Текст книги "Город моей любви"

Глава 2

Пока Бекка, несомненно, пыталась уболтать Малкольма продлить аренду галереи, я побрела к вешалке с пальто, набирая номер Коула.

– Ну что?

Я скривилась от тона, которым мой младший брат в последнее время стал отвечать по телефону. Очевидно, наступление подросткового возраста для мальчика означало, что о тщательно посеянных и взращиваемых мною манерах можно забыть.

– Коул, еще раз так же ответишь мне, и я продам твою игровую приставку на e-Bay.

Я запустила руку в наши сбережения, чтобы купить ему видеоприставку к Рождеству, – и оказалось, оно того стоило. Очевидно, став подростком, Коул потерял способность выказывать восторг. Когда он был маленьким, я старалась сделать для него Рождество как можно более волнующим и предвкушала, как безумно братец будет счастлив, когда придет Санта. Те дни куда-то исчезли, и я скучала по ним. И все же вид робкой улыбочки Коула, когда он открывал подарок, на мгновение вернул мне забытое ощущение. Братец даже потрепал меня по плечу и сказал, что я молодец. «Снисходительный маленький паршивец», – любовно подумала я.

– Извини, – вздохнул Коул. – Я же написал тебе, что уже дома. Меня подбросил папа Джейми.

Я мысленно вздохнула с облегчением.

– Ты сделал уроки?

– Я пытаюсь их сделать прямо сейчас, но кто-то мне все время мешает параноидальными эсэмэсками и звонками.

– Ну, если бы ты связался со мной тогда, когда обещал, я бы так тебя не допекала.

Он только фыркнул. К этому ответу я уже привыкла.

Я прикусила губу, ощущая неприятное шевеление в желудке.

– Как мама?

– Отрубилась.

– Ты поел?

– Пиццу у Джейми.

– Я оставила тебе «Поп-Тарт», если ты вдруг еще голоден.

– Вот молодец.

– Спать скоро собираешься?

– Угу.

– Обещаешь?

Еще один тяжкий вздох.

– Обещаю.

Я машинально кивнула в знак доверия.

У Коула была небольшая группа друзей, с которыми он играл в видеоигры и не попадал в неприятные истории. Он прилежно учился и, если надо, помогал по дому. В раннем детстве брат казался мне самым прекрасным, что когда-либо появлялось в моей жизни. Он был моей тенью. Поскольку для подростка всякие штуки вроде проявления привязанности к старшей сестре уже не котировались, я училась адаптироваться к этим изменениям. Однако я не желала ни дня прожить, не сказав ему, как сильно его люблю. Пока росла я сама, у меня такого не было, и я собиралась сделать все, чтобы у Коула – было. Какой бы сентиментальной он меня ни считал.

– Я люблю тебя, малыш. Увидимся завтра.

Я отключилась, пока он не успел снова фыркнуть, и, повернувшись, чуть не ахнула от неожиданности.

Передо мной стоял Кэм и во все глаза смотрел на меня, вытаскивая Беккин телефон из ее пальто, висящего на вешалке. Его взгляд вновь обежал мою фигуру и уткнулся в пол. Потом Кэм сказал:

– Тебе необязательно спрашивать про работу для меня.

Я прищурилась на него, а волоски у меня на шее встали дыбом. Что такое с этим парнем? Почему я на него так реагирую? Как будто мне не до лампочки, что он обо мне думает.

– Но тебе же нужна работа?

Эти его темно-синие глаза снова встретились с моими. Я увидела, как сжались его челюсти и напряглись бицепсы, когда он скрестил руки на груди.

По моим ощущениям, под футболкой Кэм состоял из одних только мышц.

Он не ответил, но его тело говорило так, что слова мне и не понадобились.

– Тогда я спрошу.

Без единого выражения благодарности – даже не кивнув – Кэм отвернулся, и я ощутила, как напряжение стало потихоньку отпускать. Но затем, когда он остановился и медленно повернулся обратно, снова стало прибывать, будто перекрыли отток.

Хотя губы у Кэма были не особенно полные, верхняя отличалась мягким выразительным изгибом, создающим этакую вечную сексапильную полуулыбочку. Однако всякий раз, как он обращался ко мне, эта выразительность куда-то девалась и его губы сжимались в тонкую линию.

– Малкольм – хороший человек.

Мой пульс зачастил: по накопившемуся опыту того, как люди меня воспринимают, я сразу поняла, куда он клонит. Мне совершенно не хотелось, чтобы разговор с этим парнем принимал подобный оборот.

– Да, он такой.

– Он знает, что ты встречаешься с кем-то за его спиной?

Вот тебе и раз… Такого я не ожидала. Я вдруг обнаружила, что так же, как он, скрестила руки на груди.

– Извини?

Кэмерон усмехнулся, обежав взглядом мою фигуру с головы до ног раз в пятнадцатый. Я отметила вспышку интереса, которую он не сумел полностью скрыть, но поняла, что его отвращение ко мне пересилило всякую мужскую реакцию на мое тело. Его взгляд, встретившийся с моим, был жестким.

– Слушай, я отлично знаю таких, как ты. Я вырос, видя, как роскошные телочки прямо-таки парадом проходили через жизнь моего дяди. Они хватали что могли, а потом крутили шашни за его спиной. Он этого не заслуживал, и Малкольм тоже не заслужил такую пустоголовую Хочу-Быть-Женой-Футболиста, которая считает допустимым набирать эсэмэски во время разговора, когда ее парень стоит на другом конце комнаты, планировать встретиться завтра с другим мужчиной и не понимает, что все это является полным моральным и эмоциональным банкротством.

Внутри у меня все сжалось от такого неожиданного и неоправданного афронта, и я изо всех сил постаралась проигнорировать это ощущение. По какой-то неведомой причине его слова задели меня. Однако, вместо того чтобы пробудить стыд, о котором знала только я, его оскорбления зажгли во мне ярость. Обычно я проглатывала свое раздражение и злость на людей, но сейчас почему-то мой голос отказывался слушать мозг. Мне хотелось вбить эти слова обратно ему в глотку. Однако я не собиралась отвечать ему в «пустоголовой» манере, которой он ожидал.

Вместо этого я вопросительно свела брови:

– А что случилось с твоим дядей?

При виде потемневшего лица Кэма я приготовилась к новым оскорблениям.

– Женился на такой же, как ты. Она обобрала его до нитки. Теперь он развелся и в долгах по самые уши.

– То есть это должно объяснять, почему ты считаешь нормальным судить меня? Человека, которого ты даже не знаешь?

– Мне не нужно тебя знать, дорогуша. Ты ходячее клише.

Чувствуя, как закипает злость, я обуздала ее и повернула так, чтобы она изливалась постепенно и аккуратно. Я сделала шаг к нему и тихо, невесело рассмеялась.

Когда наши тела сблизились, я при всем старании не смогла не заметить разряд, проскочивший между нами. Мои соски неожиданно затвердели, и я порадовалась, что сложила руки на груди и Кэм этого не увидит. Он резко вздохнул от моей близости, его глаза вспыхнули, и во мне это отдалось давлением между ног.

Игнорируя это идиотское сексуальное притяжение между нами, я уставилась ему прямо в глаза и прорычала:

– Ну что ж, похоже, мы друг друга стоим. Я безмозглая, морально прогнившая, жадная до денег дешевка, а ты наглый, невесть что возомнивший о себе козел-всезнайка. – Изо всех сил стараясь скрыть колотящую меня дрожь – реакцию на выброс адреналина, вызванный тем, что в кои-то веки удалось постоять за себя, – я отступила на шаг, наслаждаясь вспышкой удивления в его глазах. – Видишь, я тоже умею судить о книге по обложке.

Не оставив ему шанса парировать, я, покачивая бедрами, чтобы не было видно, как меня трясет, направилась прочь по галерее, за перегородки, ища своего спутника. Бекка монополизировала Малкольма уж слишком надолго. Я, прижавшись к нему боком, погладила по спине и остановила руку в опасной близости от его аппетитного зада. Внимание Малкольма немедленно отключилось от Бекки, и он уставился в мои сияющие глаза.

Я многообещающе облизнула губы:

– Мне уже скучно, милый. Пойдем.

Не обратив внимания на Беккино раздраженное фырканье, Малкольм снова поздравил ее с отличной выставкой и увел меня, желая как можно быстрее получить обещанное моим взглядом.

* * *

Малкольм стонал мне в ухо, его бедра двигались между моими короткими отрывистыми толчками, и вот он кончил. Мышцы его спины расслабились под моими руками, и секунду он лежал на мне, переводя дух. Я ласково поцеловала его в шею, и он, чуть отстранившись, посмотрел на меня с явной нежностью. Было приятно это видеть.

– Ты не кончила, – тихо заметил он.

Да, у меня не получилось. Мой ум был слишком возбужден: мысли о прошедшем вечере, о Кэмероне и нашей стычке не желали выпускать меня из своих когтей.

– Кончила.

Губы Малкольма дрогнули.

– Милая, тебе не нужно притворяться со мной. – Он ласково поцеловал меня и отодвинулся, улыбаясь. – Я тебе помогу. – Он хотел скользнуть вниз по моему телу, но мои руки сжались на нем, останавливая его движение.

– Не нужно. – Я начала садиться, и Малкольм полностью вышел из меня и перекатился на бок. – У тебя был такой длинный день. Ты лучше поспи.

Большая ладонь Малкольма легла мне на голое бедро, не давая выбраться из кровати. Я повернулась и увидела в его глазах участие и заботу.

– Что-нибудь случилось? С тобой все в порядке?

Я решила утаить правду.

– Когда я звонила Коулу, мне показалось, что у мамы какие-то проблемы. Я просто беспокоюсь.

Теперь и Малкольм сел, его брови сошлись.

– Ты бы сказала.

Не желая огорчать его или портить наши отношения, я наклонилась и крепко поцеловала его в губы, а потом отодвинулась и посмотрела ему в глаза, чтобы он ощутил мою искренность:

– Я хотела сегодня побыть с тобой.

Это ему понравилось. Он улыбнулся и быстро поцеловал меня:

– Делай что нужно, милая.

Я кивнула и одарила его улыбкой, прежде чем поспешно привести себя в порядок и уйти. Я еще ни разу не оставалась с Малкольмом на всю ночь – уезжала после секса, полагая, что он этого хочет, и думала, его это радует. А поскольку он ни разу не попросил меня остаться, считала, что угадала правильно.

К тому времени, как я была готова ехать, Малкольм уже заснул. Я смотрела на его крепкое обнаженное тело, разметавшееся по кровати, и молилась, чтобы эти отношения у меня удались, затем вызвала такси и, когда они дважды позвонили мне на мобильный, сообщая, что приехали, тихо ушла, стараясь не обращать внимания на охватившее меня беспокойство.

* * *

Почти год назад я перевезла свою семью из большой квартиры на Лейт-уок в меньшую, далеко от главных улиц, на Лондон-роуд – точнее, даже на Нижнюю Лондон-роуд. Это вдвое удлинило мне дорогу до работы: почти каждый день приходилось ехать в город на автобусе, а не идти пешком. И все же это того стоило, по крайней мере, мы выиграли в арендной плате. Мама сняла нашу квартиру на Лейт-уок, когда мне было четырнадцать, но вскоре все заботы об оплате перешли на меня и сейчас оставались там же. Когда мы только въехали в новую квартиру, она пребывала в довольно жалком состоянии, однако мне удалось выжать из хозяина разрешение отремонтировать ее за мой счет. Хоть что-то я на свои скромные деньги могла сделать.

Меньше чем через десять минут после моего ухода от Малкольма водитель такси высадил меня у дома, и я вошла в подъезд, уже на цыпочках, чтобы не стучали каблуки. На узкой винтовой лестнице было так темно, что я даже не могла разглядеть сырую, покрытую граффити бетонную стену. Я уже давно к этому привыкла: наша прежняя была такой же. В лестничном пространстве слышно все, и поскольку я знала, как неприятно просыпаться из-за пьяных соседей, их громыхающих каблуков и алкогольного веселья, то старалась не производить никакого шума, поднимаясь к себе на четвертый этаж.

Я тихонько прокралась в темную квартиру и осторожно сняла туфли, потом прошла на цыпочках по коридору – сначала к комнате Коула. Приоткрыв дверь, я разглядела в тусклом свете, льющемся из-за занавесок, что он почти до макушки укрыт одеялом. Всегдашняя моя тревога за брата немного ослабла, когда я своими глазами увидела, что он цел и невредим, но это чувство никогда, никогда не исчезало полностью – частично потому, что родители никогда, никогда не перестают тревожиться за своих детей, а частично из-за женщины, спавшей в комнате напротив.

Я проскользнула в спальню мамы и нашла ее растянувшейся поперек кровати. Простыни сбились вокруг ног, ночная рубашка задралась, так что виднелось розовое хлопковое белье. Я только порадовалась, что она хотя бы в белье. Несмотря ни на что, я не могла оставить маму замерзать и, укрыв ее одеялом, заметила пустую бутылку возле кровати. Тихонько забрав ее, я вышла из комнаты и направилась на нашу маленькую кухню, где поставила к остальным и отметила, что уже пора относить ящик вниз, к мусорному баку.

С минуту я смотрела на ящик, чувствуя себя невероятно уставшей, и усталость превращалась в ненависть к бутылке и проблемам, которые она порождала в нашей семье. Как только стало ясно, что маму больше не интересует ничто другое, в том числе власть в собственном доме, я перехватила бразды правления.

Теперь я вносила плату за нашу четырехкомнатную квартиру каждый месяц, вовремя. Я довольно прилично откладывала, работала много часов, и, самое главное, мама не могла добраться до моих денег. Впрочем, такой проблемы никогда не возникало. Одно время деньги были постоянной заботой, порой даже накормить и одеть Коула становилось нелегко. Я обещала себе, что мы никогда не вернемся к этому. Так что, хотя в банке и лежали деньги, я понимала, что надолго их не хватит.

Я старалась стереть большую часть нашей прошлой жизни. Когда я росла, дядя Мик – маляр и декоратор – часто брал меня с собой на работу, которую делал для друзей и семьи. Я работала вместе с ним до самого его отъезда в Америку. Дядя Мик учил меня всему, что знал, и я обожала каждую минуту этой учебы. Было что-то умиротворяющее в преображении пространства, что-то целительное. С тех пор я то и дело искала, где бы что купить подешевле, и делала косметический ремонт в квартире – именно так я поступила, когда мы переехали на новую. Всего пару месяцев назад я оклеила главную стену в гостиной этакими дерзкими шоколадными обоями с большими бирюзовыми цветами. Остальные три стены выкрасила в кремовый и купила шоколадно-бирюзовые диванные подушки для старого дивана, обтянутого кремовой кожей. И пусть даже в конечном итоге финансового выигрыша не получилось, но первым делом, когда мы въехали, я отциклевала паркет и восстановила его во всем былом великолепии. Это стало самой большой тратой, и все же ощущение гордости за свой дом, каким бы временным он ни был, того стоило. Несмотря на недостаток средств на ремонт остальной части, квартира выглядела современной и ухоженной. В такую Коулу не стыдно было бы привести друзей… Если бы не наша мама.

Бо́льшую часть времени мне удавалось справляться с ситуацией, в которой нам с Коулом приходилось жить.

Сегодня же я разнервничалась, чувствуя себя как никогда далекой от мира и безопасности, которые жаждала найти. Возможно, именно усталость заставила мою кровь кипеть от негодования.

Решив, что пора бы и поспать, я тихонько прошла в конец коридора, игнорируя пьяный храп из маминой спальни, и молча закрыла за собой дверь, оставив мир снаружи. У меня была самая маленькая комната в квартире. Внутри помещалась односпальная кровать, шкаф – большая часть моей одежды, включая кучу для e-Bay, делила место с одеждой Коула в шкафу его комнаты – и пара забитых под завязку книжных стеллажей.

В моей коллекции встречались и романы о сверхъестественном, и научно-популярные исторические книги. Я читала все, абсолютно все, любила переноситься куда-нибудь, пусть даже назад во времени.

Выбравшись из платья от «Дольче и Габбана», я положила его в сумку для химчистки. Только время покажет, останется оно со мной или нет. В квартире было холодно, так что я поспешно натянула теплую пижаму и нырнула под одеяло.

Думала, что после такого долгого дня засну мгновенно. Но не тут-то было.

Я обнаружила, что таращусь в потолок, снова и снова прокручивая в голове слова Кэма. Мне-то казалось, я уже привыкла к людям, считающим меня никчемной, но его отношение почему-то ранило не хуже ножа. Однако винить, кроме себя, было некого.

Я сама выбрала этот путь.

Повернувшись на бок, я натянула одеяло до подбородка.

Я не считала себя несчастной. Но также не знала, счастлива ли.

Я решила, что это неважно, если в результате будет счастлив Коул. Наша мама оказалась никудышной матерью – и четырнадцать лет назад я дала себе слово присмотреть за своим маленьким братиком. Если он вырастет уверенным в себе, с чувством собственного достоинства и у меня будет возможность дать ему все то, с чем хорошо начинать жизнь, – больше мне ничего не надо.

Глава 3

Посмотрев на счет за электричество и расстроившись, я решила взглянуть на него еще разок попозже, когда буду не такой усталой. Пару часов сна я все-таки урвала перед тем, как встать утром к Коулу. Я всегда делала так, потому что любила провожать его в школу. Вернувшись домой, я провела день за уборкой квартиры, потом довольно долго будила маму, чтобы помочь ей умыться и одеться, и, оставив ее смотреть какое-то идиотское ток-шоу, пошла за продуктами.

Я снова украдкой взглянула на счет. Вряд ли я смогу в нем разобраться. Никогда ничего не понимала в тарифах. Но как бы они ни рассчитывались, я теперь выбьюсь из бюджета.

– Гребаные кровососы, – прошипела я, бросая счет на кофейный столик и старательно игнорируя ошарашенный взгляд Коула, все еще одетого в школьную форму.

Как только он вырос достаточно, чтобы повторять за мной, при нем я не распускала язык. Ненавижу так прокалываться.

Если я притворюсь, что не говорила этого, то, может быть, он тоже притворится.

Я откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, надеясь, что от этого головная боль станет хоть чуть-чуть меньше.

Слышно было, как Коул где-то возится, вот открылся ящик, и через пару секунд мне на грудь упало что-то маленькое. Я разлепила глаза и уставилась на крошечную бомбу.

Жевательная резинка «Никоретте».

Я ощутила, как уголок моих губ сам собой приподнимается, и взглянула из-под ресниц на Коула, смотрящего на меня сверху вниз.

– Мне больше не нужна жвачка.

Коул фыркнул и пожал плечами – ответ, уже поднадоевший мне за этот год.

– Ты ужасно ругалась, пока пыталась бросить курить.

Я изогнула бровь:

– Я уже больше трех месяцев не курю. – (Блин, он опять пожал плечами.) – Просто так, к слову пришлось.

Мне была нужна не сигарета. Мне был нужен сон. Ну ладно, иногда действительно хотелось покурить. Отчаяние в конце концов ушло – то пульсирующее саднящее чувство во всем теле, когда каждое нервное окончание будто вопило, требуя никотина. Клянусь, я и в лицо вцепиться могла за сигарету в те первые недели после того, как бросила. Хотела бы я сказать, что меня побудила бросить курить правильность такого выбора. Но нет. Я видела, как пробовали бросать курить мои друзья, и не особенно стремилась проходить через все эти мучения. У меня в жизни было предостаточно дел и без борьбы с зависимостью. Нет, я бросила курить по единственной причине, которая что-либо значила для меня, и прямо сейчас эта причина устраивалась на полу, где перед телевизором были разбросаны альбомы, в которых он рисовал комиксы.

Коул попросил меня бросить курить много лет назад, когда впервые узнал, что сигареты – «это плохо». Тогда я этого не сделала, потому что он не настаивал: ему было семь лет и комикс про Железного человека интересовал его куда больше, чем мои дурные привычки.

Но несколько недель назад на уроке по здоровью им показали весьма неприятный и пугающий фильм о вреде, который курение наносит организму, и о последствиях – таких, как рак легких. Коул, конечно, умный мальчик. Не то чтобы он раньше не знал, что курение убивает – на каждой пачке сигарет есть надпись жирным шрифтом: «Курение убивает», – и я бы скорее забеспокоилась, если бы он этого не знал.

Однако вряд ли раньше до него доходило, что курение может убить меня. Коул пришел домой в воинственном настроении и выбросил все мои сигареты. Я никогда прежде не видела у него такой сильной реакции – побагровевший от тревоги, глаза горят. Он потребовал, чтобы я бросила. Больше ничего говорить не понадобилось – все было написано у него на лице.

«Я не хочу, чтобы ты умерла, Джо. Я не могу тебя потерять».

И я бросила.

Я купила пластырь и жвачку и прошла через все чудовищные ужасы абстиненции. Но затраты в результате обернулись экономией, особенно если учесть, что цены на сигареты все время росли. И в любом случае, в обществе курение, похоже, уже не приветствовалось. Джосс была на седьмом небе от счастья, когда я сказала, что бросаю, и, что уж там, оказалось приятно не видеть ее наморщенный нос всякий раз, как я возвращалась с перерыва, пропахнув сигаретным дымом.

– Я уже в порядке, – заверила я Коула.

Он продолжал набрасывать очередную страницу в комиксе, который сам выдумывал и рисовал. У ребенка решительно был талант.

– А чего тогда ругаешься?

– Электричество опять подорожало.

– А что не подорожало? – фыркнул Коул.

Ну, ему-то лучше знать. Он с четырех лет внимательно смотрел все новости.

– И то верно.

– Разве тебе не пора собираться на работу?

– Да, конечно, папочка, – тоже фыркнула я.

Меня наградили еще одним пожатием плеч, и брат снова склонился над своим альбомом – сигнал, что он вот-вот перестанет меня замечать. Рыжеватые светлые волосы упали ему на лоб, и я поборола острое желание убрать их назад. Они уже становились слишком длинными, но Коул отказывался пойти со мной в парикмахерскую и подрезать их.

– Ты сделал уроки?

– Мммм-хммм.

Глупый вопрос.

Я взглянула на часы на каминной полке. Коул прав, уже пора собираться на смену в «Клубе 39». Сегодня вечером со мной дежурит Джосс, так что будет, наверное, не так уж плохо. Есть свои прелести в том, чтобы работать с лучшей подругой.

– Ты прав. Я лучше…

Бабах!

– Ох, ё-о!

Грохот и ругательство огласили квартиру, я мысленно возблагодарила Бога, что сосед снизу съехал и жилье под нами пустует. С ужасом ждала я того дня, когда туда въедет кто-то новый.

– Джоооо! – жалобно завопила мать. – Джоаннаааа!

Коул уставился на меня, в его глазах сквозь глухую боль, сковавшую еще детские черты, горел вызов:

– Просто оставь ее, Джо.

Я помотала головой, в животе у меня буквально забурлило.

– Давай я приведу ее в порядок, чтобы тебе не пришлось беспокоиться сегодня вечером.

– ДЖООООО!

– Иду! – крикнула я и расправила плечи, готовясь к встрече с ней.

Я распахнула дверь и не особенно удивилась, обнаружив маму на полу возле кровати. Она хваталась за простыни, пытаясь втащить себя обратно. Бутылка джина разбилась о тумбочку, и осколки засыпали пол рядом. Я увидела, что ее рука вот-вот попадет в стекло, и бросилась к ней, жестко перехватывая предплечье.

– Не надо, – мягко сказала я. – Стекла.

– Я упала, Джо, – прохныкала она.

Я кивнула и наклонилась, чтобы просунуть руки ей под мышки. Втащив тощее тело на кровать, я подтянула ее ноги и укрыла их одеялом.

– Давай я это уберу.

– Мне нужно еще, Джо.

Я вздохнула и повесила голову. Моя мать Фиона была тяжелой алкоголичкой. Она всегда любила заложить за воротник, но, пока я еще росла, все обстояло не так плохо, как сейчас. Первые два года после того, как мы переехали из Глазго в Эдинбург, маме удавалось удерживаться на работе в большой частной клининговой компании. Ее пьянство усилилось с отъездом дяди Мика, но, когда начались проблемы со спиной и ей поставили диагноз «грыжа межпозвонкового диска», оно перешло все границы. Мама уволилась и стала жить на пособие по инвалидности. Мне тогда было пятнадцать. До шестнадцати устроиться на работу я не могла, так что в течение года наша жизнь выглядела весьма дерьмово, поскольку мы проедали пособие и небольшие мамины сбережения. Маме предписывалось сохранять подвижность – по крайней мере, гулять – из-за больной спины. Но она только усугубила свою болезнь, потому что превратилась в отшельницу и переходила от долгих периодов пьянства в постели к коротким вспышкам зависания перед телевизором в злобном алкогольном дурмане. Я бросила школу в шестнадцать и устроилась работать администратором в салон причесок. Чтобы сводить концы с концами, мне приходилось работать безумное количество часов. Однако были в этом и свои плюсы: я ни с кем близко не дружила в старшей школе, но приобрела нескольких подруг в салоне. Прочитав какую-то расплывчатую статью о синдроме хронической усталости, я нашла способ объяснять людям свой график – мне всегда надо было быть дома и заботиться о Коуле – и теперь рассказывала, что у мамы этот синдром. Поскольку я очень мало знала об этом сложном состоянии, то притворялась, будто мне слишком тяжело говорить на данную тему. И все же подобное объяснение почему-то казалось мне куда менее постыдным, чем правда.

Мой негодующий взгляд из-под опущенных ресниц должен был бы насквозь прожечь женщину на кровати, но она даже не дрогнула. Мама когда-то была поразительно красива. Я унаследовала рост, стройную фигуру и цветотип от нее. Но теперь, с редеющими волосами и плохой кожей, моя мама в свои сорок один выглядела почти на шестьдесят.

– У тебя больше нет джина.

Ее губы задрожали.

– Может, сходишь и принесешь?

– Нет. – Я бы ни за что не стала этого делать и Коулу запрещала покупать ей выпивку. – Мне уже пора собираться на работу, – сообщила я и приготовилась к худшему.

Ее лицо немедленно искривилось от отвращения, налитые кровью зеленые глаза злобно сузились. Вместе с ядом в ее голосе стал заметней и акцент.

– Прям не может мамке выпить притащить! Мелкая ленивая дрянь! Че, думаешь, я не знаю, чем ты там занимаесся? Потаскушничаешь все. Ноги раздвигаешь перед каждым мужиком, кто тебя захочет! Я вырастила шлюху! Чертову гребаную шлюху!

Привычная к маминому «раздвоению личности», я вышла из ее комнаты и отправилась на кухню за шваброй, по дороге через гостиную ощутив кипящую ярость Коула. Мамин голос перешел в крик, оскорбления сыпались все быстрее, и, проходя мимо брата, я увидела, как он мнет в кулаке лист бумаги. Я покачала головой, давая ему понять, что со мной все в порядке, и вернулась в мамину спальню.

– Что ты делаешь? – прервала она свою тираду, когда я наклонилась, чтобы убрать разбитую бутылку.

Я не ответила.

– Оставь все как есть!

– Мам, ты порежешься, если я оставлю.

Она снова захныкала, и я ощутила перемену в настроении. Я имела с ней дело достаточно долго, чтобы понимать, с какой ее стороной сейчас столкнусь. Было только два варианта: бедненькая милашка или ядовитая стерва. На сцену собиралась выйти первая.

– Прости меня. – Она всхлипнула и начала тихонько плакать. – Я ничего такого не имела в виду. Я люблю тебя.

– Знаю. – Я встала. – Но я не могу принести тебе выпивку, мам.

Она села, нахмурившись, и потянулась к кошельку на тумбочке. Ее пальцы затряслись.

– Коул принесет. Я дам денег.

– Мам, Коул еще слишком маленький. Ему не продадут.

Пусть лучше она верит, что это никак не связано с его нежеланием помогать. Я не хотела, чтобы ему пришлось попасть под огонь ее желчности, пока я на работе.

Ее рука упала.

– Ты поможешь мне подняться?

Значит, собирается идти сама. Я прикусила язык, чтобы не начать спорить. Мне нужно было удержать ее в хорошем настроении, чтобы уйти спокойно.

– Сейчас выброшу стекла и вернусь помочь тебе.

Когда я вышла из комнаты, Коул уже ждал у двери, протягивая руки.

– Давай мне это, – кивнул он на стекло, – а сама помоги ей.

У меня защемило в груди: какой хороший он все-таки мальчик.

– Когда выбросишь, уноси комиксы к себе. Сегодня с ней лучше не встречаться.

Коул кивнул и отвернулся, но я заметила, как напряглось его тело. Мальчик становился старше и все больше расстраивался из-за нашей ситуации и собственной неспособности что-либо с ней сделать. Мне нужно было только, чтобы он продержался еще четыре года. Тогда ему исполнится восемнадцать, и я легально смогу увезти его отсюда, подальше от нее.

Когда Джосс выяснила правду о моей семье, она спросила, почему я просто не заберу Коула и не уеду. А я не делала этого, потому что мама уже угрожала позвонить в полицию, если я осмелюсь: такова была ее гарантия, что мы останемся при ней, чтобы кормить ее и составлять компанию. Я даже не могла подать в суд ходатайство об опеке: был риск, что брата я не получу, а социальные службы, как только узнают о нашей матери, скорее всего, отдадут Коула на воспитание в другую семью. Более того, им пришлось бы связываться с моим отцом, а я совершенно не жаждала его возвращения в нашу жизнь.

Я потратила полчаса, чтобы привести маму в достаточно приличный вид для выхода из дому. Мне не приходилось беспокоиться, что она ударится в загул, отправившись по барам или ресторанам на нашей оживленной улице. Она, похоже, так же стеснялась своего состояния, как и мы. Только неодолимая потребность в спиртном могла побудить ее покинуть квартиру, и мама даже наловчилась покупать выпивку через Интернет, чтобы не приходилось бегать в магазин слишком часто.

К тому времени, как я вымылась и оделась для работы, мама уже вернулась с бутылками джина. Она уселась перед телевизором, и я порадовалась, что велела Коулу уйти к себе. Я просунула голову в дверь его комнаты и, как всегда, попросила звонить мне на работу, если что-нибудь понадобится.

Уходя, я не стала прощаться с мамой. В этом не было никакого смысла.

Я предпочла выйти на улицу и морально подготовиться к вечерней смене, отгородившись от своей злости и тревоги, чтобы сосредоточиться на работе. У меня было настроение прогуляться, и я ушла из дома пораньше. По Лондон-роуд я двигалась быстро, одолев ее всю за десять минут вместо пятнадцати, но, выйдя на более привычную Лейт-уок, замедлила шаг. Чудесные запахи, доносящиеся из индийского ресторана под нашей прежней квартирой, вместе со свежим прохладным вечерним воздухом немного меня взбодрили. Я шла по улице, многолюдной широкой улице с ресторанами и магазинами, мимо драматического театра и торгового центра «Омни», и жалела, что одевалась не для вечера в театре или кино. У начала Лейт-уок я пересекла улицу, повернула на Пикарди-плейс и, направляясь к Джордж-стрит, молилась о том, чтобы суметь выбросить из головы ситуацию, которую оставила дома.

* * *

Су, наша менеджер, работала в странное время. Она редко приходила по выходным, когда клуб был открыт, перекладывая все заботы на плечи давних сотрудников и охранников, иногда появлялась вечером с понедельника по среду, отсутствуя с четверга по субботу – обычно самые горячие дни. Меня это совершенно не волновало. На самом деле было даже приятно, что менеджер не дышит тебе в затылок, особенно при таком вредном боссе на моей дневной работе.

Мне и в голову не приходило не дать Су номер телефона Кэма. Со мной он вел себя по-свински, но я не могла не сочувствовать человеку, потерявшему работу. Подозреваю, судьба испытывала к нему примерно то же, потому что впервые за долгое время мне удалось поймать Су до ее ухода. Мы встретились на Джордж-стрит, наверху лестницы в бар, и мне буквально пришлось заступить ей дорогу, не давая сбежать, – так отчаянно она стремилась прочь из клуба.