.

– Это не игра! Кем ты себя возомнил!

От ярости у нее заплетался язык, она кричала из последних сил.

– Взгляни на себя в зеркало. Ничтожество! Урод вонючий! Дегенерат!

Она почувствовала, что жар, охвативший ее, постепенно уходит. Таксист, опустив голову, плакал. Дрожащим голосом он прошептал:

– Неужели я вонючий?

Анэмонэ вновь почувствовала, что до самых кончиков пальцев на ногах кипит энергией жестокости. Она опьянела от возбуждения. «Скорее бы уж воткнул мне нож в живот, – подумала она. – Даже если меня изрежут на куски, я все равно буду кричать».

– Я впервые вижу такого грязного и вонючего мужика, как ты!

– Когда я вошел в комнату, он ел лапшу. Я схватился за нож, он запустил в меня миской с лапшой. Не хотел умирать, но другого выхода не было.

Таксист отпустил руку Анэмонэ, бросил нож, вышел из машины и расплакался. Он хотел скрыться в темноте. Но вдруг издал вопль, у него подкосились ноги, и он упал. Только сейчас Анэмонэ заметила толпившиеся в темноте вокруг машины фигуры. Одна из них медленно вошла в полосу света, и Анэмонэ в ужасе закрыла глаза обеими руками.

По телосложению это был мальчик лет двенадцати, все его лицо покрывали ужасные язвы. Кожа вокруг них не была похожа на кожу человека. Словно на маску натянули слоновью кожу и она сгнила. Прямо в лицо ему светили фары, и черно-красные язвы напоминали кусок мяса, который варится в супе. На скуле обнажилась кость. Язвы наверняка появились из-за хлорного яда. Мальчик приблизился в луче фары и заглянул в окно. Анэмонэ не могла унять дрожь, но все же взяла себя в руки и посмотрела ему в лицо. Она хотела что-нибудь сказать, язык ее не слушался. Мальчик просунул руку в машину. Анэмонэ, подумав секунду, положила ему в руку бумажку в пять тысяч йен. Мальчик посмотрел на деньги, сжал их в кулаке и сунул в карман, а потом снова протянул руку, указывая на грудь Анэмонэ. На груди висела брошка в форме самолетика из тонких неоновых трубок. Анэмонэ отдала брошку и, как только мальчик отошел от машины, перебралась на переднее сиденье и завела мотор. Не успела она тронуться с места, как мальчик махнул ей рукой. Анэмонэ высунулась из окна и спросила, что ему надо. Он подошел ближе, скривил рот и, непрерывно облизывая губы, сказал сдавленным голосом.

– Тебя сожгут. Если попытаешься выехать отсюда на машине, тебя сожгут.

Вспомнив солдат с огнеметами, Анэмонэ вылезла из машины. Открыла багажник, вытащила коробку с кониной. Пять больших кусков в двадцать килограммов, такая тяжесть! Анэмонэ тут же опустила ее на землю. Коробка развалилась, и по земле покатились куски мяса, оставляя за собой кровавый след. Сбежались нищие, и через мгновение не было уже ни конины, ни курятины. Мальчик с язвами поманил ее рукой. Он отошел на несколько шагов, обернулся и опять помахал рукой. Анэмонэ пошла вслед за ним. То тут, то там на стенах домов вдоль дороги попадались отметки в виде красных крестов. Под крестами висели таблички с надписью: «В этом доме зарегистрирован случай гибели домашнего животного». Под крышей виднелись маленькие лампочки, какими украшают рождественские елки. Асфальт был снят, сложен в кучи по обеим сторонам дороги и накрыт алюминиевой фольгой. Обнаженную глинистую дорогу развезло от дождя, идти было трудно. Миновав дома, они пересекли широкую дорогу и вышли к парку. По другую сторону засохших деревьев появились тринадцать высотных домов. Шедший впереди мальчик остановился и указал на лестницу. Рядом с последней ступенькой в ограждении была проделана дыра, достаточно широкая, чтобы пролезть через нее. Анэмонэ поблагодарила и направилась к лестнице, но он ее снова остановил.

– Уходить нужно, когда совсем стемнеет. Иначе заметят.

Анэмонэ села на единственные несломанные качели и принялась разглядывать тринадцать башен-высоток, которые, казалось, вот-вот упадут. Если бы в Токио появился Кинг-Конг и забрался на вершину одного из небоскребов, не нужно было бы ни вертолетов, ни пулеметов, ни реактивных истребителей. Достаточно было заманить его сюда, подержать здесь, пока не пропитается ядом, а потом выстрелить в него зарядом напалма и сжечь вместе со всем районом.

В парке не становилось темнее, откуда-то падал свет. Мальчик велел ждать, пока совсем стемнеет, но ни в этом районе, ни в городе темно не бывает. Возле небоскребов всегда мерцает слабый свет. Если взглянуть на город сверху, то окажется, что ни маленькая комнатка, огороженная бетонными блоками, ни гнездо птицы или насекомого не могут абсолютно защитить от света. Свет проходит сквозь толстые стекла, сквозь полупрозрачную пелену воздуха, а пытающихся скрыться людей и животных превращает в тени и следит за ними в полумраке. В центре парка был пруд с белесой мутной водой, и каждый порыв ветра доносил с пруда сильный запах гнили.

Толстый мужчина с голыми ногами шел к пруду. Он двигался очень странно, в определенной последовательности повторяя одни и те же движения. Это было не столько движением, сколько сокращением мышц. Казалось, возле его ног стреляют в землю. Наверное, это и есть «танцующая болезнь»[7]7
  Болезнь Хантингтона – сопровождается непроизвольными сокращениями мышц, галлюцинациями, паранойей, изменениями речи и агрессивным поведением


[Закрыть]. Мокрый от пота, он смотрел на Анэмонэ. У него было такое лицо, будто бы он хотел что-то сказать, но не мог. С определенным интервалом между движениями он издавал непонятные звуки. Словно большая птица, подзывающая сородичей, он произносил нечто среднее между «гу» и «ги» и тянул, насколько хватало дыхания, поднимаясь под конец на октаву выше и издавая какой-то скрежет. Толстяк подходил все ближе и ближе к пруду, как будто хотел вымыться в его гнилой воде. Маленькая, худая молодая женщина показалась из западной части парка. Она вышла из-за дерева, покрытого зеленой листвой, направилась к танцующему толстяку и что-то прошептала ему, пока он подпрыгивал, ловко переставляя ноги. Ее голос доносился до ушей Анэмонэ в перерыве между криками толстяка. Голос был слабый, вибрирующий, но мелодичный. Крики толстяка стали постепенно стихать, а мелодия раздавалась все громче. Анэмонэ показалось, что она уже где-то слышала эту мелодию. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить. Сейчас, сейчас… Воспоминания, обвивавшиеся вокруг мелодии, скрывались совсем неглубоко, казалось, сейчас она без труда вспомнит и место, и исполнявшего ее человека. Несомненно, это был, как и сейчас, закат. Света становилось все меньше. Берег моря? Нет. Свет, превратившийся в линию, окаймлял контур зданий и гор. Анэмонэ стала постепенно забывать, что именно должна вспомнить.

Она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания, которые вызывала все еще доносившаяся до нее мелодия. Но додумывать их она больше не могла. Глаза ее были закрыты, хотя она не спала. Она видела порт на закате солнца. Почти в самом центре порта, за которым виднелись горы, начался подъем огромного затонувшего корабля. Водолаз, обхватив проволочный трос толщиной в человеческую руку, нырнул в воду. Подъемные краны и лебедки теснились в одном месте. Баржа-тягач, ухватив трос, двигалась к берегу. Трос привязали к самому высокому и крепкому зданию в городе. Люди забрались на гору и делали ставки: вытащат корабль или упадет здание. В ресторане на вершине ели тушеных креветок и тоже с увлечением делали ставки. Из динамика на стене ресторана доносилась та самая мелодия. Над морской гладью, равномерно окрашенной багровым светом, показался нос корабля. Проволочный трос, дважды обмотанный вокруг здания, так сильно натянут, что становится страшно, и уходит в море. Даже один нос корабля гораздо больше любого судна в порту. Трос постепенно разрушает здание, поднимая облака пыли. Серебряный корпус корабля, плотно облепленный моллюсками, ярко блестит на солнце.

Каждый раз, когда корабль поднимается на несколько сантиметров, возникают огромные волны и накрывают пристань. В ресторане на вершине никто не притрагивается к еде. Все, затаив дыхание, ждут конца. Здание слегка накренилось набок. Мелодия, доносящаяся из динамика, охватывает весь порт, все, что попадает в поле зрения Анэмонэ. Сидя на качелях, Анэмонэ смеется, боится, дрожит от напряжения, готова расплакаться от одолевающего ее чувства покоя. Песня закончилась. Мелодия исчезла. Анэмонэ открыла глаза, увидела прямо перед собой грязные резиновые сапоги, посмотрела на темную землю и не сразу смогла прийти в себя. «Я задремала, – сказала она себе, – и видела сон».

– Вам его не жалко? Пока не свалится с ног от усталости, пока не заснет, продолжает танцевать. Так жалко его.

Это оказалась не женщина, а стройный худощавый молодой человек. Он подошел к Анэмонэ и заговорил с ней. На нем была женская блузка и брюки, на лице легкий макияж. Его лицо с широким лбом обращено к Анэмонэ, но направление взгляда неопределенное. Сначала Анэмонэ решила, что у него плохо со зрением. Но когда издали на его лицо упал свет фар, Анэмонэ показалось, что он смотрит сквозь нее.

ГЛАВА 6

Гадзэру погиб. Его мотоцикл упал с обрыва. Это случилось летом позапрошлого года. Летом тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. После его смерти Кику перестал думать о Гадзэру, когда тренировался в беге. По мере того как его мышцы крепли, Кику перестал отождествлять Отца Небесного с картины в приютской молельне с Гадзэру.

В девятом классе на всеяпонских соревнованиях по легкой атлетике результаты Кику в беге на короткие дистанции обратили на себя внимание. Сто метров – за 10, 9 секунды, двести метров – за 22, 2. Ему пришли приглашения из многих частных школ страны для поступления в старшие классы. Кику отказал всем, хотя и сам не понимал причины своего отказа. Как-то он высказал желание заниматься прыжками с шестом в одной известной, хорошо оборудованной школе. Хаси навел справки об этой школе. Оказалось, что рядом не было моря. Иногда Кику думал, что не сможет расстаться с Хаси. В отличие от молчаливого Кику, Хаси легко завязывал знакомства и дружил со многими одноклассниками. Кику иногда сожалел о том, что выбрал легкую атлетику, потому что всегда был один.

Он понимал, что с его характером лучше быть одному, хотя иногда ему очень хотелось иметь компанию. Однако Кику не был из числа тех, кто любит играть в бейсбол. Он совершенно не мог вести игру, в которой нуждался в поддержке других.

На уроках физкультуры, играя в баскетбол, он, схватив единожды мяч, уже никому его не передавал. Естественно, других игроков это возмущало. Это задевало Кику, и от такой игры он очень уставал. Кику никак не удавалось согласовать действия своих мышц с мышцами остальных игроков. Сосредоточившись на собственных усилиях, он никого уже вокруг себя не видел. Больше других видов спорта ему подходила легкая атлетика.

В старших классах он начал заниматься прыжками с шестом. Кику уже давно решил, что будет прыгать, и по очень простой причине: он должен прыгнуть выше всех. Когда Кику смотрел старый документальный фильм в кинотеатре Гадзэру, его захватила возможность при помощи упругого шеста из фибергласса оттолкнуться и взлететь в воздух. Схватка Хансена и Райнхарда на Олимпийских играх в Токио. Подобно тому как Хаси искал звук, приносящий счастье, Кику представлял себе, что он преодолевает определенную высоту и при этом как будто с чем-то сливается. Закрывая глаза, он видел перед собой шест. На земле далеко-далеко от него стояло препятствие, заставлявшее учащенно биться его сердце.

Кику изо всех сил бежал к планке, подпрыгивал и перелетал через нее. Ему казалось, что этот момент заполняет пустоту внутри него. Кику опьяняла мысль о том, что однажды в таком-то месте и в такой-то момент ему придется согласовать действие всех своих мышц и преодолеть препятствие и он это сделает. Кику продолжал заниматься без тренера. Изучив пособие, он стал прыгать с бамбуковым шестом. Отрабатывая основы прыжка, начал с обычной площадки с песком и терпеливо сносил отсутствие надлежащих условий. Выпросив у Кадзуё кусок старого поролона, сшил мат для того, чтобы приземляться на него. У него до сих пор не было шеста из фибергласса, о котором он мечтал, и потому оставалось надеяться только на собственные мышцы. Кику отдалился от окружающих и все чаще оставался один. Когда он задерживался на тренировках, его всегда ждал Хаси. Из окна класса он подолгу наблюдал за однообразными тренировками, с гордостью указывал на Кику и говорил одноклассникам: «Это мой старший брат». А когда Кику, оттолкнувшись бамбуковым шестом, перелетал через планку, Хаси хлопал в ладоши.

Было лето. В тот день Хаси ожидал Кику у школьных ворот. Они шли плечом к плечу и почти не говорили. Сели в автобус, вышли у склона холма, густо поросшего каннами.

– Девчонка из моего класса говорит, что ты классный парень, – со смехом сказал Хаси.

Кику улыбнулся.

– Не путаешь, ведь это ты всеобщий любимец? Хаси оборвал лепестки у цветка канны и дунул на цветочную пыльцу.

– Это не так, – сказал он. – Просто я умею болтать, знаю, что сказать, чтобы собеседник обрадовался. Правда, от этого устаешь. Разве раньше было по-другому? Помнишь, я дружил с парнем, который развозил молоко? Он тебя задирал и пинал, помнишь?

Кику кивнул. Хаси вытер о штаны цветочную пыльцу, в которой испачкал пальцы, и продолжил:

– Не могу этого объяснить, но у тебя с ним отношения были более настоящие, чем у меня. Мне так хотелось его поколотить.

Кику засмеялся. Хаси спросил, почему он смеется. Кику сказал:

– Да мне всегда хотелось болтать, как ты, и так же легко заводить друзей. Только не получалось никак, поэтому и дрался.

На дереве на вершине холма сидела цикада. Певчая цикада. Холм в косых лучах заходящего солнца окрасился в оранжевый цвет. Цикада отбрасывала расплывчатую тень и пела.

– Да, непросто все это, – сказал Хаси и пнул валявшуюся на земле жестяную банку. Пустая банка покатилась вниз и ударилась об оцинкованную крышу курятника, стоявшего у подножия холма. Раздался звон.

Кику смотрел вперед. В руке он сжимал фиберглассовый шест, который мягко покачивался. На всеяпонском чемпионате по прыжкам с шестом среди учащихся старших классов, проходившем этой осенью в городе Нагасаки, Кику вышел в финал. Не считая Кику, все вышедшие в финал были учениками последнего класса. У него было восемь соперников, но Кику о них не думал. Он не думал о том, что должен прыгнуть выше всех. Он просто представлял, как преодолевает черно-белую планку, повисшую в воздухе. Он должен прыгнуть для того, чтобы соединить свое тело и этот образ.

Он видел, как преодолевает силу притяжения и взлетает вверх. Он хранил эту картинку в памяти и в момент, когда по-настоящему взлетал, отпускал этот образ на волю, и тот облеплял его летящее тело и становился с ним единым целым. Так прыгал Кику. Немного спустя он заметил, что противников осталось всего трое. Высота планки – четыре метра семьдесят сантиметров. Так высоко Кику никогда еще не прыгал. Один из оставшихся троих ребят носил очки. Кандидат в чемпионы. Другой отличался высоким ростом, показал себя как отличный спринтер и имел хорошие предварительные результаты. Третий был элитой легкой гимнастики из школы при университете, в которой учились особо одаренные дети.

Первым прыгал Кику. Дорожка для разбега находилась в самом углу стадиона. Остальные состязания уже закончились, и зрители потянулись в этот сектор. Кику не просил Кадзуё приходить, но она закрыла парикмахерскую, прихватила с собой суси и пришла поболеть за него. Кадзуё очень гордилась Кику. Сидящим рядом она сообщала, что это ее сын, и время от времени громко выкрикивала его имя. Хаси чувствовал себя от этого неловко, отсел от нее подальше. Кику проверил высоту планки. Поставил фиберглассовый шест прямо и, взглянув на его верхушку, представил свой полет. Нужно было определить расстояние между ним и планкой. Он прикинул длину разбега. Прежде ему никогда не приходилось прыгать на такую высоту, поэтому он чуть-чуть увеличил разбег. В точке толчка он развернулся по часовой стрелке и стал отмерять шаги в сторону старта. Начал движение не с толчковой ноги, отсчитал четное число шагов и остановился. Потом приготовился к старту с толчковой ноги. Кику сосредоточенно смотрел вперед. Он увидел, как перелетает через планку, летит, приземляется и смотрит вверх на планку, которая остается на месте. Кику начал разбег. Он сдерживал себя, чтобы сразу же не рвануть на максимальной скорости. Не надо спешить, скорость должна быть максимальной в момент толчка. Кику бежал, подавшись вперед еще сильнее, чем бегуны на короткие дистанции. Кроссовки рассекали землю под ногами. Стадион притих. Конец шеста под острым углом воткнулся в землю. Шест изогнулся. Кику выгнулся в пояснице. Потянул ноги вверх перпендикулярно планке. Шест стал выпрямляться. Сила толчка передалась Кику. Он вытянул вперед руки. Его тело было брошено в воздух. «Вот этот момент», – подумал Кику. Момент, когда нужно воспользоваться силой толчка шеста. Небо начинает качаться, натянутая поверхность неба плавно изгибается. Раздались аплодисменты. Кику приземлился на мат и посмотрел вверх. Планка не шелохнулась. Превосходный прыжок.

Противники заволновались. Один только очкарик сохранял невозмутимость. Два других ни за что не хотели проиграть ученику на два класса младше их. Спринтер несколько раз отмерял расстояние для разбега, мальчик из элитной школы тщательно разминался, но оба потерпели неудачу. Напряжение росло. После неудачи в первой попытке нередко возникает чувство, что тебя загнали в угол, вторая попытка также оказалась неудачной. Кику был спокоен. Наблюдая за прыжками соперников, он подмечал их недостатки и шептал себе под нос: слишком рано опустил конец шеста, не попал в ритм разбега, согнул предплечье, поздно выгнул поясницу. Кандидат в чемпионы в очках подошел к нему и заговорил:

– Ты ведь первый год в старших классах учишься?

Кику посмотрел ему в глаза и кивнул.

– Здорово прыгаешь. А кто тебя тренирует? Кику помотал головой. Не любил он, когда приставали с расспросами.

– Ты на интуицию слишком полагаешься. Здорово ухватываешь момент, когда шест дает наибольший толчок, ну а если встречный ветер, что тогда? Что будешь делать, если встречный ветер?

Они остались вдвоем – очкарик и Кику. Очкарик пропустил четыре семьдесят пять. Кику не пропускал ни одной высоты. Он не думал о противнике. На четырех семидесяти пяти Кику дважды потерпел неудачу. В третьей попытке, стремительно промчавшись по зеленой дорожке разбега, взлетел в потоке ветра. Солнце садилось, вместе с ним менялось направление ветра. Слабый боковой ветер. Кику посмотрел на зрительские ряды. Его охватило нехорошее чувство. Хаси нигде не было видно. Кику попытался понять, что это за чувство. Оно не было связано с направлением ветра. Все оттого, что нет Хаси. Но какое отношение Хаси имеет к моим прыжкам? Неужели я прыгаю для того, чтобы он меня увидел? Что за чушь! Кику попытался сосредоточиться на кончике шеста и представить свой прыжок. Ничего не получалось. Дело даже не в том, что ему не найти фокус изображения, казалось, кинопроектор просто выключили. «Но ведь раньше я всегда тренировался в одиночку, – сказал он себе. – А теперь только оттого, что Хаси не смотрит на меня, внимание притупилось». Кику измерил расстояние для разбега. Тело было тяжелым. Скорее всего, Хаси пошел за мороженым. Кику рассердился на себя за то, что думает перед прыжком о подобных вещах. Неожиданно он зашагал в сторону беговых дорожек, на которых уже закончились состязания. Потом взял шест под мышку и побежал. Он мчался, словно ветер, проскальзывая среди служащих, убиравших территорию после соревнований. Раздались голоса зрителей. Он бежал безумно быстро. Кику поймал поток ветра. Он ухватил ветер за самую сердцевину. Изо всех сил постарался забыть о Хаси. Ему хотелось выпустить кровь, циркулирующую в его голове, и отдать ее мышцам. Внезапно возник образ того, как он перелетает через планку, повисшую над землей. Образ стал проясняться. Он сделал круг по беговой дорожке. Зрителей больше нет. Я один. Кроме меня никого нет. Планка, которую я должен перепрыгнуть, висит впереди и вверху, а вокруг никого нет. Есть только я, я должен добежать и перепрыгнуть через нее. Кику поднял вверх руку и крикнул: «Готов». Он сжал шест. Он безжалостно ударял ступнями о землю. Отдача от шипов кроссовок резко передавалась по кровеносным сосудам и достигала головы. Сила, с которой он ступал по земле, сознание того, что нужно бежать, чтобы не упасть, и скорость – комбинация всего этого породила картину того, как он перепрыгивает через планку. Он вонзил шест. Оттолкнулся. Тело слегка согнулось, а затем, словно от взрыва, полетело. Но в этот момент образ вдруг рассыпался, вытек из него вместе с потом и растворился в воздухе. Неудача. Кику сбил планку коленом. Со всех сторон послышались вздохи. Упав на мат, Кику низко опустил голову и задумался. Он не думал о причинах своего поражения. Только что в нем родился образ, какого раньше ему не приходилось видеть, и он до сих пор стоял перед его глазами. В тот момент, когда он взлетел в воздух, он увидел себя, летящего над препятствием совсем другого рода, гораздо выше, чем планка. Он перелетал через нечто красное, развевающееся, мягкое. Что это было? Красное, влажное, чуть трепещущее. На несколько мгновений Кику задумался, но, когда его взгляд нашел Хаси, который улыбался ему и хлопал в ладоши, он забыл об этом. Хаси облизывал мороженое.

Кадзуё прибежала на спортплощадку с листком бумаги. Дрожащими руками она протянула бумажку Кику.

«Кику, позаботься о Милки. Ни в коем случае не давай ему корм, в котором есть соль. Я еду в Токио. Верю, что ты выиграешь первенство Японии. Объясни всем, что искать меня не надо. Наверняка мы скоро встретимся».

«Что же делать, что же делать? Не понимаю, что случилось. Кику, ты ведь что-то знаешь». Кадзуё готова была разрыдаться. Кику знал, почему Хаси ушел из дома. Он отправился на поиски матери.

Три дня назад в телевизионной передаче показали интервью с одной писательницей. Биография этой женщины семидесяти одного года была необычной: в юности она страдала клептоманией и четыре раза сидела за воровство в тюрьме. На автобиографическом материале написала повесть «Яблоко и кипяток». Книга хорошо продавалась и даже получила литературную премию. Ведущий передачи спросил о том, что послужило поводом для написания книги. Старая писательница ответила, что никакого особого повода не было. «В юные годы я любила, но потом как-то незаметно все мои интересы сосредоточились на воровстве. В моем возрасте желания заниматься воровством больше не возникает. А что я еще умею? Наверное, поэтому и взялась за перо. Я знаю сотни несчастных женщин, которые не способны выразить себя ничем, кроме преступления. Одна женщина зарезала мужа; после его убийства ее вырвало от ужаса. Чтобы избавиться от этого запаха, она разбрызгала по комнате целый флакон духов. Духи „Ночной полет“, именно эти. Другая женщина работала в банке и украла для своего любовника сто миллионов йен. Из всей суммы она потратила на себя всего триста пятьдесят йен: у нее неожиданно начались месячные, ей пришлось купить прокладки. Еще одна женщина выбросила своего ребенка, осыпав его лепестками бугенвилии. Она говорила, что бугенвилия была самым дорогим цветком в магазине. У женщин-преступниц свои горести и радости. Поэтому я и взялась за работу…»

Лепестки бугенвилии. Те самые высохшие лепестки, которые бережно хранил Хаси. В тот момент Хаси побледнел как полотно. Он выплюнул омлет, который жевал. «Какой кошмар, Кику, это ужасно!» С этими словами Хаси вытащил из ящика стола засушенный лепесток, отыскал в энциклопедии статью о бугенвилии, сравнил цвет и форму с картинкой. Хаси дрожал и бормотал: «Что же делать, что же делать? Кику, эта писательница знает женщину, которая меня выбросила! Что мне делать?» На следующий день он купил ее книгу и прочитал от корки до корки. Ни слова о бугенвилии. Хаси спросил у Кику совета. Ту передачу они смотрели вдвоем. Ни Куваяма, ни Кадзуё не знали о происхождении лепестков Хаси. Кику ничего не мог сказать. Когда он видел Хаси, потерявшего покой, такого жалкого и растерянного, в нем стала расти злость. Почему именно сейчас Хаси должен был узнать эту историю?

Хаси занял у Кику денег. Кику спросил его, что он будет делать, если встретит бросившую его женщину. Хаси помотал головой – не знаю. «Если бы можно было просто ее увидеть. Я не хочу с ней встречаться. Когда думаешь об этом, встреча пугает. Я хотел бы издалека, так, чтобы она не заметила, посмотреть, как она говорит, как ходит».

Открытка пришла от Хаси всего один раз. На ней было написано: «У меня все в порядке». Почтовый штемпель – Токио. Без обратного адреса. Кадзуё нюхала открытку, подносила к свету. Они уже подали заявление на розыск. Несколько раз в газетных объявлениях, в колонке розыска ушедших из дома, мелькало имя Хаси, но найти его следы не удавалось. Кику взял в руки открытку Хаси, и его охватило причудливое желание. Ему захотелось уехать далеко-далеко и тоже отправить кому-нибудь открытку. Он старался по возможности не думать о Хаси и все равно никак не мог сосредоточиться на тренировках. Дело было не только в Хаси. Кику не понимал причины, но неожиданно все вокруг ему опротивело. Природа острова, блеск моря, запах сушеной рыбы, канны, холм, лай и повадки собак, прыжки с шестом – от всего этого его тошнило. «Мне все надоело», – решил он. Особенно раздражал теплый ветер, который дул на спортивную площадку с моря.