Текст книги "Моя любимая свекровь"

– Ну… Думаю, она… – Я мысленно перебираю несколько слов вроде «милая», «интересная», «добрая», но, как мне кажется, ни одно из них не подходит, а я не хочу быть неискренней. В конце концов, я здесь не только для того, чтобы произвести впечатление на родителей. Если у нас с Олли все получится, всю оставшуюся жизнь я буду отмечать Рождество с Нетти и Патриком… поэтому важно быть собой. Проблема в том, что еще слишком рано по-настоящему быть собой. Я начинаю понимать, что знакомство с семьей требует навыков политика. Нужно знать, кому и в какой момент оказать поддержку, чтобы получить максимальный результат. Я решаю поступить так, как всегда советовала моя мама, и найти что-нибудь истинное.

– По-моему, она замечательно готовит.

Патрик смеется слишком искренне. Нетти бросает на него яростный взгляд.

– Да ладно тебе, Нетти. – Патрик тычет ее локтем в бок. – Послушай, она могла бы вести себя гораздо хуже. По крайней мере, у нас есть Том, да?

Это слабое утешение. У меня была такая четкая картина того, что я хотела бы видеть в потенциальной свекрови, – и никакому свекру, даже Тому не занять ее место. А вот Патрик, кажется, принял свою холодную тещу без особых тревог, и это несмотря на то, что она явно ему не по нутру.

– Ну, – говорю я через несколько минут, когда Олли все еще не показывается, и у меня возникает чувство, что Нетти хочет побыть наедине с Патриком, – пойду посмотрю, как там десерт.

Через двойные двери я вхожу в огромную комнату, которая ведет в просторную кухню – в центре ее гигантская гранитная стойка для готовки. Олли и Диана стоят у стойки спиной ко мне и, кажется, раскладывают что-то на доске для сыра.

– Какая разница, что я думаю, – говорит Диана.

– Для меня большая, – возражает Олли.

– А не должна быть.

Диана выговаривает слова, как библиотекарь или учитель музыки, четко и правильно, без малейшей неуверенности. Я останавливаюсь в дверях.

– Ты хочешь сказать, что она тебе не нравится?

Диана слишком долго молчит.

– Я говорю, что не важно, что я думаю.

Я отступаю так, чтобы исчезнуть из их поля зрения, прячусь за углом. Такое ощущение, словно меня ударили под дых. Я о стольком тревожилась: что она не та свекровь, о которой я мечтала, что она не оправдает моих ожиданий, – что мне и в голову не пришло, что я ей не понравлюсь.

– Серьезно, мама? Ты не собираешься сказать мне, что ты думаешь о Люси?

– Ох, Олли! – Я воображаю, как она отмахивается, словно от мухи. – Я думаю, она совершенно нормальная.

«Нормальная». Мне нужно время, чтобы это переварить. Я… нормальная.

Я ищу плюсы в этом «нормальная», но не могу найти ни одного. Когда говорят, что ты «нормальная», это все равно как если бы сказали, что твое платье тебя не полнит. Когда про тебя говорят, что ты «нормальная», это как сравнить тебя со вчерашним сэндвичем, которым не отравишься. Когда про тебя говорят, что ты «нормальная», это все равно что… ты невестка, которую ты не хочешь, но которая в конечном итоге могла бы оказаться куда хуже.

– Вот ты где, Люси!

Я резко оборачиваюсь. В дверях, сияя, стоит Том.

– Пойдем, поможешь мне выбрать десертное вино. Я никогда не знаю, какое взять.

– Но… я плохо разбираюсь в вине…

Но Том уже тащит меня в подвал с удивительным количеством вин. Я притворяюсь, что получаю удовольствие от дегустации десертных вин, радуясь, что полутьма скрывает слезы, которые я смаргиваю.

Для меня «нормальная» все равно что мертвая.

3

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

Полицейские у меня на кухне. Коп по имени Саймон сам, не спрашивая меня, нашел кружки, чайные пакетики и молоко и теперь заваривает мне чай. Полицейская, которую, как оказалось, зовут Стелла, стоя рядом с ним, загружает в посудомоечную машину пластиковые тарелки и выбрасывает в мусорную корзину остатки булочек для бургеров и кетчуп.

Олли в коридоре, разговаривает по телефону с Нетти. Я слышу, как он объясняет, что он не уверен… что он рассказал ей все, что знает… «Я же сказал, что не знаю!»… что ей надо просто приехать и самой поговорить с полицией.

Он говорит о Диане, напоминаю я себе. Диана мертва. Перед лицом случившегося тот факт, что мы никогда не ладили, как будто лишается смысла или по меньшей мере стирается, и я ловлю себя на том, что меня охватывает глубокая печаль. Словно смерть вознесла Диану на какой-то новый уровень, придав ей нечто… благородное, что ли, а наши прошлые проблемы сделались тривиальными, даже мелкими. В конце концов, никто не ладит со своей свекровью, ведь так? Никто! Свекровь моей подруги Эмили отказывается верить, что у Поппи непереносимость лактозы («Что за чушь, – возмущается она, – в наши дни не было всех этих непереносимостей!»). Свекровь Джейн не в силах постичь, что можно пользоваться одноразовыми подгузниками, особенно после того, как потрудилась купить для Генри упаковку тканевых. Свекровь Саши непрестанно говорит о наследстве, которое Саша, по-видимому, получит, изо всех сил напоминая ей, какой везучей она должна себя считать. Свекровь Даниэль – кладезь непрошеных советов, а свекровь Кены во все сует свой нос. Сара – единственная, кто обожает свою свекровь, и это потому, что Марг два дня в неделю присматривает за детьми, а еще стирает и гладит на всю семью и забивает морозилку домашними полуфабрикатами. (Марг – своего рода единорог среди свекровей, как мы это называем.)

Дети наконец-то угомонились. К несчастью, они решили объявиться и потребовать нашего внимания сразу после того, как полицейские рассказали нам о Диане, поэтому Саймон и Стелла любезно предложили остаться, пока детей не накормят и не уложат в кровать. (Саймон сделал даже больше: лично подал бургеры и поболтал с детьми, пока они ели!) Ждать подробностей было сущим адом, но тут мы ничего не могли поделать. Когда пришло время ложиться спать, Олли подхватил на руки Эди (ее было легче всего уложить в постель, требовалось всего лишь спеть короткую колыбельную, дать любимого ягненка и соску), и я позволила ему, потому что, в конце концов, его мать только что умерла. Я взяла на себя двух старших, которые, похоже, догадались, что полиция пришла к нам не просто так. Хватаясь за соломинку, я сказала им, что нас пришли расспросить об украденном велосипеде.

– А чей велосипед? – спросил Арчи, пытаясь сбросить одеяло, которым я его накрывала. – Не мой?

– Нет, не твой.

Он снова сел в кровати.

– Харриет?

Я толкнула его обратно.

– Она, наверное, где-то его бросила, а теперь притворяется, что его украли. Она давно новый хочет. Если она получит новый, я тоже хочу.

– Никто никому новый велосипед не покупает.

Он посмотрел на меня недоверчиво, но остался лежать. Я наклонилась поцеловать его в лоб, но – хлоп! – он снова сел.

– Они думают, что я украл велосипед?

– Нет, Арчи.

Он успокоился после того, как мне удалось убедить его, что Харриет ни при каких обстоятельствах не получит новый велосипед.

У Харриет были другие заботы. Когда я подтыкала ее одеяло, она вдруг завозилась и заерзала.

– Зачем полицейским приходить к нам домой из-за велосипеда, который даже не наш?

– Ну… они думали, вдруг мы знаем, где он.

– С чего бы им так думать?

В ее немигающих голубых глазах было что-то всезнающее. Харриет часто удается застигнуть меня врасплох этим взглядом.

– Может быть, – сказала она, прежде чем я успела ответить, – они просто говорят, что пришли по поводу велосипеда, но на самом деле собирают информацию о чем-то другом?

В прошлые выходные, когда ночевала у подружки, Харриет смотрела «Детей шпионов», и я подозревала, что именно кино в ответе за все эти разговоры о сборе информации. Но кто знает? Харриет всегда была проницательной малышкой. Слишком мудрой для своих четырех лет.

– Есть только один способ это выяснить, – говорю я. – Я поговорю с ними, а тебе расскажу завтра. Тебе надо поспать.

Она медленно кивает и забирается под одеяло, но вид у нее при этом совсем не сонный. Если уж на то пошло, она выглядит встревоженной. А это странно, учитывая, что она даже не знает, что ее бабушка умерла.

Я поднимаю глаза, когда из коридора выходит Олли с телефоном в руке. Он плюхается на кухонный стул, и я соскальзываю с барного табурета и сажусь рядом с ним к столу.

– Как Нетти? – спрашиваю я.

Олли кладет локти на стол, подпирает лоб левой рукой.

– Она уже едет сюда.

– Нетти приедет?

– И Патрик.

Я втягиваю воздух, стараясь игнорировать трепыханье паники на дне желудка. Ради бога! Конечно, Патрик и Нетти приедут. В конце концов, мать Нетти только что умерла. Даже хорошо, что жизнь вынуждает нас быть вместе. Я ведь вот уже несколько недель надеялась, что Нетти с нами свяжется, так ведь?

Саймон приносит мне чашку чая на кухонный стол, они со Стеллой выдвигают стулья и садятся. Мы все собираемся, берем себя в руки, готовимся. Любая неформальность в общении, к какой мы прибегли, пока дети были рядом, исчезла, и мы готовы поговорить серьезно.

– И?.. – подстегивает Олли.

– Я сразу перейду к делу, – говорит Саймон. – У нас пока нет всей информации, причину смерти все еще расследуют. Нам известно только, что сегодня после пяти вечера соседка вызвала полицию и сообщила, что видела через окно неподвижное тело вашей матери. К тому времени, как полиция вошла в дом, она была мертва уже несколько часов.

– Да, но что послужило причиной? – Олли не может скрыть разочарования в голосе. Я протягиваю руку и накрываю его ладонь своей.

– Мы будем знать наверняка, только когда получим результаты вскрытия, – говорит Саймон. – Но были найдены вспомогательные средства, а также письмо, которое указывает на то, что ваша мать, возможно, покончила с собой.

В наступившей тишине я ловлю себя на том, что подмечаю каждую мелочь: слабый шорох дождя за стеклом и блеск пота на висках полицейского, муху, застрявшую между занавеской и окном, и бешеную пульсацию крови у меня в голове.

– Я понимаю, для вас это, наверное, шок, – говорит Стелла.

– Да, – отвечаю я.

Я сосредотачиваюсь на Олли, который странно спокоен. Я обнимаю его, вожу ладонью по спине быстрыми ритмичными кругами, как я делаю с детьми, когда они падают и ушибаются. И все равно он застыл, словно вообще не способен пошевелиться.

– Вы уверены? – наконец спрашивает он. – Что она…

– В письме совершенно ясно говорится, что она решила сделать. И… вспомогательные средства, вероятно, были куплены заранее, что указывает на то, что это не было спонтанным поступком.

Олли внезапно встает и целеустремленно делает несколько шагов в одну сторону, потом в другую. Затем внезапно останавливается как вкопанный.

– Какие вспомогательные средства вы нашли?

– К сожалению, в настоящее время мы не вправе разглашать эту информацию. Пока коронер не вынесет постановление о том, что это самоубийство, мы должны рассматривать это как потенциальное убийство…

– Потенциальное?.. – Олли открывает рот, но, похоже, не может закончить фразу.

– Просто мы не можем этого исключить, пока не получим соответствующих распоряжений. Я понимаю, что такое непросто услышать.

Саймон держится компетентно и профессионально, но мне трудно воспринимать его всерьез. Он так молод. Что вообще он способен понять о жизни и смерти, с таким-то молодым, без морщин лицом?

– Вы не можете назвать причину, по которой ваша мать могла бы лишить себя жизни? – спрашивает Стелла. Она смотрит на Олли, но время от времени бросает взгляд на меня, как будто украдкой. – Может, у нее была депрессия? Может, она страдала от психической или физической болезни?

– У нее рак груди, – говорит Олли. – Но рак был в начальной стадии. Она бы не покончила с собой. Я в это не верю.

Олли роняет голову на руки. Но мгновение спустя, когда в окно бьет свет фар, он снова поднимает голову. К дому подъезжает машина Патрика.

– Они здесь, – без нужды говорю я.

– Откройте, – просит Стелла.

Мы с Олли идем к двери. Патрик выбирается с сиденья водителя, над крышей машины возвышаются его голова и плечи. Он обходит машину, чтобы открыть Нетти дверцу, но она не спешит выходить. Когда она наконец появляется, это шок. Ее лицо осунулось, глаза ввалились. Я всего несколько недель с ней не виделась, но за это время она, должно быть, похудела килограммов на двенадцать.

– Нетти, – произношу я, когда она поднимается по ступенькам. – Я… мне… так жаль.

– Спасибо.

Она не поднимает глаз, поэтому, когда Олли обнимает ее, это застает ее врасплох. Возможно, из-за неожиданности она ему позволяет. Патрик держится в нескольких шагах позади, здоровается со мной коротким кивком.

Я поворачиваюсь и иду назад в дом.

Внутри Саймон и Стелла негромко переговариваются, собирая кружки. Я проскальзываю в ванную. Игрушки для купания разбросаны по всему полу, а детские зубные щетки выстроились в ряд на туалетном столике, все еще перепачканные зубной пастой, потому что мы забыли их помыть. Я смываю пасту и ставлю щетки назад в пластиковый стаканчик, где им место. Затем я открываю шкафчик под раковиной и вытаскиваю старое желтое полотенце, такое застиранное, что я держу его только для тех случаев, когда требуется старое полотенце – вытереть пол, почистить ботинки или собрать рвоту. Олли, конечно, не понимает смысла старых полотенец и всегда умудряется вывесить именно его на всеобщее обозрение, когда у нас гости. Но все это, конечно, несущественно, потому что Диана мертва.

– Люси? – зовет из соседней комнаты Олли. – Люси? Где ты?

– Минутку, – кричу я и прижимаю к лицу желтое полотенце, чтобы никто не услышал, как я плачу.

4

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

– Ах вот как, ты вчера познакомилась с его новой девушкой, – говорит Джен. – Как все прошло?

Кэти, Лиз, Джен и я сидим на террасе «Бэтс», за спиной у нас расстилается сине-зеленая вода. Мы заказали морепродукты, большое блюдо нарезанной тонюсенькими ломтиками картошки фри и бутылку шампанского «Буланже» – все это чрезвычайно приятно и ужасно претенциозно. За правым плечом Джен парит чайка, с интересом присматриваясь к картошке.

Я поднимаю руку, чтобы заслонить глаза от солнца, и замечаю, что приятельницы пристально смотрят на меня.

– Да, давай, Диана, рассказывай, – просит Кэти.

Подруги подаются вперед, и я чувствую толику неловкости, что очутилась в центре внимания. В то же время меня охватывает возмущение. Одна из причин, почему я выбрала именно этих женщин – жен друзей Тома, – заключается в том, что они обычно слишком поглощены собственными делами, чтобы проявлять интерес к моим, а если на свете и есть что-то, что я от всей души ненавижу, так это когда другие суют нос в мои дела.

– Да, я познакомилась с Люси, – неопределенно отвечаю я. – Все было нормально.

Я делаю глоток. Сегодня первая среда месяца, время нашей обычной встречи в «Брайтон Бэтс». Когда-то такие встречи были ради собраний книжного клуба, и такая идея мне ужасно нравилась. Первой книгой, которую я предложила, была биография Клементины Черчилль, и я пришла в «Бэтс» с целым списком заранее подготовленных тем для обсуждения, но обнаружила, что никто не читал эту чертову книгу. В конце встречи никто не предложил другую, и с тех пор Джен стала называть нас «клубом напитков».

– Нормально? – Джен даже присвистывает. – О боже!

– Что значит «о боже»? – переспрашиваю я. – И что плохого в «нормально»?

– Слабая похвала хуже, чем вообще никакая, – бормочет Лиз.

– Ничего хорошего со слова «нормально» еще не начиналось, – соглашается Кэти.

Я не понимаю. С моей точки зрения, «нормально» – вполне подходящее одобрение для новой подружки сына. Что еще я могу сказать? «Полюбила» или «любовь», очевидно, слишком сильные выражения, и даже «понравилась» было бы преувеличением после одного проведенного вместе вечера – боже упаси меня быть одной из докучливых клуш, которые лебезят перед очередной девушкой сына, навязываясь в лучшие подруги, умоляя пойти вместе по магазинам или в спа-салон. С моей точки зрения, если Люси любит моего сына, а мой сын любит ее, то все нормально. Абсолютно нормально.

– Да ладно, тут ведь речь о Диане, – говорит Кэти, поднимая бутылку шампанского из ведерка со льдом. Обнаружив, что она пуста, она подает знак официанту принести еще одну. – На самом деле «нормально» – это очень высокая похвала.

Все хихикают, что меня озадачивает. Что такого плохого в «нормально»? Вот в чем проблема с новыми подругами. «Новые» тут, правда, натяжка, так как я дружу с Джен, Кэти и Лиз тридцать лет, но ничто не сравнится с подругами, которых знаешь всю жизнь, таких, которым ничего не приходится объяснять. Синтия поняла бы, что я имею в виду этим «нормально». Я до сих пор скучаю по Синтии.

– Ты веселую жизнь ей устроила? – спрашивает Кэти. – Спросила, каковы ее планы на твоего дорогого сыночка?

Почему, скажите на милость, всем так важно знать мое мнение? Считается ведь только то, что о ней думает Олли? В конце концов, какая разница, что о ней думаю я. По-моему, некоторые родители (включая Морин и Уолтера, моих собственных) слишком уж заставляют считаться со своим мнением. Я выросла католичкой, с матерью, которая пристально следила за всем, чем заняты соседи, а уж ее дети – особенно. Я давным-давно пообещала себе, что не буду такой. И в самом деле, я не буду.

– Ты была приятно удивлена? – спрашивает Джен. – Или пришла в ужас?

– Ни то и ни другое, – отвечаю я, потому что Люси оказалась именно такой, какой я ее себе представляла: хорошенькая неврастеничка, отчаянно пытающаяся произвести впечатление. До мозга костей во вкусе Олли. От рождения умненькая, привлекательная и чуточку эксцентричная, и всю жизнь ее обожали – сначала родители, потом мальчики. Она была бы любимицей учителей, старостой школы, лучшей чирлидершей. Таким девушкам, как она, все дается легко. И хотя мне хотелось бы за нее радоваться, я повидала слишком много девушек, к которым жизнь была не так добра, а потому все это немного меня раздражало.

– Недостаточно хороша для твоего сына, да? – со знанием дела спрашивает Джен.

– Таких вообще не бывает, – соглашается Лиз, что странно, поскольку у нее нет сына.

– Ну не знаю, – тянет Кэти. – Я готова приплатить той, которая займется моим Фредди. Я просто в ужасе, что однажды он захочет переехать ко мне жить, лишь бы бросить работу, сидеть на заднице и смотреть реалити-шоу весь день, называя себя «ухаживающим лицом». Я бы все на свете отдала за невестку. За кого-нибудь, кто выдергивал бы волоски у меня на подбородке и красил мне губы помадой, когда я стану старой и седой. От сыновей в таких вещах никакого толку.

Я жую картошку и надеюсь, что они с головой прогрузятся в обсуждение между собой. Все сводится к тому, что, когда в семье появляется новый член, всегда требуется толика корректировки и подлаживания. У разных людей разные ценности, разные семейные истории, разные мнения. Все может сложиться чудесно, а может, разумеется, и не сложиться. Патрик с нами уже несколько лет, и хотя я была от него далеко не в восторге, мы приспособились. Не сомневаюсь, что с Люси, если она никуда не денется, произойдет то же самое. Тем не менее вполне естественно – немного внутренне поднапрячься. Грядут перемены, конечно, и какое-то время мы будем ходить на цыпочках.

– Думаешь, она охотница за деньгами? – Джен кладет руку мне на локоть, от чего ее вопрос кажется чуть более зловещим и волнующим.

– Нет.

Приятельницы не могут скрыть разочарования.

– Значит, не повторение Патрика?

Я не отвечаю. У меня собственное мнение о мелкой бухгалтерской фирме Патрика, которой он руководит с энтузиазмом человека, ожидающего, что рано или поздно на него свалится значительное наследство и решит все его проблемы. Это не мое дело, и уж точно не дело Джен. А кроме того, независимо от его трудовой этики, Патрик – член семьи, и Нетти его любит. А потому я должна проявить к нему толику лояльности.

– Ну единственно важное – что Олли с ней счастлив, – говорит Кэти после долгой паузы, и все хмыкают в знак согласия. Все, кроме меня.

По-моему, все чересчур уж заинтересованы в том, счастливы ли их дети. Спросите любого, чего он хочет для своих детей, и он ответит – счастья. Чтобы они были счастливыми! Не сознательными членами общества. Не скромными, мудрыми и терпимыми. Не сильными перед лицом невзгод и не благодарными перед лицом несчастий. А вот я всегда хотела, чтобы моим детям выпало испытать трудности. Настоящие, честные трудности. Чтобы они столкнулись с достаточно серьезными проблемами и стали чуткими и мудрыми. Возьмем беременных беженок, с которыми я имею дело каждый день. Они прошли через невообразимые испытания, но упорно работают, вносят свой вклад в общество и благодарны.

Чего еще можно хотеть для своих детей?

Помолвка состоялась быстрее, чем я ожидала, всего через год. Как-то вечером Олли объявил об этом за ужином с той же гордой улыбкой, с какой в два года приносил из сада дохлую птицу. Том, конечно же, едва не воспламенился от этой новости, в какой-то момент даже разразился настоящими слезами. Ради всего святого! Это было пять месяцев назад. До того как начались настоящие хлопоты по планированию свадьбы.

– Мама с папой готовы?

Мы с Питером, отцом Люси, сидим бок о бок на мягких стульях эпохи Людовика XV, которые развернуты лицом к бархатному занавесу. Время от времени Люси выходит из-за занавеса и поднимается на небольшой подиум, а вокруг нее суетится продавщица по имени Ронда. Откровенно говоря, происходящее мучительно по многим причинам, и не в последнюю очередь потому, что Ронда продолжает называть нас мамой и папой, несмотря на то что я дважды указала, что я Люси не мать, а ей, Ронде, и подавно.

– Готовы, – хором отвечаем мы.

Я думаю о том, что сказала бы моя мать, если бы я пригласила ее в такое место. («Что за вздор! Я сама сошью тебе свадебное платье, а Ида и Норма из церкви мне помогут. Ида сделала поразительные розеточки на свадебное платье своей племянницы Мэри, видела бы ты их! Конечно, платье пришлось распустить, потому что к великому дню бедняжка раздалась в талии. Сколько по этому поводу было разговоров, знаешь ли…»)

Признаюсь, я была удивлена, когда Люси пригласила меня на сегодняшний просмотр. (По-видимому, дочка подружки невесты сломала руку, упав утром со шведской стенки, и в настоящее время будущая подружка невесты сидит в детской больнице, ожидая операции, а Люси хочется услышать женское мнение.) На самом деле, группка получилась довольно небычная, учитывая присутствие отца Люси, но Люси настояла. «С тех пор как мне исполнилось тринадцать, он был мне не только отцом, но и матерью. Думаю, он более чем заслужил право присутствовать».

«Что ж, справедливо», – подумала я, хотя и не осмелилась высказать свое мнение. Главные в таких делах матери, а свекровям – то есть матерям лишь «на замену», постольку-поскольку – лучше бы заткнуться и сидеть тихо.

Как ни странно, Люси была очень застенчива, когда приглашала меня прийти. «Уверена, ты очень занята, но на случай, если ты свободна, я была бы рада, если бы ты смогла».

Так уж судьба распорядилась, что дел у меня не было, а я никогда не умела придумывать ложные оправдания. Нетти, по-видимому, тоже была приглашена, но, к ее огорчению, на это время ей было назначено к врачу, чтобы получить подтверждение или опровержение диагноза.

– Вот она! – восклицает Ронда, распахивая бархатный занавес, и, схватив Люси за локоть, буквально выволакивает ее на подиум в платье, которое выглядит точно так же, как и предыдущее: с открытыми плечами и пышной юбкой в пол, как у Барби, втиснутой в торт на детском дне рождения. Она заставляет Люси нелепо покрутиться, взмахивая юбкой.

– Вам нравится? – застенчиво спрашивает Люси.

У Питера предсказуемо на глаза наворачиваются слезы. Он поднимается на ноги – типичный бывший профессор, начиная от твидового пиджака и заканчивая мягкой белой бородой и кожаными ботинками на шнуровке. Он достает из кармана носовой платок и прижимает его к глазам.

– Думаю, это можно расценить как одобрение! – восторженно заявляет Ронда. – А вы что думаете, мамочка?

Все смотрят на меня.

А мне в голову приходит только, что все это чудовищное расточительство. Платье, розовый бархатный занавес, стулья в стиле Людовика XV. Но что я должна сказать?

– Разве она не прекрасна? – подстегивает Ронда.

Люси, конечно, хорошенькая, но я понемногу осознала, что самое интересное в ней – это ее необычный стиль: несочетаемые принты, всполохи цвета, пайетки и блестки. Сегодня она пришла в свадебный магазин в огромной соломенной шляпе с широкими полями и в сабо. Сабо! Если хотите знать мое мнение, это немного чересчур, но нельзя отрицать, что девушка о себе заявила. Однако в этом платье она выглядит совершенно безликой. Классическая, типичная невеста.

– Ну, я думаю, это…

– А ты как думаешь, Люси? – говорит, выныривая из-за носового платка, Питер. – Тебе нравится?

На лице Люси появляется осторожная улыбка.

– Да.

После таких слов Ронда уходит в заднюю комнату и возвращается с вуалью, которую пристраивает Люси на голову, закрепляя букетом из пластмассовых розочек. Это так явно отдает стратегией продаж, что я невольно буравлю ее взглядом. Нет, в навязывании товара нет ничего дурного, и надо как-то зарабатывать на жизнь. Но все происходящее почему-то кажется неприличным, отдает принуждением.

Питер откашливается.

– Итак, Ронда. Каков будет урон?

Ронда идет к своему компьютеру и необоснованно долго стучит по клавишам. По-видимому, в свадебных магазинах выставить цену невероятно сложно. Я отворачиваюсь и делаю вид, что разглядываю атласные свадебные туфли. И платье, и свадьбу оплачивает Питер, который отклонил все наши предложения внести половину. Том, который, как и следовало ожидать, пришел в ужас, практически умолял его передумать, пока я не убедила его: Питер может счесть это оскорбительным. Кроме того, к большому моему облегчению Люси и Олли планируют очень скромную свадьбу, поэтому я уверена, что Питер ее потянет. То есть так я думаю, пока Ронда не произносит шепотом сумму, на которую можно купить новый автомобиль на целую семью.

С лица Питера сходят все краски.

– О боже, – говорит Люси. – Правда?

Ронда серьезно кивает:

– Это же настоящие стразы Сваровски. И это бальное платье, так что на него пошло много ткани.

– Я примерю что-нибудь другое, – тут же говорит Люси. – Что-нибудь попроще или витринный образец.

Схватив свадебный журнал, я делаю вид, будто сосредоточенно его читаю. Вот почему свекровей на подобные мероприятия не приглашают! Питер почувствует себя невероятно неловко от того, что я стала свидетельницей этой сцены, у него появится ощущение, что его загоняют в угол. Будь здесь Том, он уже вскочил бы на ноги, протягивал золотую кредитку, практически совал бы ее в руке Ронде. В моем стиле было бы сказать Люси, что есть, наверное, очень неплохое платье, которое стоит меньше первого взноса на дом.

Я думаю об Амине, которую навещала сегодня утром в ее квартирке. Она приехала из Судана три месяца назад, беременная близнецами, с еще тремя детьми, все младше пяти лет. Я привезла ей подержанную коляску для близняшек, а она разрыдалась и попросила Аллаха благословить меня и мою семью. Она сказала, что будет возить в ней двух своих младших до супермаркета, потому что обычно ее детям двух и трех лет приходится идти самим, а их маленькие ножки ужасно устают. По ее словам, иногда им требуется целый час, чтобы пройти километр.

– Это то, которое ты действительно хочешь? – спрашивает Питер.

– Папа… ты уверен? Это большие деньги.

– У меня только одна дочь, – говорит он. – И невестой она будет только один раз.

– Вам и вуаль тоже понадобится? – вставляет Ронда, эдакий стервятник. – Я спрашиваю просто потому, что это последняя, какая у нас есть в наличии. И я могу сделать вам скидку в десять процентов.

Она начинает снова стучать по клавишам. Через пару секунд она объявляет цену, от которой у меня на глаза наворачиваются слезы.

– Нет, мне не нужна вуаль, – качает головой Люси.

– Но ведь она очень даже завершает образ, правда, мамочка? – подстегивает Ронда, втягивая меня в свои отвратительные махинации. – И это небольшая цена за то, чтобы устроить вашей дочери идеальную свадьбу, верно я говорю?

На мой взгляд, Ронда сейчас поднялась на новый уровень зла. Заставляет несчастного отца покупать вуаль, которую он не может себе позволить. Подстегивает меня стать на ее сторону против несчастного. Намекает, мол, если он не купит кусок нелепо дорогого кружева, значит, он не любит свою дочь и не хочет, чтобы у нее была идеальная свадьба. Если бы это зависело от меня, женщину вывели бы на улицу и выпороли кнутом.

– Честно говоря, сомневаюсь, чтобы кто-то, помимо членов королевской семьи, посчитал бы такую сумму небольшой, – говорю я ей. – Это грабеж среди бела дня, и вам следовало бы постыдиться. Я не знаю, как вам спится по ночам.

Питер и Люси оборачиваются и смотрят на меня, а Ронда краснеет и делает угрюмое лицо подростка, который чувствует, что весь мир ополчился против нее и что ни в чем – вообще ни в чем – ее вины нет.

– И еще кое-что, – говорю я, раз уж привлекла к себе всеобщее внимание. – Как я уже несколько раз повторяла, я не мать Люси. – Я складываю руки на коленях. – Я ее свекровь.