Текст книги "Если бы всё было иначе"

Сара Эверетт
Если бы всё было иначе

T K

Sarah Everett

Some Other Now

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2021 by Sarah Everett

All rights reserved

© Федотова А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

1

ТОГДА

Если бы меня спросили об этом, прежде чем все изменилось, я бы сказала, что была частью их семьи. Что Коэны стали моей плотью и кровью, не уступая по важности клеткам моего собственного тела. И дело не в том, что я ничего не понимала в генетике, как считал мой учитель по биологии мистер Уотерс. Просто все, что имеет значение в жизни, было для нас общим: прошлое, воспоминания, тайны и время.

Поэтому тем вечером, когда мы сидели за столом и ждали, пока Мэл расскажет нам свои новости, мне даже и в голову не могло прийти, что я могла быть не с ними, а где-то еще. Стояло лето, и озеро поблескивало, а мой собственный дом находился на другом конце города.

Я сидела на своем месте – рядом с Люком, напротив Роуэна. Я занимала его с тех самых пор, когда нам с Роуэном было по семь лет и мы познакомились в теннисном лагере, тут же став лучшими друзьями.

– Передай мне салат. – Наоми, лучшая подруга Мэл, сидевшая справа, похлопала меня по запястью, чтобы я обратила на нее внимание.

Мэл вернулась домой из больницы меньше часа назад. Мы тут же завалили ее вопросами, но она не ответила ни на один, незамедлительно заявив, что нам нужно «хорошенько поужинать». Она сказала, что мы обсудим все после еды. Мэл никогда не относилась ко мне, Люку и Ро как к маленьким детям, и это была одна из черт, которые я так в ней любила. Она всегда рассказывала нам правду и разговаривала с нами так, как будто разницы в возрасте не существовало. По этой причине сейчас ее поведение заставляло нас нервничать еще сильнее. Она смеялась и болтала с Наоми, как будто это был совершенно обычный день, как будто все было в порядке. Но я догадывалась, что это невозможно.

Если бы врачи сообщили ей хорошие новости, она бы сразу так нам и сказала.

Мэл должна была понимать, что, откладывая этот разговор, заставляет нас прийти к единственному выводу: она больна.

Причем больна не такой болезнью, которая проходит после нескольких дней, проведенных в кровати в компании грелки, куриного супа с лапшой и сериалов.

От этой мысли у меня на сердце заскребли кошки.

– Мне нужно несколько подопытных кроликов, чтобы опробовать новый рецепт кексов для пекарни, – сказала Мэл, пытаясь вовлечь нас в разговор, но Ро не ответил, продолжая остервенело жевать и яростно скрести вилкой по тарелке. Никогда не думала, что существует такое понятие, как «злобно ужинать», но именно это он сейчас и делал. Видимо, он терял терпение быстрее, чем я, и это промедление давалось ему с трудом.

Сидевший рядом со мной Люк смотрел в тарелку и передвигал ее содержимое из стороны в сторону, но ничего толком не ел. Собака Коэнов Сидни, никогда не упускавшая возможности подкрепиться, чинно восседала неподалеку от Люка. Я заметила, как он незаметно протягивает ей кусочек морковки, думая, что никто этого не видит. Раньше такое зрелище заставило бы меня улыбнуться, но сейчас Люк выглядел таким несчастным, что мне хотелось плакать.

Мэл как будто ничего этого не видела и как ни в чем не бывало рассказывала о новых сырных кексах. Ее хрипловатый голос звучал так же спокойно, как и всегда.

Она разговаривает так же, как поет Билли Холидэй.

Я записала эти слова в своем дневнике много лет назад, вернувшись после очередного дня у Коэнов – мы с Мэл провели его, сидя в гостиной и слушая старый джаз, который она так любила. Вокруг этой фразы я нарисовала много маленьких сердечек. Если честно, бо́льшую часть времени я сама не знала, кого люблю больше: Мэл или ее сыновей. Я была немножко влюблена во всех троих – в каждого чуть-чуть по-разному.

– Джесси. – Голос Ро внезапно прорезался сквозь мои мысли. – Можно тебя на секунду? Мне нужна помощь на кухне.

Эти слова прозвучали резковато, но я встала и вышла из столовой вслед за ним. Я размышляла: пришел ли он к тому же выводу, что и я? Опасался ли, что все очень-очень плохо? Как только мы оказались на кухне, я не выдержала и обняла его. Он прижал меня к себе и легонько похлопал по спине, как будто это он меня утешал.

Когда он наконец меня отпустил, его голос звучал не громче шепота:

– Тебе нужно уйти.

Я застыла на месте, а потом сделала шаг назад.

– Куда уйти?

Он опустил руки и, не отводя взгляда от пола, почти раздраженно произнес:

– Домой.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл его слов.

Домой. То есть к себе домой.

– Что? Зачем? – спросила я.

– Потому что тебе не нужно тут быть.

Я рассмеялась, но в следующее мгновение осознала, что Роуэн не улыбается.

– Ты что, Ро? Я ни за что не уйду домой, пока Мэл не расскажет…

Он перебил меня на полуслове.

– Господи, Джесси! Ты думаешь, что здесь живешь? – Он буквально выплюнул эти слова. – Это не так. Вся эта фигня – наше семейное дело.

Я лишилась дара речи. Я знала Коэнов уже десять лет. Я проводила у них каждый день рождения, каждый День благодарения и каждое Рождество. Я была с ними, когда умер их старенький кокер-спаниель Базз, – нам с Ро было тогда по девять лет. А через несколько недель, когда Мэл принесла домой дрожащего щенка лабрадора, я первой заглянула в коробку. Я помогла им выбрать для него имя – Сидни. Я была с ними в тот день, когда доктор Коэн собрал чемоданы, сел в свой внедорожник и уехал навсегда. Ни один из Коэнов никогда – ни единого раза – не намекнул, что мое место где-то еще, а не рядом с ними.

– Ты серьезно? – выдавила я тонким голосом.

Ро кивнул, не разжимая решительно стиснутых челюстей. Он дернул рукой, как будто хотел провести ею по волосам, и только потом вспомнил, что в начале лета постригся почти под ноль.

– Роуэн, я не понимаю тебя, – проговорила я. Негодование, пылавшее внутри меня, потихоньку уступало место обиде. У меня перехватило дыхание, словно во время сражения кто-то ударил меня между ребрами чем-то острым и смертельно опасным. Неужели я совершила какую-то ошибку? Нет, наверняка Ро просто сорвался из-за всего, что происходит с его мамой. Ведь так?

– Тут нечего понимать, – чуть слышно произнес он. – Просто… представь, что на ее месте твоя мама.

Он вышел из кухни, оставив меня ошарашенно стоять в одиночестве. Его последние слова оказались самыми жестокими.

«Представь, что на ее месте твоя мама».

Черт, он что, издевается?

Мне не нужно было ничего представлять. Тот факт, что меня родила не Мэл, ничуть не убавлял моей любви к ней. Совершенно необязательно быть долговязым идиотом по имени Роуэн Коэн, чтобы содрогаться от одной только мысли о мире без Мэл.

Я выбежала из кухни и, вернувшись в столовую, опустилась на свое место. Сидевшая рядом Наоми наливала воду в стакан. Я украдкой бросила взгляд на нее, на ее короткие светлые волосы, уложенные в модную прическу. Они с Мэл дружили уже двадцать лет. Ей не было необходимости сдавать тест на родство, чтобы ее не выгоняли из дома Коэнов. Кем себя возомнил этот дурацкий Роуэн?

Я взяла миску с пастой и принялась накладывать себе добавку, чувствуя, как яростный взгляд Ро отскакивает от моего затылка. Тем не менее я не остановилась, пока на тарелке не оказалось столько еды, что хватило бы на двоих.

– Паста очень вкусная. Спасибо, Мэл, – сказала я.

Следующие пять минут я ела молча, а Наоми и Мэл продолжали болтать о разных мелочах.

Когда я снова почувствовала на себе взгляд Роуэна, то подняла на него глаза, ожидая, что он будет смотреть на меня с тем же раздражением, что и последние пять минут. Но в них была какая-то другая эмоция, которую я не могла до конца понять. Нечто, похожее на отчаяние.

И на немую мольбу.

Его глаза молили меня уйти.

Я бросила ему в ответ свой собственный взгляд в надежде, что тот передаст обиду и злость, которые кипели во мне из-за слов, сказанных Роуэном на кухне. Поверить не могу, что ты попросил меня уйти.

А потом он опустил взгляд, как будто больше не мог смотреть мне в глаза.

Я совершенно его не понимала. Ему что, было стыдно? Я не видела в этом никакого смысла – чего ему стыдиться? Речь шла о Мэл; все это никак не касалось лично его.

Я продолжала сверлить взглядом опущенную голову Ро, заклиная его посмотреть на меня. В нашем безмолвном разговоре еще не была поставлена точка. Но он упорно не отрывал глаз от стола, и я вдруг поняла, что вся его злость, вся дерзость, все Роуэнство бесследно исчезли. Он казался просто… печальным.

И было в нем что-то еще, чего я не могла объяснить.

Черт.

Я могла бы справиться с Роуэном, если бы он давил на меня и причинял боль из-за того, что с его мамой случилась беда и он хотел выместить свое горе на ком-то другом. Но дело было не в этом.

Я никак не могла понять, что происходит. Я никогда не видела Ро таким. Он словно отчаянно молил меня совершить этот поступок ради него.

Уйти домой.

Мне хотелось остаться, заставив его объясниться со мной, и выслушать то, что Мэл собиралась сказать после ужина, но Роуэн снова и снова отводил от меня свой печальный взгляд.

Пока я наконец не отодвинула тарелку и не встала из-за стола, словно наблюдая за собой со стороны.

– Ой, господи, – проговорила я. – Мэл, прости, пожалуйста. Я только что вспомнила, что мне нужно закончить очень сложный проект… а еще завтра контрольная… Папа убьет меня, если я ее завалю.

Мой рот продолжал что-то бормотать, извергая одну отговорку за другой.

Закончив, я даже не могла вспомнить все, что сказала.

Пока я собиралась, я знала только, что Ро все так же не смотрит мне в глаза, а Люк, наоборот, не спускает с меня озадаченного взгляда.

Я помню чувство, охватившее меня тогда. Я ощущала, что совершаю ошибку, что все должно происходить совершенно иначе. Мэл не должна болеть. Но раз так получилось, я должна остаться в доме Коэнов и дождаться конца ужина. Я должна пройти в гостиную и, сев между Люком и Ро на слегка покосившийся диван, выслушать новости Мэл. А потом мы с Ро должны оказаться в темном сарае на заднем дворе – в том месте, куда мы всегда ходили собраться с мыслями, когда происходило что-то серьезное. Должны прислониться спинами к металлическим стенам, шепча друг другу искренние слова, слишком тяжелые для ясного июльского вечера. Мы бы разговаривали, плакали и страдали, и это было бы ужасно, но мы бы делали это вместе. Потому что мы – семья, а семьи именно так и поступают.

Я помню, как обняла Мэл, села на велик и поехала домой. Всю дорогу по моим щекам текли слезы, потому что я не могла избавиться от чувства, что двигаюсь в неправильном направлении.

Даже не понимая, почему это делаю.

ТОГДА

В итоге мне обо всем рассказала мама.

Стоило мне добраться до дома, я взлетела по лестнице, перепрыгивая каждую вторую ступеньку, и заглянула в спальню родителей. Я знала: если мама не на работе, она будет там.

Слезы застилали мне глаза, но я увидела ее сразу же.

Она лежала на кровати, свернувшись калачиком. Сквозь задернутые шторы проникал одинокий луч света, едва освещавший контуры ее тела.

Я тихонько подошла к ней и положила руку туда, где, как мне казалось, находилось ее плечо. В течение семнадцати лет я старалась не беспокоить ее, когда ей хотелось побыть одной, но этот вечер стал исключением. Этим вечером она была мне нужна, и впервые Мэл не могла ее заменить.

– Мама, – сказала я неподвижному бугорку под одеялом.

Она откинула одеяло с головы и взглянула на меня, щурясь так, словно смотрит на солнце в безоблачный день.

– Что случилось? – спросила она.

– Мэл сходила в больницу. Можешь позвонить ей и узнать, что ей сказали?

Она несколько раз моргнула, вероятно, задаваясь вопросом, почему я не могу позвонить Мэл сама или где я была, если вернулась домой не от Коэнов.

– Ладно, – наконец проговорила она, медленно приподнимаясь, чтобы сесть.

Я схватила со столика телефон и протянула его маме.

Когда она его брала, ее пальцы коснулись моих, и я подумала: как чьи-то руки могут быть такими холодными в середине лета?

– Мелани, привет!

Мамин голос звучал бодро и беззаботно, как будто это не она лежала в темной комнате – вероятно, много часов подряд.

– Да, я тоже. Хотела поздравить тебя с тем, что Люк окончил школу!

Я сидела в изножье кровати, прижав колени к груди, и слушала мамины реплики. Слушала, как она смеется и шутит в ответ. Этот трюк давался ей не всегда, но иногда она могла ненадолго притвориться, что с ней все хорошо. У мамы каким-то чудом получалось собраться, когда это было действительно важно для нее. Например, на работе или на родительском собрании – хотя это уже была папина территория.

Но я в сотый раз задавалась вопросом: зачем маме притворяться перед Мэл, которая знает обо мне гораздо больше, чем оба моих родителя, вместе взятые? Перед Мэл, которой известно обо всех тех днях, которые мама провела, не вставая с кровати, обо всех таблетках, которые она не хотела принимать, и обо всех врачах, к которым она отказывалась ходить. Кто бы мог подумать, что моя мама – офтальмолог по профессии – будет избегать медицинской помощи? Но она была из тех, кто считает, что лечение необходимо всем, кроме нее самой. А она-то просто устала, замучилась на работе или плохо чувствует себя из-за погоды. Или ей просто нужно побыть одной. Так мы и жили – с безымянным и бесформенным чудовищем, которое поедало мою мать изнутри.

Мама замолчала: теперь говорила Мэл.

Я сидела слишком далеко, чтобы различить слова, но слышала, что ее голос звучит серьезно и печально, словно мелодия в минорной тональности.

Пока она говорила, я почувствовала, как в кармане джинсовых шорт завибрировал мой телефон.

Это была СМС от Люка.

Почему ты ушла?

Люк редко отправлял мне сообщения, а если и отправлял, они меня скорее расстраивали. Он писал полными предложениями, всегда ставил знаки препинания и никогда – смайлики. Тон получался весьма агрессивный.

Но обычно я понимала его достаточно хорошо, чтобы видеть, что он не сердится.

Но в тот вечер он и правда мог сердиться. Как минимум он был сильно озадачен.

Я подумала, не написать ли ему правду – что его брат попросил меня уйти, – но не смогла себя заставить. С Роуэном что-то творилось, и я чувствовала, что должна его защитить, хоть и не была уверена, заслуживает ли он этого. Если бы я рассказала Люку о произошедшем, он решил бы поговорить с Ро, и тогда Ро… кто знает, как бы он поступил?

У меня были дела, про которые я забыла, – написала я в ответ. Я понимала, как невразумительно это выглядит, но ничего лучше в голову не пришло.

Они не могли подождать? – тут же пришло сообщение Люка. Я помимо воли ощутила мрачное удовлетворение – по крайней мере, он не считал, что мне не место в их доме.

Я не была идиоткой. Благодаря темнокожему отцу и светлокожей матери я стала счастливой обладательницей смуглой кожи и копны кучерявых волос. Родители Мэл приехали с Филиппин, и, возможно, изначально нас сблизило именно это – в нашем городке, где жили в основном белокожие люди, мы обе выделялись из толпы. Тем не менее, я была совершенно на нее непохожа. Как и на Люка с Ро – ее мальчиков с волосами, черными как вороново крыло, которые были едва ли не на целую голову выше всех остальных. Взглянув на нас четверых, никто не принял бы меня за их родственницу, но я всегда знала – по крайней мере, мне так казалось, – что внутри мы очень похожи. Мы выбрали друг друга – мы с Люком, Ро и Мэл, – и поэтому стали одной семьей.

Что бы ни происходило с Ро, это останется неизменным.

Меня охватил гнев, смешанный с сожалением.

Нужно было настоять на своем. Не нужно было уходить.

И, если честно, я понимала это и без слов Люка. Я всем сердцем чувствовала, что должна была вместе с Коэнами пережить этот вечер – худший в жизни каждого из нас.

Мама уже заканчивала разговор с Мэл, поэтому я не ответила на сообщение Люка.

Я сунула телефон обратно в карман и снова подошла к кровати.

– Береги себя, Мелани, – произнесла мама печальным голосом, и в моем горле образовался комок.

Она повесила трубку и обо всем мне рассказала. Она произнесла эти слова быстро, как будто считала, что будет милосерднее оторвать пластырь настолько резко, насколько возможно. Если бы в тот момент я могла мыслить разумно, я была бы ей за это благодарна.

Я спрятала лицо в ладонях, зарыдав так, словно состояла из одной только воды, и тогда моя мама сделала то, что не делала никогда раньше.

Она пододвинулась на середину кровати, чтобы я могла прилечь рядом с ней.

Я лежала в комнате родителей и плакала так, словно больше никогда в жизни не увижу Мэл. Мама молча гладила меня по голове, пока я заливала ее простынь слезами и соплями.

Пока я росла, я порой не видела маму целыми днями. Она могла лежать в постели или сгорбившись сидеть в полутьме своей комнаты. Папа говорил, что ей нужно время. Ей нужно побыть в одиночестве.

Иногда он укутывал ее в теплую одежду и вел гулять в лучах закатного солнца. Ее глаза выглядели запавшими, а она сама – бледной и осунувшейся.

«Ей нужно подышать свежим воздухом».

А вот я никогда не была ей нужна. Правда, папа пользовался любой возможностью, чтобы сказать мне, что она меня любит.

Ей только нужно поправиться – но она меня любит.

Я не знаю, верила ли я его словам. Но если бы и не верила, тот вечер доказал мне, что папа был прав. Мама обнимала меня и слушала, как я плачу по женщине, которую я бы снова и снова предпочла ей – и предпочитала всегда.

СЕЙЧАС

Лето в Винчестере – та еще сволочь.

Год назад я занималась матанализом в летней школе и пыталась справиться с новостями – с такими, которые сотрясают твою жизнь до основания. Но, по крайней мере, у меня был кондиционер.

Капелька пота лениво стекает по моей спине, пока я подаю мячик за мячиком на другую сторону корта и пытаюсь избежать столкновения с гиперактивными девятилетками. Вероятно, занятия не тянулись бы так медленно, если бы я не опустошила бутылку с водой за первые полчаса. Или если бы за эту работу мне платили.

Наверняка существует множество оснований, по которым меня нельзя назвать идеальным учителем. Тем не менее, когда в прошлом году теннисный клуб остался без инструктора, я вызвалась помочь и по-прежнему не собираюсь отказываться от своих слов.

– Молодец, Мэдисон! – кричу я девочке, которая совсем недавно начала заниматься в моей группе. У нее широкие зубы, и она одевается во все розовое.

– Хорошо! Не забывай отводить ракетку до конца, Льюис, – говорю я другому ребенку.

Я достаю из корзины очередной мячик и бросаю его через сетку. Он возвращается назад с удвоенной скоростью, поэтому я не успеваю отпрыгнуть, и он попадает мне по правому колену.

– Ох, ты в порядке, Джесси?

Дерек сочувственно морщит лоб. Он стоит в левой части корта и тоже подает мечи выстроившимся в ряд детишкам.

– Да. Все хорошо.

Я растираю коленку, пытаясь прогнать боль.

Дерек подходит ближе и подносит мячик ко рту, чтобы никто, кроме меня, не расслышал его слов.

– У этого пацана отличный удар справа. Вот бы ему научиться не лупить по мячу со всей силы и хоть иногда попадать на корт.

– Вот уж правда, – соглашаюсь я.

Дереку немного за сорок. Он профессионально занимался теннисом в колледже и отличается отменной подачей. Он пришел в наш клуб «Выигрыш» всего пару месяцев назад, но уже хорошо показал себя на посту главного тренера, в отличие от вереницы преподавателей, которых новое руководство нанимало за последний год. Если бы он оставлял свои комментарии при себе, цены бы ему не было. Я скучаю по семейной паре, которая обучала нас с Ро, когда мы были детьми, но они два года назад вышли на пенсию и переехали во Флориду.

Остаток занятия проходит спокойно – мне удается больше не попасть ни под один мяч. Почистив корты, мы с Дереком заходим в здание клуба. В моем колене пульсирует боль, поэтому я беру лед в морозильнике на кухне и ковыляю в фойе, где работает благословенный кондиционер, чтобы рухнуть там на стул.

Едва усевшись, я вспоминаю все причины, по которым обычно сторонюсь фойе, словно оно – рассадник чумы. Здесь находится клубный «зал славы», и с одной из фотографий бывших «звезд Винчестера» на меня пялится пятнадцатилетний Роуэн, улыбающийся во весь рот. Его улыбка сияет еще с трех снимков. Тут даже есть наше общее фото – на нем нам лет по десять, и мы только что выиграли турнир в смешанном разряде. Мы светимся от счастья, словно это лучший день в нашей жизни.

Я чувствую, как в горле образуется комок, быстренько собираю вещи и вылетаю из фойе, по дороге забрасывая лед обратно в морозилку. Когда я снова оказываюсь под палящим солнцем и добираюсь до парковки, мне приходит СМС.

Мы с Брэттом идем на озеро сегодня днем. Давай с нами!

Это пишет Уиллоу Хэйстингз. Ее папа – владелец нашего теннисного клуба. В субботу утром она часто приходит в «Выигрыш», чтобы посмотреть на тренировки, и я радуюсь, что сегодня мы разминулись. У меня нет настроения слушать ее радостное щебетание, наполненное безудержным оптимизмом. Честно говоря, мы подружились каким-то чудом – по крайней мере, мне так кажется. Из-за всего, что произошло в прошлом году, я осталась в выпускном классе практически без друзей – пока в Винчестер не приехала Уиллоу. На ее долю выпало катастрофическое невезение – ей пришлось пережить переезд накануне второго семестра последнего года обучения в школе. Таким образом, мы с Уиллоу оказались единственными планетами в галактике Винчестера, на которые не действовало ничье притяжение, и по этой причине мы быстро вышли на орбиты друг друга. Сомневаюсь, что мы стали бы подругами, если бы она выросла здесь, как все остальные.

Я набираю ей СМС, не замедляя шага.

Не могу. У меня работа. В конце я ставлю грустный смайлик, как будто эта ситуация меня жутко расстраивает.

Опять нянчишься с дедушкой? – пишет она в ответ.

Я улыбаюсь, но не удостаиваю Уиллоу ответом.

Вместо этого сажусь в машину, которую родители подарили мне в начале года.

Пансионат Всех Святых расположен всего в нескольких километрах от теннисного клуба, и я останавливаюсь на парковке без четверти час – за пятнадцать минут до начала смены. Несмотря на это, я сразу захожу в здание, открыв дверь с помощью карточки-пропуска, вызываю лифт, поднимаюсь наверх и иду по коридору до двери Эрни.

Я стучусь, и он тут же кричит, что я могу войти. Шагнув в его маленькую квартирку, я оказываюсь на кухне. Свет включен, хотя еще только середина дня.

– Привет, Эрни. Вы в добром здравии?

– Вполне. – Я слышу привычный ответ и улыбаюсь.

Он сидит в гостиной перед телевизором и с выключенным звуком смотрит керлинг по телевизору.

– Как ваши дела?

Я плюхаюсь на диван, стоящий рядом с его любимым креслом-качалкой.

– Лучше, чем если бы они стали развиваться по другому сценарию.

– По какому это? – спрашиваю я, осознанно загоняя себя в ловушку тщательно подготовленной шутки. Я знаю, что он целыми днями придумывает анекдоты, чтобы опробовать их на мне, так что всегда ему подыгрываю.

– Если бы я оказался в сырой земле, как мой невезучий братец, сукин сын Гарет Ричард Соломон Четвертый.

– Эрни! – восклицаю я в притворном ужасе. – Не вынуждайте меня звонить вашей маме!

– А давай! Я уже много лет не был на хорошем спиритическом сеансе.

Я смеюсь.

– Не могу, когда вы так себя ведете, – говорю я, хотя он всегда ведет себя так, и именно по этой причине я возвращаюсь сюда снова и снова. И еще ради зарплаты, хотя, если честно, это кажется мне мошенничеством. Практически каждый раз время, проведенное здесь, становится для меня самой большой радостью за всю неделю. Когда в прошлом году я увидела объявление, размещенное родственниками Эрни, мне было страшно им звонить. Они искали человека, который мог бы составить ему компанию несколько раз в неделю, а у меня не было никакого опыта общения с пожилыми людьми – папины родители живут далеко от нас, а маминых я никогда не видела. К счастью, эта работа подошла мне идеально. Все, что мне нужно делать, – это сидеть с самым веселым старичком, которого я встречала в своей жизни, и обмениваться с ним шутками. И мне еще платят за это деньги.

– Хотите погулять? – спрашиваю я, прибираясь на маленьком столике.

Эрни фыркает.

– Не для того я столько ходил, когда был молодым, чтобы состариться и ходить еще больше. Когда уже можно будет пожинать то, что я посеял?

– Свежий воздух пойдет вам на пользу, – настаиваю я.

Он качает головой.

– Включи музыку, – говорит он. – А потом я у тебя кое-что спрошу.

Я бывала здесь уже много раз и знаю, что делать. Я подключаю к своему телефону беспроводную колонку, которую дети Эрни подарили ему на прошлое Рождество, и несколько секунд спустя комнату наполняет голос Эллы Фицджеральд.

Только в компании Эрни я позволяю себе слушать старый джаз. Во-первых, потому что ему достаточно лет, чтобы оценить эту музыку по достоинству. А во-вторых, в его присутствии я могу хоть как-то сдерживать слезы, которые наворачиваются мне на глаза.

Сегодня боль привычно сдавливает мне грудь, но ее можно терпеть.

– О чем вы хотели поговорить? – интересуюсь я, снова опускаясь на диван.

– Мне всегда хотелось кое-что у тебя узнать, но я никогда не спрашивал, – говорит он. – Почему такая девушка, как ты, проводит три дня в неделю с таким старпером, как я?

– Во-первых, вы не…

– Не трать время на споры. Я прекрасно знаю, что из себя представляю – всего лишь скопление древних газов, – настаивает он. – Так что скажешь?

– О чем? – уточняю я.

Следующую минуту он молчит и, перед тем как снова заговорить, поднимает на меня серьезный взгляд.

– Почему у меня такое чувство, что я заполняю какую-то пустоту в твоей жизни?

Я сглатываю комок.

– Нет в моей жизни никакой пустоты, – произношу я, когда ко мне возвращается дар речи. Но, если честно, мы оба знаем, что он прав. Он заполняет пустоту, оставшуюся от потери семьи, которая, как я думала, будет со мной всегда. Точно так же, как Уиллоу заменяет мне друзей, которых я никогда не ожидала потерять.

– Хмм, – мычит он, явно недовольный моим ответом, но не говорит ничего больше. Мы снова слушаем музыку в тишине.

Когда я в четвертом часу выхожу из квартиры Эрни, в моем кармане вибрирует телефон. Я отвечаю.

– Привет, милая!

Радость, звенящая в голосе мамы, удивляет меня даже больше, чем сам звонок. Пора бы уже привыкнуть к тому, что теперь это входит у нее в привычку. Звонить мне.

– Просто хотела спросить, когда ты приедешь домой.

– Выезжаю из пансионата. Я же работаю, помнишь?

Наверное, нужно было написать ей СМС, но я никак не могу не привыкнуть, что нужно кому-то сообщать, где я нахожусь.

– Ты точно не перенапрягаешься, Джесси? У тебя две работы, так ты еще и в клубе помогаешь…

– Я в порядке, мам, – говорю я.

– Тогда хорошо.

Возникает короткая неловкая пауза, потом она вздыхает.

– Ладно, я просто хотела узнать, где ты. Пожалуйста, будь внимательна за рулем!

Я обещаю, что буду внимательна, и сбрасываю звонок.

Мама очень сильно изменилась за прошедший год, и я никак не могу поверить, что эта новая версия – «Мама 2.0» – останется с нами надолго. Я думаю о тишине, царившей в нашем доме, и о полумраке, окутывавшем родительскую спальню, и эти мысли ударяют по мне, словно плеть. Я предпочитаю сосредоточиться на нашем разговоре с Эрни, чем вспоминать, как мы жили раньше.

Поэтому я мысленно возвращаюсь к словам Эрни – о пустоте, которую он заполняет, – и вскоре вязну в трясине своего прошлого. Меня засасывают мысли о Мэл, Ро и Люке. И даже о Сидни.

Я редко поступаю импульсивно, но по дороге домой моя выдержка дает сбой.

Я позволяю себе сделать то, что обычно не делаю.

Проезжаю мимо дома Коэнов, который стоит в самой восточной части города. Притормаживаю, чтобы хорошенько рассмотреть неизвестную мне машину, и пытаюсь представить – всего на минуту, – какой сейчас была бы моя жизнь, если бы в ней не случилось прошлого лета.