Текст книги "Санаторий"

16

Жереми Биссе идет по узкой тропе за «Вершиной» в глубь леса. Внезапно свет меркнет, открытая тропа сменяется массивом густых елей.

Летом по этой скалистой тропе туристы поднимаются до ледника, но сейчас она покрыта снегом. Гладкая.

Он задирает голову. За ночь небо немного расчистилось. Сейчас оно бледного, молочно-белого цвета, с клочьями облаков. Но долго это не продлится. Прогноз на следующую неделю весьма мрачный.

Через несколько минут он находит нужный ритм, четкий, как метроном, палка – лыжа. Его охватывает эйфория – он обожает такие восхождения. Зимой он катается каждое утро перед работой. Ставит будильник на предрассветные часы и поднимается по тропе в сторону Аминоны.

Это его единственная регулярная привычка. Вообще-то, он ненавидит любую рутину. Она напоминает о больнице. О последних днях жизни отца. Каждые сутки как мрачная петля безнадежной регулярности – обход палат, прием лекарств, выключение света.

Жереми отгоняет эти мысли. Его дыхание становится учащенным и тяжелым. Мышцы бедер и сухожилия под коленями уже ноют.

Непростой подъем, но именно поэтому Жереми его и любит. В глубине души он понимает, что это психологический фокус – постоянным подъемом он как бы отбрасывает мысль о том, что постоянно падает. Вчера ночью он опять проснулся до рассвета, во влажных от пота простынях. Горе. Работа. Предстоящая судебная битва.

Он представляет лицо своей бывшей, с явно читающимся на нем презрением, когда она сажает Себастьяна в машину.

Жереми отгоняет и эту мысль и прибавляет ходу.

Через несколько минут лес заканчивается.

Жереми внезапно ослепляет свет, усиленный снегом. Мрачный полог леса уступает место открытому плато выше линии деревьев. Здесь нет растительности. От ледника его отделяет лишь стена серых складок известняка, изгибы которого покрыты корочкой снега.

Жереми останавливается и прислушивается к своему дыханию, вырывающемуся резкими толчками. По спине под термобельем течет пот. Жереми ждет, пока дыхание восстановится, и осматривается. Отсюда видна вся долина. Город рассекают торчащие подъемные краны, огромные механизмы с прямыми углами нависают над кубическими формами промзоны. Резкие углы порожденной человеком геометрии, не имеющей ничего общего со здешней дикой природой.

Порыв ветра полощет его куртку. Жереми ежится, вспоминая прогноз погоды, надвигающуюся бурю.

Он быстро срывает с лыж камус – тонкие полоски с ворсом, приклеенные к основанию лыж, чтобы они не скользили при подъеме. Специальная поверхность камуса позволяет лыжам скользить по снегу вперед, но не назад. Для спуска они не нужны.

Он проворно скручивает камус ворсом внутрь, чтобы полоски не слиплись друг с другом, и убирает в рюкзак. Застегивает его и замирает.

Он слышит какой-то звук. Шаги?

Жереми озирается, осматривая местность.

Никого. Никаких признаков жизни.

И снова этот звук.

На этот раз приглушенный.

Он поворачивает голову и уже медленнее осматривает ландшафт. По-прежнему никого. Жереми задерживает дыхание, вслушиваясь в тишину.

И снова этот звук.

Возможно, он доносится сверху…

Жереми впивается взглядом в скалу перед собой.

И замирает с колотящимся сердцем.

Чем дольше он всматривается, тем сильнее ему кажется, что гора как будто надвигается на него. Снежный покров сейчас толще, чем за многие годы, и нависающие карнизы и хребты больше не выглядят знакомыми, они зловещие, чужие…

Жереми отводит взгляд. Наверное, он устал. Всего четыре часа сна… у кого угодно поедет крыша.

Он приседает, подтягивает застежки на ботинках, переключает крепления на спуск. Вниз он едет по параллельной лесу тропе.

В этой части долины нет подъемника, снег толстый и нетронутый, сплошной массив раскинувшейся белизны.

Когда он начинает разворот, по венам растекается адреналин. Жереми скользит сквозь густую туманную пелену поднявшихся в воздух снежных брызг.

На полпути вниз он снижает скорость. Он замечает что-то впереди – в снегу поблескивает какой-то предмет, которого здесь быть не должно.

Что-то металлическое? Трудно сказать…

Подъезжая поближе, Жереми останавливается.

Это браслет.

Гладкий полукруг желтоватого металла. Медный.

А потом Жереми видит кое-что еще – материю. Выцветший голубой хлопок. Дыхание замирает у него в груди, взгляд останавливается на пуговице. Эта ткань… Это одежда.

Жереми отстегивает лыжи, холод пробирает его до мурашек. С каждым шагом он по колено проваливается в глубокий пушистый снег. Он опускается на колени около браслета. Хватает его пальцами и тянет. Браслет не подается, он вмерз в снег и лед, как в цемент. Жереми зарывает ладонь в снег и раскапывает, стараясь освободить место, чтобы раскачать браслет из стороны в сторону.

Ничего не выходит. Приходится копать еще глубже, расчищать снег по бокам браслета. Жереми стягивает перчатку и царапает лед пальцами.

Бесполезно.

Через несколько секунд пальцы немеют и краснеют. Жереми снимает рюкзак и достает складной перочинный нож. Открывает лезвие и молотит им по снегу, откалывая плотные куски льда.

Так уже лучше.

Через несколько сантиметров браслет уже хорошо виден, как и ткань.

Жереми обхватывает браслет пальцами и дергает изо всех сил. И падает на спину, с браслетом и тканью в руке. Но не только с ними.

Он замирает от ужаса.

К горлу подкатывает тошнота. Нож выпадает у него из рук, как и браслет, и Жереми давится, пока его снова и снова рвет на снег.

17

– Айзек… – начинает Элин, ее слова пронзают странную тишину. – Если это какая-то дурная шутка…

В детстве он проделывал подобное. Вполне в его духе. Что угодно, лишь бы на него обратили внимание.

– Это не шутка, – Айзек заглядывает ей в глаза. – Когда я проснулся, ее уже не было.

Он бледен, под глазами фиолетовые круги.

– Может, она ушла поплавать или в спортзал? – предполагает Элин. – Отель такой огромный. Здесь наверняка куча мест, где она может быть.

– Я проверял. Никто ее не видел. И вообще, вот так уходить на нее не похоже. – Он отодвигает стул и садится. – И еще я нашел у двери вот это. – Он вытаскивает что-то из кармана и кладет на стол перед Элин.

Ожерелье.

Волнами жидкого золота на стол льются тонкие петли цепочки. Элин смотрит на них и замечает маленькую золотую подвеску в виде буквы «Л».

– Наверное, упало.

– Ты только посмотри, – говорит Айзек. – Цепочка порвана. Что-то случилось.

– Что, например?

Ее охватывает знакомое раздражение, Элин уже и забыла, как это бывало. Как он всеми силами стремился привлечь внимание, бесконечно перескакивая от одной драмы к другой.

– Ну, не знаю. Она бы почувствовала, что цепочка порвалась. Остановилась бы ее поднять. Это подарок Корали. Памятная вещь. – Айзек колеблется. – Как для тебя цепочка Сэма.

Рука Элин на автопилоте хватается за собственное ожерелье. Через несколько лет после смерти Сэма мать заказала ожерелье с его любимым рыболовным крючком, покрытым серебром.

– Так что ты пытаешься сказать?

– Это значит, она уходила в спешке, у нее не было даже времени подобрать цепочку, или она не могла…

– Возможно.

Рядом с Айзеком возникает официант:

– Кофе?

Айзек коротко кивает:

– Черный, пожалуйста.

– Может, она решила прогуляться? – предполагает Уилл, не прекращая жевать. – Распогодилось.

– Может быть. Но почему не оставила записку? Что-то не так. Я уверен. Она бы не ушла, не сказав мне ни слова.

Его тревога заразительна. Сердце у Элин колотится, хотя она и не сомневается, что Айзек преувеличивает. С чего вдруг считать Лору пропавшей? Она отсутствует совсем недолго. Существует куча объяснений, куда она могла деться.

А потом Элин вспоминает сцену, которую видела накануне вечером. Лора с телефоном снаружи, ее ожесточенное и сердитое лицо.

– Когда ты видел ее в последний раз?

– Вчера вечером. Мы лежали в постели, читали. Выключили свет около одиннадцати.

– А ночью ты ничего не слышал? Никакого шума?

Уилл смотрит на нее с явным удивлением. Элин понимает, что он никогда не видел ее такой. В рабочем настрое. Она и сама удивлена: уже год как не в полиции, а рефлекс никуда не делся – задавать вопросы, собирать информацию.

– Ничего, – отвечает Айзек.

Возвращается официант с кофейником и ставит его на стол. К потолку поднимаются спирали пара.

– Слушай, – говорит Элин, – на работе я постоянно с таким сталкивалась. Люди паникуют, когда кто-то пропадает, волнуются, говорят, что этот человек никогда себя так не повел бы, но обычно всегда есть объяснение – какой-нибудь срочный вызов, другу понадобилась помощь…

– Не оставив записки? Не позвонив? – фыркает Айзек, в его тоне появляются резкие нотки. – Да брось, вы ведь только что приехали. У нас были планы на сегодняшний день.

Элин снова вспоминает Лору с телефоном на улице, бешено пляшущий в ночи огонек ее сигареты.

– И ты понятия не имеешь, где она может быть?

Лицо Айзека мрачнеет:

– Нет.

Он наливает себе кофе. Дымящаяся жидкость расплескивается по сторонам, образует лужицы на столе.

– Ее телефон тоже пропал? А что-нибудь из ее вещей?

Если речь действительно идет об исчезновении человека, понимает Элин, это первое, что следует выяснить. Было это спонтанно или запланировано?

– Нет, все на месте. И телефон, и сумка. – Айзек вытирает салфеткой кофе со стола. – Вся ее одежда здесь, Элин, и ее туалетные принадлежности… Она ничего не взяла. Вряд ли ты оставишь все вещи, если собираешься уехать, правда?

– Слушай, – говорит она, осторожно подбирая слова, – некоторые люди уезжают. Бросают все. Такое случается. – Она задумывается, не зная, как правильно сформулировать фразу. – Айзек, вчера вечером ничего не случилось?

– Нет.

Что-то в его интонациях напрягает Элин. Он явно что-то скрывает.

– Пожалуйста, Айзек. Ты должен ответить честно.

Последний уголок салфетки становится мокрым и грязно-коричневым. Айзек кивает.

– Вчера вечером Лора была расстроена. Взвинчена. Я решил, что это из-за встречи с тобой, но теперь думаю, что дело в другом. – Он хмурится. – Она была какой-то отсутствующей, озабоченной. Я одевался к ужину, и тут она вышла из душа и сказала, что не пойдет. Мол, есть другие дела. Я разозлился, сказал, что их можно отложить, ведь мы договорились встретиться с вами.

– Так ты собирался прийти? – спрашивает Элин ровным тоном, отмечая, что Айзек и не думал извиняться.

– Да, но хотел, чтобы и Лора пошла. – Он трет глаза. – Не знаю, может, мне стоило ответить, дескать, ничего страшного, я пойду один, но ведь это был ваш первый вечер в отеле. Мы поссорились. И серьезно. Лора упряма. Стоит ей закусить удила…

– Так она сказала тебе, что у нее за дело?

– Нет. Это меня и взбесило. Она лишь сказала, что это связано с отелем.

– Работа?

– В последние несколько месяцев… она работала без передышки. – Осушив кофе, он встает. Его тело напряжено. – Я собираюсь обзвонить ее друзей, родню и соседей в Сиерре. Если она на самом деле могла уехать без вещей, стоит это проверить.

– Ты уверен, что не хочешь сначала поесть?

Элин не получает ответа – Айзек уже уходит.

Уилл дожидается, пока Айзек покинет зоны слышимости, и смотрит на Элин.

– А ты ведь говорила, что поездка будет непростой.

Его слова звучат легко, но Элин слышит скрытое напряжение. Уилл подцепляет с тарелки кусочек лосося.

Элин выдавливает из себя улыбку:

– Скорее всего, она где-то в отеле. Они поругались, она наверняка пьет кофе в каком-нибудь темном уголке вестибюля, прячется.

– Ты бы так со мной поступила? – Уилл с невозмутимым видом кладет кусок розоватого лосося в рот. – Спряталась, чтобы меня наказать?

– Это не смешно, Уилл.

Он улыбается.

– Прости, – повисает долгая пауза. – Просто мне кажется, он рановато начал волноваться, разве нет? Сразу заявил, что произошло нечто ужасное.

– Но как насчет вчерашнего вечера? Лора с телефоном. Снаружи, под нашим балконом. Если она пропала, это как-то связано.

Слова повисают в воздухе. Элин корит себя. Это всего лишь предположение. Они ничего не знают. И все-таки она вспоминает, почему ей не следует работать. Она еще не готова, так ведь? Торопится высказать гипотезу, делает поспешные выводы – так нельзя.

– Элин, он уже довел тебя до ручки.

Уилл кусает губы.

– И что, по-твоему, мне делать? Забыть то, что он сказал?

Элин крепче сжимает стакан с апельсиновым соком, кончики пальцев белеют от напряжения.

– Нет, но, по-моему, все это чушь. Они поссорились, а ты приняла удар на себя.

Она не отвечает. А потом поднимает голову и видит в дверях Айзека. Элин провожает его взглядом, поглощая глазами его силуэт, слегка косолапую походку. Знакомую до боли. Элин зажмуривается. Воспоминания всплывают в голове, как поднимающиеся на поверхность пузырьки.

Небо. Бегущие облака. Черный косяк птиц.

И кровь, всегда кровь.

Уилл смотрит на нее.

– Не знаю, осознаешь ли ты, но, когда ты его видишь, у тебя всегда особенный взгляд.

– Что значит особенный?

Стук колотящегося сердца отдается у нее в ушах.

– Испуганный. – Уилл отодвигает тарелку. – Каждый раз, когда ты на него смотришь, ты выглядишь напуганной.

18

Вытирая губы тыльной стороной ладони, Жереми оборачивается, заставляя себя посмотреть на снег, на свою мрачную находку. В горле остается кислый и едкий привкус рвоты.

Под браслетом – кость. Согнутая под немыслимым углом.

Жереми ерзает, пытается восстановить дыхание. Его лоб покрывается бисеринками пота.

За несколько лет здесь обнаружили несколько таких находок – из-за глобального потепления ледник отступил, обнажив трупы, лежащие тут уже многие десятилетия.

Всего пару лет назад на леднике у Шандолэна нашли супружескую пару, спустя семьдесят пять лет после их исчезновения. Они провалились в глубокую расселину.

Во всех газетах и в интернете несколько дней подряд назойливо публиковали выразительные фотографии, несмотря на прошедшие годы. Потрепанная кожаная сумка, бутылка вина. Черные ботинки со старомодными подметками на гвоздях.

Жереми рассматривал фотографии как одержимый не только потому, что они показывали забытый образ жизни, но также из-за катарсиса, который они символизировали. Он представлял, как потомки погибших наконец-то смогут оплакать родных.

Его взгляд перемещается ниже. Под браслетом видны часы. Судя по всему, дорогие – широкий золотой браслет, крупная глянцевая поверхность с крохотными бриллиантами.

С внутренней стороны видны слова – гравировка. Жереми наклоняется ближе.

Даниэль Леметр.

Жереми отскакивает. Пропавший архитектор!

Он вытаскивает из кармана телефон, набирает 117, и по его лбу течет новая струйка пота.

19

– Айзек. – Элин стучит в дверь. – Айзек, это я.

Ей жарко в термобелье, предназначенном для прогулок на улице, а не по длинным коридорам отеля.

Дверь распахивается. Все лицо Айзека в красных пятнах.

– Прости, что сначала не позвонила, – неуверенно произносит Элин. – После завтрака Уилл решил пойти на прогулку. – Она выдавливает из себя улыбку. – Но далеко мы не ушли. Снег слишком глубокий.

Что-то в лице Айзека меняется, но вспышка эмоций гаснет так быстро, что Элин не успевает толком разобрать. То же самое бывало и в детстве. Сбитая с толку Элин пыталась понять, что происходит у него в голове.

Он разворачивается и идет обратно в комнату.

– Можно войти?

Нелепо, что приходится его спрашивать, но невозможно понять, хочет ли он, чтобы Элин вошла.

– Да, – резко отвечает он.

Элин сразу же замечает на полу его горные ботинки. Они влажные, мокрые черные шнурки распущены и покрыты кусочками льда.

– Ты тоже выходил?

Айзек расхаживает туда-сюда перед окном.

– Только что вернулся.

Элин не отвечает, пораженная скоростью его речи. Он явно на взводе. Эти лихорадочные движения, раскрасневшееся лицо.

Он в панике.

– И чем ты занимался?

– Искал ее. Поднялся к лесу. Думал, может, она вышла наружу и упала. – Его черты напрягаются. – Все остальное я уже пробовал. Прочесал отель. Обзвонил ее друзей, родственников и соседей. Никто ее не видел и не разговаривал с ней.

Элин смотрит на него, и ее охватывает неприятное чувство, как будто кто-то слишком сильно сжал ее в объятьях. Движения Айзека, его мельтешение туда-сюда внезапно начинают казаться преувеличенными.

– И?

– Безуспешно. Ни следа. Никто о ней не слышал. Я только что позвонил в полицию.

– Уже?

Элин пытается сохранить невозмутимое выражение лица.

Он кивает.

– Бесполезно. Мне сказали, что она отсутствует совсем недолго, они не начнут расследование. Дескать, если нет никаких признаков, что она ушла в горы или кататься на лыжах или у нее какие-то проблемы, то пока не нужно паниковать. Я знаю, она пропала совсем недавно, но мне это не нравится. Если с ней все в порядке, почему она до сих пор не позвонила?

– Не знаю. – Элин подходит ближе. – Возможно…

Она останавливается.

Стекло.

Оно снова ее нервирует. Окна в номере Айзека выходят прямо на лес. Густой массив припорошенных снегом елей поднимается по склону горы.

Взгляд Элин скользит по деревьям. Хотя их ветки и покрыты сверкающим снегом, лес производит впечатление темного, непроницаемого.

Ее сердцебиение учащается. Она нервно сглатывает, осознавая, что это безотчетная реакция.

Почему так? Это зрелище вызывает в каждой клеточке тела глубочайшее отвращение.

Айзек нетерпеливо следит за ее взглядом.

– Лора ненавидит лес. Она всегда говорит, что это отличное прикрытие для тех, кто любит подглядывать. Мы их не видим, а они нас видят. Эти окна, свет… Мы здесь как на ладони.

– Хватит.

Чем дольше Элин смотрит, тем сильнее искажается изображение, деревьев как будто становится все больше и больше.

– Что с тобой? – изучает ее Айзек.

– Ничего.

– У тебя что, до сих пор панические…

– Нет, – обрывает его Элин. – У меня их нет.

Она преувеличенно громко зевает, заставляя себя посмотреть на комнату.

Планировка такая же, как и в ее номере, только на стене висит большая картина, а мебель более молочно-серого цвета. Взгляд привлекают детали: ноутбук, телевизор, непочатая бутылка воды. На полу разбросана одежда и обувь. Лорина обувь – синие кроссовки New Balance, поношенные горные ботинки, замшевые спортивные туфли.

Вообще-то, в основном все вещи Лорины. Разбросанные украшения, свисающий с двери шкафа шарф цвета мха, тюбик крема для лица – без крышки.

Элин смотрит на кровать. Там заметно присутствие Айзека – след его тела на простыне, скомканное пуховое одеяло. Он и в детстве так спал. И Элин тоже. Словно кровать не способна сдержать их энергию. Но теперь Элин спит по-другому. Энергия покинула ее много месяцев назад.

Ее взгляд соскальзывает к скособоченной стопке книг на ночном столике. Французских книг. Одна открыта и лежит обложкой вверх, корешок погнут посередине. Элин понимает, что Айзек прав. Как будто движение на мгновение остановилось, а Лора просто спустилась позавтракать. Не похоже, что она сознательно решила уехать.

– Где ее телефон?

– Телефон?

Взгляд Айзека снова останавливается на Элин.

Она замирает, что-то в его тоне настораживает до мурашек.

– Я только пытаюсь помочь.

Он натянуто улыбается, но снова на его лице что-то мелькает, и Элин не успевает распознать, что это.

– Вот. – Он вытаскивает телефон из кармана, набирает пароль и протягивает Элин. – Я уже его проверил. Ничего необычного.

Элин смотрит на экран. Телефон почти полностью заряжен и подсоединен к той же сети, к которой подключился ее телефон, когда они приземлились в Женеве – «Свисском». Элин прокручивает список вызовов. Последний был вчера. От некоего Жозефа. Как такое может быть? Она ведь слышала, как Лора разговаривала по телефону после ужина. Ведь звонок должен отображаться здесь?

Айзек заглядывает ей через плечо, так что она чувствует его дыхание у себя на шее.

– Это ее кузен.

– И ты знаешь всех в этом списке?

– Конечно. Друзья, как я и сказал. В ее почте тоже ничего. – Он отходит в сторону, краснея. – Я не хотел смотреть, но…

– Как насчет ее ноутбука?

– Ничего. – Айзек хватает ноутбук со стола и протягивает ей. – Он синхронизируется с телефоном. Там те же письма. Все по работе.

Элин усаживается на краешке кровати и просматривает ноутбук – сохраненные документы, историю интернет-браузера. Айзек прав – все связано с работой. На первый взгляд ничего тревожного.

Она ставит ноутбук обратно на стол и идет в ванную, Айзек следует за ней. Вокруг раковины рассыпана косметика – компакт-пудра, увлажняющий крем. На полу – несколько скрученных хлипкой змейкой полотенец. На полке над раковиной стоит открытая белая косметичка.

Покопавшись в ней, Элин выуживает розовый пинцет, восковые полоски, кисть для пудры, тональный крем и тушь. В боковом кармане, застегивающемся на молнию, лежат тампоны, таблетки от аллергии, упаковка ибупрофена.

Элин застегивает косметичку, и ее охватывает подкравшееся беспокойство. Лора не оставила бы все это. Если она хоть немного похожа на Элин, то эта косметичка – ее спасательный круг. Часть ежедневных доспехов.

Элин поворачивается и уже открывает рот, но тут видит в зеркале, как Айзек берет что-то с полки и сует в карман.

Элин наблюдает за ним, не шевелясь. Айзек с улыбкой поворачивается – он не видел, что она заметила.

Он действовал быстро, но недостаточно быстро. Что-то от нее спрятал. Он вроде бы расстроен из-за пропавшей невесты, но уже обманывает.

Элин сжимает кулаки, к горлу подступает отвращение. Как она могла быть такой дурой? Она чуть ему не поверила – словам, фальшивым эмоциям. Но люди не меняются, правда?

Способность лгать и обманывать вплетается так глубоко, что невозможно от нее избавиться.

В детстве Айзек постоянно врал. Он ненавидел свой статус среднего ребенка – на два года младше Элин и на два года старше Сэма, – и ложь стала его сутью, способом привлечь внимание, получить преимущество, поставить брата и сестру на место.

Она помнит, как Сэм с гордостью принес домой первую награду по плаванию, и Айзек с трудом стер с лица болезненную обиду, когда родители хвалили брата. Через две недели на деревянном постаменте появился порез, слишком глубокий, чтобы быть случайной царапиной. Айзек все отрицал, но они знали, кто это сделал. Знали, на что он способен.

– Для тебя это, наверное, будто вернуться на работу. – Подобрав с пола полотенце, Айзек вешает его на сушилку. – Знаешь, я даже не думал об этом. Ты – и работаешь в полиции, столько времени.

– Я знаю.

– Ты так никогда и не рассказывала, почему пошла в полицию, – продолжает он. – В детстве ты хотела стать инженером.

Элин смотрит на него и чувствует, как где-то глубоко внутри зарождаются слова. Почему бы наконец не признаться?

«Я пошла работать в полицию из-за тебя, Айзек. Из-за того, что ты сделал».