Текст книги "Жизнь без спроса"

Сосед по парте

Я познакомилась с Олегом Точилиным первого сентября, в самый первый школьный день. Он стал моим соседом по парте.

То, что творилось в моей жизни до школы, я помню смутно и фрагментарно, наверное, как и большинство людей. В садик я не ходила. Я была не «детсадовским» ребенком, так как часто простужалась.

Идея фикс моих родителей заключалась в том, чтобы ничем не выделяться из окружающей среды, – и меня с гордостью отдали в ближайшую к нашему дому самую паршивую школу. Она не только отличалась дурной репутацией, но была, в довершение всего, восьмилеткой. Это означало, что после восьмого класса все дети должны были искать, где им доучиваться оставшиеся два года. В соответствии с веяниями застойной эпохи большинство тинейджеров пытались отправить в ПТУ или в техникумы.

Но мне было только семь лет, и о таком отдаленном будущем никто особо не размышлял. Разумеется, отправить меня учиться именно в эту помойку решила именно мама. Она же и озвучила решение от имени всех взрослых членов семьи:

– Ты не должна жить в теплице!

Впервые эти слова она сказала мне именно в тот день, когда они с папой записали меня в первый класс.

– В жизни не всегда удается выбирать. Интересно может быть в любой школе. Ты должна научиться ладить с любыми учителями, с любыми одноклассниками! Правда, Борюсь?

«Борюсь» – так звала она моего отца и, разумеется, своего мужа Бориса. Мой отец, то есть Машин дедушка, Боря был программистом. Внешне ничем не примечательный невысокий и лысоватый очкарик, он вечно витал в своих важных рабочих мыслях. Меня он, может быть, и любил по-своему… без отрыва от производства, так сказать, но больше всего на свете его интересовали электронные вычислительные машины, или ЭВМ, как тогда назывались в Советском Союзе компьютеры.

При этом главным объектом его обожания была моя мать. Ей он подчинялся беспрекословно и заведомо соглашался со всем, что она уже сказала и даже только хотела еще сказать.

Я очень хорошо помню, как он тогда поддержал маму.

– Конечно, Анюта, – кивнул отец. – Мама совершенно права! Главное – как ты сама организуешься и построишь свою работу.

Произнеся эту штампованную тираду, папа быстро и испуганно посмотрел на маму, чтобы убедиться, что он все сказал правильно. Мама кивнула.

– Вот слышишь, что говорит отец. Он закончил самую простую школу, но это не помешало ему поступить в институт и с отличием его закончить. А теперь он пишет диссертацию. И ведь в классе у него учились самые разные ребята. Но в жизни нам не приходится выбирать, жизнь – это не теплица, ее нужно принимать такой, какая она есть. Ты должна научиться выживать. Счастье – это дом. А вне дома мы должны быть как все. Не в том смысле, что рвать себе кусок, как все, а в смысле безукоризненности. Аня! Ты меня понимаешь?

Разумеется, я все понимала. Точнее, я не понимала ничего, но была заведомо согласна со всем, что говорила мама. Поэтому я радостно пошла в Первый Раз в Первый Класс и заранее убедила себя в том, что мне там очень понравится.

К семи годам я уже умела читать, писать, складывать и вычитать. Меня без особого труда выучила этому бабушка Рая, мамина мама, которая жила с нами в хрущевской «двушке». Ни мама, ни папа никогда не просили ее заниматься моим развитием, но нужно же было хоть чем-то меня занять, пока я сидела дома. По черно-белому телевизору очень редко показывали что-нибудь интересное, а днем никаких программ не было вовсе. Оставалось только читать книжки и учиться у бабушки готовить. Одной из любимых книг еще тогда стала «Книга о вкусной и здоровой пище», изданная за год до смерти Сталина. Сегодня у меня собрана целая библиотека поваренных книг, разных лет и разных стран. Но именно тот роскошный и лживый фолиант с глянцевыми картинками стал для меня одной из самых любимых книжек наряду с Носовым, Дарреллом и Сетоном Томпсоном.

Нашу учительницу, неулыбчивую женщину с усами и ворчливо-капризным выражением на лице, звали Галина Петровна. Первым делом она спросила класс, кто уже умеет читать и считать до десяти. Разумеется, я сразу с гордостью потянула руку, чтобы сообщить, что уже прочитала много книг. О том, что ученики в школе должны поднимать руку, если хотят что-то сказать, я знала и от родителей, и из фильмов про школу. К моему удивлению, Галина Петровна нисколько не обрадовалась моей образованности. Совсем наоборот: она назидательно отметила, что очень плохо, когда дети еще до школы начинают читать не вслух, а про себя. Вторым таким же, как я, выскочкой оказался Олег Точилин. Вот нас с ним и усадили вдвоем за одну парту прямо перед доской, справа от учительского стола. Кроме нас, читать и считать умел еще Миша Гуськов, странный, довольно умненький, но очень рассеянный мальчик, сын пожилых родителей. Он сразу понял на нашем с Олегом примере, что не нужно привлекать к себе внимание, и занял место где-то позади, разделив парту с тупой толстенькой девочкой, имени которой я не помню.

Разумеется, нам с Олегом на уроках Галины Петровны было очень скучно. Целиком поглощенная тем, чтобы привить начальные знания нашим менее продвинутым одноклашкам, она почти не обращала на нас внимания. Лишь изредка учительница вызывала то Олега, то меня прочитать несколько предложений из букваря и сердилась, что мы читаем не по слогам, а произносим сразу все слово. За это она даже выговаривала на родительском собрании моей маме и Тамаре Ильиничне, маме Олега: мол согласно педагогической науке чтение по слогам необходимо для того, чтобы в дальнейшем ученики правильно, без ошибок и пропусков писали слова. Олег, кроме того, чуть грассировал, и Галина Петровна регулярно говорила и его маме, и даже ему самому, что ему необходимо наблюдаться у логопеда.

Не знаю, как реагировала Тамара Ильинична, но моя мама после каждого родительского собрания со мной «серьезно беседовала». В первую очередь ее беспокоило, что мы с моим соседом по парте, по мнению учительницы, постоянно демонстрируем свое превосходство над остальными детьми и выделяемся из коллектива. Видимо, проявлялось это в том, что мы часто перешептывались от скуки. Олегу было тяжелее. За дружбу со мной мальчишки дразнили его девчатником, и ему порой доставались весьма чувствительные подзатыльники, на которые Олег всегда пытался отвечать, но силы часто были неравны.

Моя мама с самого начала не пришла в восторг от нашей с Олегом дружбы. Во-первых, ей не нравилось, что мы с ним «выделяемся» и не поддерживаем почти никаких отношений с остальными детьми. Во-вторых, она с болезненным раздражением относилась к его родителям. Даже их фамилия «Точилины», услышанная впервые, заставила ее вздрогнуть.

Родители Олега были, безусловно, не старше, чем мама и папа Гуськовы, но все же старше моих. Отец, Кирилл Иванович, работал в геологоразведочном институте и походил на самого настоящего геолога, «таежного романтика», как их показывали в кино. Крупный, бородатый и очень веселый дядька, он месяцами пропадал в экспедициях, а когда возвращался, с энтузиазмом собирал дома друзей. Их дом стоял напротив нашего. Когда у Точилиных собиралась какая-нибудь очередная вечеринка, до нас доносился веселый шум и гитарный перебор.

За весь первый школьный год я пару раз заходила к ним домой и прекрасно помню, как странно Точилин-старший посмотрел на меня, когда Олег назвал мои имя и фамилию. Кирилл Иванович внезапно очень смутился, а потом схватил меня за плечи огромными сильными ладонями, поднял вверх и прижал к себе. Мне это показалось очень странным: в нашей семье взрослые ничего такого не делали. Впрочем, ничего неприятного в поведении Кирилла Ивановича я не почувствовала. Что тут поделаешь – человек из дикого леса, детей видит мало и редко, как видит – хватает и тискает. Я буквально так и подумала про себя и даже хихикнула.

Маму Олега звали Тамара Ильинична. Эта тихая улыбчивая женщина работала переводчиком. Она много сидела дома с книгами, но изредка сопровождала по Москве каких-то иностранцев, разумеется, когда ей велело начальство.

Однажды какой-то иностранец подарил маме Олега пачку жевательной резинки, и мой верный друг Точилин принес две пластинки мне. Одну я «зажевала» сама по дороге из школы, а другую принесла домой родителям, чтобы они тоже посмотрели на это диво дивное. Узнав, откуда я взяла жвачку, мама очень рассердилась. Сначала она объяснила, что Советский Союз – не Америка. В Америке каждый может жевать все, что ему заблагорассудится, там это принято. Но у нас, когда ребенок идет по улице и жует жвачку, это видят все, и это «о многом свидетельствует»! Я, увы, не могла с мамой не согласиться. Действительно, на выходе из школы на меня обратила внимание школьная уборщица тетя Дуся:

– Жуют, жуют, словно коровы жвачные! А потом язву нажуют себе, чтоб врачи без дела не сидели! Тьфу на тебя! – так закончила тетя Дуся свое выступление.

Как меня учили дома, я немедленно вежливо ответила пожилой женщине:

– Извините, пожалуйста, тетя Дуся! Мне просто попробовать дали один раз.

– Только попробуй мне эту гадость на пол плюнуть – заставлю отца с матерью всю школу отмывать!

Про тетю Дусю я, конечно, не рассказала. Просто еще раз отметила про себя, что мама во всем права.

– Если ты сама не можешь регулировать свои отношения, – сказала мама уже после того, как немного успокоилась, – я еще подумаю, но, может быть, мне придется сходить и поговорить с его родителями… с отцом его поговорить… о том, что не все можно приносить в школу и давать другим детям. Хотя мне очень не хочется к нему ходить.

Единственное, что мне не было понятно в ее словах, так это то, почему мама предполагала говорить именно с Кириллом Ивановичем. Вроде бы жвачка Олегу от Тамары Ильиничны досталась, а отца его и дома-то почти не бывает.

– Ты вот думаешь, почему он эту жвачку в школу принес? – уже перед самым сном вдруг спросила меня мама.

Я даже удивилась, что она столько времени, оказывается, размышляла на эту недостойную внимания тему.

– Он принес ее меня угостить!

Мама горько усмехнулась и покачала головой:

– Он принес ее в школу, чтобы выделиться среди остальных, то есть среди учеников, и чтобы эпатировать учителей, ну то есть вашу Галину Петровну.

– Но мы на уроке не жевали! – воскликнула я.

Но мама махнула рукой и направилась в большую комнату – раскладывать их с папой диван и стелить постель.

Конечно, я понимала, что я снова провинилась. Я даже была благодарна маме за то, что она, несмотря ни на что, держала себя со мной очень спокойно и сдержанно. Мама хотела донести до сознания неразумной дочери, что я не имею права даже брать в руки ничего такого, чего каждый из моих сверстников не может свободно купить в самом обычном магазине. И все, что считала нужным, мама донесла. И уже перед самым сном добавила:

– Аня! Мы можем выделяться из окружающей среды только своими знаниями и только своим безупречным поведением.

Я хотела было промямлить, что за демонстрацию знаний меня тоже не особенно хвалят, но мама предугадала мой ответ:

– Но и знания свои, и культуру мы не должны выпячивать, Аня. Вне дома мы такие же, как все.

– Только не пьем и не деремся, – подхватила я, причем абсолютно серьезно.

– Да! Да, мы совсем другие – мы любим и уважаем друг друга!

Помню, что оказавшийся рядом отец очень серьезно закивал головой. Бабушка Рая в этот момент была в ванной, но она тоже была с мамой во всем согласна.

На следующий день мама задержалась с приходом домой. Как мне потом по большому секрету рассказал Олег, она приходила к ним, вернула оставшуюся пластинку жвачки и о чем-то говорила с мамой Олега. Кирилла Ивановича в это время в Москве не было. Как это часто бывало, он находился в командировке. Олег сказал, что не знает, о чем разговаривали между собой наши мамы, но мне показалось, что он просто не хотел со мной эту тему обсуждать.

Мне было всегда интересно понять, почему именно мама – наш главный «идеолог». Ведь жизненной мудрости она наверняка научилась у своей мамы, то есть у бабушки Раи. Как-то раз я даже спросила об этом бабушку, но та только отмахнулась:

– Да что ты, Анюшка! Инка с пеленок была меня умнее! Ее только чуть-чуть подправить изредка… и все в порядке!

Бабушка Рая была очень легким и веселым человеком. И она очень гордилась своей дочерью, моей мамой.

Если не считать мелочей, наше общение с Олегом проходило безоблачно. Мы читали одинаковые книжки, а фильмы тогда все смотрели одинаковые, что в кино, что по телику, так что нам всегда было о чем потрепаться.

В самом начале весны у Олега Точилина был день рождения. Галина Петровна всегда поздравляла именинников от имени всего класса. Еще в самом начале сентября для этой цели нам было велено сдать по два рубля. Сдали, разумеется, не все, так как у многих моих одноклассников семьи были неблагополучные. Два рубля для матери-одиночки или, что еще хуже, для семьи, где отец пьет, были большими деньгами, но, как бы то ни было, подарочный фонд существовал. Подарком всегда оказывалась книга, так как именно книга, как известно, – лучший подарок. Хорошие книги были дефицитом, но что-нибудь простенькое детское в нашем книжном магазине на Ярцевской улице всегда имелось.

Накануне дня рождения моего друга Галина Петровна, как всегда, назначила двух девочек, выдала им семьдесят копеек из специально собранного классного фонда и отправила в книжный магазин, чтобы они купили для Олега какую-нибудь полезную книжку с картинками. Дело было за неделю до Восьмого марта, перед праздником покупатели вымели все даже из книжного магазина. Единственной книгой, которую наши одноклассницы смогли купить, была толстая монография для студентов вузов «Г. В. Плеханов и его роль в развитии марксизма в России». В гробовой тишине Олег получил из рук насупленной учительницы трехсотстраничную книгу, напичканную цитатами и ссылками. Вместо веселых цветных картинок ему предстояло любоваться старинными черно-белыми изображениями лысых и бородатых дядек, готовых запалить вселенский пожар и ринуться в кошмарное светлое будущее.

Тем не менее мой друг с достоинством принял подарок и поблагодарил всех за поздравления. Он уже совсем собрался сесть на место, что рядом со мной, но напоследок Галина Петровна сделала ему замечание.

– Скажи, Точилин, это мама тебе галстук повязала? Она разве не знает, что в школу дети так не ходят?

Учительница ткнула пальцем в темно-синий галстук на шее Олега. Галстук был, конечно, детский, с диснеевскими персонажами, но в то же время это был самый настоящий галстук-самовяз, а не «селедка», типа тех, что болтаются на резинке у милиционеров и военнослужащих. Очевидно, галстук этот тоже подарил его маме кто-то из приезжавших в Москву иностранцев. И рубашку в тот день на Олега тоже надели очень нарядную.

Олег удивленно повернулся к учительнице:

– Но ведь у меня сегодня день рождения!

Словно в подтверждение он поднял вверх только что подаренную книгу. Первый русский марксист на обложке, кстати, был в галстуке.

– Точилин, в школу все ученики должны приходить одетые в форму и по правилам. Скажи маме, чтобы галстуков никаких больше не было. Вот примут тебя в пионерскую организацию, тогда и будешь ходить в галстуке. В красном галстуке! А эту удавку с шеи сними!

При слове «удавка» по классу прокатился мерзенький смешок.

– Точилин – удавленник! Точилин – удавленник!

Галина Петровна призвала класс к порядку:

– Все! Ничего смешного я не вижу.

Угомонив класс, она строго закончила свою беседу с именинником:

– Садись, Точилин! Мы тебя поздравили, конечно, так что расти настоящим советским человеком: не болей, учись хорошо и, главное, будь скромнее!

Олег неловко стянул с шеи галстук, смял его и затолкал в портфель. Наверняка галстук от такого обращения пострадал. Я промолчала, но красивый галстук было жалко.

Дома я рассказала родителям про то, как поздравляли моего друга, не забыла рассказать и про галстук. Честно говоря, рассказала просто так – я часто делилась с родителями и с бабушкой Раей событиями своих школьных будней. К моему удивлению, мама очень рассердилась на родителей Олега.

– Как же так можно! – всплеснула она руками. – Зачем так подставлять мальчика? Зачем выделяться?

Мы с папой и бабушкой Раей молча жевали пожаренные бабушкой котлеты из свежемороженой трески. Папа, впрочем, невзирая на набитый рот, не переставал одобрительно кивать.

– Аня! – не унималась мама. – Вот ты мне это все рассказала. Теперь объясни мне, пожалуйста, для кого он надел этот галстук? Кому на него любоваться? Сургучеву, у которого отец – алкоголик, а мать – уборщица в метро? Климовой, чьих родителей лишают родительских прав? Кому?

– Красивый галстук, – сдуру ляпнула я. – Мне понравился…

Мама вскрикнула, словно от боли. Отец поперхнулся салатом, а бабушка отвернулась от стола и начала быстро-быстро помешивать компот из сухофруктов, кипевший на газовой плите. Бабушка не любила слушать, когда мама учит меня жизни, но, разумеется, никогда не вмешивалась.

– Ты что, Аня, обезьяна? – спросила меня мама почти шепотом.

– Почему обезьяна? – Я понимала, что не права, но не нашла, как соскочить с неудачной темы.

– Потому что обезьяны, а не люди, Аня, любят яркие цветастые тряпки!

– И сороки еще… – пробормотал папа. – Сороки тащат всякое блестящее… им лишь бы что, лишь бы блестело!

– Только самые низкопробные люди, – звенящим голосом сказала мама, – могут отправить своего ребенка в школу разодетым, словно кукла. Абсолютно права ваша Галина Петровна: интеллигентного человека отличает скромность. И я еще не знаю, кто и за что дарит этим странным людям такие вещи! Я очень остерегаюсь… таких, как родители, как мать твоего друга… И ты, Аня, будь очень осторожна!

Честно говоря, ни Олег, ни его тихая мама-переводчица, ни даже громогласный Точилин-отец страха у меня не вызывали. Но я понимала, что моя мама говорит о чем-то серьезном и недоговаривает. Я знала, что многие мои родственники в сталинские времена исчезли в тюрьмах и лагерях. Мама неоднократно обещала, что когда-нибудь я узнаю правду, но это потом… а пока мне многое знать слишком рано, потому что самое главное для нас – это «достойное выживание»!

Нужно отдать маме должное, она постаралась не продолжать навязчивых нравоучений после истории с галстуком. Некоторое время она вообще не обсуждала со мной ни Олега, ни его родителей. Когда Олег заходил к нам домой, она была с ним, как обычно, весела и доброжелательна, ничем не демонстрируя отношения к его «странной» семье.

Подаренная Олегу книга, как и положено большевистскому печатному изданию, явила собой почти классический пример подрывной литературы. Идиотская катастрофа разразилась в нашем классе в день рождения Ленина, 22 апреля. В советское время это был едва ли не самый главный праздник для всех школьников страны. Правда, официальным выходным этот день не был, наоборот, мало того, что сам по себе он был днем и рабочим, и учебным, в расписание назначали дополнительный нудный «Ленинский урок», а потом, в ближайший ко дню рождения вождя выходной, всех еще ожидал коммунистический субботник.

Для нашего первого «Б» класса это был самый первый «Ленинский урок». Проводила его, разумеется, Галина Петровна. С противоестественным волнением, с придыханием она рассказывала нам про первые годы жизни вождя. Из канонической детской ленинианы следовало, что Ильич был совершенно святым с самого первого дня своей жизни. Галина Петровна, как и положено, трындела нам, что усвоенные в детстве уроки Владимир Ильич пронес через всю жизнь. Рассказ был нудным и скучным. Никто не перебивал учительницу и не задавал никаких вопросов.

Близился конец урока, когда, следуя убогой канве повествования, Галина Петровна изрекла, что Владимир Ильич Ленин, следуя заветам матери, всю жизнь слушался старших. Это бессмысленное заявление так бы и осталось незамеченным невзыскательной аудиторией, если бы не мой друг Олег Точилин. Услышав эти слова, он подскочил со стула и потянул руку вверх. Не ожидавшая подвоха учительница остановилась.

– Извините, Галина Петровна, но у меня вопрос!

– Спрашивай, Точилин. – Учительница даже обрадовалась, что по крайней мере у одного из малолетних слушателей ее рассказ вызвал интерес.

Все-таки забавно, что Олег Точилин слегка картавил! Из-за этого сказанное им прозвучало никак не вопросом и даже не замечанием, но издевательством над самым святым, что должно было храниться в душах советских школьников.

– Вы ведь сказали, что Владимир Ильич Ленин всегда слушался старших?

С этими словами Олег поднял над столом недавно подаренный ему классом фолиант про Плеханова. Нужно сказать, Точилин постоянно таскал этот том в своем портфеле и демонстративно читал на переменках.

Галина Петровна была не самой умной и не самой образованной женщиной, поэтому она не сообразила, чем может грозить слишком усердное изучение первоисточника. Вместо того чтобы попытаться избежать конфуза, она предпочла молча дослушать картавого первоклашку.

– Но почему, Галина Петровна? Ведь Георгий Валентинович Плеханов был намного старше Владимира Ильича Ленина!

– Ну, не то чтобы старше… Он просто раньше родился… И что же…

– А то, что Владимир Ильич не только не слушался Георгия Валентиновича, но и жестоко с ним полемизировал.

Не уверена, что Галина Петровна знала, что такое «полемизировать», но то, что остальные дети из нашего класса не знали этого слова, это точно.

«Ленинский урок» был сорван, и как сорван! Скандал дошел до директора школы.

Папа и мама, узнав о случившемся, впервые в жизни в открытую запретили мне общаться с Олегом и тем более с его родителями. Причем, как ни удивительно, в этот раз в основном усердствовал в своем негодовании папа. У него что-то в очередной раз не складывалось с защитой диссертации, и весь мир, кроме мамы, его страшно раздражал.

– Это же провокаторы! Дело не в том, что такие люди не думают о себе, – они толкают в пропасть других. Аня! Ты должна понять, что нельзя даже близко подходить к подобной публике!

При этом отец смотрел не на меня, а на маму и искал одобрения в ее взгляде. Мама почему-то вообще никак не реагировала и с тоской смотрела сквозь нас и стены в некий неведомый нам мир.

Я не знаю, как бы повела себя при следующей встрече с Олегом, но встреча, которая могла бы выявить мое явное предательство, не состоялась. Мне повезло, если можно, конечно, назвать везением ветрянку, начавшуюся у меня вечером того самого двадцать второго апреля. Приходить ко мне, заразной, было нельзя, телефона у нас тогда еще не было. До окончания учебного года я в школе не появилась. Сидела дома, измазанная зеленкой, и убеждала себя, что, не общаясь с Олегом, просто спасаю его от ветряной заразы. Впрочем, и в этой моей позиции, признаю, было немного честности.

В ближайшее воскресенье после «Ленинского урока» Олег приходил к нам, но мама его не впустила. Он узнал, что я болею, и попытался меня навестить. У меня действительно была температура, я лежала в кровати. Я услышала звонок в дверь и мамины шаги в коридоре. Дверь открылась, и Олег поздоровался с мамой:

– Здравствуйте, Инна Дмитриевна!

Для большинства российских детей обращение к взрослому человеку по имени и отчеству – дело почти немыслимое. Чаще приходилось слышать «здрасте», «вы знаете» или, в лучшем случае, нелепое «тетя Ира», «дядя Витя». Впрочем, нелепость эта до сих пор остается уделом новой поросли, в том числе и наиболее культурной ее части.

– Здравствуй, деточка! – ответила мама.

Мама всегда была безукоризненно любезна, но меня ее вежливость не обманула. Я всегда слышала напряженные звенящие нотки в ее голосе, когда она говорила с неприятным ей человеком.

– Я хотел навестить Аню. Мне сказали, что она болеет…

– Спасибо, мой хороший! Спасибо! Но тебе здесь нельзя находиться ни минутки! У Анечки ветрянка. Это заразное вирусное заболевание – ты можешь заразиться.

– Не могу.

– Почему же ты не можешь, милый?

– Потому что я уже болел ветрянкой три года назад… Поэтому я не боюсь никакого вируса и хочу навестить Аню.

– Нет, Олег, милый! Нет! Аня плохо себя чувствует, она лежит в кровати. Нельзя сейчас!

– Но…

Олег хотел что-то сказать, но тут возник строгий и совсем не доброжелательный папин голос:

– Тебе же сказали: нельзя! Сколько можно в дверях стоять, когда у людей дела? Ступай! Иди домой.

Еще секунда – и я бы подскочила с кровати. Отец, трепетавший от единого движения маминого пальца, с другими людьми порой разговаривал отвратительно. Если ему казалось, что кто-то недостаточно послушен и не вполне почтителен к его жене, папа говорил неприятно и как-то особенно глупо.

– Борюсь, перестань! – остановила его мама. – Иди на кухню, у тебя там дела. Мы с Олежкой прекрасно понимаем друг друга, и мы обо всем договоримся.

Я все же не вышла, осталась лежать.

– Олег, милый!

Чтобы придать своим словам оттенок интимности, мама перешла на шепот, но громкий настолько, чтобы его слышали все окружающие.

– Ты же учти, она девочка! А девочка – это та же женщина. Как ты думаешь, ей будет приятно, если ты увидишь ее больной, слабенькой, в прыщиках, обмазанных зеленкой? Ты же мужчина, Олежек! Иди домой. Она, когда выздоровеет, забежит к тебе или даст знать, чтобы ты пришел. Сама!

Все-таки какая умная моя мама! Мне бы такой поворот в голову не пришел. Хотя, честно говоря, я тогда даже не задумывалась, как выгляжу.

Очень скоро мне стало лучше, а через три недели от зеленых точек не осталось и следа. Но к Олегу я не пошла. Мне, конечно, хотелось с ним встретиться, но я понимала, что мама будет очень недовольна и заставит меня объясняться. Отвечать на мамины вопросы было невыносимо, и я решила, что потерплю и увижу друга в сентябре.

Но первого сентября Олега в классе не оказалось. В школе шептались, что Точилиных всей семьей отправили куда-то в заграничную командировку. Узнав об этом, мама моя, чуть ли не торжествуя, рассмеялась.

– Вы же понимаете, кого после таких историй с ребенком отправляют работать за границу! Я недаром говорила, что они… они, ну, провокаторы, что ли!

Отец кивал, поправляя на носу очки. Мне даже казалось, что он ухмыляется в усы. Он тогда как раз начал отращивать усы.