Текст книги "Пчела в цвете граната"

Глава 2

Железнодорожный вокзал был виден издалека: со старинными высокими окнами и невысокими переплётами, вытянутыми в длину. Через дорогу от него уныло громоздился Речной.

– Чего так долго? Я уже два раза очередь в кассу занимал.

Если кто думает, что стояние в очереди для отца являлось испытанием, так это неправда: отец обладал завидным терпением. Он мог бесконечно простаивать в любой очереди, словно это было для него спортом. Мать оставляла его в самом нескончаемом хвосте, а сама бежала вперёд, чтобы узнать, «что дают». Если товар был интересен, то отец оставлялся в толпе бабушек, женщин и пары таких же бедолаг, как он. Это чтобы никто не посмел вскричать: «Вас тут не было!» Отец усердно держался, зная, что воскресный бюджет быстро иссякнет, жена угомонится и освободит его от повинности переминаться с одной ноги на другую среди пересудов, трёпа и сплетен. Мать являлась с полными сумками, курсировала вдоль очереди и принимала решение уйти. Теряя очередного «стояльщика», очередь возбуждённо оживала, долго выясняла, кто за кем стоял, кто ушёл, кто влез без очереди.

Ещё отец мог часами ходить по тайге в поисках пятисантиметровых красноголовиков. Других не брал, не видел их в принципе, потому что они приходились ему не по вкусу. Мать посмеивалась над такой причудой мужа и кропотливо тонким ножиком очищала жёсткие ножки, снимала с головок прилипшие хвойные иголки, жёлтые берёзовые листья. Заплутавших муравьёв выбрасывала в форточку, клопов давила пальцем. Затем надрезала ножку вдоль до самой шляпки, образуя четыре расхожих бруска. Варила на медленном огне, придирчиво по счёту добавляла соль – ни одной лишней крупинки, из расчета на каждый гриб по десять кристаллов. Такие засолки бережно хранились в летнем холодильнике под подоконником на кухне и выставлялись на стол для дорогих и важных гостей.

Очередь в железнодорожную кассу поражала своей разношёрстностью: тёти, дяди, дети. Разновозрастные, разнокалиберные, разнонациональные. Все толклись, суетились, шумели. Всем срочно надо! И именно на отходящий поезд до Москвы, а «выбросили» всего два билета. Очередь загудела, ульем окружила окошко кассы. Большая кассирша в белой блузке сидела пчеломаткой и созерцала свой народ. Наступил тот важный момент, ради которого она здесь работала: сейчас она будет решать судьбу бедолаги – в её власти определить, кому ехать, а кому ждать следующего состава, а это только в пять утра.

Кассирша сидела за стеклом и ни на какие уговоры, телеграммы и крики не откликалась. Одну руку она держала на телефоне, второй поправляла белый бант, который не висел, а лежал на полочке её груди. Вся очередь уже ненавидела этот бант, он раздражал своей белизной, ухоженностью, достатком, а вокруг пихались, дрались, бились, ругались и снова пихались… словом, отлично ладили!

Отец попытался пристроиться в хвост очереди. Но сейчас хвост расслоился на множество отростков и всё время шевелился и передвигался по нескончаемой тайной траектории.

– Кто крайний, кто последний? – приставал отец к людям. От него отмахивались, отмалчивались.

Наконец отец благородно отказался от затеи найти «крайнего» и позвал Асю на речной вокзал.

– Чёрт с ними! Пусть московский пройдёт, потом спокойнее станет. Там, на речном, говорят, и народу мало, и буфет неплохой. Я бы чайку попил. После можно стоять хоть до Нового года.

Ася с отцом приладились к столику на высокой ножке, неторопливо доедали хлеб и запивали тёплым чаем из стеклянных стаканов.

– Уважаемые пассажиры, – объявила диктор, – ракета Пермь – Набережные Челны отправляется через пятнадцать минут.

– Пап, а поехали в Челны, – улыбнулась Ася отцу.

Отец с характерным хлюпающе-журчащим шумом допил чай, будто он был не остывшим, а огненно-пылающим, из самовара. Отец продолжал молчать, а кругом открывались и вновь закрывались двери. От каждого хлопка Ася съёживалась, а отец крутил в руке стакан, словно удивлялся, почему он пуст. Пока он вернулся к буфету за вторым стаканом чая, за их столиком устроились две девушки в отчаянно коротких плиссированных юбках. Не сравнить, конечно, с Асиной. Сшила сама из ткани в мелкую клетку и, чтобы не злить родителей, ниже колена. Хорошо хоть под плащом не видать её старомодности и пятна.

Отец вернулся с чаем, немного потеснил девиц в сторону, невольно их прогнав. Короткие плиссированные юбки вспорхнули за соседний столик – к старичку. Тот довольно осклабился беззубой улыбкой и полностью погрузил кусок хлеба в стакан с мутной жижей. Девицы брезгливо от него отвернулись, а он достал размякший мякиш и бережно отправил его в рот. При этом он не переставал улыбаться, причмокивал, всасывал всё в горло. Челюсти его двигались: вверх-вниз, открыть-закрыть. То был виден белёсый гладкий язык, то нижняя губа доставала до кончика носа. Заметив брезгливый взгляд девиц, старик разошёлся и натянул нижнюю губу на нос. Девицы поперхнулись, тихо застонали, съёжились и отхлынули от его столика.

– Пошли, – вдруг сказал отец и, не дожидаясь дочери, заторопился к кассе и там суетно запыхтел в скважину окошка.

– До Набережных Челнов… билеты есть?

Кассирша внимательно уставилась на отца:

– Ракета уже отходит.

– Мы успеем. Один взрослый.

В сердце Аси плеснуло горячей волной. Почему один? Кто едет, а кто не едет?

Отец расплатился, схватил билет. Быстро спускались по лестнице, потом по трапу. Отец практически впихнул её в ракету. Матрос уже разматывал буксировочный канат, а вода бурлила по бортам, заставляя машину дрожать и покачиваться на волнах. Отец шёл следом, тянул руку с десяткой.

– Всем передавай привет. Скажи, мы с матерью следующим летом приедем в гости.

Отец ещё что-то говорил, но тут в полную силу взревел двигатель и заглушил слова отца резким звуком и сизым дымом.

Ася спустилась в салон, долго разбиралась с местом. Оказалось, что её место в носовой части заняла женщина с ребёнком. Грустная мама, грустный ребёнок с грустными мышиными косичками на голове, с грустным мишкой в руках. У мишки проплешины на лапах, перевёрнутое левое ухо, пришитое суровыми нитками, вязаная безрукавка с двумя разными пуговицами и такими же пуговичными глазами.

Пришлось с огорчением уступить. Панорамные виды, открывающиеся с её места, были подарком судьбы и искренне вызывали зависть. И вновь мытарства по салону с билетом от женщины с ребёнком. Вышла на открытую палубу кормовой части. Здесь хлестал ветер, поминутно обдавало пеной с острым запахом дизеля и едкого дыма. Матрос, добрая душа, вызвался помочь Асе. Пока провожал её до места, непонятно почему похвалил её за предусмотрительный плащ, заодно провёл небольшой экскурс по теплоходу. Сыпал цифрами, техническими терминами: дизель, автономность плавания, мощность, скорость хода. Так и дошли до другого края теплохода, пока матрос вдруг не сообразил, что заболтался и надо возвращаться на корму.

Место оказалось аккурат под прилавком буфета. В начале дороги, при торможении на Асю сыпались пирожки с яблоками и капустой. Постепенно все пирожки распродались, и теперь на голову падали кексы и коржики. Сонная Ася ловила выпечку, возвращала буфетчице, та мило улыбалась и под конец угостила коржиком, который, минуя Асины колени, сразу упал на пол и скатился под пассажирское кресло. Ася с благодарностью приняла, на глазах других пассажиров демонстративно отряхнула – «смотрите, все элементы гигиены соблюдены» – и съела. А что? Десятку сохранила в целости, а на чай хватило мелочи со сдачи в аптеке.

Вдали, в бело-голубом просторе яркого дня теснились деревянные дома. Курчавые леса и кустарники сбегали с пологих берегов и нависали над водой. Высоко на горе серели полуразрушенные церкви, возвышались водонапорные башни из красного кирпича. У отвесных берегов купались ребятишки, на отмели неподвижно стояли коровы, а вода неслась дальше и тащила за собой случайные листья, ветки и бледно-серую речную пену.

Рядом с Асей от качки томилась женщина. Несчастная, измученная рвотой, она грезила глотком свежего воздуха и бесконечно жаловалась на тесноту и духоту салона. «Неужели вы не чувствуете, как здесь воняет нефтью!» – восклицала она, с презрением наблюдая, как Ася с аппетитом поглощает коржик с чаем. Честно говоря, Ася о нефти что-то слышала, но конкретно не понимала, действительно ли их окружает этот запах. Хотя, наверное, должна была – ведь изучала же химию.

Плыть на теплоходе оказалось куда приятнее, чем ехать в общем вагоне поезда. Необозримая, захватывающая ширь за окном – Кама открывалась своей красотой и величием.

В Челны прибыли на закате. Ася увидела двухэтажное зелёное здание речного вокзала на дебаркадере, с палубными балконами по всему периметру, стойки перекрытий, перила с сетчатыми рамами, коричневую крышу из рифлёного железа… По берегу шла широкая улица, пыльная и унылая. Пока Ася сходила с трапа, заря потускнела, высветив неровные полоски суши, как у линялых половиков.

Асе было душно, жарко, пыльно, ещё смутно на душе. Сорвалась в Челны, а у самой даже нет адреса ни одного родственника. Она с родителями уже была в Челнах, но это было зимой, три года назад. Вот куда теперь? Надо найти почту, позвонить родителям.

Прибывшие, гружённые чемоданами, баулами, авоськами, струйкой утекали по улице к каменным домам. Облокотившись на бампер оранжевой легковушки, стоял парень с сигаретой в зубах. Пытался увидеть в пассажирах выгодных клиентов. Взгляд, скользнув по Асе, не задержался, устремился вбок, остановился на сорокалетней паре с тремя чемоданами. Короткий разговор с тратой ласковых убеждающих слов, быстрое согласие – и вот он уже пытается впихнуть чужие чемоданы в свой багажник. Машина приседает на задние колёса и нервно дёргается с места.

Кто-то с воплем ринулся к Асе, обхватил, рванул к себе. Ася упёрлась в мягкую женскую грудь, попыталась отпрянуть, вырваться. Горло дрожало и выдавало:

– Что… вы? Кто вы?

– Ах ты мракобесинка! Не узнала? – женщина ткнулась губами в её щеку, шею, шумно протяжно вздохнула. – Я тебя всю помадой запачкала.

Пока пыталась стереть, расцарапала щеку ногтями с заусенцами. Ася отнекивалась, собирала в кучу поток суетных мыслей, проносящихся в голове, а тётка продолжала обнимать странно-толкающими объятиями и бесконечно тараторить, сбивая слова в жёсткий комок.

– Отец телеграмму отбил, просил встретить. Еле успела. – Увидев побледневшее лицо племянницы, тётка встряхнула её за плечи. – Ну чего ты? Как будто увидела мумию Клеопатры.

«Мумия Клеопатры» – это излюбленная шутка младшей сестры матери тёти Маи из Узбекистана.

– Тётя Мая? – неуверенно уточнила Ася.

– Ну конечно! – всплеснула руками тётка. – Не узнала?

Магдания – для взрослых, для малышни – тётя Мая. Больше похожая на узбечку, со своим национальным макияжем, сомкнутыми на переносице чёрными бровями, яркой помадой, высокой горой пышных волос на голове, золотыми зубами и перстнями.

– Есть, наверное, хочешь? – ласково улыбнулась она золотой улыбкой. – Я там в столовой котлет купила. Если Иринка не съела, вот тебе будут. У нас знаешь какая классная столовка в соседнем доме открылась, если берёшь навынос – на двадцать процентов дешевле…

Совсем, совсем давно Асе помнилось, как она барахталась в течении быстрого арыка под тенью огромного дерева. Вода была прохладной, тёмной, и по ней плыли яблоки, помидоры, груши. Поплавками кружили косточки от вишни, шелуха от семечек, застревали в огромных листьях береговой травы. Следом бежала молодая женщина с ведром, тянулась, поскальзывалась на илистых откосах арыка, хваталась за ветки, пыталась словить хоть что-нибудь.

– Балакаем, деточка, солнышко, – убирала мокрую прядь волос с глаз и призывно кричала женщина, – ну же! Это мои яблоки. Вот… из ведра… груши мои… помидоры мои… дай их сюда.

Ася шла по дну навстречу и не верила, что такие спелые и красивые фрукты существуют на самом деле. У них дома, откуда они только приехали, такие спелые груши и помидоры можно было увидеть разве что на картинках или во сне. Маме иногда удавалось купить помидоры. Хватали все, не глядя, подставляли сумки, авоськи, помидоры сыпались из тазика и бесконечно счастливили покупателя. Расплачивались, бежали домой. Сам факт, что не зря выстояла, купила, приводил в восторг. Потом начинался долгий процесс по удалению плесени, мятости, гнилости, затем к останкам помидоров добавлялся лук, подсолнечное масло – и вуаля! Салат готов! Налетайте, гости дорогие!

Тогда удалось собрать всё. Взамен Ася получила огромную грушу. Надкусила. На лицо, живот фонтаном брызнул сок. Как это? Столько аромата и вкуса в одном кусочке! Чуть позже познакомилась и с той молодой женщиной, которая оказалась её родной тётей Маей.

– Ты молодец, что решилась переехать в Челны, – расплывалась в блаженной улыбке тётка.

– Переехать? Я только в гости на выходные.

– Ах, оставь! – с милой откровенностью отмахнулась она. – Сейчас все хотят переехать в Челны. Вон дополнительные рейсы организовывают.

Они прошли по набережной, завернули за угол дома и в потоке пыльного, душного, утомительного воздуха пошли прочь от пристани.

– Вот там будет дамба, – махала рукой тётка, – вот там завод… птицефабрика… Нижнекамск, Елабуга… аэропорт… а ты чего не на самолёте? На самолёте быстрее. Автомеханический техникум. Вот осенью поступишь в автомеханический. На кого хочешь учиться?

– Я в Пермь. В фармацевтический институт.

– Ах, брось! Зачем тебе? Поступишь в автомеханический, на бухгалтера. У тебя как с математикой? Не. На бухгалтера не надо, посадят ещё, нелёгкое это ремесло, там на всякие хитрости надо пускаться, где ревизора напоить, где ОБХСС пустить по ложному следу. Ты лучше давай на плановика. Никакой материальной ответственности и всегда при харчах. Плановик – это гораздо лучше. Вот я зря выучилась на товароведа. Товароведам квартиру не дают. Не положено. Сами, мол, себя обеспечивайте. Только заводчанам квартиры положены. Вот на завод устроишься, квартиру получишь, не сразу, конечно. Сперва в общежитии поживёшь, замуж выйдешь, там и жильё дадут. А в Перми что? В Перми тебе ничего не светит, люди по тридцать лет в очереди стоят. А тут уже через два-три года получают. Я, когда приехала в Челны, неделю спала на скамейке на пристани. Нас там много было. Каждый день состав менялся, кто-то находил работу, кто-то, разочаровавшись, отчаливал. Их места занимали вновь прибывшие. Пришлось устроиться дворником. Комнату сразу дали.

Бесконечная разговорчивость тётки немного утомляла и особенно раздражало, что она не слушала ответы и не принимала доводы. Она говорила и говорила, обозначая и раскладывая дальнейшую судьбу Аси по полочкам.

Они шли по широкой улице, на светофорах переходили дорогу. Улицы Челнов кишели новенькими автомобилями, мчащимися, кажется, сразу во все стороны. Ася восторженно смотрела на высокие панельные, кирпичные дома с бесчисленными ячейками окон, на широкие проспекты. Её поразило, как быстро на остановках собирались и вновь рассеивались толпы, будто текла свежая кровь по жилам молодого города.

Ася по возможности пыталась не отстать от тётки, идти точно по её следу, поворот за поворотом. Шли мимо шумных подъездов, танцующих и поющих компаний молодых людей, собравшихся вокруг стоявших на земле магнитол. Жизнь здесь плескалась, словно весёлые синие волны. Прошли всего сутки, как Ася выехала из Губахи, а создавалось ощущение, что прошло пятнадцать столетий. Всё переменилось. На месте старых домов выросли новые, барачное гнилое дерево сменилось на бетонную серость современного города с пылающими островками мозаичной мелкоплиточной облицовки. Всё переменилось. То, что было вчера важным, стало казаться неважным, то, что волновало, рассеялось туманом. Само море подростковой рассеянности как-то ушло, и появилось ощущение почвы. Вот же город, в котором, наверное, прекрасно жить. Вот же тётка, которая точно знает, что Асе требуется и как надо действовать.

Зашли в подъезд, поднялись на четвёртый этаж, тётка принялась перебирать один за другим всевозможные виды ключей – от амбарно-трубчатых до плоско-серебристых с неправдоподобными загогулинами и рифлениями. Поймав Асин удивлённый взгляд, пояснила:

– Тут от дома только два, остальные ключи от магазина и склада.

Ключ найден. Тётка толкнула дверь и, широко разведя руки, пригласила:

– Заходи.

Ася боязливо взглянула налево, направо. В узком извилистом коридоре насчитала пять дверей, в щели третьей пробивается свет. Одна дверь открылась, в просвете появилась рука с горшком. Хозяин руки что-то продолжал говорить в комнату, а рисунок трёх васильков на боку горшка дрожал и пах мочой.

– Наша комната там, – тётя Мая показала на дверь напротив. – Шагай быстрее.

Первое, что она увидела в комнате, – три огромных ящика апельсинов.

Тётя Мая открыла холодильник.

– Прекрасно! Котлет нет. Ирин, – куда-то в темноту комнаты крикнула тетка, – котлеты ты съела?

На диване зашевелилось одеяло.

– Я сплю…

Тётка обернулась к Асе.

– Смотри, мне тебя угощать нечем. Только чай. – И она стала выставлять на стол хлеб в пакете, сливочное масло в упаковке, тарелки с колбасой, сыром, яйцами, помидорами и огурцами, зелёным луком. – Ешь.

Ася грустно глянула на апельсины. Почему ко всей роскоши чаепития их не предложили, не поставили на стол?

Тётка разглядывала банку со сгущёнкой:

– Вся высохла. Сейчас новую открою.

– Тёть Май, – ломая взгляд об оранжевость фрукта, проблеяла Ася, – а можно… я схожу в ванную? – Она так и не решилась попросить апельсин.

– Полотенце дам. – Тётка открыла дверцу шкафа, переполненную различными банками. Этикетки шпрот, сгущёнки, тушёнки были знакомы и понятны, а вот все остальные Ася видела впервые: красные крабы, синие осьминоги, ещё какие-то заморские картинки неизвестных тварей. Тётка пошарила на полках, достала полотенце с огромной жар-птицей. – Возьми. Апельсины бери, бананы, яблоки – если хочешь, не стесняйся. У нас их никто не ест. Ирка для своих подружек держит – угощает.

Одеяло на диване откинулось, и показалось заспанная лохматая мордочка.

– Кто это?

– Ася Мурзина из Губахи.

– Ещё одна припёрлась? – мордочка равнодушно потухла. Тело под одеялом заелозило, зашевелилось и, как сказочная избушка Бабы-яги, замерло ко всем задом.

– Ирка, не дури, это твоя двоюродная сестра, как Юля.

– Пусть идёт в баню.

– Иди, иди, – суетно опомнилась тётя Мая, сдёрнула с полки мыльницу.

Ася, счастливая от тёплой воды, вся раскраснелась и оттаяла. Вода, конечно, поразительно отличалась от домашней. Если дома она была голубоватой, артезианской, то здесь – какой-то жёсткой, жёлтой, переполненной запахом канализации. Чувствовалось, как вместе с мылом и мочалкой тело шкрябает мелкий песок. Она стояла под струёй, впитывая каждой клеточкой удовольствие. Пока грелась, дверь в ванную неожиданно распахнулась и вошёл мужчина, злобно зыркнул на голую Асю. Она охнула, густо покраснела и, прижав вехотку к груди, присела в ванну.

– Ты чё, блин, на курорт приехала? – Мужчина шумно отделил себя от Аси синей занавеской. – Час плескаешься, всю ванну заполонила. Я для кого, блин, занавеску повесил? Зачем закрываться? У меня смена, мне на вахту. Да не ссы ты, я только побреюсь.

Из-за занавески под струёй из крана появился стакан, до краёв наполнился водой.

Онемевшая Ася всё ещё сидела на дне ванны, а голос за занавеской продолжал:

– Чья будешь?

Прижалась к стенке, не ответила. Его голос сохранял бесчувственность и апатию, словно видеть голых девиц в ванной каждую ночь было для него чем-то совершенно будничным и рутинным.

– Майская наверняка, это она весь свой узбекский табор сюда тянет…

Ася привстала, тихонько потянулась за полотенцем…

– Разбросалась тут вся, прям как у себя дома… Х-р-р… – стал громко полоскать он горло, мешать мыло в стакане для бритья. – Ладно вот я зашёл, а если б дядя Миша…

Ася перепугалась, когда из-за занавески услужливо появилась волосатая рука с полотенцем.

Забрала, обмоталась.

– Если дядя Миша будет звать смотреть на бивень мамонта – не ходи.

В полотенце Ася осмелела. Со свойственной её возрасту опрометчивой торопливостью и гордостью заявила:

– Что я, бивней не видела!

– Чёрт! – выругался мужчина. – Порезался. Когда ж ты успела его увидеть?

Он стоял возле квадратного тусклого зеркала с намыленными щеками и задранным подбородком и лезвием примерялся к трудному месту на шее.

– В третьем классе, – Ася вылезла из ванны, потянулась за мокрой юбкой, которая висела на полотенцесушителе.

– Блин! – вновь выругался мужчина, зажал пальцем порез и внимательно уставился на Асю.

– В краеведческим музее, – уточнила Ася, комкая остатки белья. – Мы ходили всем классом на экскурсию.

Мужчина громко заржал.

– Понятно. Шуганная, значит. Нецелованная поди?

Ася на «шуганную» обиделась и дерзко ответила:

– Рано мне ещё целоваться!

– Это почему? – мужчина уставился в зеркало на её отражение.

– Мама говорит, что от поцелуев дети рождаются.

Мужчина вздрогнул, потом схватился за шею.

– Слушай, уйди, а? А то я из-за тебя себе горло перережу.

– Зачем? – удивилась Ася.

Он матерно выругался, судорожно промокнул полотенцем недобритый подбородок, стал протискиваться между стеной и потрясённой Асей.

– Ты точно не из Узбекистана, – говорил он, судорожно тыча в неё пальцем. – Ты чума́ из чу́ма. Ты вообще из какой тундры вывалилась?

– У нас не тундра. У нас тайга, – похвасталась она. – Уральские горы. Про Урал слышали?

– Всё, всё! Хватит! – с трудом сдерживая хохот, взмолился мужчина, поднял руки. – Всё, всё, я сдаюсь. Я ж только побриться хотел! Соседи спят. Мне ещё целую ночь работать.

Ася зашла в комнату, привыкая к темноте, тихо постояла.

– Я тебе на раскладушке постелила, – сквозь сон промямлила тётя Мая. Сама она развалилась на расставленных посреди комнаты коробках с бананами, апельсинами и яблоками. – Чё там за шум?

– Мужик какой-то в ванную ворвался.

Тётя Мая испуганно дёрнула головой:

– Предлагал посмотреть бивень мамонта?

– Нет.

– Значит, Федька заходил. Извини, забыла тебя предупредить, чтобы ты дверь не закрывала. Опять завтра будет орать. Ты его не бой… – И тут её слова провалились в храп.