Текст книги "Хранительница историй"

Глава 8. Никогда не суди книгу по обложке

Плевок приземлился на тротуар меньше чем в дюйме от туфли Дженис. Свекровь миссис АгаАгаАга либо метко попала в яблочко, либо промазала – смотря какова была ее цель. Застыв на месте, Дженис смотрит на стоящую в дверях маленькую старуху и старается не слушать, как сестра Бернадетта шепчет ей на ухо: «Нет, Дженис, ты только взгляни, в каком виде она ходит!» А потом – неизбежный вопрос: «Может, все-таки развернешься и уйдешь?» Пожалуй, в словах сестры Бернадетты есть своя правда, вернее, даже две правды. Разве Дженис обязана здесь оставаться? И во что вырядилась эта женщина? Старуха открыла дверь в халате наподобие кимоно, надетом поверх много раз подвернутых мужских вельветовых брюк, а на голове у нее красуется красная шляпа с искусственными вишенками. Последние покрыты некой субстанцией, подозрительно напоминающей плесень.

Говорит пожилая леди отрывисто: сначала придает слову безупречно правильную форму, а потом выплевывает его изо рта, будто слюну. Эта особа напоминает Дженис дикторшу из новостей пятидесятых годов на Би-би-си – очень-очень сердитую дикторшу.

– Я в услугах уборщицы не нуждаюсь. Это мой дом, и распоряжаться здесь имею право только я.

Не удержавшись, Дженис спрашивает:

– А откуда вы знаете, зачем я пришла? Почему вы так уверены, что я уборщица?

– На себя посмотрите.

С этими словами старуха указывает на пакет с мешками для пылесоса и резиновые перчатки «мэриголд», выглядывающие из сумки Дженис:

– Как будто по вам не видно!

Сестра Бернадетта неодобрительно фыркнула Дженис в ухо. Вдруг Дженис обратила внимание на цвет кимоно – яркий, пронзительно-фиолетовый. Конечно, она с самого начала его заметила, но только сейчас разглядела по-настоящему. Ей в голову приходит известное стихотворение, лирическая героиня которого предупреждает, что в старости будет одеваться в фиолетовое, носить красную шляпу и научится плеваться. Потом Дженис вспоминает другую строчку из этого стихотворения и спрашивает:

– Если не секрет, пенсию вы тратите на бренди и летние перчатки?

Некоторое время старуха на пороге молча разглядывает Дженис, а потом отвечает уже гораздо спокойнее:

– К бренди я неравнодушна, а перчаток у меня и без того достаточно. – Еще несколько секунд старуха внимательно глядит на Дженис и наконец объявляет: – Дураков под своей крышей не потерплю. А большей дуры, чем моя невестка, я не встречала.

С этими словами старуха отворачивается и медленно бредет по коридору. Дженис воспринимает это как приглашение, поэтому перешагивает через порог и закрывает за собой дверь.

Передвигаться здесь непросто. Узкое пространство сплошь завалено вещами: высоченные стопки журналов, клюшки для гольфа, настольная лампа «Энглпойз» со сломанным основанием, чемоданы, чучело белки, две стремянки и похожий на диджериду[3]3
  Диджериду – духовой музыкальный инструмент аборигенов Австралии, один из старейших музыкальных инструментов в мире.


[Закрыть] музыкальный инструмент, который подпирают два бильярдных кия.

Тут дает о себе знать врожденная практичность Дженис: хозяйке просто не хватает места для хранения вещей. Интересно, нет ли в колледже какого-нибудь складского помещения, которое можно арендовать? А между тем старуха доходит до конца коридора и тянется за двумя палками, спрятанными в укромном углу. Стоит ей опереться на них, и старуха охает от боли. Только тогда Дженис понимает, каких усилий ей стоило исполнить свою пантомиму возле двери. Прежде чем повернуть за угол и продолжить путь, старуха стягивает шляпу и кимоно и бросает и то и другое на пол, где эти вещи становятся частью завалов. Дженис так и тянет наклониться и поднять их, но вместо этого она нарочно проходит прямо по ним. Искусственная вишня с приятным хлопком раскалывается под ее ногой. Нет, работать на эту женщину Дженис не будет. А если с деньгами станет совсем туго, кто-нибудь из постоянных клиентов порекомендует ее знакомым, только и всего.

Видимо, дом примыкает прямо к стене одного из старейших колледжей Кембриджа. Дверь, через которую вошла Дженис, встроена во внешнюю стену из красного кирпича, выходящую на улицу. В конце коридора Дженис поворачивает и оказывается в основной части дома. Похоже, он одной стороной выходит в четырехугольный двор. Комната, в которую попадает Дженис, просто огромна. Пространство абсолютно открытое, под крышей видны стропила. Второй этаж отсутствует, есть только галерея, опоясывающая всю комнату. Туда ведет винтовая лестница. В дальнем конце Дженис замечает ножки кровати – похоже, незастеленной. Внизу, под галереей, небольшая кухня. Вернее, Дженис думает, что это именно кухня: мебели под горами вещей не разглядеть, но больше всего здесь валяется тарелок и сковородок. Внутренние стены комнаты теплого терракотового оттенка – того же, что и кирпичные стены. Со стороны улицы три окна, расположенные намного выше человеческого роста. А огромное окно со свинцовым переплетом выходит во внутренний зеленый двор. В верхней части окна – ряд гербов из витражного стекла. Комната прекрасно освещена, однако, несмотря на все ее великолепие, беспорядок сразу бросается в глаза. В воздухе витает пыль, куда ни взглянешь – везде стопки книг, и это притом, что повсюду стоят книжные шкафы.

Тут раздается болезненный стон, и Дженис поворачивается к владелице книг. Плечи старухи сгорблены, она низко склоняется над палками и еле-еле держится на ногах. Хозяйка глядит на Дженис из-под седых косматых бровей, но не произносит ни слова. От всего облика старухи исходят агрессия и вызов. Дженис искренне не понимает, как та каждый вечер взбирается по винтовой лестнице – видимо, делает это исключительно назло тем, кто в нее не верит. Дженис чуть смягчается и тихо предлагает хозяйке сесть. Однако пойти сварить кофе она не решается: от этой кухни лучше держаться подальше.

Шаркая, старуха подходит к кожаному креслу возле маленького электрического камина, опускается в него и прямо-таки тонет в подушках, отчего кажется совсем маленькой и хрупкой. Стоя на пороге в своем фиолетово-красном ансамбле, она выглядела гораздо внушительнее. Ступни, выглядывающие из-под закатанных брюк, крошечные, как у ребенка. Дженис собирается сесть в кресло напротив, но вдруг старуха рявкает:

– Нет! Не сюда!

Дженис внезапно вспоминает, чья перед ней мать.

Выбрав одно из немногих свободных кресел, которое не завалено книгами (кресло очень красивое, оно явно предназначено для столовой и, вполне возможно, является оригинальной работой Чиппендейла), Дженис пододвигает его к огню и усаживается. Только тогда она понимает, что совершила ошибку. Она ведь хочет сказать только одно: «Раз уборщица вам не требуется, всего хорошего». А потом сразу уйти. Зачем было садиться ради пары секунд?

Но, прежде чем она успевает произнести хоть слово, старуха вдруг фыркает и требует:

– Ну, рассказывайте свою историю.

Об этом Дженис никто и никогда не просил. Она готова провалиться сквозь землю. Ночные кошмары, в которых она оказывается голой перед целой толпой народу, и воспоминания о том, как Майк уговорил ее спеть с ним в караоке, а потом бросил ее на сцене одну, не идут ни в какое сравнение с этим требованием. Дженис пытается убедить себя, что хозяйка просто хочет завязать вежливую беседу, хотя по ее предшествующему поведению этого не скажешь. В отличие от мужа, клиенты обычно спрашивают, как у нее дела, и болтают с ней про фильмы, музыку, в обязательном порядке подлежащую обсуждению погоду и про отпуска – свои, конечно, не ее. Но до сих пор никто не интересовался жизнью Дженис, если, конечно, неприятная старуха действительно хочет знать ее биографию.

– Вы что, глухая? А я думала, это моя прерогатива.

Тут Дженис приходится ответить:

– Я очень добросовестная уборщица. Это все, что вам нужно обо мне знать.

Кто ее за язык тянул? Она ведь не собирается работать на эту женщину. И куда только подевалась серая мышка? И хозяйке, и Дженис ясно, что ее слова прозвучали как вызов. Надо поскорее бежать отсюда: если так и дальше пойдет, эта вредная старуха тоже начнет звать ее миссис Пи.

– Своя история есть у всех, – не сдается хозяйка.

Выпад Дженис она проигнорировала. Положение усугубляется с каждой секундой. Такое чувство, будто старуха вонзила в Дженис свои (ужасно грязные) ногти, пытаясь содрать с нее кожу.

Дженис отвечает натянутым смешком:

– Боюсь, моя история покажется вам очень скучной. Можно сказать, что у меня ее нет.

Она жалеет, что не ответила с бо́льшим напором, но серая мышка вернулась на свое место. А ведь не мешало бы донести до старухи правду: Дженис – хранительница историй, и собирать их она начала именно потому, что сама она человек без истории. Ей хочется кричать об этом во весь голос, чтобы заглушить тихий голосок, пытающийся добавить: «Для вас у меня историй уж точно нет».

На этом противостояние зашло в тупик. Старуха устремляет взгляд вверх, а пока она смотрит в потолок, Дженис смотрит на нее. У незадачливой уборщицы так трясутся ноги, что она радуется, что сидит в кресле, предположительно, работы самого Чиппендейла.

Дженис не уверена, что ей по силам встать, и все же произносит:

– Я, пожалуй, пойду. Судя по всему, в моих услугах вы не нуждаетесь.

Похоже, старуха приняла какое-то решение. Не отводя глаз от потолка, она отвечает:

– Этого я не говорила. Я сказала только, что никому не позволю распоряжаться в своем доме. Я, конечно, стара, но из ума отнюдь не выжила. Да, мне трудно справляться с хозяйством в доме, и, если ситуация не изменится, сын отправит меня в казенное учреждение. В прежние времена в колледже ко мне относились с уважением. Мой покойный муж много лет занимал должность магистра. Но теперь многие его забыли, и руководство желает освободить это здание, чтобы использовать его для «более продуктивных целей». – Старуха пристально смотрит Дженис в глаза. – Насколько мне известно, мой сын готов поучаствовать в финансировании одного из этих проектов. И как я поняла, он хочет, чтобы «новую совместную инициативу» назвали его именем.

Дженис молча глядит на хозяйку. Не зная, что сказать, она хватается за свой привычный спасательный круг:

– Похоже, за свою жизнь вы много повидали. Наверняка вам есть что рассказать. – А потом Дженис спрашивает на автопилоте: – Хотите, сварю кофе?

Наклонившись вперед, старуха тяжело поднимается на ноги:

– Нет, лучше посмотрите книги. Они расскажут обо мне все, что вам нужно знать. Начните оттуда. – Она указывает на стопку томов, которая высится на предмете мебели, напоминающем обеденный стол. – Кофе сварю я, – объявляет она и, шаркая, бредет в сторону кухни.

Дженис обращает внимание, что ставить чайник хозяйка даже не собирается. Вместо этого она садится на табурет возле раковины. Наверное, мать мистера НетТолькоНеСейчас просто дает Дженис возможность собраться с мыслями. Тут она понимает, что может встать и уйти. С другой стороны, отправиться восвояси она всегда успеет, так почему бы сначала не посмотреть книги на столе? С тех пор как Дженис вошла в комнату, ее так и тянет как следует изучить эту роскошную библиотеку.

На столе высятся стопки из великого множества томов, а ведь это лишь малая часть всей книжной коллекции. Вот книги на французском, а эти, кажется, на русском. Английские классические романы – весь цикл Троллопа «Барсетширские хроники» в прекрасных кожаных переплетах. Массивные альбомы Караваджо и Бернини. Книги о Вале Адриана[4]4
  Вал Адриана – самый выдающийся памятник античности в Великобритании, оборонительное укрепление длиной 117 км, построенное римлянами при императоре Адриане в 122–128 годах.


[Закрыть] и путеводитель по римским баням в Геркулануме. Внизу стопки – снова книги об искусстве, на этот раз о творчестве современных художников.

– Ну?

Дженис не заметила, как мать мистера НетТолькоНеСейчас подошла к столу и села с другой стороны.

– Вы женщина начитанная, к тому же много путешествовали. – Дженис поднимает голову и обводит взглядом комнату. – Интересуетесь искусством и историей, знаете русский и французский, или этими языками владел ваш муж.

– Мы оба на них говорим… то есть говорили.

Дженис решает, что сейчас самое время уходить. Эта пауза, эта оговорка с настоящим временем вместо прошедшего затягивают ее в историю хозяйки. А Дженис вовсе не желает проводить в обществе особы со столь непростым характером больше времени, чем необходимо.

Вдруг Дженис разражается смехом. В глаза ей бросилось название одной из книг о современном искусстве.

– В чем дело? – спрашивает старуха, хотя, похоже, прекрасно знает, что насмешило Дженис.

А той не дает покоя ощущение, будто ее каким-то образом проверяют.

Дженис показывает книгу, написанную одним из современных деятелей искусств, и вслух читает название:

– «Твоя слюна – мой водолазный костюм в океане боли».

С другого конца стола доносится фырканье.

– Да, я купила эту книгу, чтобы напомнить себе, сколько у людей в головах всяких глупостей и дерьма.

Не удержавшись, Дженис спрашивает:

– Вы что, знаете Деция?

– Какого Деция?

Видимо, у Дженис в голове и впрямь одни глупости. Ну и что ответить? «Один мой знакомый фокстерьер выражается точно так же, как вы, – в моем воображении, конечно. Да и брови у вас похожи».

– Не берите в голову. Просто вспомнила про собаку вашего сына.

Тут старуха кладет руки на стол и опускает на них голову. А потом начинает издавать громкие хриплые звуки. Дженис в замешательстве. Может, у хозяйки приступ астмы? Нужно срочно принести ей лекарство. Но вдруг Дженис понимает, что та смеется – громко, резко, отрывисто. Наконец старуха вытирает слезы и произносит:

– Значит, Тиберий назвал собаку Децием? Его отец оценил бы. – В качестве объяснения хозяйка добавляет: – Мой муж очень интересовался историей Древнего Рима.

Тиберий?! Но нет, об этом лучше не задумываться. Дженис не желает погружаться в истории злодеев. Не хочет представлять маленького мальчика Тиберия. С таким жутким имечком в школе ему наверняка житья не давали! И гадать, почему мальчик вырос и дал своей собаке кличку в честь римского императора, Дженис не станет. Что это – насмешка над отцом? Или просто шутливое напоминание о нем? Вдруг Дженис задается вопросом, как мистер НетТолькоНеСейчас собирается назвать «новую совместную инициативу»: дать ей имя Тиберий или свою фамилию – фамилию отца?

Дженис встает. Нет, эта информация ей совсем ни к чему.

– Мне пора, – произносит она и тянется за сумкой.

Однако мать Тиберия еще не закончила:

– Один последний вопрос. Про необитаемый остров. – Заметив выражение лица Дженис – примерно такое же должно быть у мыши, угодившей в мышеловку, – старуха торопливо продолжает: – Если бы вы могли взять с собой на необитаемый остров всего одну книгу, какой роман вы бы выбрали?

– «Ярмарку тщеславия».

Дженис не собиралась отвечать, но слова сорвались с языка помимо ее воли.

Мать Тиберия как будто не ожидала такого ответа. Но затем она медленно кивает:

– Хороший выбор. Книга многослойная, одни истории вложены в другие. Прекрасный язык, превосходный юмор, восхитительное чувство абсурда, а какой ансамбль персонажей!

Дженис неприятно, что ее любимую книгу разбирают на части, и она бочком подбирается ближе к двери.

– И кто же вы – Бекки Шарп или Эмилия?

Дженис не отвечает. Боится, что не удержится и выпалит: «А что, разве не понятно?» Ей бы хотелось иметь больше общего с Бекки, но Дженис прекрасно знает: она глупенькая, витающая в облаках Эмилия.

Дженис уже одной ногой в коридоре, но от старухи так просто не убежишь. Шаркая, она направляется следом.

– У меня для вас есть замечательная история. Прямо-таки идеальная. В ней есть все, что вам нужно. Главная героиня – женщина, вернее, девушка, очень похожая на Бекки Шарп. Пожалуй, так ее и назовем – Бекки. Это история про двух принцев и одну нищую. Первый принц настоящий, он повзрослел и стал королем, а второй на самом деле вовсе и не принц. Как видите, история не лишена интриги и загадочности.

Дженис переступает через фиолетовое кимоно и лавирует между чемоданами, стараясь не задеть чучело белки.

Но старуха не отстает.

– Итак, детство нашей героини Бекки прошло в одном из прекраснейших городов мира – в Париже. Ее мать шила дамские шляпки, а отец работал секретарем в юридической конторе. Бекки росла в дружной, любящей семье. Двое старших братьев, сильные и храбрые мальчики, всегда ее защищали, а повзрослев, стали военными.

Наконец Дженис выскочила за дверь и исключительно по привычке обернулась, чтобы вежливо попрощаться с матерью Тиберия.

– Но не забывайте, что речь идет о Бекки. А значит, все эти байки про дружную семью и храбрых братьев – ложь чистой воды.

И с этими словами старуха захлопывает дверь перед носом у Дженис.

Глава 9. В поисках героини

Сегодня четверг, и Дженис стоит перед ухоженным многоквартирным домом в стиле ар-деко. Она пытается сосредоточиться на истории женщины, живущей на втором этаже, но в голове все крутится история Бекки. Если все рассказанное – ложь, что же было на самом деле? И с чего старуха взяла, будто Дженис нужна эта история?

Войдя в квартиру, она отработанным движением снимает туфли – раз-два, носком одной ноги стягивает туфлю с другой – и ступает на мягкий ковер из чистой шерсти с двойным ворсом. Как же разительно этот коридор отличается от коридора свекрови миссис АгаАгаАга! Повсюду царит белизна, все сверкает чистотой. Кэрри-Луиза окликает Дженис из маленькой кухоньки справа от двери.

– Дорогая, это вы? Дженис, сегодня мне придется попросить вас об очень большой услуге.

Речь Кэрри-Луизы медленная, каждое слово растянуто до предела. Ее «придется» дрожит на середине – точь-в-точь как руки хозяйки. Теперь они ни в какую не желают лежать спокойно, даже у нее на коленях. Вот Кэрри-Луиза выходит из кухни, ее движения точны и уверенны, даже представить трудно, что эту женщину не слушаются руки и голос. Когда Дженис думает о Кэрри-Луизе, в голову сразу приходит выражение «аккуратная старушка». Эта женщина ни за что не наденет шляпу с заплесневелыми вишнями. Одежда облегает несколько отяжелевшую с годами фигуру, и все же былые воздушные очертания до сих пор не исчезли полностью. На фотографиях в серебряных рамках, с которых Дженис стирает пыль каждую неделю, Кэрри-Луиза запечатлена во всей своей юной сногсшибательной красе. Дженис не знает, сколько ей лет, – должно быть, хорошо за восемьдесят. Ненамного моложе, чем… Но об этой особе Дженис вспоминать не желает.

А между тем Кэрри-Луиза заливисто смеется и медленно, с аристократическим выговором произносит:

– Дорогая, великодушно прошу… меня простить… я сегодня ужасно неповоротливая. Ползаю, как старая черепаха. Вчера вечером… я так напилась… честное слово, с подобными привычками мне место под мостом… среди бродяг… – Кэрри-Луиза кивает, потом бросает на Дженис многозначительный взгляд. – И кстати, сегодня у нас гостья – Мэвис.

Мэвис – самая давняя подруга Кэрри-Луизы. Они встретились в свой первый день в школе-пансионе, а десятилетия спустя поселились по соседству в пригороде Кембриджа. За такое долгое время они успели в деталях изучить все недостатки друг друга. Теперь им не побегать по полю для лакросса, обе вынуждены передвигаться медленно и степенно, и тем не менее реакция старушек осталась все такой же быстрой: слабые места друг друга они подмечают мгновенно. Например, сейчас Мэвис обожает хвастаться перед Кэрри-Луизой своей подвижностью. Тут она подругу обскакала. «В мае слетаем на Мадейру, несколько дней погуляем по садам. То, что доктор прописал. Как жаль, что ты больше не можешь путешествовать! Мы так чудесно отдыхали вчетвером, когда был жив твой Эрнест! До сих пор смотрим на цветы и вспоминаем, какой вы были прекрасной парой». К счастью, чувство меры не позволяет Мэвис хвастаться крепким здоровьем своего мужа Джорджа. А впрочем, начни она хвалиться супругом, Кэрри-Луиза рассмеялась бы подруге в лицо. Откровенно говоря, Дженис удивлена тем, что, парируя выпады Мэвис, Кэрри-Луиза не прохаживается на его счет. Возможно, у этих пожилых дам есть границы, через которые переступать нельзя. Видимо, напоминать подруге, что она уже почти шестьдесят лет замужем за самым нудным мужчиной на свете, – одно из этих табу.

Готовясь к визиту Мэвис, хозяйка решает воспользоваться излюбленным проверенным средством и тянется за кулинарной книгой. Мэвис – повариха никудышная, и им обеим это прекрасно известно.

– Дорогая… давайте испечем что-нибудь вкусненькое… например, печенье «мадлен».

За этим следует булькающий смех хозяйки. Мэвис это изысканное французское печенье никогда не удавалось.

– Хорошая мысль.

Сунув голову в шкаф в коридоре, Дженис с улыбкой тянется за пылесосом:

– Сначала наведу порядок в гостиной, потом поставлю печенье в духовку и буду следить за ним, пока убираю кухню.

Между хозяйкой и уборщицей существует негласная договоренность: Мэвис ни в коем случае не должна узнать, что всю кропотливую работу, связанную с выпечкой, Дженис взяла на себя. Но Кэрри-Луиза напрасно беспокоится. Мэвис искренне убеждена, что женщина вроде Дженис покупает выпечку исключительно в готовом виде. Эта мысль заставляет Дженис прибавить:

– Может быть, испечь два вида печенья?

Кэрри-Луиза радостно смеется:

– Да, прекрасная мысль! – Она заглядывает в гостиную, где Дженис как раз втыкает пылесос в розетку. – Так мы ее… поставим на место.

Кэрри-Луиза возвращается на кухню. Дженис слышит, как хозяйка хлопает дверцами шкафчиков и весело болтает сама с собой, а потом все звуки заглушает пылесос. Позже, когда Дженис чистит диван и взбивает сине-белые гобеленовые подушки, до нее доносится пение. Дженис задается вопросом: можно ли уместить всю широту и глубину такой личности, как Кэрри-Луиза, в одну историю? Выбрав на диване идеальное место для последней подушки, Дженис тут же оставляет эту мысль. Порядок – это очень важно. Иногда ей кажется, что только благодаря ему она держит то и дело подступающую панику под контролем. И правила ничуть не менее важны. Дженис поправляет уголок одной из подушек. Ее правило гласит: один человек – одна история. И это все же лучше, чем ничего.

История Кэрри-Луизы – одна из старейших в коллекции Дженис. Хозяйка поведала ее вскоре после знакомства с новой уборщицей. Дженис тогда еще не занималась коллекционированием всерьез. Она просто чистила швы между плитками, а Кэрри-Луиза сидела на бортике ванны. История очень хорошая. Дженис обращается к ней, когда хочет напомнить себе, что любовь на всю жизнь возможна, по крайней мере для некоторых людей.

Однажды молодая Кэрри-Луиза шла по театральному району Лондона и вдруг увидела, как банда избивает мужчину бейсбольными битами. Кроме участников этой страшной сцены, на улице – ни души. Кэрри-Луиза полезла в сумку и вытащила первое, что подвернулось под руку. Как потом выяснилось, карточку магазина «Харви Николс». Вскинув над головой этот тоненький кусочек пластика, Кэрри-Луиза бросилась на бандитов с воплем: «Полиция!» Мужчины кинулись наутек, но, взмахнув битой, один молодчик попал ей по голове. От удара Кэрри-Луиза рухнула как подкошенная. А когда очнулась, увидела над собой лицо молодого врача. Зрители, выходившие из театра, столпились вокруг двух распростертых на тротуаре фигур, а он как раз проходил мимо.

Дженис вспомнила, с каким глубоким удовлетворением Кэрри-Луиза рассказывала эту историю, да еще радостно болтала ногами, постукивая по ванне. А потом она сказала: «Знаете, дорогая, я решила, что умерла и попала в рай. Вот передо мной сидит этот красавец, держит меня за руку и говорит: „Все будет хорошо, я с вами“. – По маленькой ванной разнесся смех Кэрри-Луизы. – Так и получилось. Я тогда подумала: „Ни за что тебя не отпущу“ – и сжала пальцы изо всех сил. А пятьдесят лет спустя я снова держала его за руку». Кэрри-Луиза вздохнула и уже безо всякого смеха добавила: «Я не отпускала его руку до самого конца».

«А все-таки утерла я тогда нос папаше, – прибавила она уже гораздо веселее. – Ох и взбеленился он! Эрнест ведь был всего лишь стажером, жил при больнице. Совсем не о таком зяте мечтал мой папаша. Но я вцепилась в руку Эрнеста так, что не оторвать, а потом уже ни у кого язык бы не повернулся заявить, будто я неудачно вышла замуж! Даже папаша вынужден был признать, что никто не заботился бы о обо мне так, как Эрнест».

Так Кэрри-Луиза намекала на то, сколько времени за прошедшие годы провела в больнице. «Эту тему даже обсуждать не хочу – ужасная скукотища!» Насколько поняла Дженис, причина была в долгосрочных последствиях той давней травмы: неврологи считают, что именно она вызывает необратимые ухудшения речи и моторики Кэрри-Луизы.

Проигрывая в уме историю Кэрри-Луизы, Дженис порой исправляет некоторые детали, например, она часто добавляет второго врача, который оказывает помощь избитому. Но во что Дженис никогда не вносит изменений, так это во фразу: «Я не отпускала его руку до самого конца». Дженис не помнит, когда ее саму в последний раз брали за руку.

Ее размышления прерывает сигнал таймера духовки. Дженис смотрит, поднялось ли печенье, и вдруг ее осеняет: а ведь история Кэрри-Луизы не об одном событии, а о смелости, которую та демонстрировала на протяжении всей жизни. О той особой храбрости, которая заставляет бежать навстречу опасности и не дает пасть духом, когда твой поступок оборачивается неприятными последствиями для здоровья. Наверное, Дженис надо брать пример с Кэрри-Луизы. Дженис много лет убирает ее квартиру и чистит ее вещи и надеется, что за годы хотя бы малая часть этой смелости передалась и ей.

Сосредоточенно хмурясь, Дженис берет лучший поднос и раскладывает на нем два вида французского печенья ровными симметричными рядами. Идеальный десерт в идеальном порядке. А потом Дженис надевает чистый белый передник и растягивает губы в улыбке. Но пока она завязывает передник, улыбка становится естественной. Нужно сосредоточиться на здесь и сейчас, и меньшее, что Дженис может сделать для отважной Кэрри-Луизы, – это исполнить свою роль. Когда приходит Мэвис, Дженис играет верную служанку: этакую вышколенную прислугу из драмы пятидесятых годов. Самой Дженис кажется, что в этой роли она весьма убедительна. Хотя Кэрри-Луиза считает, что делать книксен – это перебор. Дженис как-то раз почтительно присела перед гостьей, чтобы повеселить хозяйку. Задачу она выполнила и даже перевыполнила: Кэрри-Луиза смеялась так, что в Мэвис полетели крошки, и от этого хозяйка расхохоталась с удвоенной силой. Поправляя передник и приглаживая волосы, Дженис думает: что бы ни ждало Кэрри-Луизу в будущем, одного у нее не отнимешь – в своей истории она всегда была главной героиней. Вот бы Дженис могла сказать о себе то же самое!

Она открывает дверь, ведущую в гостиную, и оттуда доносится скучный, бесцветный голос Мэвис: та повествует о своей недавней поездке на Нормандские острова. Тут Дженис вскидывает подбородок и принимает решение.