Текст книги "Фаталь оргазм"

«Духота сжимает плечи…»

 
Духота сжимает плечи,
                                      под синевой
                                      птицы летят,
а я все отчаянно думаю,
                                         где ты?
Красный занавес застилает глаза.
                                   И я падаю на пятилетний матрас,
                                                                                         поднимая к потолку
                                                                                         пыль – одну из причин
                                                                                         удуший посреди сна,
                                   чрезмерно присовокупив алкоголя,
                                   согласно максиме вредной привычки.
Прекратить писать
                               не позволяет что-то,
и замолчать говорливое лишне тянет
                                        всегда
                                                   – не безбрежно затоптана земля —
                                       семя взойдет позже
                                                                        в тех
                                                                                 райских садах.
Но не подпускает и колется куст угрызений:
                                                       ночи проходят в тесноте
                                                       перепавших накоротке со —
                                                       единений – не оправдательного распада,
                                                       подчиняя все извинять тобою – постой;
пусть дождь раскаяния все смоет
                            и шелуха сойдет
                                                       во вешние воды,
в головокружении цветения:
мы еще, по-прежнему, живы́.
 

«Малиновый рот для аленьких губ с рук…»

 
Малиновый рот для аленьких губ с рук:
                                                                 просыпайся, нам пора
                                                                                                        по грибы,
                                                                                                        да ягоды.
                                                                 Под еловые развалы и белесые березы,
                                                                 а супротив ветра гонят живописные верха,
                                                                 мимо свирепых дворов с оскалом и плевком.
Увидев могилы и среди них прореху:
                                                             – Думаю, что и нам найдется там место.
Не нравится подуманное,
                                            но:
Не оставаться же
                             безгробными и жданными…
– А кому вообще может нравиться,
                                                           что ты думаешь?!
Что ж: tutto va bene,
                                 как ты говоришь.
Но давай же спросим себя:
                                            полон, или пуст я,
                                                                            suit qua,
                                                                                         природа стерпит пустот?
 

«Хождение в прилесок…»

 
Хождение в прилесок,
                                    где озеро:
                                                     черный дрозд
                                                     пролетает напротив.
Среди травы и кустов
                                   нет
                                   ни намека
                                                  на грибные всходы,
                                                  выжженных
                                                                     до пшеничного хлеба:
                                                                     сыроежки, мухоморы, моховики…
                                                                                                                             еt cetera.
Лишь россыпь черники
                                      в цвет
                                                 оперенья дрозда позади.
 

«Утро…»

 
Утро:
         ранний подъем,
         виталóги,
         засолнценеют в колыхании
                                                      поля подсолнухом,
         в руках раскаленный мак
                                                  в негу склонит.
И вот уже вечер:
                          уходит в иссиня-черную складку
                          подбитая люмьеровская луна
                                                                           в медном соке;
                         Блюзом танцует
                                      воображая
                                                         память:
                                                                      вместе будут те,
                                                                      кого здесь рядом нет.
И напоет под саксофоны соло:
                                                 все прекрасно,
                                                                         милая Маркиза,
                                                 позади хлопками расцветают
                                                                                                  пиротехнические огни;
                                                Унеси в ночи,
                                                                       себя разоблачая,
                                                 и не вздумав,
                                                                        что не напишешь ни строчки,
                                                письмом откапывай
                                                                                 кладезей гроши.
 

«Шагай…»

 
Шагай
            за судорогами и распадом ума,
            в величавый горизонт
                                               суматохи проспекта,
            где кто-то сызнова теряет
                                                     себя,
                                                     ни себе,
                                                     ни им
                                                              взаправду не нужный.
 
 
И в небе взирает Глас, пред-речистый, тому:
                                                                        скверная утварь застоя,
                                                                        да покройся кишащей заразой,
                                                                                                                 жалкий ты скот!
                                                                        Разве ты не слышишь, что я
                                                                                                                       в тебе
                                                                                                                       говорю?
 
 
И время рук:
                      тик-так,
                                    если бы все так;
                      И где-то да,
                                          и где-то нет,
                                                               но за тем забором жизнь —
                                                                                                             волна.
Знали бы они сколько в нем…
                                                 нерасцветшего счастья,
                                                 боли,
                                                 дерьма.
 
 
И лучится им день
                                 в лице лицом,
                                 пока исчезает тот
                                                              в лоне слов,
                                 распыляясь в колыхании их,
                                 шагом за жизнью творящей —
                                                                                   обетом.
 

«Ты так далеко…»

 
Ты так далеко
                      от родных мест,
                      от детской кроватки.
Ты так далеко
                       от объятий мамы и папы.
Ты так далеко
                       от игр
                                 и в Волге купаний.
Ты так далеко
                       от весны,
                        от апрельского поцелуя,
                                                                  а после в июле.
Ты так далеко
                       от своей могилки,
                                                     что все чаще —
                                                                                не желал бы
                                                                                                      рождаться.
Ты так далеко
                       от близости,
                       которая постоянно
                                                       куда-то отлучается.
Ты так далеко,
                         что теряешь надежду.
Ты так далеко,
                         что остается
                                               лишь одиночество
                                                                              в кармане,
                                               пожирающее в целом и малом.
Ты так далеко,
                         но все ведь
                                           нормально.
Ты так далеко,
                       но ты улыбайся,
Ты так далеко,
                       держись —
                                          ещё немного,
                                                                 но надо.
 

Δunkelheit

 
Черные воды Невы
                                 сминаются наго кожью.
Дворник,
                присмотрись и смети,
                                                    всех за мост.
 
 
Дворник,
            замети нас
                          за бетонный ковер;
                               а тем, кто похотливо взирает —
                                                                                   прямо в лицо плюнь
                                                                                   и черенком по их
                                                                                                         взглядам
                                                                                                                        ударь.
 
 
Дворник,
                нас вдаль сотри,
                где серпантин
                                        и будто бы рай.
Чтобы никогда больше
                                     не причалить,
                                     стряхни нас в Неву,
                                                                       вен черный бальзам.
 

«Свернувшись…»

 
Свернувшись
                        в первородное слово
                        на иссохшем берегу
                                                          особистого Вавилона,
тянусь в твои объятия,
                                     к твоим касаниям, —
                                                                        ты больше моего голода.
Уповаю
            на дружескую песнь по райской воле,
            а в твоих глазах,
            словно в спичечной коробке,
                                        изумрудятся бронзовки
                                                                                как предвестники,
                                                                                чего не в силах предписать.
 

«Словно в алкогольном делирии…»

 
Словно в алкогольном делирии,
                                                   в вечернем тумане,
                                                   рассеченном
                                                                        придорожными фонарями,
 
 
выхватывать мелькающие фигуры
                                                        людей с ножом
                                                                                в кармане
                                                         и их доискивающиеся
                                                                                                взгляды.
А может се отхода того,
                                      чьи крылья
                                                         знали понюшки
                                                         в церквях перед баней.
 
 
Но так хотелось тому подохнуть
                                     промерзлой этой зимой,
                                                 оставляющую бисер «испарин тревоги»
                                                                              на восковой пепельно-серой коже.
И кто там внутри неё живет:
                                               мурлыкающий кот,
                                               или пожирающий изнутри крот?
                                                                                                    И кого тот зовет?
 
 
Против эклектики жизни
                                          в бездверных речах
                                          вручить пистоля мальчику
                                                                                      в лесах.
И будет он стрелять снова
                                            и снова
                                                         мимо грачей,
                                                         пока не сделает
                                                                                    этого
                                                                                                выстрелом
                                                                                                верным полету.
И пустит мальчик рученьки свои,
                                   в рукавах холодные ручейки,
                                           в чернозем под взгляд предновогодний
                                                                                              ржавой лампы фонаря.
И пусть дрожит земля:
                                    не осталось
                                                         ничего,
                                                         никого,
                                                         никогда.
Замерзнет,
                     провожая тепло,
                                                  сонного мальчика рука
                                                                                       навсегда.
И мысль защекочет тогда,
                                            как хотелось
                                                                  пройти сквозь
                                                                  черепной коробки скорлупу
и плескаться в нежных витаньях,
                                                 о Мария,
                                                             прокусить твою плоть,
                                                              дойти до нутра,
                                                              следом и в ваакуме сердца
                                                                                                   в объятьях заснуть:
как хотелось ребенком утаить себя
                                                           в одеялах и шкапе.
Но вот, Мария,
                          теперь пострижена ты
                          и не носишь цветы
                                                          в своих волосах.
 

Δe Profunδis

I

 
Я день ото дня
                        сминал и переминал
                        покойствие Господа Бога,
                        того словно,
                                        веселящегося в себе,
                                                                        ребенка,
                        что мозолит глаза своим превосходством.
 
 
            Отныне весь мир и лес,
                                            и гумус,
                                                       и костер вещей в пожаре:
                                                                                             над нами жар взрывающихся звезд.
            А азъ есмь?
                                Я рассеян и парю,
                                не бывший и не в будущем;
                                сама воздушность,
                                становящаяся каждым и всем.
            Непризнанный ребенок
                                             за замыленным окном,
                                                                             я гений утолю —
                                                                                                     и тотчас же убью его на корню.
 

II

 
                Голова как руки,
                            что дыры,
                            словно стигмы;
и хладной рукой ты стремился
                                                    стереть голубую тень
                                                                                       ото лба,
                                                    оставленную веткой папоротника
                                                                                                            за ухом.
Хаос пророщенный твой
                                под бледной русостью кучерявых волос;
                                                                                          в нем царит шестиногий зверь,
                                                                                          что выбивает чечётку до искр,
копыта его в огне,
пронизывающие все стены плоти —
                                                          сколько не бей по голове ты
                                                                                            с криком,
                                                                                            он останется там.
 

ΙΙΙ

 
Бас небес и ангельский ветер воет
                                                          над морем,
                                                          сдувая кряканье уток
                                                          и чаек ор;
Я слышу и вижу:
                             близится время,
                                                         как Ты, Господи, скинешь ризу
                                                                                                            из плоти,
                                                         но не опустеет ни на ковш
                                                                                                     в природе Твоей океан.
 
 
Взгляни:
           выедается любовь,
           что взаимна,
                               твоим блядским сном;
молись на него:
                         и взгляни разок,
                                                 там другое время, Великих, —
                                                                                                 опора,
                                                                                                 на маскаронах дворца;
тянет руку тебе в приветствии,
                                             а ты цепенеешь,
                                             сбиваясь в гляденье
                                                                        в никуда своим ничем,
волны прибрежные отпуская,
                                             Ты как обычно в природе уйдешь
                                                                                                    в ночи
                                                                                                              к луне;
а гений унаследует нерожденный из рода —
                                                               и тотчас же выйдет
                                                                                               в иной мир через окно.
 

Педераст

 
Вьюнки на голове
                               из золотой в оттенках пшеницы,
греческий уверенный нос
                                           в профиль,
серьёзные надбровные дуги
                                                над орехово-карими глазами,
                                                плывущими в легкой красноте сосредоточия,
а от слезного мясца до мраморного утеса скул —
                                                                                   борозда.
 
 
               Склоняет электрический импульс от губ,
                                                                                     влажных в улыбке.
               Позы изваянья,
                                         агрессирующие мышцы тела…
               О калос,
                            не кузминские Крылья,
                            не об Антиное
                                                     или Песне Ахилла,
                            а о твоем безумном наводняющем появлении,
 
 
                только искать
                                  и домогаться похоти других осталось,
                                                                                      себя бросая на произвол
                                                                                      унаследованной ненависти
                                                                                                                      к собственной плоти,
                                                                                                                       и к другой,
                                                                                                                                        возможно,
                                                                                                                                        тоже.
               Но только твое
                                  не оставляет мерзости осадка.
               И каждая часть,
                                    и запах,
                                    на который слетаются пчелы,
                                                            свежестью обдавая и опьяняя,
                                                            не подступиться к тебе:
                                                                                                   так прожги мои глаза,
                                                                                                   словно на фотографии в детстве,
                                                                                                   и захрани на свое бессмертье
                                                                                                   без эпитафий
                                                                                                   где-нибудь в Африке.
Пусть все возноет во мне,
                                          да только уже на мели,
                                          и на донышке мало.
Разогреть твой осадок же
                                           в ложке,
                                                          чтобы пустить по тела своего нефтепроводам?
Синтетический кайф,
                                       да только этого мало…