Текст книги "Сборник статей. Выпуск 3"

23 Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, с. 470.

Советская этнография. №1. 1985 г. стр.107—116

Обрядовые функции северорусского женского народного костюма

Восьмидесятые годы XX в. отмечены практически во всех странах мира интенсивным ростом национального самосознания. Это естественная и закономерная реакция на те нивелирующие процессы, которые принесла с собой экспансия массовой, или так называемой «поп-культуры». У нас в стране, как следствие возросшего интереса к традиционной народной культуре, в последнее десятилетие возникло большое количество различных фольклорных коллективов. Это в свою очередь привело к поиску каждым коллективом своего индивидуального лица, к широкой экспедиционной деятельности фольклористов. В связи с ростом народных ансамблей возникли проблемы репертуара, оформления традиционных обрядов и праздников, возрождаемых этими коллективами, вопросы, связанные с исконным народным костюмом того или иного региона. Руководители фольклорных групп на местах зачастую ориентируются в своих костюмах на тот тип псевдорусской одежды, который сложился за прошедшие десятилетия в так называемых «русских народных академических» коллективах песни и пляски. Создается некий усредненный тип «русской Красавицы», одетой в аляповатый сарафан и огромный блестящий кокошник. Абсолютно одинаковые костюмы, грим, прически создают ощущение полной нивелировки личности, каждый участник коллектива абсолютно похож на другого. Однако ничего подобного в традиционной русской народной культуре не было и быть не могло.

Хоровод – это множество неповторимых костюмов, каждая девушка или женщина имела свой индивидуальный облик, который она создавала сама. В разных областях огромной России были, конечно, разные типы костюмов, но внутри этих типов каждый отдельный женский костюм был неповторим, выявляя все лучшее в своей владелице.

В самой структуре русского традиционного женского костюма был заложен глубочайший смысл. Почти каждая деталь одежды, кроме чисто бытовых, выполняла еще и обрядовые, обереговые функции. Огромную роль играл традиционный орнамент, который, как считал известный критик XIX в. В.В.Стасов, был не только и не столько украшением, сколько древними, еще не понятыми нами, письменами.

Данные рекомендации для руководителей фольклорных коллективов посвящены одной из сложнейших и на сегодня малоизученных сторон архаического севере русского женского костюма – его знаковой, обрядовой сущности, сложившейся в глубинах тысячелетий, в языческой древности, и дошедшей почти без изменений вплоть до рубежа XIX – XX вв.

Предисловие

«Одежда – один из наиболее важных разделов народной культуры. Вместе с жильем, орудиями труда и производственными навыками, пищей и утварью она образует широкую область материальной культуры народа. Защищая человека от нежелательного воздействия природной среды – от холода или жары, от снега, дождя, ветра, она обеспечивает в значительной мере его существование. Наряду с этой функцией, которую мы условно назовем утилитарной, едва ли не с самого своего появления одежда выполняет еще одну, тесно с ней связанную серьезную и ответственную функцию, которую столь же условно можно назвать дифференцирующей. Она несет (иногда довольно сложную) знаковую систему, позволяющую различать людей по полу и возрасту, по территориальной, этнической, религиозной, социальной принадлежности» (Древняя одежда народов Восточной Европы. М.: Наука, 1986. С. 4.). И, вероятно, едва ли не с самого своего появления одежда стала выполнять, кроме всех вышеназванных, еще и очень важные обрядовые функции. В своей работе, посвященной обрядовой одежде восточных славян (русских, украинцев, белорусов), выдающийся советский этнограф Г.С.Маслова отмечает: «Народная одежда связана с различными областями духовной жизни народа, включая эстетические и религиозно-магические представления» (Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах XIX – начала XX вв. М.: Наука, 1984. С. 3).

В каждой работе, в той или иной мере посвященной народному костюму, обязательно есть строки, говорящие об его обрядовой функции и особенно это касается костюма женского. Здесь хотелось бы остановиться на обрядовых функциях как всего комплекса северорусского женского костюма, сохранившегося до рубежа XIX – XX вв., так и отдельных его составляющих – рубахи, пояса, головного убора. Но начать этот рассказ, вероятно, необходимо с того, почему льняная рубаха, льняной или шерстяной пояс, расшитый жемчугом, бисером и золотыми нитями повойник – кокошник стали играть такую важную обрядовую роль.

Глава I. О прялке, пряже и нити жизни

Всем нам хорошо известна с раннего детства «Сказка о царе Салтане, сыне его князе Гвидоне и прекрасной Царевне-Лебеди». Восхищаясь музыкой пушкинских строк, следя за сказочным сюжетом, и взрослые, и дети редко задумываются над тем, о чем поведал нам великий поэт, что за сказку рассказала ему когда-то простая русская женщина Арина Родионовна. Между тем перед нами очень древний миф, давным-давно превратившийся, переродившийся в сказку, но сохранивший, тем не менее, многое от своего далекого предшественника.

Итак: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком». С такой обыденной сцены начинается сказка, и уже в этих простых, незамысловатых словах заложен огромный, нами почти не улавливаемый смысл. Ведь еще в глубочайшей древности, отстоящей от нас на многие тысячелетия, у наших далеких предков, называемых современной наукой индоевропейцами, сложилось представление о том, что богини – подательницы жизни и судьбы – это пряхи. Пряхой была славянская богиня судьбы Среча. Пряли нити жизни и судьбы три древнегреческие богини Мойры, или Парки. О Мойрах-пряхах упоминает Гомер: «Пусть испытает все то, что судьба и могучие Парки в нить бытия роковую вплели для него при рожденьи» (Гомер. Поэмы. Пер. В. А. Жуковского. М. – Л., 1935. С. 119), – говорит он. О трех Мойрах – богинях судьбы говорит и Платон. Увенчанные в белое, они прядут и поют: Лахезис – о случившемся, Клото – о настоящем, Антропос – о будущем. Именно с Мойрами связывали древние греки такие моменты человеческой судьбы, как рождение, брак и смерть. Кстати, все эти моменты бытия присутствуют в «Сказке о царе Салтане». Интересно, что богиня любви и красоты Афродита почиталась древнейшей из Мойр. Матерью же Мойр была в древнегреческой мифологии богиня необходимости, неизбежности, которой подчинялись все боги и даже великий Зевс-громовержец – Ананка-пряха, вращающая между своих колен веретено – ось Вселенной.

Известный фольклорист, собиратель русских народных сказок А. И. Афанасьев писал: «Выражение „нить жизни“ пользуется гражданством во всех индоевропейских языках: счастливый ход жизни соответствует ровной, гладкой нити, и, наоборот, жизнь, исполненная страданий и бедствий, тянется суровою, узловатою нитью, опутывает человека, словно сетями, и налегает на него тяжелою обузою. Во-вторых, образовалось убеждение, что девы судьбы суть вечно работающие пряхи: своими руками они прядут жизненную нить и вплетают в нее все, что должно совершиться с человеком во время его земного существования» (Афанасьев А. Н. Древо жизни. Изб. статьи. М.: Современник, 1982. С. 363).

Память о двух божествах жизни и судьбы – пряхах сохранилась и в мифологии древнего малоазиатского народа хеттов, пришедших в глубокой древности в Анатолию со своей восточноевропейской прародины.

Так, в одном из ритуальных хеттских диалогов, произносившихся жрецами во время коронации царя, символ царской власти Трон просит Орла заглянуть в зеленую рощу на берегу моря и посмотреть, что там происходит. Орел, выполняя желание Трона, сообщает, что «две богини Нижнего (мира) … стоят на коленях… Одна держит прялку и (обе) держат полные веретена. И они прядут годы царя. И годам (царя) нет ни конца, ни счета» (Ардзинба В. Г. Ритуалы и мифы Древней Анатолии. М.: Наука, 1982. С. 88).

Такое отношение к процессу прядения нити, как к священному акту, в котором нить – основа ткани и «материя» Вселенной, а тот, кто держит нить, – первый творец мира, прослеживается еще в древнейшем памятнике индоевропейской культуры – «Веде». Этот сборник гимнов, заклинаний, обрядовых текстов был в самой своей древней части создан далекими восточноевропейскими предками северо-западных народов Индии и принесен ими на территорию Индостана из южнорусских степей во II тысячелетии до н.э.

В «Веде» (что значит «Знание») также фигурируют две богини-пряхи – создательницы миров и всех живых существ. Примером тому – сказание о путешествии мальчика Уттанки под землю, где он увидел двух богинь, которые на станке «объемлющем миры… по мере того, как непрерывно движется Полярный круг,.. посылая челнок, непрерывно прядут (ткань) из черных и белых нитей, постоянно создавая существа и миры» (Махабхарата, Адипарва. Кн. I § Пер. с санскрита В. И. Кальянова М. Л.: Изд. АН СССР, 1950. С, 53). В одном из гимнов «Ригведы» (древнейшей части «Веды»), говорящем о создании и строении Вселенной, есть следующие строки:

 
Две юницы снуют основу
На шесть колышков две снующих
Одна другой протягивает пряжу
И не рвут её, не прерывают…
Вот колышки они основа небу
Стали гласы для тканья челноками
 

(Да услышат меня земля и небо. М.: Худ. литер., 1984. С. 187—188).

В гимне, посвященном всеобщему огню, певец жалуется на то, что не может понять «ни тканья, ни пряжи, ни того, что ткут соревнуясь самовращающиеся две половины… черного и белого дня поднебесья» (Да услышат меня… С. 35—36). В другом гимне «Веды», посвященном творению Вселенной, говорится, что «боги ткали жертводаянье». И, наконец, в гимне, рассказывающем о создании тела человека, древний певец спрашивал:

 
Кто же в нем соткал его воздыханье,..
Кто же семенем его удостоил
Утверждая да продлится пряжа
(в значении «Да продолжится его род»
 

(Да услышат меня… С. 190).

«В понимании создателей „Веды“ всякая форма, в том числе и тело человека, образована нитями, свободно сплетающими её, также свободно выходящими из нее, где смерть представляется расхождением, расплетением веревки на составляющие её волокна – так разрушается данная конкретная личность, но сами волокна не обрываются и образуют новые сплетения, то есть новые тела» (Махабхарата. Вып. V. Книга II. Нараяния. Ашхабад.: Ылым, 1984. С. 165).

Такое пристальное внимание к ведическим гимнам вызвано тем, что их творцы были ближайшими соседями и родственниками древних славян и, вероятно, древнейшие части «Веды» создавались ими совместно.

Об этом свидетельствует то, что переводчик гимнов «Ригведы» на русский язык Т. Я. Елизаренкова отмечает, как факт исключительной важности: по её глубокому убеждению при переводе с ведийского на другие языки русский язык обладает рядом несомненных преимуществ перед западноевропейскими языками. Эти преимущества определяются как большей степенью соответствия между ведийским и русским в силу лучшей сохранности в нем архаизмов, чем в западных языках, так и большей близостью русской (славянской) мифопоэтической традиции к индоиранской» (Ригведа. Мандалы I – IV/ Пер. и комментарии Т. Я. Елизаренковой. М.: Наука 1989. С. 543)]. Аналогичное ведийскому отношение к нити, к процессу прядения мы встречаем и в славянской традиции. Так, А.Н.Афанасьев отмечал, что в славянских сказках сохранилось воспоминание о чудесной прялке, выпрядающей золотые и серебряные нити зари, спускающиеся с неба (Афанасьев А. Н. Древо жизни… С. 76). Далее А. Н. Афанасьев указывал на связь слов облако – оболоко – наволоко – волокно, хорошо прослеживающуюся в русском языке.

Кроме того, он подчеркивал близость отношения к ночи гимнов «Веды», говорящих, что она «ткет темную ткань», и русской традиции, в которой по сей день бытует выражение «под покровом ночи» (Афанасьев А. Н. Древо жизни… С. 133). И, наконец, в славянской традиции «вервь» это не только сплетенные нити – веревка, но и «вервь» -община, где каждый её член – одна из нитей «верви», а у сербов и хорватов в Югославии «врвник» – значит родственник. В Гжатском уезде Смоленской губернии еще в начале XX в. существовало поверье, что если девушка во время посиделок незаметно для парня добьется, чтобы он сел на донце её прялки, то он «сядет с ней и на хозяйство», т. е. будет связан узами брака.

Таким образом, прядение нити – синонима жизни, судьбы, мысли, времени – являлось в славянской традиции, безусловно, священным актом, по существу аналогичным творению жизни, а женщины-пряхи, выполняя божественную функцию, сами становились богинями, творящими мир.

И «Сказка о царе Салтане» действительно всем дальнейшим развитием действия доказывает, что мы имеем дело с древним мифом – священным преданием о богинях-пряхах и божествах загробного мира. Вспомните, что сделали с пряхой-матерью князя Гвидона и ее сыном-богатырем, росшим «не по дням, а по часам» (что обычному человеку не свойственно, а, как считали древние, присуще только божествам, пришедшим для каких-то важных целей в мир людей и обязательно возвращающихся в мир богов).

Само имя Гвидона говорит о его принадлежности к водным глубинам, ведь «Дон», «Днепр», «Днестр» и русское слово «дно» – родные братья. Брошенные в море-океан, представление о котором было связано в древности с космическим, небесным океаном, мать и сын приплывают на «остров Буян», где и остаются навсегда, обретя счастье в чудесном городе, где «все богаты, изоб нет – одни палаты». Но вдумаемся в название счастливого острова – Буян. Ведь в северорусских диалектах слово «буян» – это и высокое место, и суровый пронзительный ветер, и погост – кладбище, т. е. мир умерших и богов. Именно здесь в светлом, богатом, покойном мире живут царица-пряха, древняя богиня жизни и судьбы и ее божественный сын, женатый на деве-лебеди, которая в древней мифологии воплощала собой бескрайнее небо, не случайно у нее «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит».

Если обратиться к сюжетам других широкоизвестных сказок, то станет ясно то огромное значение, которое придавалось в народной мифологии нити. Достаточно вспомнить путеводный клубок, указывающий сказочным героям дорогу, или нить Ариадны в греческом мифе. Не случайно в народной традиции все инструменты, связанные с получением нити (веретено, прялка), отмечены особым отношением. Так, в северорусской традиции прялка являлась одновременно и символом «древа жизни», и календарем, и своеобразным воплощением мужского начала, принимающего участие в процессе прядения, приравненном к творению жизни и судьбы. Прялка соединяла мир живых и мир мертвых, способствовала плодородию и поэтому в некоторых местностях, например в Рязанской губернии, девушки и женщины на масленицу (праздник, посвященный предкам) катались с гор именно на донцах прялок, «чтобы лен был долгим и чистым». С этими представлениями связано и то, что еще в XVIII в. в Сербии на могиле ставили не кресты, а прялки, как было заведено с древности.

Таким образом, можно сделать вывод, что нить была в русской народной традиции издревле священным, божественным материалом и эти ее свойства еще более усиливались, когда из нити ткали холст и шили одежду, охраняющую, «оболокающую» тело человека.

Глава II. Рубашка, передник, пояс

Итак, нить в восточнославянской народной традиции была окружена благоговейным отношением как материал священный, чистый и таинственный. Среди многих обрядов, связанных с нитью, Г. С. Маслова отмечает следующий, бытовавший в Сердобском уезде Саратовской губернии: «Отправляясь к жениху с подарками, подруги невесты обязательно присоединяли к ним суровую нитку, изготовленную особым способом. Невеста пряла ее тайком на печном столбе, вращая веретено в левую сторону – «на отмаш», сучила ее также «на отмаш», завязывала шесть узлов, опять-таки «на отмаш»: первые два – на пороге избы, другие два – на пороге сеней, последние – у ворот. Половину этой нитки оставляла себе, другую отдавала жениху. Делалось это для того, чтобы якобы «отнять силу у колдунов», которым неизвестно, как и где изготовлялась эта нитка (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 37—38).

Вообще волокну льна восточные славяне приписывали очистительные и отвращающие зло силы, поэтому льняная нить и ткань из льняной нити считались ритуально чистыми и были охранителями тела человека. Особое отношение к цветку льна, к льняному волокну, к льняной нити уходит в восточнославянской традиции в глубины тысячелетий. Лен – древнейшее индоевропейское культурное растение – был издревле широко распространен на севере Восточной Европы, где для его выращивания всегда имелись самые оптимальные условия – длинный летний световой день, отсутствие перегрева от прямых солнечных лучей и обилие влаги в почве.

Семена культурного льна были найдены археологами на поселениях людей, живших по берегам Сухоны еще в III – II тыс. до н. э. Особое отношение к льну, льняной ткани проявлялось в конце XIX в. Так, во многих районах сеяли лен обязательно в новой льняной рубахе. В Московской губернии «сеяли лен без порток» или вообще голыми… В Олонецкой губернии женщины, уходя сеять лен, надевали новую льняную рубаху, но при севе снимали ее (а мужчины – порты), чтобы лен вышел хорошим (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 116). Нагота при посеве льна – обрядовая форма, уходящая корнями в глубочайшую древность.

Ритуальные функции льняной ткани ярко проявлялись и в похоронной обрядности^ т. е. в той ситуации, когда само тело человека отдавалось земле, уходило в мир предков. Отправляя его на «новое житье», покойника облекали обязательно в одежду льняного холста – «шили все холстовое». Для кройки при этом не использовали ножницы, а рвали холст руками. Ни в коем случае при шитье «смертной» одежды не пользовались швейной машиной – шили на руках особым способом: обязательно вперед иголкой, узлов не делали, боясь, что покойник придет за кем-нибудь из семьи. Рубашка, надевавшаяся «на смерть», не имела пуговиц или запонок, а всегда завязывалась тесемками или гарусом. Интересно и то, что смертную, или смерётную, одежду, как правило, шили не до конца, некоторые детали доделывали уже после смерти человека (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 85—86).

В обыденной жизни славян рубаха была основной формой одежды, из льняного полотна шили и мужские, и женские рубашки, украшая их ткаными орнаментами и вышивкой. Древнерусские рубахи (рубы) были прямого покроя туникообразной формы и кроились из перегнутого пополам полотна. Рукава делались узкими и длинными, у женских рубах они собирались в складки у запястья и закреплялись браслетами (поручями). Во время ритуальных танцев, в обрядовых действах рукава распускались и служили орудием колдовства. Об этом повествует русская народная сказка о Царевне-лягушке. В описании иностранца (конец XVII в.) говорится: «Они (русские С. Ж) носят рубашки, со всех сторон затканные золотом, рукава их, сложенные в складки с удивительным искусством, часто превышают 8 или 10 локтей, сборки рукавов, продолжающиеся сцепленными складками до конца руки, украшаются изысканными и дорогими запястьями» (Древняя одежда народов Восточной Европы… С.67). Орнаментированные вышивкой или ткачеством рукава рубахи упоминаются и в «Слове о полку Игореве» – замечательном памятнике средневековой русской культуры.

Вспомните плач Ярославны: «Полечю зегзицею по Дунаеви, омочю бе брянъ рукав въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле». Ярославна хочет полететь кукушкой, чтобы утереть своему мужу кровавые раны «бряным» (т. е. браным, тканым) рукавом. Магическая сила, сосредоточенная в рукавах рубахи, в алых орнаментах должна была излечить, зарубцевать раны, наполнить тело крепостью, принести здоровье и удачу. Рубаха-долгорукавка изображена на серебряных с черневым рисунком ритуальных браслетах, предназначенных для плясок на русалиях, найденных в разных концах Руси (Киеве, Старой Рязани, Твери). Относящиеся к XII – XIII вв. браслеты-наручи изображают те обрядовые действа, о которых церковь говорила: «Грех есть плясати в русалиях»; «се же суть злыя и скверные дела – плясанье, гусли …игранья неподобные русалья», «пляшущая бо жена – любовница диаволя… невеста сотонина» (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1987. С. 714).

Б. А. Рыбаков отмечает: «Браслеты предназначались не для парадного наряда, предусматривающего появление княгини или боярыни в храме, и не для простого повседневного убора, а для торжественного, но, очевидно, потаенного участия в прадедовских обрядах» (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси… С. 714).

Ритуальное значение орнаментированных длинных рукавов подчеркивается на браслете из Старой Рязани тем, что изображенная здесь женщина, выпивая на языческом русальском празднике ритуальную чашу, берет ее через спущенный длинный рукав, в то время как мужчина держит чашу открытой ладонью. До конца XIX в. сохранялась в Вологодской, Архангельской, Олонецкой и Московской губерниях традиция использования рубах-долгорукавок, имевших рукава до двух метров с прорезями -«окошками» для рук, как праздничной и свадебной одежды. Возвращаясь вновь к сказке о Царевне-лягушке, стоит вспомнить, что именно на подлинной свадьбе ее и Ивана-царевича, где Царевна-лягушка впервые предстает перед мужем и его родственниками в своем настоящем облике Василисы Прекрасной, она совершает ритуальную колдовскую пляску: после взмаха распущенного правого рукава появляются воды – озеро, после взмаха левого рукава – птицы лебеди. Таким образом, героиня сказки совершает акт творения мира, она, как и женщина на браслете XII – XIII вв., исполняет танец воды и жизни, И это вполне естественно, так как любая свадьба еще с древнейших «ведических» времен воспринималась как космическое действо – союз солнца (невесты) и месяца (жениха). Почти до наших дней в свадебных величальных русских песнях сохраняется это древнее восприятие свадьбы: «Светел месяц – то хозяин во дому, красно солнышко – то хозяюшка, часты звездушки – малы детушки».

«Подвенечная одежда использовалась в ответственнейшие моменты всей дальнейшей жизни человека вплоть до смерти. Ей приписывались целебные свойства. Она употреблялась при тяжелых родах, болезни и в других случаях. Жених под венцом должен был быть в рубашке, изготовленной руками невесты… В некоторых местах невеста, чтобы муж любил ее, после бани вытирала свое лицо приготовленным для жениха бельем или сначала надевала рубаху на себя», – пишет Г. С. Маслова (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 42). Подвенечная рубаха невесты, которой придавалось особое значение, изготовлялась только в строго определенные дни; в причитаниях невесты говорится: «тонку-белу …сорочечку по три ноченьки вышивала …в перьву ноченьку христовськую, во другую во иваньиньскую, в третью ноченьку петровськую» (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 41).

У восточных славян до XIX в. сохранилось большое количество обрядов с брачной рубашкой невесты. Обряды с брачной рубашкой (калинкой), как считает Г.С.Маслова, «имели значение не только и даже не столько для брачащейся пары, сколько для всего коллектива, так как он принимал в этих обрядах самое активное участие» (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 43).

Е. Г. Катаров считал, что обряды с «целошной» рубахой связаны с представлениями о заключенной в ней силе, способствующей повышению урожайности хлебов. Здесь имеет смысл вспомнить о том, что постель новобрачных устраивалась на снопах, соломе, на гумне или в амбаре, т. е. там, где обрабатывались и хранились зерновые продукты. Венчальная рубаха, сохранявшаяся всю жизнь, иногда служила и погребальной. В целом костюм молодой первого года замужества, как и ее рубаха, отличался особой нарядностью. По обилию декора с подвенечной рубашкой могли соперничать только рубахи-сенокосницы, в которых выходили на первый покос, и рубахи-подольницы, надеваемые в Егорьев день на первый выгон скота в поле. И на сенокос, и на выгон скота наиболее нарядные рубашки надевали молодухи первого года замужества. Именно они начинали первыми ворошить сено на покосе или отправлялись на реку за водой в день первого выгона, чтобы коровы лучше доились. Рубахи-сенокосницы обязательно надевали без сарафана, с поясом. Основной декор был сосредоточен по их подолу, в широкой орнаментальной вышитой или тканой полосе.

Большую роль играла рубаха также в родильной и крестильной обрядности. Так, новорожденного принимали на венчальную рубаху отца, после обряда крещения младенца заворачивали в венчальную рубашку отца или матери, в зависимости от того, мальчик это или девочка. Во Владимирской губернии в знак того, что молодую мать и ребенка можно навещать, у бани вывешивали рубаху роженицы (Маслова Г. С. Народная одежда… С. 42).

Венчальные, родильные, сенокосные рубахи отличались исключительным обилием декора, что связано с древнейшими, уходящими вглубь тысячелетий представлениями о магической охранительной силе орнамента. Об архаическом русском орнаменте писал в XIX в. известный исследователь русской культуры В.В.Стасов: «В орнаменте русской вышивки лежат драгоценные и покуда еще не тронутые материалы для изучения разных сторон древнерусской национальности» (Стасов В. В. Русский народный орнамент. Вып. I. СПб., 1872. С. IV). И это действительно так. Русская вышивка и браное ткачество уже более столетия привлекают к себе самое пристальное внимание. В работах академика Б.А.Рыбакова, особенно в его исследованиях о язычестве древних славян и Древней Руси, красной нитью проходит мысль о бесконечных глубинах народной памяти, консервирующей и проносящей через века в образах вышивки, ткачества, росписи, резьбы, игрушке древнейшие представления, уходящие своими корнями в глубины времени.

Б.А.Рыбаков считает, что истоки многих орнаментальных мотивов, доживающих в русском крестьянском искусстве вплоть до конца XIX – начала XX вв., надо искать на заре человеческой цивилизации. Отдаленность от государственных центров, относительно мирное существование, обилие лесов и защищенность многих населенных пунктов болотами и бездорожьем – все способствовало сохранению и консервации древних форм быта и хозяйства, бережному отношению к вере отцов и дедов и, как следствие этого, сохранению древнейшей символики, зашифрованной в орнаментах вышивки и ткачества. Особый интерес представляют образцы браного ткачества и вышивки рубежа XIX – XX вв., происходящие из восточных и северо-восточных районов Вологодской и соседних районов Архангельской области. Такие орнаменты украшали лишь сакрально отмеченные вещи: женские рубахи (подолы, оплечья, зарукавья), передники, головные уборы, пояса, полотенца, подзоры для свадебных простыней, скатерти. «Отложение в вышивке очень ранних пластов человеческого религиозного мышления… объясняется ритуальным характером тех предметов, которые покрывались вышитым узором… Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки на свадебные повозки и многое другое. Специальным ритуальным предметом, давно обособившимся от своего бытового двойника, было полотенце с богатой и сложной вышивкой. На полотенце подносили хлеб-соль, полотенца служили вожжами свадебного поезда, на полотенцах несли гроб с покойником и опускали его в могилу. Полотенцами увешивали красный угол, на полотенце – „набожнике“ помещали иконы» (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981. С. 471).

Так пишет о «полотняном фольклоре» Б. А. Рыбаков. Те же древние орнаменты, что помещались на полотенцах, украшали и подолы, оплечья, зарукавья рубах северорусских крестьянок.

Одними из древнейших орнаментальных мотивов народов Евразии являются косой крест, ромб, меандр и свастика, появляющиеся впервые в Восточной Европе на изделиях из костей и бивней мамонта еще в древнем каменном веке (25—23 тыс. до н.э.). Исследователи считают, что именно эти орнаменты отличают население Восточной Европы того далекого от нас времени от всех остальных территорий. Так, ряды косых крестов, впервые появившиеся более двух десятков тысячелетий тому назад на изделиях так называемой «костенковской» культуры (на Дону), остаются одними из ведущих в орнаментах народов, живших в Восточной Европе, и наших непосредственных предков, на протяжении всего последующего времени. Как оберег косой крест помещали на днищах глиняных славянских плошек, им отмечены скульптуры, указывающие путь на вершину священной горы Собутки близ Вроцлава в Силезии, созданные не позднее V в. до н. э.; они помещались на керамике Киевской Руси, и до конца XIX в. северорусские крестьяне именно такими рядами косых крестов украшали торцы лопасок прялок, швейки, льнотрепала. Как единственный орнаментальный мотив ряды косых крестов довольно часто встречаются на тканых проставках северорусских крестьянок. Являясь знаком воспроизводства, продолжения рода, косой крест был более чем естествен на инструментах, связанных с обработкой льна, прядением и ткачеством. Не менее закономерен был он и на женской рубахе, сохраняющей плодоносящую, жизненную силу своей владелицы.

Следующая группа древнейших орнаментальных мотивов на территории Европейской части нашей страны представлена ромбом и меандром, которые впервые появляются на изделиях из бивней мамонта (23 тыс. до н. э.) на Черниговщине. Советский исследователь В. Бибикова предположила, что ромбы и меандры в орнаменте возникли как повтор естественного рисунка кости мамонта. Из этого она сделала вывод, что подобный орнамент для людей каменного века, населивших земли Восточной Европы, был своеобразным магическим символом мамонта, воплощавшего в себе (как основной объект охоты) их представления о достатке, мощи и изобилии.

Широко распространенным в декоре рубах был мотив ромба – символа плодородия, который соединял в себе женский символ – треугольник острием вниз и мужской символ – треугольник острием вверх. Слияние этих треугольников в ромбе обозначало вечное творение жизни и в космосе, и на Земле. С появлением земледелия ромб стал знаком вспаханного и засеянного поля, а дополненный крючками-отростками – изображением древней богини жизни и плодородия Рожаницы (Жарникова С. В. О попытке интерпретации значения некоторых образов русской народной вышивки архаического типа // Сов. этнография. 1983, №1, С. 87—94). Ее мы встречаем в орнаментах подолов женских рубах-сенокосниц, что легко объяснимо. Ведь первый день сенокоса – это тот момент, когда начиналась заготовка корма скоту на всю долгую холодную зиму, от которого, по существу, зависело благосостояние крестьянской семьи в предстоящем году. Орнаментика же рубах, повторяем, была теснейшим образом связана с магией плодородия. Считалось, что, чем богаче украшена рубаха, тем выше репродуктивная сила одетой в нее женщины и ее способность увеличивать плодородие всего окружающего. Можно предположить, что, украшая подол рубахи изображениями ромба с крючками, женщина рассчитывала, прикасаясь подолом к земле и травам, передать им силу плодородия, таящуюся в закодированных орнаментах вышивки. Процесс этот, вероятно, мыслился как обратимый, т. е. и женщина в свою очередь через такие орнаменты при соприкосновении их с землей и травами обретала большую репродуктивную силу.