Текст книги "Свободная. Там, где нет опасности, нет приключений"

Где ты, вода?

Я была в Южной Америке в экспедиции «Тропа через Анды» и пересекала горную цепь пешком в течение восьми месяцев. Я забиралась на скалистую труднодоступную равнину. Всюду, куда хватало взгляда, раскинулись грубые серые скалы. Постоянно дул изматывающий ветер. Я исследовала горизонт в поисках воды, но в этой серой стране, казалось, нет никакой жизни. Я предполагала, что если здесь и есть вода, то ее должна сопровождать какая-то жизнь, собственно растения. Поэтому искала зеленые пятна или хотя бы какое-то изменение в цвете пейзажа, но ничего не находила.

Согласно моей карте, достаточно крупный источник протекал с запада и струился по долине, через которую я двигалась на север. Уже не в первый раз моя карта указывала на реки, от которых остались только каменные русла. Решила остановиться и перекусить. Я знала, что мне предстоит идти весь день, пока не найду воду, поэтому понадобится много энергии. После быстрой трапезы и непродолжительного сна задалась целью подняться на каменную насыпь высотой в пять метров, которая находилась неподалеку (обычно я преодолеваю все близлежащие препятствия перед остановкой на обед).

Я надела рюкзак и взобралась на вершину, полностью сосредоточившись на синхронизированных движениях рук и ног. Когда подняла голову, чтобы осмотреться, то у меня перехватило дыхание от того, что увидела: передо мной энергично текла горная река, не очень глубокая, но широкая (как раз такая, как отмечено на моей карте). Урок, который я получила в тот день, стоит всех других уроков выживания. Почему я не увидела эту реку, когда исследовала горизонт? Я искала что-то зеленое, думая, что это и приведет меня к воде. Разве? Мои глаза искали именно то, о чем я их просила. Я не учитывала, что на такой высоте вода может быть и там, где не растут растения (об этом я узнала именно в этот день). Я совершила большую ошибку!

Я не пыталась читать рельеф таким, каким он был на самом деле. Несмотря на весь свой опыт, в тот день я не смогла раскрыть глаза, я была ослеплена двусмысленным теоретическим представлением, которое родилось в моей голове. И как я не почувствовала легкую смену температуры из-за близости воды?

Каменная стена стала настоящим препятствием, загородившим источник. А ветер мешал мне услышать звуки воды.

Восприимчивость – это единственное, что поможет вам понять рельеф. Придется отложить в сторону логику, теории, здравый смысл и все остальное. Блоки в восприятии подобны воображаемым барьерам, которые мешают нам видеть.

Первый день в Монголии (продолжение) …

В паре километров я замечаю небольшое изменение цвета: зелень становится темнее, что почти незаметно на фоне остальной зелени. Нетипичное расположение склонов также разрушает гармонию окружающего пейзажа, вершины очень узкие, что может свидетельствовать о наличии небольшого потока внизу. Поэтому я принимаю решение спускаться. Иду по узкой звериной тропе, что также указывает на близость воды, хотя до сих пор не видела ни одного животного. Для удобства я нарисовала себе небольшую карту, где отметила количество склонов, которые мне нужно пройти прежде, чем доберусь до места с более насыщенной зеленью. Я как раз смотрела на этот клочок бумаги с пометками, когда услышала песню. Я оборачиваюсь и осматриваюсь по сторонам, но не могу понять, откуда она слышна. И внезапно передо мной возникает всадник на лошади, а я даже не заметила, как он появился. Он сидит очень ровно и смотрит на меня. Песня смолкла. Впервые я встретила кочевника. Уважительно улыбаюсь ему. На его лице не отобразилось никаких эмоций, но он едва заметно кивает мне и, увидев в моих руках бумажку, решает подойти и взять ее. Пока мужчина мастерски перебрасывает ногу черед седло и спускается на землю, его конь внимательно смотрит на меня. Кочевник берет бумажку из моих рук, внимательно рассматривает и приседает на корточки, подобрав свой традиционный наряд, как женщина подобрала бы длинную юбку. Он одет в очень красивое и практичное длинное пальто-тунику бутылочного цвета с оранжевым воротником. Единственный запа́х находится на уровне ключиц, где расположен плотный ряд пуговиц. На поясе одежда собрана при помощи большой золотистой ленты, которая служит поясом. Он говорит только по-монгольски, как и все кочевники, которых я встречала после него. Я называю несколько выученных мною монгольских слов, в том числе и слово, обозначающее воду, которое произносится как «уссе». Он начинает чертить примерную карту прямо на дорожной пыли. Закончив, отмечает крестиком место, где я могу найти воду. Наблюдая за ним, я замечаю ту же легкость движений, что и у аборигенов, которые рисовали мне карту на песке. Только они тщательно уничтожали набросок, с помощью которого указали мне путь, перед тем как уйти. Я тысячу раз благодарю его за помощь и при помощи жестов спрашиваю, могу ли сделать фотографию. Он жестом просит меня подождать, тыльной стороной ладони сгоняет мух с глаз лошади, поправляет складки на своей тунике у пояса и позирует для фото. Я показываю ему фотографию на цифровом экране. Он равнодушно смотрит на картинку. Но то, как расширились его зрачки, спрятанные между тугими веками, говорит о том, насколько он удивлен, что видит себя таким образом. С резвостью, унаследованной от предков, без единого слова или жеста он вскакивает в седло и продолжает свой путь. Снова в воздухе разносится песня. Я смотрю, как он удаляется, и подпрыгиваю от радости. Первый встреченный мной человек был так прекрасен, как я себе это и представляла. Я собралась с мыслями и решила последовать его совету в поиске воды. Через некоторое время нашла симпатичный горный источник, утопающий в зелени в нижней части долины, который подарил мне свою чистоту и прохладу как раз в том месте, которое указал кочевник.

Храм, великан и ребенок

Итак, когда я наконец нашла воду, то готова была решиться на затяжной подъем, который потребует еще и переправы через полузатопленный лиственный лес, расположенный на севере. Почва очень влажная, в некоторых местах затоплена водой, поэтому колеса моей тележки утопают в грязи. Несколько часов неимоверных усилий, в течение которых я тащила и толкала тележку, обливаясь потом, и скользила по грязи, – и вот я на берме.

Я читаю местность как открытую книгу: пережеванные кости, горка черного пепла, остатки полусожженной древесины… Люди останавливались здесь поесть, но это было задолго до начала дождей. Я тоже остановилась и решила приготовить себе чай, используя две-три наиболее сухие ветки. До сих пор мне приходилось пропускать перерывы на чай из-за нехватки воды. Но только не сейчас! Оба моих десятилитровых контейнера доверху заполнены кристально прозрачной водой. Для жителя пустыни, такого, как я, чай – это не просто чай. Это возможность отстраниться от реальности, понаблюдать за танцем пламени и выпить эту теплую жидкость.

До следующего дня мне не удалось достичь вершины. В центре леса прямо передо мной стоит каменная пирамида высотой четыре с половиной метра, которая сложена из маленьких тщательно вытесанных камешков вперемежку с голубыми шарфами, кусками дерева, деньгами, различными предметами и разбитыми бутылками водки. Я понимаю, что нашла ово.

Согласно традиции, когда вы находите на своем пути ово, нужно остановиться и три раза обойти его по часовой стрелке, каждый круг добавляя к нему по камню. Затем путешественник может продолжать свой путь, зная, что он под защитой. По желанию можно оставить духам жертву в виде конфетки, денег, молока или водки.

Монголы – анимисты. Анимизм предполагает наличие души у любого предмета. Монголы до сих пор поклоняются небесным духам, духам гор, воды и луны, оставляя им подношения в виде молока, водки или денег.

Из уважения я аккуратно обхожу это место и продолжаю свой путь. Я тороплюсь, потому что хочу добраться до храма, в котором впервые после начала путешествия смогу пополнить свои запасы.

Нахожу едва заметную тропу, которая, по моим представлениям, выведет меня из этого леса, и решаю идти по ней. Деревня должна быть недалеко. Менее чем за час я выхожу из леса и с большим удовольствием оказываюсь в окружении коров, лошадей и овец. Я медленно продолжаю свой путь, присматриваясь к тому, что меня окружает. Вдалеке какой-то мужчина отдыхает в тени дерева. Меня привлекает повторяющееся монотонное движение, которым его лошадь пытается отогнать мух. Кочевник, лежащий на земле, знает, что я его заметила. Он неспешно поднимается на ноги и садится в седло, чтобы поравняться со мной. После приветствия «сенбану»[2]2
  «Привет» по-монгольски.


[Закрыть] мужчина приглашает меня в свой дом на чай, и я с удовольствием принимаю это приглашение. Мы проходим через стадо овец, и он сопровождает меня в свою юрту, которая находится всего в нескольких метрах. Женщина с морщинистой кожей медного цвета сразу же выходит нам навстречу и зовет меня внутрь. Я замечаю странный кусок кожи, который висит поверх ее юбки. У нее очень короткий свитер, и создается впечатление, что ее живот пытается удрать. Я наклоняю голову и захожу в юрту. Внутри пусто, вещи раскиданы прямо на земле. Я присаживаюсь, как и подобает, чтобы ноги не торчали передо мной, а находились под туловищем. Я сижу слева от центральной колонны, место справа от нее принадлежит главе семьи, его жене и близким родственникам.

Я мгновенно понимаю, что уже обожаю эту круглую палатку из овечьей шерсти.

Женщина готовит для меня чай и, широко улыбаясь, просит меня обернуться, что я и делаю. Из моей груди доносится едва сдерживаемый возглас удивления, от которого никто бы не удержался, стоя перед одной из самых больших загадок жизни – крохотным ребенком, который лежит передо мной, завернутый в пеленки, словно личинка. В моей голове тут же рождается тысяча вопросов. Когда он родился? На вид ему всего несколько дней. Где она родила его? Интересно, как и при каких условиях традиционно рожают монгольские женщины?

Улыбаясь, я поздравляю ее, и, кажется, она меня понимает. В дверном проходе возникает собака, внимательно смотрит на меня и исчезает. Пес словно сказал: «Здесь пока все в порядке, я скоро снова приду и проверю. Длинноносой лучше не двигаться с места». Сквозь отверстие наверху юрты проникает свет и падает на землю, туда, где лежит младенец, лаская его. Женщина подает мне сутей-чай – знаменитый чай с соленым молоком. Для его приготовления в чашку наливают молоко яков, лошадей, верблюдов или кого-то еще, добавляют щепотку соли и совсем немного чая. С таким чаем подают нечто загадочное, что очень напоминает сыр, но при этом в твердости не уступает камню. Я благодарю ее и незаметно кладу это угощение себе в карман. От чая поднимается пар, и мои ноздри улавливают прокисший запах еще до того, как напиток увлажняет мои губы. Желудок спазматически сокращается. Сцепив зубы, я выпиваю (спустя многие месяцы, которые я провела в Монголии, я научилась по достоинству ценить этот соленый чай). Я пью маленькими глотками, женщина поднимает взгляд от кипящей кастрюли и робко мне улыбается. Мы обе радуемся этому времени, которое проводим в тишине и компании ее новорожденного ребенка.

Но это время длилось не так долго, как мне хотелось бы. Издалека доносятся звуки галопирующей лошади. На краю поселения гавкает собака и блеют овцы. В палатку заходит мужчина, за ним еще один, потом молодой парень и молодая женщина с раскрасневшимися щеками. Все садятся. Каждый из них занимает свое место, и я точно могу понять, кто является членом семьи, а кто нет. Внезапно молодая женщина поднимает нижнюю рубашку, показывая всем, включая мужчин, свои груди. Молодая мать младенца опускает взгляд, сидя на пятках и подогнув под себя ноги. Черты ее лица опускаются, и она начинает слегка раскачиваться из стороны в сторону.

Лицо потеряло цвет. Она выглядит раздраженной и печальной.

В моей голове проносится миллион вопросов, и я начинаю прикидывать, какие проблемы может вызвать подобная публичная демонстрация. Я решаю уйти, вежливо предупредив об этом хозяйку дома и послав ей обнадеживающую улыбку. Не дождавшись ответа, я сбегаю из этой ужасной атмосферы, которая стала невыносимой. Меня преследуют незнакомые слова, и все, кроме матери, вываливаются из юрты вслед за мной. Они кричат на меня и даже иногда плюются. Кажется, они осыпают меня руганью, которую я перевожу для себя следующим образом: «Ты должна остаться здесь и жить с нами, спать здесь, есть с нами и… снимать нижнюю сорочку тогда же, когда и мы!» Но, конечно же, я могла и ошибиться в своей интерпретации этой семейной драмы!

Ноги сами несут меня подальше от этого места так быстро, как только можно. Я лишь ошалело улыбаюсь тому, что только что произошло.

«Ох уж эти монголы!» – вздыхаю я вслух.

Я продолжаю двигаться по направлению к храму. Пес идет за мной на расстоянии нескольких метров, он словно говорит мне: «Не сердись на них, просто они такие, и все!»

Издалека храм кажется стражем степи. Отсюда он очень красив, с огромными колоннами из красной глины и закругленными краями крыши. Перед моими глазами настоящая архитектура Азии…

У подножия южной стены работает мужчина. Я нахожусь на расстоянии всего в несколько сот метров, но не могу точно определить, то ли мужчина такой высокий, то ли стена просто гигантская.

У входа я снимаю рюкзак и готовлюсь рассмотреть преследовавшего меня пса, чьи вежливо смотрящие глаза свидетельствуют о пустом желудке. Я ласково почесываю и поглаживаю его, пес улыбается. Мужчина, который работал в отдалении, неуклюже поднимается на ноги и уходит. Я в смятении, кажется, передо мной настоящий гигант в национальной одежде, которая называется дил. Он выглядит очень впечатляюще. Мужчина исчез буквально перед моим появлением. До этого он сидел на попе, как ребенок, и копал водоотводную траншею киркой, которая издалека выглядела в его руках как зубочистка. Бедняга, наверное, испугался, что я стану его фотографировать. Мне жаль его и стыдно за туристов, которые делают фото без разрешения. Нельзя воровать фотографию. На фото запечатлевается момент жизни, момент времени, за который нужно нести ответственность.

Я захожу во двор, погребенный в руинах. На земле валяются мешки с песком, всюду разбросаны куски кирпича, развеваются на ветру пластиковые пакеты. В углу стоят леса, которые оккупировали голуби. Я отхожу на безопасное расстояние и натыкаюсь на молодую женщину из юрты, которая натянуто мне улыбается. Подобно своей собаке, она начинает преследовать меня и кричать: «Деньги». Высказав свое требование, она измеряет меня взглядом, который сложно описать: глаза застыли между немигающими ресницами, лицо окаменело. Я понятия не имею, как воспринимать таких людей, ведь у них всех на лице застыло одно и то же выражение. Их мимика настолько скудна, что в будущем мне необходимо будет разобраться с этим.

Она старается догнать меня, но ее раздражает, что я продолжаю идти с прежней скоростью, поэтому она ругается за моей спиной. Мой желудок издает странные звуки. Я внезапно останавливаюсь и оглядываюсь. Женщина оставила меня в покое и пошла по направлению к дому, рядом с ней бежит собака.

Я продолжаю идти в направлении юрт, которые вижу впереди.

Без труда пересекаю реку, потому что она не очень глубокая, и приближаюсь к забору, ограждающему несколько идеально ровных юрт. Кажется, что они слишком уж идеальны, при этом на них нет никакого опознавательного знака или эмблемы.

Мне навстречу выходят две девушки, которые очень странно на меня смотрят. Возможно потому, что я покрыта грязью и не мылась с тех пор… как ушла из дома двенадцать дней назад!

К своему великому удивлению, я только что обнаружила один из первых монгольских туристических лагерей. Я улыбаюсь, наверное, слишком радостно. На их лицах почти ничего не отразилось. Улыбок не было. Я задумалась, связано ли это как-то с известным культурным правилом Азии «сохранять лицо в любой ситуации». Насчитываю примерно тридцать юрт, но никого нет, ни единого туриста. Они просят у меня денег. Я оплачиваю приемлемую цену за вход. Мы обмениваемся любезностями с помощью моего небольшого словарика, и они задают мне следующие вопросы: «Сколько вам лет? Где ваш муж?»

Я устала и голодна, мне нужно поесть и пополнить запасы, неужели они не понимают? Я начинаю жестикулировать… Ура! Мне приносят миску отварной баранины, которая плавает в горячем молоке и издает своеобразный запах.

Делаю глубокий вдох, продолжаю улыбаться и пытаюсь объяснить, что не ем баранину. Я кричу и жестикулирую, я стала настоящим путешествующим театром в одном лице. Но они остаются равнодушны к моему артистическому таланту, сохраняя стоическое выражение лиц (это столько раз меня обманывало) и прищуренные глаза. Внезапно одна из девушек в ужасе отступает назад. Нет? Я думаю, что это невозможно. Мне нужно проверить свою интуицию, поэтому я опять очень широко раскрываю глаза. Бедняжка, она и правда выглядит очень испуганной. Интересно, за кого она меня принимает? За северного дракона с двумя головами?

Наверное, я единственный представитель «большеглазых и длинноносых», которых она встречала.

Все начинают громко смеяться. Так громко, что одной из девушек приходится отойти, чтобы справить малую нужду, но для этого она не уходит очень далеко – лишь до двери юрты. Я еще некоторое время развлекаю этот маленький мир, затем начинаю чувствовать, что у меня очень болит живот. Ухожу в направлении своей юрты. Меня преследует девушка, которая отходила от нашей компании. Я замечаю, что она идет привычной здесь быстрой походкой, размахивая руками вдоль туловища и делая крохотные мышиные шажки, почти не отрывая ступней от земли. Я видела много азиатских женщин, которые ходят подобным образом (лучше всех этой техникой владеют японки).

Она открывает дверь «моей юрты» и проходит к центральному очагу, зажигает огонь в небольшой квадратной печке из гофрированного металла, которая стоит в центре жилища. Меня привлекает внутренняя обстановка: я обожаю такую форму жилья. Она почти звуконепроницаема, кажется, что ветер вежливо останавливается у порога, и мне это очень по душе. Настоящая тихая пристань. Девушка уходит, а я с облегчением обрушиваюсь на кровать возле очага. Вскоре меня поднимает хорошо знакомое мне острое ощущение. Я надеваю тапочки и мчусь в то место, которое можно назвать аналогом уборной. Знаменитый мифический невероятный монгольский молочный чай с солью спровоцировал цунами в желудке. Выйдя из уборной, я нахожу то, что можно назвать душем. Включаю воду. Из крана течет тонкая струйка, затем напор совсем немного увеличивается, но самое главное для меня то, что вода теплая. Я возвращаюсь в юрту, срезаю верхушку старой полуторалитровой пластиковой бутылки, терпеливо собираю воду и некоторое время моюсь, завершая процесс мытьем волос… Через два часа на моей коже остаются соленые следы, но я чувствую себя лучше.

Я возвращаюсь в юрту, и мне приносят тарелку белого риса с яйцом. О боже! Невероятно! Спасибо тебе, спасибо тебе.

Жизнь не могла бы быть прекраснее в тот момент. Я съедаю все с такой скоростью, которая удивляет даже меня. Я запросто съела бы и три такие тарелки. Теперь я хочу спать, не думать, не пытаться общаться, а просто спать.

Вспоминаю, что нарушила все правила: не есть молочного, не трогать животных… но я же видела великана! С этой мыслью засыпаю у огня. Все хорошо.

Через несколько минут меня разбудили раскаты грома. Открываю дверь юрты и выглядываю наружу. Небо превратилось в невероятное черное облако, воздух тяжелый и влажный. В ту же секунду на горизонте зажигается несколько молний. Я быстро выбегаю, чтобы успеть заснять их до того, как начнется дождь. Вновь появляется девушка, на этот раз взволнованная. Она гасит огонь и закрывает дымоход, положив круглый кусок гофрированного металла по центру моей юрты. И сразу после этого небо обрушивается на землю. В моей юрте почти не слышно того, что творится снаружи. Я закрываю глаза: эту ночь я проведу в безопасности.

Несколько недель спустя…

У меня не осталось сил. Прошлой ночью в мой лагерь опять вторглись всадники.

С тех пор как я отправилась в путь, почти каждую ночь на меня нападали. С той секунды, когда дневной свет гаснет на западной части небосклона, во мне поднимается страх и я не могу заснуть. Мне просто необходимо выздороветь.

Всадники взяли за правило навещать меня на закате. Словно волки, они движутся под покровом ночи, скользя бесшумными тенями, пока не проникают в мой лагерь. Я ни разу не слышала их до самого их появления.

Степь плоская, здесь нет естественных укрытий. Нет ни единого дерева, ни углубления в земле, трава вытоптана, а ветер дует и днем и ночью. Я нахожусь вдалеке от деревень, в самом центре «нигде». Здесь есть только ночные всадники…

Этим утром ветер дул особенно сильно. Вокруг меня на много километров все зелено. Вдалеке я вижу покосившийся навес для овец. Сменяю направление, чтобы укрыться в этом строении, которое настолько примитивно, что легко бы сошло за домик, построенный детьми. Когда я добираюсь до него, то падаю на землю вместе с рюкзаком. Мне нужно выспаться, у меня совсем не осталось сил. Закрываю глаза и мгновенно проваливаюсь в сон.

Спустя несколько часов до меня доносится слабый звук. Странный повторяющийся шум. Я все еще лежу в том положении, в котором заснула. Все еще нахожусь в коматозном состоянии, в полусне, замотанная в куртку и в шляпе, нахлобученной на голову. Мне так хорошо, что не хочется двигаться. Я изнурена. Первый месяц был очень тяжелый, я все время была на пределе, все мое тело болит… Внезапно понимаю, что что-то происходит, и открываю глаза.

Вот она, прямо передо мной. Она поднимает голову и секунду смотрит на меня так, словно прекрасно понимает, что я не отношусь к тем субъектам, которых она привыкла здесь видеть. Затем продолжает заниматься своими делами, равномерно тюкая клювом в землю. Она продолжает свое занятие, поглядывая на меня время от времени и, наверное, понимая, что я не представляю опасности.

Я широко раскрываю глаза. Стараюсь не двигаться и подавляю в себе возглас радости, который звучит во мне, словно издалека, словно через много-много лет. Еще в детстве я восхищалась жизнью природы и ее обитателей. Само собой, увлекалась орнитологией. На восемь лет родители подарили мне полный справочник птиц Европы. И летом и зимой я пропадала в лесу, неподвижно держа в руках тяжелый бинокль, в надежде увидеть одну особенную птичку. Ее фотография красовалась на обложке с птицами степи: экзотическое оперение лососевого цвета с черными и белыми полосками. Хохолок и изящно изогнутая головка покорили меня с первого взгляда. Я в восхищении, я просто не могу поверить своим глазам. По щекам катятся слезы радости. Только что исполнилась моя заветная детская мечта: я увидела удода.