Текст книги "Моя любимая свекровь"

7

ЛЮСИ

НАСТОЯЩЕЕ…

На следующий день я сосредотачиваюсь на детях. Несмотря на то что вчера вечером появилась полиция, дети поглощены собой и, похоже, не подозревают, что случилось нечто дурное, хотя Эди разрешили слопать семь пакетиков мармеладок (обычно можно не больше двух в день), а Арчи и Харриет не повезли на карате и гимнастику, не отлучили силой от мобильных устройств в субботу в полдень. Но теперь мы должны им сообщить. Мы не можем сказать им, как Диана умерла, но, по крайней мере, мы можем сообщить, что она мертва. Мы можем сказать, что пока не знаем почему, что этим занимаются врачи. Это их удовлетворит. Честно говоря, они, вероятно, довольствовались бы объяснением «она была очень старой».

Я смотрю на Олли. Вчера он не хотел признавать, что это правда, а сегодня, кажется, перешел к следующей стадии горя, какой бы она ни была. За все утро он не проронил ни слова, если не считать странных эмоциональных всплесков. Как, например, когда несколько минут назад, когда Харриет – посреди спонтанного пируэта – поскользнулась на подушке и полетела буквально кувырком. Она упала на пол навзничь, лицом к потолку и тут же подняла вой. Олли смотрел на нее секунду или две, потом непонятно почему расхохотался. К тому времени как я подбежала к Харриет, он буквально сгибался пополам от смеха.

Горе.

Я ловлю взгляд сидящего на диване Олли и произношу одними губами: «Давай скажем им сейчас». Я почти уверена, что он продолжит смотреть в пространство, но он кивает, берет пульт и выключает телевизор.

– Эй! – кричит Арчи.

Харриет и Эди буравят нас взглядами. Я сажусь на подлокотник дивана, и дети снова переводят взгляд на телевизор – им комфортнее с экраном, чем с живыми человеческими лицами.

– Дети, мы должны вам кое-что сказать.

– Что? – стонет Арчи, бросая джойстик от приставки.

– У нас печальные новости.

Арчи и Харриет резко оборачиваются. «Печальные новости». Теперь мы привлекли их внимание. Они достаточно смотрели детских фильмов (это только мне так везло или во всех детских фильмах, черт бы их побрал, родители умирают?), чтобы знать, что такое печальные новости.

Когда умер Том, дети были безутешны. Арчи снова начал мочиться в постель, а у Харриет случались приступы паники, если Олли хоть немного опаздывал с работы. («Он умер?» – спрашивала она, вытаращив на меня маленькие глазки, которые вдруг казались размером с блюдца.) Эди, конечно, тогда ничего не поняла, но на этот раз все по-другому. Она обожает Дидо (дурацкое имя, но Диана настаивала, чтобы ее так называли). Все они любят Дидо. Любили Дидо.

Я делаю глубокий вдох.

– Дидо вчера умерла.

Харриет реагирует первой, испуганно охает. Ее руки взмывают, образуют шатер вокруг рта, и она громко вдыхает и выдыхает. В этом есть что-то фальшивое, словно она воспроизводит то, что видела по телевизору.

Арчи еще не отреагировал, поэтому я сосредотачиваюсь на нем.

– Ты меня слышал, приятель?

Арчи кивает. Выражение лица у него мрачное, но более сосредоточенное, чем если бы, скажем, я сказала ему, что ему нельзя мороженое на десерт.

– Дидо умерла, – повторяет он, понурившись.

Отняв руки от лица, Харриет разражается смехом.

– Дидо дала дуба! – распевает она. – Дидо дала дуба.

Она валится на пустой диван и хохочет так, что ей приходится схватиться за живот.

– Нет тут рифмы, дурочка, – говорит Арчи.

– А вот и есть.

– Нету.

– А вот и есть!!!

– Дети, – вмешиваюсь я, – вы понимаете, о чем я говорю? Помните, как умер Большой Па? Он тогда улетел на небеса, и мы его больше не видели. Ну… теперь умерла Дидо.

Харриет снова смеется.

– Ну прости! Просто смешно звучит.

Арчи издает смешок. Эди, конечно, присоединяется, хотя понятия не имеет, что происходит.

– Разве вам не грустно, что Дидо умерла? – спрашивает Олли с чуть заметной гнусавостью.

Я поворачиваюсь к нему, внезапно испугавшись, вдруг он сейчас заплачет. Ничего дурного в этом нет, но момент не самый удачный. Дети тоже замечают интонацию, и один за другим перестают смеяться.

– Да, – говорит Арчи, но в его голосе нет грусти.

Похоже, он знает, что именно так полагается говорить. Арчи как раз такой исполнительный. Эди смотрит на свои ноги, разглядывая то место, где из дырки в носке выглядывает большой палец. Харриет закатывает глаза и изучает ногти, покрытые облупившимся леденцово-розовым с блестками лаком для ногтей.

– А мне не грустно, – бормочет она.

Я хмурюсь.

– Почему тебе не грустно, Харриет?

Она пожимает плечами:

– Дидо была с тобой подлой. Мне не нравятся люди, которые плохо обращаются с моей мамой.

Мы с Олли переглядываемся.

– Теперь, когда ее нет с нами, будет гораздо лучше, правда, мама? – продолжает Харриет.

Вскочив с дивана, она взмахивает руками, вероятно собираясь совершить еще одно па. Но оступается и на сей раз приземляется носом в пол. И воет от боли. Эди визжит. А Арчи – с задержкой реакции – внезапно разражается слезами.

8

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Остановившись на светофоре, я смотрю на огромного плюшевого мишку на пассажирском сиденье. Вполне очевидно, что купил эту нелепую игрушку Том и, как будто этого недостаточно, настоял, чтобы я отвезла ее в больницу и отдала Люси.

– Зачем, скажи на милость? – спросила я по телефону. – Маловероятно, что Арчи будет с ним играть в ближайшие несколько дней!

– Это наш первый внук, – ответил муж. – Кроме того, Люси будет приятно.

Возможно, он был прав. То, как идеально он понимал психологию нашей невестки, производило почти такое же впечатление, как мое непонимание. Люси родила Арчи рано утром, после недолгих, несложных родов. Том хотел поехать в больницу, как только мы услышали новости, но мне удалось убедить его пойти на работу на пару часов, чтобы дать им немного времени побыть наедине с ребенком. Но теперь даже мне не терпится туда попасть. Том поедет прямо с работы, и я встречусь с ним уже в больнице.

На светофоре загорается зеленый, и одновременно у меня звонит телефон. Я тычу на кнопку на руле, и наконец соединение установлено. (Обычно, отправляясь по делам, я беру свой маленький «Форд Фиеста», но сейчас он на техобслуживании, поэтому пришлось взять «Рэндж Ровер», а чтобы управиться с этой махиной, нужна степень по механике.)

– Алло?

Салон машины заполняет звук прерывистого дыхания.

– Миссис Диана?

Я сразу узнаю голос.

– Гезала?

Двадцатидвухлетняя беременная Гезала находится в Австралии вот уже пять месяцев с тех пор, как ей удалось выбраться из Афганистана. За последние недели я несколько раз ее навещала, чтобы привезти коляску, колыбельку и одежду для новорожденных, и каждый раз Гезала ставила чайник, и мы устраивались по старинке поболтать. Гезала плохо говорит по-английски, и разговоры часто сводятся к перечислению того, что она ела на завтрак, какой будет погода на этой неделе, что она смотрела по телевизору… и тем не менее я всегда наслаждаюсь их простотой.

– Миссис Диана? – Снова тяжелые вздохи и пыхтение. – Маленький.

Съехав на обочину, я мысленно прикидываю даты. На несколько недель раньше срока, не опасно рано, но рано. И у Гезалы в Австралии нет ни семьи, ни друзей. Хотя ее муж Хакем в стране, но какой от него прок как от партнера при родах, пока неизвестно.

– Тебе нужно в больницу, Гезала. Помнишь, я дала тебе ваучер на такси? Вызови такси и заплати водителю ваучером. Гезала? Ты помнишь про ваучер?

Я слышу, что на том конце снова схватки, и пережидаю. Меня беспокоит, что она не в силах говорить, и я думаю, не вызвать ли «Скорую».

– Гезала, – повторяю я, когда пыхтенье замирает. – У тебя есть ваучер на такси?

– Я… Я не знаю.

Похоже, она на пределе. Не думая о том, что делаю, я разворачиваюсь и направляюсь к ее дому, но до него добрых двадцать минут езды.

– Где Хакем, Гезала?

– На улице.

Я подавляю желание закричать: «Что он делает на улице?» – и только спрашиваю:

– Насколько сильная боль? От одного до десяти.

– Боль… четыре.

Но у меня такое чувство, что четыре у Гезалы – это одиннадцать для большинства женщин. Ее следующий вдох переходит в сдавленное дыхание очередной схватки.

– Гезала, я сейчас вызову «Скорую помощь».

– Нет, – говорит она. – А вы мочь… вы приехать, миссис Диана?

– Я как раз еду к твоему дому. Гезала…

Но телефон отключается. И когда я звоню снова, слышатся только гудки.

На дорогу до ее дома уходит двадцать пять минут, а когда я добираюсь туда, Хакем стоит во дворе и курит сигарету. Он, наверное, полжизни проводит в их маленьком заросшем дворике, куря сигареты. Я выскакиваю из машины и бегу к дому.

– Хакем? Где Гезала?

Он мотает головой в сторону дома:

– Внутри.

– Внутри? Почему ты не с ней?

Он смотрит на меня так, будто я предложила ему заказать отпуск на Багамах. У меня возникает ощущение, что он намеренно делает вид, будто не понимает, что к чему.

– Ты вызвал «Скорую помощь»?

Он отворачивается, затягивается сигаретой.

– Вы, возможно, считаете себя нашей спасительницей, но вы ничего не знаете. Вы не такая, как мы. Не такая, как Гезала.

– Хакем. Вы. «Скорую». Вызвали? – раздельно спрашиваю я сквозь стиснутые зубы.

Он делает шаг ко мне. Белки глаз у него желтые, с красными прожилками.

– Нет. Я. Не. Вызвал!!!

Хакем коренастый и на добрых тридцать лет моложе меня, но в росте я не уступаю ему ни дюйма. Расправив плечи, я встаю прямо перед ним.

– Не пытайтесь запугать меня, молодой человек. Обещаю вам, вам же не поздоровится.

Конечно, это неправда. Это мне не поздоровится, сильно не поздоровится, но если я чему и научилась в жизни, так это тому, что войны выигрывают умом, а не мускулами. А поскольку я твердо решила, что Гезала произведет на свет здорового ребенка, то будь я проклята, если этого не добьюсь.

Я все еще стою нос к носу с Хакемом, когда он поднимает руки в знак поражения.

– Вызови «Скорую», – говорю я, когда между нами захлопывается дверь из сетки.

– Сейчас же!

Гезалу я нахожу на кафельном кухонном полу, под спиной – подушки. Я оскальзываюсь на луже и едва не падаю, охаю, увидев, что уже показалась голова ребенка. Когда Гезалу охватывает дрожь, до меня доходит, что нет времени на «Скорую», и я падаю на колени. Она издает громкий стон, и я едва успеваю схватить кухонное полотенце, как Гезала выталкивает мне на руки своего мальчика, розового, окровавленного и извивающегося. Я заворачиваю его в полотенце и энергично растираю, пока он не издает пронзительный, восхитительный крик.

Крик переносит меня в другое время. Односпальная кровать, лунный свет струится в окно без занавесок. Следом хлопком возникает ощущение, будто что-то лопнуло. Мое дыхание облачком клубится в комнате.

Хакем ошибается, я ничем не отличаюсь от Гезалы. Мы совершенно одинаковые.

9

ЛЮСИ

ПРОШЛОЕ…

– Куда она запропастилась?

Том перекладывает новорожденного Арчи на другое колено и смотрит на часы. Диана еще час назад должна приехать в больницу, и Том говорил, что у нее для меня сюрприз (но выдержал не больше тридцати секунд и разболтал, что это гигантский плюшевый мишка). Теперь он буквально ерзает на месте, так ему не терпится подарить игрушку внуку, которому всего шесть часов от роду. Благослови его Бог.

С тех самых пор, как я сообщила о своей беременности, Том стал для меня образом преданного дедушки: падал на колени каждый раз, когда я приезжала их навестить, чтобы «поговорить» с моим животом, или протягивал руку, чтобы почувствовать, как ребенок пинается. Диана отчитывала его, мол, «оставь девочку в покое, дай ей продохнуть», но я не возражала. На самом деле мне больше нравился тактильный подход Тома, чем манера Дианы, которая предпочитала практически не упоминать о ребенке. Конечно, я приготовилась к тому, что моя беременность вряд ли станет связующим звеном между мной и Дианой, и все равно была разочарована, обнаружив, что она не привнесла ни малейшего тепла в наши отношения.

Когда на моем телефоне звонит будильник, сигнализируя о том, что прошло три часа с момента последнего кормления Арчи, я поправляю подушку на коленях и жестом подзываю Тома. Он послушно приносит мне Арчи с такой осторожностью, точно ребенок стеклянный, потом снова пятится, театрально отводя глаза, пока я вожусь с лифчиком.

– Где же она может быть? – бормочет Том, снова глядя на телефон.

– Пробки? – подсказывает Олли.

Растянувшись рядом со мной на больничной койке, он смотрит футбол по телевизору, но каждую минуту или около того бросает взгляд на Арчи, словно проверяя, не исчез ли он.

– Я ей дважды написал, – откликается Том. – Надеюсь, она не попала в аварию.

Я подношу Арчи к груди и пытаюсь заставить его взять в рот сосок, но малыш все еще крепко спит. Я легонько дую ему в лицо, как показывала медсестра, но без толку.

– Может, позвонишь ей? – говорю я. – Хотя бы ради собственного спокойствия.

Дело в том, что мне тоже не терпится увидеть Диану. У меня тянущие боли после родов, на глаза странно наворачиваются слезы, и в палате слишком уж много тестостерона. Перед приездом Тома меня навестил папа, и, хотя мне нравится, что вокруг столько мужчин, я тоскую по материнской фигуре, по кому-то, на кого можно опереться.

А еще в глубине души я с болью осознаю, что это наш последний шанс, наш с Дианой. Если она не станет теплее относиться ко мне после того, как я родила ее первого внука… Какая еще надежда у нас осталась?

– Да, – соглашается Том. – Да, ладно. Сейчас позвоню.

Том уже тянется к телефону, как вдруг в дверях появляется она сама. Мы все смотрим на нее, потом всматриваемся внимательней. Она выглядит взволнованной… Нет, она выглядит как жертва катастрофы. Колени ее льняных штанов мокрые и грязные, а льняная рубашка измята. Я никогда не видела Диану такой растрепанной.

– Ди! – восклицает, вставая, Том. – С тобой все в порядке?

– Я в порядке. Простите за опоздание, у меня был… Ну не важно, теперь я здесь. О! – Она останавливается в нескольких шагах от кровати и резко вдыхает. – Вот и он!

Арчи не выказывает никаких признаков пробуждения или желания есть, поэтому я поворачиваю его лицом к бабушке. Я улыбаюсь.

– Вот и он.

Несколько мгновений Диана стоит как вкопанная. Может, воображение играет со мной злую шутку, но мне кажется, что глаза у нее чуть затуманиваются. От этого и мне хочется заплакать.

– Хочешь его подержать? – спрашиваю я.

Диана несколько секунд молчит, потом все так же молча кивает. Потом моет руки – аккуратно и тщательно – и подходит к моей кровати. Я протягиваю ей Арчи, и она мягко забирает его у меня, пристраивает крошечную головку на сгибе локтя.

– Ну приятно познакомиться, молодой человек, – тихо говорит она. – Очень приятно.

Поднявшись со стула, Том встает рядом с Дианой, глядя на Арчи.

Царит полная тишина, которую нарушает только блаженный звук дыхания Арчи. На несколько мгновений я чувствую себя комфортно, всеми любимой.

– Где плюшевый мишка? – спрашивает у Дианы Том.

– О… – Диана поднимает глаза, внезапно ей снова не по себе. – На самом деле моя… подопечная… она… так уж вышло… сегодня родила. Вот что меня задержало. И…

Воцаряется долгая напряженная тишина. У Тома отвисает челюсть.

– У нее не было игрушек для ребенка, и, наверное… я просто…

Не знаю почему, ведь у меня нет особой привязанности к плюшевым мишкам, и, уж конечно, я не думаю, что Арчи нужен плюшевый мишка, когда ему всего один день от роду, но по какой-то причине то, что Диана отдала его плюшевого мишку… ощущается как нечто глубоко личное. Предательство.

– Мы купим Арчи другого, – наконец говорит Диана.

– Да, – соглашается, приходя в себя, Том. – Конечно, купим. Прямо сегодня. К вечеру уже привезем!

– Ребята, ребята! – вмешивается, поднимая руки, Олли. – Успокойтесь. Арчи не нужен огромный плюшевый мишка, и уж точно не прямо сегодня. – Он улыбается, наслаждаясь тем, какой он разумный, какой он миротворец. – Я бы сказал, что мишке гораздо лучше у твоей беженки и ее малыша. Нам все равно некуда положить гигантского плюшевого мишку, правда, Люси?

Все оборачиваются и смотрят на меня. Я опускаю глаза.

– Я лучше возьму Арчи, – говорю я, забирая моего спящего мальчика из рук Дианы. – Его пора покормить.

10

ДИАНА

ПРОШЛОЕ…

Сделав глубокий вдох на пороге дома Олли и Люси, я энергично стучу. Энергичность и живость – попытка противостоять сомнениям, которые меня уже охватили. Арчи исполнилось две недели. Как отнесется Люси к тому, что я появилась без предупреждения? Ей будет неприятно? Кто знает? Том несколько раз заглядывал, конечно, ни разу не спросив, будут ли ему рады. Подобная уверенность в себе – уже залог успеха. А мои сомнения и неуверенность, похоже, залог неудачи.

По правде говоря, думаю, я держалась в стороне как раз из-за того проклятого медведя. Когда я отдавала его Гезале, это казалось абсолютно правильным. Этот мишка, вероятно, будет лучшей игрушкой, которую ребенок когда-либо получит. Возможно, даже единственной. И когда я отдавала его Гезале и смотрела, как она плачет, игрушка вдруг перестала казаться такой глупой.

Я должна была догадаться, что Том расскажет Люси и Олли про мишку. Когда я пришла в больницу с опозданием и с пустыми руками, признаюсь, я чувствовала себя виноватой. Ради моего первого внука мне следовало бы больше постараться. Ради Люси мне следовало бы больше постараться.

Значит, сегодня я постараюсь.

Я снова стучу в дверь, хотя в глубине души мне хочется вернуться в машину и уехать домой. Но что тогда делать с курицей? Я с сомнением смотрю на нее, сырую и тяжелую в синем пластиковом пакете. Люси, вероятно, дремлет или отдыхает, пока ребенок спит. Если ребенок спит. По словам Олли, Арчи с самого рождения не сомкнул глаз. Патронажная медсестра сказала, что у него колики. Меньше всего в такой ситуации Люси хотелось бы, чтобы неожиданно объявилась свекровь.

Следовало бы убраться отсюда со своей курицей.

– Диана?

Я поднимаю глаза. В дверях стоит Люси, одетая в серый спортивный костюм и пушистые розовые тапочки. Несмотря на ее быструю улыбку, ясно, что она не рада меня видеть. Арчи лежит у нее на плече и плачет.

– Какой сюрприз, – говорит Люси, смахивая с лица несколько прядей.

– Да. Я… э… просто привезла тебе курицу.

Я сознаю, что это странный подарок, я же не идиотка. Но когда Олли был маленьким, кое-кто принес мне домой курицу, и это был один из самых разумных и полезных подарков, какие я когда-либо получала. Это было до эпохи «Убера» и прочих доставок на дом, в те времена от самой мысли о том, что надо одеваться и брать ребенка с собой в супермаркет, опускались руки. Сегодня я подумала, что, наверное, расскажу Люси эту историю. Ну не знаю… это могло бы стать семейной традицией Гудвинов или чем-то вроде того – приносить курицу женщине, которая недавно родила. Но в данный момент это представляется сущим идиотизмом.

– О… – откликается она. – Ну, может, войдешь?

Я следую за ней в дом, отмечая пятно отрыгнутого молока на плече у Люси и еще одно ниже по спине. Арчи тянет вверх маленькие ручки, и мне хорошо видно его рассерженное личико, а он заводит вой. Милый мальчик.

Гостиная великолепно грязная. На полу валяется пакет, из которого высыпался попкорн, на журнальном столике миска с хлопьями, молоко в которой свернулось. Повсюду разбросаны пакеты детских салфеток, мешки для пеленок и грязная посуда. Я замечаю, что в углу валяется грязный подгузник, свернутый в комок, но не убранный в мешок. От меня требуется все самообладание, чтобы не охнуть.

– Я вчера вечером убиралась, – оправдывается Люси, – но просто… Арчи был так несчастен… у него колики… и у меня просто не было времени…

– Я все сделаю, – говорю я, потому что, правду сказать, не могу больше оставаться в этой грязи ни минуты. Не говоря уже о том, что в отличие от светской беседы в уборке я кое-что смыслю. Кроме того, Арчи явно голоден, и его крик похож на скрежет гвоздей по классной доске. – Садись и покорми ребенка.

– Ну если ты уверена…

– Уверена.

Положив курицу на кухонный стол, я принимаюсь за работу. Сворачиваю и убираю в мешок подгузник и выношу мусор на улицу, затем собираю грязные кружки и тарелки и несу их на кухню. Понятия не имею, как они могут так жить. В последний раз, когда я приезжала (кажется, на день рождения Олли), тут все блестело и сверкало, как в доме из телепередачи, вплоть до цветов, диванных подушек и негромкой музыки. Бедняжка Люси весь день в поте лица трудилась на кухне, готовя самый нелепый вьетнамский банкет. Я предложила просто заказать еду на дом, но Люси настояла. Она сказала, что хочет попробовать какой-то новый рецепт.

Боже ты мой…

Я опустошаю и загружаю посудомоечную машину и уже собираюсь включить ее, когда замечаю кое-что в духовке – полдюжины старых куриных наггетсов. Наггетсы твердые как камень.

В этом вся Люси, думаю я про себя. Пир или голод.

Люси появляется позади меня, когда я вытаскиваю поднос с наггетсами из духовки.

– О! Наверное, это Олли… боже мой… он вечно ставит что-то в духовку, а потом забывает об этом. О нет, дай я.

Она выхватывает противень у меня из рук. Арчи кричит у нее на плече. Мне хочется сказать, мол, разбирайся с ребенком, а я разберусь на кухне, но я уже попробовала, и это явно не сработало. Так что же мне делать? Проблема в том, что свекрови так легко сделать неверный шаг. Такое впечатление, что существует бесконечный список неписаных правил. Будьте заинтересованы, но не давите. Поддерживайте, но не переступайте черту. Помогайте с внуками, но не присваивайте их себе. Поделитесь мудростью, но не досаждайте советами. Очевидно, я этот список не освоила. Сам груз требований настолько пугает, что страшно даже пытаться. А самое обидное – что свекор как будто всегда прав и все делает как надо. От него требуется только быть приветливым. И все. Люди к собакам предъявляют больше требований.

Арчи все еще воет, подтягивая свои маленькие ножки к животу, а Люси сражается с противнем. Оказавшись так близко к Люси, я вижу, насколько же она измучена. У нее прыщи на подбородке, и, надо сказать, от нее попахивает. На футболке у нее застарелое пятно… судя по виду, от соуса для спагетти.

– Люси, пожалуйста, позволь мне, – говорю я. В моем голосе слышится мольба, чем я совсем не горжусь. – Садись и покорми ребенка. Давай же!

Вероятно, я произнесла это правильно, потому что Люси кивает и исчезает в гостиной. Я делаю глубокий вдох. У меня так редко что-то получается с Люси, и не потому, что я не пытаюсь. Я пыталась, когда в день ее свадьбы одолжила ей мое самое дорогое сокровище, мое кельтское ожерелье. Моя свекровь Лилиан дала его мне взаймы, когда я выходила замуж. Узел служил символом силы, и Лилиан купила его, чтобы оставаться сильной и стойкой, пока ее муж, отец Тома, был на войне. По завещанию, она оставила его мне с припиской: «Ради силы». Теперь мне приходит в голову, что, возможно, мне следовало рассказать эту историю Люси, когда я одалживала ей ожерелье. Какая же я глупая…

– Он весь день беспокоится? – спрашиваю я Люси, закончив убираться на кухне.

Я принесла ей чашку чая, которую поставила на журнальный столик. Арчи лежит у нее на коленях, красный и плачущий, несмотря на то что его накормили.

– Каждый день, – отвечает она. – И каждую ночь.

– А укропную воду пробовала? – Я сажусь рядом с ней. – Когда Олли был маленьким, она всегда ему помогала, когда у него были газы.

– Пробовала. Я все перепробовала.

– Можно?

Люси беспомощно пожимает плечами:

– Почему бы и нет?

Взяв Арчи, я кладу его вертикально ей на грудь, так, чтобы его голова оказалась под подбородком Люси. Затем я крепко похлопываю его по середине спины. Почти сразу же он рыгает – издает громкий и гулкий, как из бочки, звук, совершенно не соответствующий его крохотным размерам. Признаюсь, это невероятно приятно. С мгновение кажется, что Арчи сейчас снова заплачет, но потом он закрывает глаза и тут же засыпает.

– Ну вот, – радостно говорю я.

Люси смотрит на меня так, словно у меня открылся третий глаз.

– Как ты это сделала?

– Заставила срыгнуть? – Я во все глаза смотрю на невестку. – Боже, Люси. Скажи, что заставляла ребенка срыгивать!

Глаза Люси наполняются слезами. Мысленно я даю себе пинка.

– Так вот, – поспешно говорю я. – Он должен срыгивать после каждого кормления. Иногда даже во время кормления. Иначе газы не выходят, а от них у него болит животик.

– Ладно, – кивает она. Как будто никто раньше не давал ей материнских советов. – Хорошо, я буду так делать.

– Молодчина. А теперь положи его в кроватку и отправляйся спать. Я просто включу посудомоечную машину и сама за собой дверь закрою.

Вид у Люси делается удивленной.

– Но… разве ты не собираешься… остаться ненадолго?

На это я знаю правильный ответ. Никто не хочет, чтобы свекровь задерживалась надолго. Ребенок спит, в доме прибрано. Сейчас самое время уходить. Я во многом сомневаюсь, но в этом я абсолютно уверена.

– Нет-нет. У меня уйма дел. Мне надо бежать.

Я собираю свои вещи и включаю посудомоечную машину. И только когда я выскакиваю за дверь, до меня доходит, что я так и не объяснила значение курицы.