Текст книги "Самсон. О жизни, о себе, о воле."

Уже на следующее утро всех задержанных, в том числе и меня, стали готовить к этапу в СИЗО.

Постовой прошел по коридору и, стуча железным ключом в каждую камеру, предупредил:

– На сборы десять минут! Все должны быть готовы к отправке в изолятор!

Собирать мне было нечего, поэтому я просто ждал, сидя на нарах. Дверь открылась, и мне приказали покинуть камеру. В коридоре, куда я вышел, горел яркий свет, и в первые несколько секунд я щурился. Постовой подтолкнул меня к стоявшим арестантам, и только тогда я смог разглядеть, с кем мне предстояло совершить первую свою поездку в тюрьму. Их было десять человек. Все небритые, в помятой одежде, с баулами в руках. Некоторые из них обриты наголо. Рядом со мной оказался парень на несколько лет старше меня, но по его манере поведения я понял, что он находился здесь не первый раз. Пацан вел себя раскованно, как будто впереди его ждала не поездка в тюрьму, а прогулка по морю.

– Сам откуда, малой? – весело спросил он.

По его обращению «малой» я понял, что это он разговаривал со мной в первую ночь моего задержания.

– Местный, – коротко ответил я, косясь на наколки на его пальцах.

– А статья какая? – внимательно оглядывая меня с головы до ног, поинтересовался сосед.

– Восемьдесят девятая, часть третья.

– Считай, что пятера у тебя уже есть, – спокойно и как-то уверенно констатировал парень.

Увидев, как вытянулось мое лицо при его словах, он добавил:

– А что ты хотел? Это тебе не хаты выставлять! Эта статья вплоть до «зеленки» катит.

– Не понял?

– До расстрела, значит. Так на тюрьме шутят – мол, лоб зеленкой намажут перед расстрелом, чтобы пуля случайно никакую заразу не занесла, – усмехнулся парень.

Наш разговор прервал громкий голос конвоира:

– Называю фамилии, вы отвечаете статью и срок! После этого бегом направляетесь в автозак!

Внутри автозака меня вместе с другими сидельцами, следовавшими по тому же маршруту КПЗ – СИЗО, принял конвой, который должен был сопровождать нас до конечной остановки. Спецтранспорт был рассчитан на гораздо меньшее количество заключенных, поэтому мы буквально висели друг у друга на головах, но конвою на все было наплевать. Второй рейс автозака сегодня явно не планировался. Поэтому менты со всем присущим им старанием приступили к уплотнению фургона. По три человека запихали в каждую из клеток. Так как я был несовершеннолетним, очередь до меня дошла в последнюю очередь. Недолго думая, меня втолкнули в автозаковский стакан, где уже находился высокий худой парень примерно моего возраста, с темными пятнами вокруг запавших глаз. Несмотря на его худобу, мое тело никак не хотело помещаться в узкий стакан, оставаясь наполовину снаружи

– Держись, братан, – поддержал меня парень, когда конвоиры, навалившись на дверь, сантиметр за сантиметром буквально вдавливали меня внутрь. Сопротивляться было бесполезно, и уже через минуту я оказался лицом к лицу со своим соседом. В таком положении нам предстояло проехать больше двух часов.

– Ребра сломаете, суки! – не выдержав напора, прохрипел взмокший от натуги парень. – Уже дышать невозможно!

– А ты ж… дыши, – лениво посоветовал кто-то из конвоиров, когда дверь за мной наконец-то закрылась. Остальные конвоиры весело рассмеялись.

В такие моменты особенно остро понимаешь, как ты ненавидишь этих ментов, конвоиров, пупкарей и всех тех, кто вообще работает в тюремно-лагерной системе. И эта злость со временем не пропадает, а, наоборот, накапливается. И такое чувство бывает у всякого, кто хоть однажды испытал на себе подобное отношение. Поэтому не трудно представить, что бывает с теми из ментов, кто по каким-то причинам вдруг попадает в камеру к таким, как я. Тогда на них начинает выплескиваться вся многолетняя злость на всю систему МВД. Администрация прекрасно об этом знает и поэтому строго следит за тем, чтобы по ошибке не посадить своих бывших сотрудников в камеру к уголовникам. Но иногда все же такое случается…

Наконец машина тронулась. Ехали невероятно долго. Воздух внутри автозака стал настолько спертым и вонючим, что, казалось, его можно было мять руками. Моего соседа, вдавленного в железную стенку стакана, начала бить крупная дрожь. Лицо его стало белее простыни, взгляд обезумел. С подобными симптомами мне однажды приходилось сталкиваться. Я видел, как ломает одного наркомана, и у меня не оставалось сомнений, что мой попутчик был тоже из них. Его сердце могло остановиться в любую минуту. Но все обошлось, автозак остановился, и, когда распахнулась сначала первая дверь, а потом и дверь стакана, парень смог вдохнуть полной грудью свежего воздуха. Кажется, его отпустило.

Мы находились в некоем подобии тамбура. За толстой решеткой сгорбился над горой папок с личными делами прибывших начальник СИЗО. Началась перекличка. Теперь я смог рассмотреть остальных арестантов. Не надо было иметь большого опыта, чтобы понять: большинство из них имели за плечами не один срок. После окончания переклички всю толпу загнали на сборку. Ею оказалась погруженная в полумрак слабо освещенная камера размером около полусотни квадратных метров. Стены и потолок – как в шахте, чернее некуда. Под потолком две решетки размером в ладонь. Кроме того, с внешней стороны на них висели реснички. Не могло быть и речи, чтобы попытаться увидеть то, что творилось за ними. В углу камеры за полуметровым кирпичным барьером – параша, или, как ее здесь чаще всего называли, дальняк. Рядом с парашей, как и в камере, где я только что сидел, торчал кусок ржавой трубы, из которой сочилась мутная вода, сильно пахнувшая хлоркой. Возле так называемого крана столпилась приличная очередь. Каждый хотел хоть немного смыть с себя грязь за время душной поездки. Дождавшись своей очереди, я вымыл руки и ополоснул лицо. Сидеть было негде. Вдоль стен камеры находились отполированные годами и задницами арестантов скамейки, но они уже были заняты более шустрыми, знающими все тонкости тюремного быта мужиками. Остальные стояли, подперев собою шершавые стены камеры. Когда загнали нашу партию, в камере уже находилось около пятнадцати человек. Судя по обрывкам их разговоров, стало ясно, что они уже несколько часов ждут переброски со спеца на общак, то есть в камеру, где им придется провести время, ожидая суда или следующего этапа. Постепенно появлялись все новые партии арестантов. Одних уводили, других приводили. Некоторые уже кучковались, разбившись по принципу землячества. Многие встречались здесь не впервые. Определить, где бывалый арестант, а где первоходок, было совсем не сложно. Те, кто попадал за решетку впервые, выглядели сильно подавленными и с пустым выражением лица, в котором угадывался испуг, озирались по сторонам, пытаясь предугадать, что их ждет на следующем этапе этой непростой новой жизни. Бывалые же арестанты вели себя намного спокойнее. Некоторые прямо здесь начали мутить чифирь. Сразу нашлись и алюминиевая кружка, и тряпки, скрученные жгутом. Сварив самый популярный и дефицитный здесь напиток, пустили его по кругу, продолжая прерванный на время разговор.

Никто не кричал, все вели себя тихо, разговаривали почти шепотом. Но гул все равно стоял такой, словно над нашими головам летал пчелиный рой. Сейчас мне больше всего хотелось куда-нибудь присесть. И вот, улучив момент, когда один из сидельцев, не вытерпев, пошел по нужде, я примостился на его место и, вытянув ноги, закрыл глаза. После мучительной поездки в стакане все мое тело гудело и ломило, словно по нему пропускали ток высокого напряжения.

Очень долго в камере не было никаких движений, но ближе к ночи дверь открылась, и на пороге появился пупкарь, который начал выкрикивать фамилии. То же самое повторилось через час. Постепенно камера стала освобождаться. С пятого захода пупкарь назвал мою фамилию, и я вместе с остальными двинулся на выход. После недолгого путешествия по переходам мы оказались в более просторной и чистой камере. Посредине стоял длинный оцинкованный стол. Рядом, по-эсэсовски заложив руки за спину, с невозмутимыми лицами стояли пятеро – три мужика и две некрасивые, похожие на недосушенных рыб женщины-пупкарши.

– Все из сумок на стол! – прозвучал приказ старшего.

Вокруг меня зашуршали пакеты, защелкали замки. Я и еще несколько арестантов отошли в сторону, так как нам нечего было предъявить к досмотру. Не прошло и минуты, как на столе образовалась целая гора всевозможного барахла – вещей, предметов личной гигиены, продуктов и еще много чего.

– Все сумки и баулы в угол! – последовал следующий приказ. – Теперь каждому раздеться догола! Снимать даже носки! – на сей раз голос подала высокая и худая, как выдернутая из забора жердь, рыжеволосая пупкарша. – Живо!

Арестанты стали не спеша стягивать одежду. Вдруг кто-то из толпы выкрикнул:

– А не страшно, милая? Нас тут вон сколько, а вас всего двое?

На лицах арестантов появились слабые улыбки. С другой стороны тоже стали раздаваться подобные возгласы. Арестанты разошлись не на шутку.

– А я худых люблю. Больно они охочие до этого дела! А что не очень красивая, так это мы быстро исправим: наволочку на голову, и дело с концом!

После этой реплики толпу словно прорвало, все загалдели разом. Уже шутили сами над собою.

– Ни фига у тебя болтяра! Почем брал за кило?

Толпа опять в хохот.

– Где брал, там уже нет. Все кончилось, я последний был на очереди.

В самый разгар дружеской перепалки одна из шмонщиц вдруг перегнулась через заваленный тряпьем стол, взмахнула линейкой и ударила что было сил ближе всех стоящему к ней бедолаге прямо по причинному месту. При виде корчащегося от боли сидельца смех и выкрики сразу прекратились. Больше никто не шутил.

Когда все разделись, шмонщицы выстроили толпу в очередь к расположенному на уровне пояса крохотному окну. Рядом находилась низкая, незаметная на первый взгляд дверь. Мужики, ставшие от тесноты и скученности хмурыми и озлобленными, то и дело случайно начали соприкасаться телами. А так как все были голыми, реакция на такое посягательство следовала незамедлительно. Нервные, не спавшие как минимум уже вторые сутки люди взрывались от малейшей искры, а тут такое…

Но если в паре похожих ситуаций все обошлось словесной перепалкой, то между стоящими прямо передо мной прыщавым парнем и взрослым мужиком вспыхнула короткая, но настоящая драка. Публично оскорбленный пацан, названный пидором в присутствии стольких арестантов, горел желанием восстановить свою репутацию. А потому, едва почуяв случайное прикосновение чужого тела, бесстрашно бросился на обидчика, превосходившего его по комплекции и физической силе. Пропустив несколько болезненных ударов по лицу и корпусу, тот быстро сгруппировался и со звериным рычанием бросился в ответную атаку.

Я сразу заметил, что здоровяк махался значительно лучше, чем парнишка. Видимо, он имел за плечами многолетний опыт уличного бойца. Однако на стороне отважного парня-одиночки были попранная честь и репутация будущего арестанта. И, надо отдать должное, он не отступил а, наоборот, тоже бросился в атаку. Если бы драка продолжалась без помех до конца, пацан вряд ли взял бы верх над более опытным бойцом. Но на помощь ему невольно пришли прорвавшиеся сквозь строй пупкари. Несколькими ударами дубинок по головам и спинам они быстро усмирили затеявших драку нарушителей порядка. Так что исход поединка был явно не в пользу здоровяка. Из его разбитого носа текла кровь, тогда как парнишка, стоявший с гордо поднятой головой, отделался лишь покрасневшим ухом. Победителем поединка толпа признала паренька. Это можно было судить по одобряющим взглядам в его сторону.

Тем временем досмотр продолжался. Сидящий за окном пупкарь заставлял очередного подошедшего к нему арестанта повернуться задницей и нагнуться, раздвинув ягодицы. Искали заначки, по своим размерам способные уместиться в заднем проходе. Если ничего не торчало наружу, но вид ануса приводил пупкаря в сомнение, то он заставлял сидельца несколько раз присесть. Это нехитрое упражнение заставляло расслабить все тазобедренные мышцы, выталкивая все то, что могло быть спрятано внутри. Ни у кого из группы, в которой я находился, инородных предметов в анальном отверстии не нашлось.

После досмотра все проходили в дверь в тесное помещение и молча ждали босиком на холодном бетонном полу, пока очередь полностью отстреляется. Любое ожидание когда-нибудь да заканчивается. Закончилось и это. Минут через пятнадцать после того, как в камеру затолкали последнего из нашей партии, открылись две железные створки и на пол полетели прошедшие шмон вещи. Все сразу. Самыми последними к нам влетели сумки и баулы. И вот тогда началось что-то невообразимое. Все бросились искать свое барахло. Я мысленно поблагодарил Бога за то, что оказался в этот момент без каких-либо личных вещей. Когда все оделись и собрались, распахнулась дверь. Пупкари выстроили нас в подобие шеренги и повели по многочисленным коридорам в другую камеру. Она пусть и отдаленно, но уже напоминала нечто жилое. Вдоль стен стояли двухъярусные железные шконки – рамы из труб, на которые наварили полосы металла шириной в ладонь. Никаких излишеств вроде матрасов, разумеется, не было и в помине. В центре камеры – вмурованный в бетон такой же металлический стол. Вокруг него железная скамейка. Неизменная параша в углу.

Мест на всех не хватило, и более чем половине арестантов снова пришлось либо стоять, либо садиться прямо на пол, подложив под себя сумку или баул. Многие, едва присев, мгновенно засыпали. Мне повезло больше, чем остальным. Я смог занять место за столом. Когда за решеткой едва начало рассветать, дверь камеры открылась, и контролер со списком в руках выкрикнул фамилии десятерых заключенных. Их повели на снятие отпечатков пальцев. Следом – на фотографирование. На специальном планшете пластмассовыми буквами набирали инициалы и год рождения человека.

Суетливый, донельзя уставший фотограф – отталкивающий тип среднего возраста с реденькой козлиной бородкой – кричал, ругался, непрерывно смолил сигаретой и то и дело протирал красные глаза пальцами. Для него эта партия будущих арестантов – не первая и, видимо, даже не десятая. Покончив с планшетом, он усадил меня на вращающийся стул напротив когда-то белого, а сейчас грязного экрана и зафиксировал анфас. Закрепил табличку. Щелкнул фотоаппаратом. Затем то же самое – в профиль. Можно было быть уверенным, что все сделанные им фотографии получатся весьма колоритными – хоть сейчас вешай на милицейский стенд «Их разыскивает милиция». Дело в том, что почти у каждого подследственного отросла трехдневная щетина, волосы давно не мытые, глаза впалые. Глядя на эти разные, но чем-то неуловимо похожие друг на друга изможденные лица, я вдруг вспомнил, что уже трое суток ничего не ел.

Еда появилась позже, когда нас вернули в сборочную камеру. Сначала послышался грохот, доносящийся из коридора. Этот звук напомнил мне сказку, когда появлялась лягушонка в коробчонке. Затем открылась кормушка в двери и баландер начал выдавать хлеб. Липкий, странный, он мало походил на тот, что продается за пределами СИЗО в любой булочной. Это позже я узнал, что такой хлеб пекли здесь же в местной пекарне под маркировкой «спецвыпечка».

– Одна буханка на троих! – прокомментировал баландер и сам сверился со списком.

Баландер – это тот же заключенный, только относящийся к тюремной обслуге. Попав за незначительные преступления, некоторые осужденные решали не идти на зону, а досидеть свой срок здесь же, на тюрьме, работая на администрацию. Естественно, таких арестантов не любили и приравнивали их ко всякой шушере.

Хлеб, который нам выдали, резать было нечем. Получив свой кирпич, я разломал его на три относительно равные части и, взяв крайнюю часть, отдал две другие своим соседям по столу. По правую руку от меня сидел какой-то спортсмен, судя по его выпиравшим мышцам и атлетическому торсу, а с другой – интеллигентного вида мужичок лет пятидесяти с всклокоченной, курчавой шевелюрой. Взяв свои пайки, мы, изрядно изголодавшись, принялись жевать. На вкус хлеб тоже оказался далек от обычного. На зубах скрипел песок, а по запаху он напоминал нечто среднее между столярным клеем и жареными желудями.

– Я схожу за водичкой, – с трудом проглотив первый кусок, сказал интеллигент. – У вас кружечки не найдется? – обратился он ко мне. Я молча мотнул головой.

Спортсмен, ни слова не говоря, достал из своей сумки алюминиевую кружку и поставил ее на стол.

– Спасибо вам, молодой человек, – засуетился мужичок и проворно вылез из-за стола. – Я сейчас водички из крана наберу! Вы позволите? – заглянув в глаза спортсмену, спросил интеллигент и направился за водой.

Есть хлеб без воды оказалось просто невозможно. Намокнув, он липкой массой застревал в горле, как цемент, прилипал к небу. Поэтому возле так называемого крана, а точнее, огрызка трубы с вентилем, сразу образовалась очередь. Кто пил прямо со струи, другие набирали воду в кружки. Вода текла тонкой струйкой в час по чайной ложке, и ждать приходилось долго. Но наш мужичок, спросив, кто последний, с настойчивым видом принялся дожидаться своей очереди.

Не успели мы «насладиться» законным завтраком, как вдруг дверь в камеру снова открылась. На пороге стояли два контролера. Один из них, сверяясь с бумажкой, начал выкрикивать фамилии. После этого прозвучал приказ:

– На выход!

В камере началось движение, и со всех углов послышался отборный мат. Как оказалось позже, нас вели на медосмотр.

После недолгого путешествия по коридорам тюрьмы нас, как скот в стойло, загнали в крохотную камеру и приказали раздеться до трусов. После чего распахнулась внутренняя дверь камеры и вежливый, с интонацией прирожденного садиста голос пупкаря предложил «уродам», то бишь нам, войти в следующее помещение, которое оказалось настоящей клеткой с толстыми прутьями от пола до потолка. Внутри был расположен медицинский лежак, накрытый серой простыней, на которую и смотреть-то было противно, не то что ложиться. С наружной стороны клетки у стола нас уже ждали врачи – три женщины и мужчина. С совершенно безразличными лицами они стали задавать вопросы, изредка что-то чиркая в своих блокнотах. Вопросы были однообразными:

– Жалобы на здоровье есть? Туберкулезом или венерическими болезнями раньше болели?..

Экзекуция с медицинским осмотром прошла на удивление быстро, и уже спустя час мы снова оказались в камере, откуда нас забирали. За наше отсутствие она наполнилась нестерпимой вонью от вызванных местным хлебом газов. Кое-кто из бывалых сидельцев стал жечь бумагу, чтобы хоть как-то избавиться от тошнотворного запаха.

Наши места за столом оказались свободными, поэтому мне ничего не оставалось делать, как отойти ко сну, положив голову на руки. Спасительное забытье прервал голос пупкаря, распахнувшего дверь. На исходе вторых суток мучений нас наконец-то стали разводить по хатам. Но прежде всего всей толпой повели на склад, где должны были выдать матрасы и постельное белье. Кладовщиком оказался заключенный из обслуги. Записывая фамилию, год рождения и статью, он выдавал постельные принадлежности каждому подходившему. Когда наступила моя очередь и я произнес год рождения, он вдруг отодвинул меня в сторону и обратился к постовому:

– Командир! Да тут у нас малолетка!

– Как?! – засуетился постовой, подскочив ко мне. – Ты что, несовершеннолетний?

– Ну да, – ответил я, не понимая, что происходит.

– В сторону! – постовой отодвинул меня рукой к стенке.

Впоследствии я узнал, что несовершеннолетних нельзя конвоировать вместе с взрослыми. А в тот раз, видимо, из-за большого наплыва арестантов кто-то что-то напутал и меня посадили вместе с остальными.

После того как путаница выяснилась, мне пришлось стоять возле стенки еще битый час, дожидаясь, пока остальным сидельцам выдадут белье и разведут по камерам.

– Та-ак, – устало проговорил постовой, когда все закончилось. – Теперь будем решать твой вопрос. Сначала к парикмахеру. Пошли! – Он подтолкнул меня к железной решетке, которой разделялись корпуса тюрьмы.

– Открывай! – скомандовал он другому постовому, который находился за решеткой.

Дело в том, что вся тюрьма делилась на корпуса, а сами корпуса – на продолы (длинные коридоры, по обе стороны которых находились камеры). Такие продолы с обеих сторон закрывались решетками, причем закрывал их тот постовой, который оставался внутри. Это было придумано администрацией на случай побега или захвата заложников. Если вдруг кому-то взбредет в голову совершить побег, то дальше одного продола он не пройдет.

Итак, меня повели к парикмахеру. Понятно, что ни о каких модельных стрижках речь не шла, меня просто подстригли налысо. Потом мы снова вернулись на склад, где хозбык – так называли всех тех, кто работал в обслуге, в приказном тоне сказал:

– Раздевайся, пацан!

Я хотел было возразить ему, но тут же передо мной появилась застиранная роба и кирзовые ботинки.

Увидев удивление в моих глазах, хозбык пояснил:

– Малолеток в тюрьме переодевают. Твои вещи мы положим на склад, а когда поедешь на этап, сможешь снова их забрать.

Роба, которую мне выдали, была сшита из тонкой мешковины синего цвета. Размер, естественно, никто не подбирал, и выдавали то, что было на складе. Мне повезло. Так как комплекции я был не крупной, то роба оказалась впору. Чего нельзя было сказать о ботинках. Они оказались на размер больше. Получив матрац и постельное белье, я, шаркая «ботами», направился за постовым. После недолгого путешествия по продолам мы оказались на месте.

– Принимай новенького! – сказал постовой молодой пупкарше, дежурившей на продоле перед камерами.

Девушка лет тридцати, не больше, с красивой фигурой, облаченной в зеленую форму, не спеша подошла к решетке и, оглядев меня с ног до головы, как бы между прочим спросила:

– Куда его?

– В сто вторую, – пожирая пупкаршу глазами, ответил постовой.

– Лицом к стенке! – скомандовала девушка, когда я зашел за решетку.

Подойдя к одной из камер, она сначала посмотрела в глазок и только после этого открыла дверь. В нос ударил уже ставший привычным за последние несколько дней спертый запах. У дверей столпились несколько лысых подростков, которые с восхищением смотрели на молодую пупкаршу. Наперебой они стали задавать незначительные вопросы, стараясь притянуть к себе ее взгляд:

– Наташ, а откуда к нам новенького?

– А когда обед будут раздавать?

– Все вопросы потом, – надменно ответила девушка и захлопнула за мною дверь.

Смех, веселье и игривое настроение как рукой сняло. Теперь на меня с интересом смотрело несколько пар глаз. Я стоял в дверях и также в упор смотрел на них.

– Кто такой? Откуда? – наконец спросил один из них, который был выше и на вид старше остальных.

– Самсон из Ростова.

– Это что, имя такое? – усмехнувшись, спросил длинный.

В моей голове сразу пронеслось то, что я хоть немного знал о тюрьме и ее порядках. Например, что каждое слово здесь может трактоваться по-разному и надо следить за тем, что говоришь.

– Погоняло. А зовут меня Сергей.

– Понятно, – протянул собеседник, уже сменив тон. – Статья какая?

– Восемьдесят девятая.

– Точняк? А то мы ведь все равно узнаем, – предупредил он.

– Точнее не бывает, – слегка повысив тон, ответил я.

Матрац, который мне выдали на складе, оттягивал руку, так что она стала затекать, и поэтому неожиданный допрос в дверях немного меня разозлил.

– Ладно, проходи, – освободив мне путь, предложил тот, которого я принял за главного.

Осмотрев камеру, я увидел, что недалеко от окна есть свободная шконка, и, подойдя к ней, бросил туда надоевший матрац.

– Поди сюда, Самсон, – позвал один из малолеток.

Я не спеша подошел к столу, за которым уже разместились несколько человек.

– Как жить собираешься? – был первый и, наверное, самый главный вопрос в тюрьме для новичка.

– По понятиям, – коротко ответил я и, развернувшись, вернулся к себе на шконку.

Тогда в моем ответе для всех стало понятно, что я не просто «левый» пассажир, а пацан, который, может, еще и не до конца, но понимает, о чем говорит и куда попал. Ведь словом «понятия» обозначается большее, чем закон. Всех жизненных ситуаций он все равно не предусмотрит. Потому правильные понятия – это еще и совесть арестанта, с которой он должен сверять свои поступки, чтобы не испортить жизнь себе и другим.

В России закон никогда не уважали, считали, что жить надо не по закону, а по правде. Вот в лагерях правда и есть правильные понятия. Конечно, очень многое в них кажется диким, жестоким, бессмысленным, но это только так кажется тем, кто находится на воле. А на тюрьме и в лагерях они, наоборот, как раз очень разумны. Полностью расписать все понятия не хватит ни одной книги, потому что есть как пункты, так и подпункты этих самых понятий. Но кое-что в первое время на всякий случай можно предусмотреть.

Во-первых, надо всегда следить за тем, что говоришь. Мать для арестанта – это святое. И не дай Бог кому-то упомянуть ее, матерясь. В условиях зоны, послав собеседника на хрен, ты автоматически объявляешь его петухом. В ответ мало не покажется. Кроме того, козла тоже посылать не стоит – он же козел, а не петух. За это тоже спрос.

Еще одна заповедь – не стращай впустую. Если уж бросил даже невзначай в чей-то адрес угрозу, то должен ее выполнить. Отвечай за свои слова. «Нечаянно» здесь не катит. Нет такого слова. Нечаянно – значит, сам что-то не предусмотрел. Самому потом и отвечать.

Не вступайся ни за кого. Каждый отвечает за себя, первое слово каждый должен сказать за себя сам. Потом тебе помогут. Или не помогут. Но вот другому отвечать за человека нельзя. Вмешивайся, только когда первое слово уже сказано тем, за кого заступаешься.

Не прикасайся к чужому. Взял, к примеру, чужую книгу, полистал, положил на место – жди «ответку». Подойдет хозяин книги и потребует вернуть стольник. Какой такой стольник? Книгу брал? Брал. Вот в ней и лежал стольник, а сейчас его нет. Верни!.. Раньше карманникам разрешалось для сохранения квалификации залезть в чужой карман, а потом вернуть изъятое. Но потом тоже запретили. Даже у мента нельзя. Крысой тебя, конечно, не назовут, а вот если после этого на зоне повальный шмон начнется, на виновном будет висеть косяк.

Не играй. Насильно засадить за карты никого не могут. Более того, человек, который не играет вообще, пользуется, как правило, уважением. Но если проигрался – жизнь положи, а долг отдай. Причем обязательно в срок.

Не забывай, что у каждого незыблемого понятия есть своя вторая сторона. Например, с петухами за руку здороваться нельзя, да и вообще из их рук не следует ничего брать, так как сам можешь с легкостью оказаться в этой стае. Но вот грев или малява, переданная петухом на киче, фаршманутой не считается. А дальше – больше. На крытках, к примеру, баланду раздают исключительно петухи, но, однако, еще ни один авторитет, а они составляют там большинство, не умер от голода. В безвыходных ситуациях такие вещи косяками не считаются. Вот тебе и понятия, сынок. Нужно не просто знать все воровские законы наизусть, а тонко чувствовать грань между «можно» и «нельзя». В жизни тоже порою случаются подобные ситуации. Поэтому, прежде чем что-то делать, сто раз подумай, взвесь…