Текст книги "Цветные рассказы. Том 1"

Suum cuique – всякому своё, каждому по его заслугам. У тебя гераклитова водянка. Это твой Бухенвальд. Водянку лечат дерьмом, терпением и одиночеством. Я знаю, ты попытаешься, ты будешь что-то делать. Но ты уже понимаешь – Лизы в твоей жизни больше нет. Семьи нет. Профессии, ты ведь танцовщик, давно уже нет. Бизнеса нет. Близких нет, жилья нет. Что-то еще есть. Мысли, намерения, желания, твой мозг, слишком развитый для балеруна, у него еще есть какие-то мысли, представления о жизни. Что-то еще есть. Но скоро и этого не будет. Это лишь дело времени. Второй космической скоростью ты летишь прямо в миры Элизабет и Максимилиана.

Грузовик затормозил, и Элизабет опять прокричала что-то невнятное. Полицейский открыл окошко и сказал, что, если они оба не заткнутся, придется разукрасить юшкой их пьяные рожи. Элизабет упала на пол и громко завыла. Руслан же устроился поудобнее и предавался в этот момент размышлениям о высоком. Бродяжка отбивала ногами по полу: «Нет, не забыть мне это время вишен».

В машине оказались два педераста, – двери открывали, закрывали, кто-то визжал – они плакали от смеха, глядя на лежащую на полу Элизабет. Руслан хотел закурить, но ни сигарет, ни зажигалки не нашел, хотя точно помнил, что полицейские не шарили по карманам.

– Если уж вы здесь, то дайте хоть закурить, – сказал он педерастам.

– Какой хорошенький, – заметил один из них, – но уж больно свиреп.

Все хорошо. Все сущее разумно, как говорил незабвенный Игорь Семенович Кон. И в самый нужный момент. Как раз вовремя. И эта старая плакса, которая, сидя на полу, декламировала: «пароле, пароле». И Гераклит в дерьме. И эти крутые ребята полицейские. И два педераста, строящие ему глазки. Они смотрят в калейдоскоп и ничего не видят. Просто, они смотрят не с той стороны.

Калейдоскоп моей жизни. Надо повернуть его. С помощью Лизы, Парижа, той девицы, что оставила ему визитку, с помощью Сен-Дени и Крэйзи Хорс, надо упасть как можно ниже, как Элизабет или как Максимилиан, залезть по самую макушку в кучу навоза и посмотреть оттуда на мир через дырку в заднице. И когда ты пройдешь через эту дыру-глаз, тогда все клетки распахнутся, все клеточки – от Земли до Неба – раскроются, лабиринт Минотавра распадется, умрет упорядоченное время тех, кто регулярно ходит на службу от сих до сих, и тогда можно выйти на дорогу, нитью Ариадны будут тебе визги и сопли Элизабет, ее смрадное дыхание, запах гераклитова дерьма, просто иди пешком по земле обычных людей, иди к тому сообществу, которое пока еще очень и очень далеко и, может быть, наступит день, когда ты или кто-нибудь другой увидит истинный облик мира и найдет свой дом, где ты или тот другой будет, наконец, счастлив.

Метро до Шарля де Голля

 
Когда же, тщательно все сны переварив
И весело себя по животу похлопав,
Встаю из-за стола, я чувствую позыв…
 
 
Спокойный, как творец и кедров, и иссопов,
Пускаю ввысь струю, искусно окропив
Янтарной жидкостью семью гелиотропов.
 

Артюр Рембо

Она стояла на платформе. Рядом горой лежало несколько ее пальто. Все равно она оставалась огромной и бесформенной. Тот же фригийский колпак на выжженных перекисью волосах. Кофта в цветах французского флага съехала на сторону, обнажая огромную, свисающую до пояса грудь. Вид у нее был ужасно боевой. Ноги в раскисших, расплывающихся ботинках расставлены. Вниз съехали и теперь лежали на ботинках необъятные байковые розово-лиловые штаны, трусы? – не знаю уж как назвать эту важную часть одежды, выполняющую обычно функции нижнего белья. Она собрала в кучу и подняла до пояса необъятные юбки, – сколько их там всего? – оголив белые целлюлитные ноги, ноги эти когда-то выглядели не только стройными, но, возможно, и весьма аппетитными.

Неумолимое время и судьба все меняют, калечат, комкают, превращают в разлагающееся мясо, в пыль, вонь, дерьмо и отходы. Обратного хода нет, нет даже представления о том, кто мог бы повернуть вспять твое личное время. Интересно, откуда тогда берутся новые, прелестные, упругие, бесконечно привлекательные юные создания, которые сводят нас с ума не только одним фактом своего появления, но и многими другими способами, которые они осваивают как «само собой» – сама природа, точнее – ее величество ген, являются их учителями.

Да, вот… Я немного отвлекся. Итак, она являла свету, демонстрировала свои дебелые, целлюлитные ноги, не просто свету, а нам, пассажирам поезда парижского метро, притормозившего на остановке и открывшего двери. Через огромные окна мы наблюдали это величественное белоколонное зрелище: непоколебимые ноги, красно-розовый размалеванный рот с прилипшим окурком, со скабрезно ерзающим языком и рыжеватые кудряшки у основания ног, как раз в том месте, где располагается капитель коринфского ордера, кудряшки, которыми весело играл легкий ветерок, не стесненный нормами и представлениями человеческого общества о рамках приличия.

Элизабет была в дрезину пьяна. Больше всего Руслан боялся, что она увидит его у окна и кинется к стеклу. Но Элизабет мало что интересовало в это время. У нее есть заботы поважнее.

Она немного наклонилась вперед и испустила желтую струю, внимательно следя, чтобы мутный поток пролетел над и мимо ее драгоценного «нижнего белья», потом наклонилась еще дальше вперед и вниз и исторгла из себя фонтан полужидких испражнений. И, надо сказать, проделала это так же умело и искусно. Не разгибаясь, внимательно осмотрела свою розово-лиловую драгоценность, провела ладонью по заднице, распрямилась, показала зачем-то нам, зрителям, свою ладонь и, очень довольная стала деловито собирать на себе многочисленные слои одежды, чтобы принять, наконец, «светский» вид, подобающий настоящей парижанке, которой она себя, судя по всему, несомненно, ощущала.

«Душераздирающая картина, настоящая мимодрама, – подумал восхищенный Руслан, – спектакль, достойный пера великого Рембо».

Пассажиры вагона не могли оторваться от этой удивительной пантомимы. Двигатели молчали. На какое-то время в вагоне наступила тишина.

Рядом с Русланом стояли двое прилично одетых мужчин и очень полная девушка. Мужчины смотрели с удивлением представление на платформе. Девушка тоже вначале онемела, а когда поняла, что происходит… Одним словом, это зрелище ввергло ее в исступленный восторг. Она таращила глаза, кричала: «Смотрите, смотрите!», топала ногами, показывала пальцем, прикрывала рот рукой.

– Люба, веди себя прилично, на тебя обращают внимание, – сказал по-русски один из ее спутников.

Руслан внимательно рассмотрел Любу: широкая, необъятных размеров, вся в ямочках, с удивительно приятным бело-розовым лицом. Как же ты похожа на Элизабет. Что тебя так радует, дурочка? Думаешь, ты не такая и никогда не окажешься в подобной ситуации? Как ты ошибаешься, милочка. Откуда тебе знать, что с тобой будет? Элизабет в свои юные годы тоже явилась миру, наверное, хорошенькой, симпатичной секс-толстушкой. Подожди, подожди… Крушение надежд, выжженные перекисью волосы, богооставленность, все еще впереди.

Куда ведет нас судьба? Я тоже казался всем милым балетным красавчиком, кудрявым херувимом, которого тщеславный папа Гарик привел в Вагановку, был нарасхват, жизнь виделась мне только в нежных голубых и розовых тонах. И что сейчас? Кто я, где я, чем занимаюсь, куда еду?

У Руслана закружилась голова. Все как-то перекосилось и поплыло. Элизабет опять казалась ему огромной величественной эллинской статуей. Цвета почти исчезли, всё стало серым и белым. Он ведь и раньше знал, что Элизабет – беломраморная богиня.

А вот вдали по перрону бредет, удаляется невнятная фигура в серой блузе – парижский художник? – уходит все дальше и дальше, толкает детскую коляску, нагруженную консервами и бутылками дешевого французского вина.

Плачет бедняга, ему горько от того, что он не сумел покорить сердце великолепной Элизабет. Фигура становится все меньше и внезапно растворяется в синеватом тумане.

Как я мог так ошибиться? Это же Лиза, затянутая в черный плащ с поднятым воротником, она идет по платформе к нам. Бежит к бродяжке, несет три алые розы. Остановись, милая, ты потеряла одну. Бежит дальше, не слышит. Нехорошо: четное число цветов – символ смерти, нельзя живым дарить две розы. Руслан стучит в окно. Поздно, уже не предупредить.

Лиза передает цветы клошарке. Какая же она маленькая рядом с этим гигантом. Как радуется ей Элизабет. Огромная бродяжка обнимает маленькую Лизу, и та тонет в ее объятиях и бесконечных слоях одежды. Видны только верхняя часть лица с пепельной кожей и большие глаза, любимые глаза, залитые слезами. Эти глаза хоронят и оплакивают нашу любовь.

Что-то с моей головой – откуда эти видения?

Поезд тронулся. Руслана качнуло, он рухнул на свободное сиденье.

– Are you OK? – спросил кто-то из русских.

– Спасибо, ребята, я в порядке.

– Вам нужна помощь?

– Нет, нет, я в отель, там отдохну.

Он действительно ехал в гостиницу. Нашел дешевую ночлежку в пригороде, рассчитал, что ему хватит денег еще на месяц, и уехал туда.

Бедная Элизабет, бедная Лиза, они теперь везде мне мерещатся. Бедный Руслан. Объявили нужную остановку, надо встать и выйти, но он не поднялся. Не было сил и не хотелось двигаться. Элизабет на платформе как апофеоз его, Руслана, жизни. Символ, потрясающей силы спектакль, разыгранный провидением специально для него. Ну, ты, былинный богатырь, гигант водевильной сцены, должен же ты когда-нибудь сделать какие-то выводы.

Да, наверное, это являлась именно она. Опять за мной приходила смерть. На этот раз в виде веселой бродяжки Бэт. Она приходила не забрать меня – только предупредить. Чтобы я понял, какова эта смерть на самом деле, и какая дорога приведет меня к своему концу. Смерть не забрала меня. Обняла, дыхнула винным перегаром, накрыла смрадом разлагающегося человеческого тела и сказала: «Отпускаю. Живи. Ты еще можешь найти свою дорогу».

Конечная остановка. Вошли полицейские с собакой. Проверили билет. Почему не выходите? Проспали? Вы парижанин, гость? Еще не поздно, можно вернуться. Здесь оставаться нельзя. Дождитесь на перроне поезда, идущего в обратном направлении.

Поехал обратно. Опять проскочил свою остановку. Рассматривал схему метрополитена на стене вагона. Эта ветвь идет до аэропорта Шарль де Голль.

Да, Руслан. Нечего тебе здесь ловить. Не спасти тебе Лизу. Да и она уже не хочет быть спасенной. Смотри, сам не утони. Ты думал, это дно. Вот тебе Элизабет – пример того, что можно упасть еще ниже. Возвращайся в Питер. Там еще есть люди, которые тебя любят и ждут.

Одиссей

 
О, сколько лет мы рвёмся по неверным
Пустым зыбям среди чудес попутных,
Средь островов, встающих из пучины,
Среди проливов гибельных и смрадных,
Что пахнут скалами и дохлой рыбой,
Меж тучами и синецветной влагой
На родину, на родину, в Итаку,
К забытым очагам, стадам и жёнам,
И это всё напрасно!
 

В. Луговской

Отель «Казино» в предместьях Лутраки, что недалеко от древнего Коринфа. Греция, сентябрь того же года.

Руслан приехал на конвент российских производителей компьютеров, организованный немецким концерном Rugg&ON, поставляющим в Россию компьютерные компоненты: материнские платы, видеопроцессоры, блоки питания, кабели, клавиатуры, матричные дисплеи и т. д. и т. п. Все это производилось преимущественно в Китае, на Тайване, в других странах Юго-Восточной Азии, что-то в странах Восточной Европы. Но выпускалось с лейблом Rugg&ON и ее же сертификатом.

Немцы, очень прижимистые в бизнесе, вытягивающие все соки из своих российских дилеров, захватывающие без стеснения лучшую клиентуру и самых крупных конечных потребителей, были на конвентах просто душками. Брали с представителей дилеров только за отель. Оплачивали все мероприятия, банкеты, экскурсии. Работники концерна читали прекраснодушные лекции «о философии продаж концерна», «о расширенном толковании компьютерного бизнеса», о том, что они одна семья, о новых компьютерных платформах и новых формах отчетности.

«Вранье и пустозвонство», – с досадой думал Руслан, он и раньше так думал, но приезжал на конвенты с удовольствием. Организовано отлично, стильно и с размахом. Почему не приехать в шикарное место, почему не встретиться с коллегами, опытными людьми, подымающими новый бизнес в непростых российских условиях? Многие дилеры Rugg&ON встречались не в первый раз, многих связывали дружеские отношения.

Руслан вышел из отеля и направился вдоль пляжа в сторону Лутраки. Прошел около пятисот метров, сел на парапет, отделяющий пляж от городских построек, и долго смотрел на закат.

Прошло несколько месяцев с тех пор, как он покинул Париж. Вернулся домой тихо, почти без объяснений. Сказал, что времени оказалось достаточно, 10 дней – большой срок, что ему удалось закончить в Париже все дела. И теперь вряд ли будет необходимость вновь туда ехать.

Наташа приняла его спокойно. Будто ничего не знала о цели его поездки в Париж. Может, и не знала, но догадывалась наверняка.

Верила ли она, что он вернется или нет, что думала, когда он уезжал, почему не расспрашивала, не устраивала истерики? – об этом нам остается только гадать. Что она чувствовала, когда он уезжал? Какая сила давала ей уверенность и спокойствие?

Такое уже бывало однажды в их жизни. Когда они были молодыми и любили друг друга. Почему он тогда уехал с этой фуфелкой Светкой, бабочкой-однодневкой? Даже расписался с молодой вертихвосткой, а как бы иначе та могла поехать с ним в Израиль? Наташа пришла к нему домой на отвальную. Вместе с другими актерами и танцорами. Проводить Руслана. Там же были его родители и бабочка эта… А она пришла, как ни в чем не бывало. Как старый друг, как товарищ по работе.

Смотрела сияющими глазами на чудного мальчика, младше нее на два года, которого она любила так, как должна любить женщина – не для себя, для него, обняла на прощание, прижалась щекой и шепнула: «Руслан, милый, ты знаешь, что здесь тебя по-настоящему любят. Возвращайся, я буду ждать тебя».

О чем она тогда думала?

Настоящее чувство, женская интуиция и, возможно, дар предвидения говорили ей, что это ее суженый, ее мужчина, мужчина ее жизни.

Она была Пенелопой, провожающей Одиссея в бесконечно долгое плавание. И ведь тогда он вернулся. Прошли долгие десять лет, может, чуть меньше, и он вернулся. Многие цари бились за право стать мужем Пенелопы. А она ждала своего Одиссея.

И он вернулся. Если он вернулся на Итаку, куда он мог пойти как не к ней, своей Пенелопе? Это было тогда. И потом, когда он вновь уезжал, уезжал в Париж, она чувствовала, наверное, что он вернется.

Мы пытаемся понять сложные чувства любящей женщины, отправляющей неистового мужа в дальнее плавание, можем сколько угодно предполагать, как она мучилась, страдала, надеялась… А если все гораздо проще? Она знала, что это ее мужчина, ее суженый, ее муж. Которому она поклялась в верности и любви, которому подарила дочь, она знала, чувствовала уверенность в том, что только здесь, рядом с ней, его дом, его малая родина, что только в ее объятиях он взлетает до небес, что только рядом с ней он будет чувствовать себя мудрецом, воином, настоящим царем Итаки. Что дело мужчины путешествовать, попытаться познать пределы нашего мира, разведать и максимально расширить пределы мира человека, попробовать выйти за рамки того, что считается нормой в их обществе, проверить на прочность мир, окружающий людей, проверить на прочность самого себя. Мучиться, страдать, искать свой путь. И, в конце концов, вернуться домой. Вернуться к ней, к своей Пенелопе.

Если бы она захотела что-то сказать нам об этом… Она сказала бы: «Вы не понимаете, это совсем нетрудно. Просто ждать любимого. Просто верить, что ангелы охраняют его. Верить, что он вернется. Вернется домой. Потому что его дом только там, где я, его Пенелопа. Там, где живет та женщина, которая его по-настоящему любит. И будет ждать всегда. Разве найдется еще кто-нибудь, кто любит его, как я? – нет такой. Потому он и вернется. Вернется, потому что он мой муж и моя судьба. А я – его жена и его судьба».

Наташа ни о чем не спрашивала, когда он вернулся. Встретила так, будто он никуда и не уезжал. Что за проблема? Обычная деловая поездка. Сколько было таких.

Руслан изменился. Вернулся другой Руслан. Не такой, каким он был раньше. Тихий, задумчивый. Расспросил о домашних делах. Поворковал с дочкой. Надарил всем кучу подарков. Молчаливый, немногословный. Словно ударенный. Будто вернулся из путешествия в преисподнюю. Будто погулял с Вергилием и вернулся в мир живых. С виду живой. Да не живой. Будто тень того Руслана. Будто большая его часть еще не здесь. А все еще бродит в семи кругах ада, ищет свой путь к свету и не находит его.

Посмотрел бумаги по фирме. Поговорил с Натальей, со своими управленцами. Посетовал, что в его отсутствие не проведены какие-то важные юридические процедуры. Но распекать никого не стал. Приступил к делам. Приезжал с утра, как обычно, за десять минут до начала рабочего дня. Смотрел, как работают службы, охрана, транспорт. Внимательно отслеживал исполнение финансовых планов. Обсуждал введение новых моделей хардвера. Знакомился с подвижками на рынке. А осенью, тоже как обычно, поехал на конвент Rugg&ON. На этот раз – в Грецию. Чтобы отвлечься, узнать о новых веяниях в компьютерной технике, встретиться с коллегами.

Метафизическая река

Он вспоминал иногда поездку в Париж. И величественную Элизабет. И носатого Максимилиана. И, конечно же, Лизу. Но не все время.

Переживания, связанные с Лизой, уже не мучили его, как раньше. Он вспоминал еще о ней, но как-то немного абстрактно. Как о прошлом. О том, что ушло и уже не вернется. Но в том месте, где у него хранились чувства и воспоминания о ней, все еще оставалась тяжесть. Так бывает. Когда трудно и мучительно болеешь… Если долго нарывало, горело, жгло – рана продолжает саднить, саднить и рвать живое тело, тебя знобит, бросает то в жар, то в холод, уходящая болезнь пока еще забирает много сил, не дает вернуться к новой жизни, ты по привычке продолжаешь еще некоторое время жить внутри этой умирающей, уже неживой болезни. Умирающей… А ты продолжаешь в ней жить.

Одиссей вернулся из дальних, многолетних плаваний, разве он может мгновенно стать тем Одиссеем, каким был до отъезда? Он остается еще весь в тех многолетних трудностях, которые ему довелось испытать и преодолеть. Сможет ли он вообще стать тем Одиссеем? Тот был веселый, хитрый, бесшабашный, удалой. И молодой. Теперь – весь седой. Еще очень сильный. Но все-таки усталый.

Руслан заметно сдал. Стал словно на несколько лет старше.

Что я ищу? Почему пытаюсь разобраться в этих метафизических вопросах: кто я, куда иду, что лежит в основе бытия, есть ли в бытии установленный порядок или это только кажется? Слышу ли я голос Бога, куда я уйду после смерти, разрушится ли моя душа, или она останется в целости после разрушения моего тела? Любовь – счастье или проклятье, любовь – жизнь или смерть? Наверное, и то, и другое. Только живое может умереть. Любовь дает жизнь и ведет к смерти. Мы даем путевку в жизнь нашему дитя, мы же и обрекаем его на одиночество, богооставленность и, в конце концов, смерть.

Метафизика – это то, что не проверишь ни чувствами, ни разумом. Ее понятия меняются, тасуются между собой, живут своей жизнью, текут куда-то, трансформируются. Огромная метафизическая река. А я иду по мосту. Мост прочный, твердый, реальный, его можно пощупать. Это моя жизнь. Это «Мост через туман» Киджа Джонсона[22]22
  Повесть «Мост через туман», Кидж Джонсон. Премия Хьюго, 2012.


[Закрыть].

У нас разные пути. Моя конкретная жизнь не меняет течения великой метафизической реки, исходного темного хаоса, из которого рождаются все порядки – бесчисленное множество всех порядков.

Течение реки не влияет на мой порядок. Я могу сколько угодно думать о судьбе, о Боге, Господь все равно не станет вмешиваться в мою жизнь. Ему это неинтересно.

Смотрю на метафизические воды (или это особый туман?) и думаю, что же там происходит? И я, обычный человек, думаю, и великие философы тоже думают… Они могут увидеть, услышать, прочесть только тексты. Никто не сможет понять, есть ли в них смысл. Потому что этот смысл – великий хаос.

Смотрю с моста на могучую метафизическую реку. Пытаюсь разобраться в смыслах, которые веками перекатываются по видимой глади реки.

Лиза, она ведь существует где-то и сейчас. В другом месте. Она не знает, что могут быть какие-то смыслы. И что они постоянно меняются. Ей не надо знать этого. Она живет в метафизической реке. Плавает в ней как летучая рыба. Или как плавающая птица. Она чувствует себя легко и естественно в воде этой реки. Легко выпрыгивает из нее в нашу реальную жизнь, летит под мостом или даже над мостом. Взлетает и превращается в жаворонка. Зависает над всеми нами, над мостом нашей жизни. Поет свою простенькую песню и заливается слезами, плачет от любви ко всем нам и от счастья. И так же непринужденно падает камнем вниз и уходит в темно-синюю пучину, где ничего не видно. Превращается в холодную голубоватую рыбу. Двумерную водяную птицу – такую, как на Кондратьевском рынке. Напрягаешься, разглядываешь, и все равно не видишь – осталась лишь едва заметная полоска, застывшая – в воде, в воздухе? А вильнет хвостом – и вот тебе полноценная речная дива. Стальным взглядом выслеживает мелкую рыбешку, хватает ее остренькими зубами и медленно, сладострастно заглатывает. Гипнотизирует, сводит с ума и медленно заглатывает. Злая волшебница Цирцея…

Я наблюдаю, изучаю, размышляю, а она плавает. И сама того не знает. Ей не надо знать. Она может жить в хаосе, у нее нет никакого понимания, что такое порядок. Вернее так, доисторический, довременной беспорядок метафизической реки – это и есть ее таинственный порядок, богом установленный порядок, который открывает ей любые двери. Жизнь Лизы кажется беспорядочной только мне, слепому рабу предрассудков и мелких, низменных порядков. Я их раб и несу к ним же свое хамское, рабское презрение. Презираю и не могу вырваться из их объятий. Презираю и почитаю одновременно.

Мне не понять летучую рыбу метафизической реки. Ей хватает ее второго уровня. Не нужен ни третий, ни восьмой, ни десятый уровень. Она просто живет. Естественно, как жаворонок в небесах и рыба в темных глубинах. И ей сами собой открываются ворота истины.

О Лиза, фея метафизики, впусти меня в свой мир, дай мне хоть раз увидеть всё твоими глазами. Я бросался в метафизическую реку. Но не утонул. И голова моя не прояснилась. Поздно. Ничего больше не будет, нет, у нас не получится слияния.

Панч и Джуди. Два музыканта. Занавес поднят. Начался спектакль. Каждый играет на своем инструменте. Каждый играет свою партию. И получается чудесная соната. Как поет скрипка, как вторит ей виолончель! Первая часть – завязка или экспозиция, вторая – разработка, и наконец, реприза. Пьеса сыграна. Музыканты встают, кланяются. Зрители награждают их аплодисментами. Занавес закрывается. Панч и Джуди складывают инструменты и разъезжаются по своим делам. У каждого своя жизнь.

Аврора

 
В страхе упав на колени,
все жрицы воскликнули громко:
«Чудо свершается, граждане!
Вот она, матерь Киприда!»
Так ослепила своей олимпийской
красой незнакомка…
 

Л. Мей

– О чем задумался, танцор?

Сергей Чубаров, дилер из Самары. Рыжеватый, веснушчатый. На первый взгляд – обычный, ничем не примечательный. Даже неказистый.

«Человек – гармония, – подумал Руслан, – у него все получается. За что бы ни брался. И бизнес, и политика. Заправляет крупной газетой. Депутат городского ЗАКСа. То он про-, то он контра-. И всякий раз, что бы ни делал, все оказывалось уместным».

Подсел к Руслану: «Чего грустишь? Давно не виделись. Пойдем, выпьем местного вина. Потолкуем. А это дочь, Олеся. Вернулась из Дублина. Курсы бизнес-администрирования закончила, МВА. Взрослая, интересная. Двадцать восемь уже. Создаю под нее склад и филиал в Москве. Переезжает в Москву, жить там будет».

Стало уже совсем темно, когда они вошли в простенькое кафе со стеклянными стенами и низкими потолками.

«Ты не думай, Руслан, – решил, что забегаловка? Это ничего, что кафе с виду не ах. Здесь везде хорошо кормят. Смотри, видишь, столы сдвинуты? Местные богачи. Мужчины в костюмах, с бабочками, женщины – в вечерних платьях. Каждый вечер собираются здесь, не брезгуют. Пьют, разговаривают, танцуют. Видел на входе, какие машины? То-то.

Что будем брать? Если мясо, то сувлаки[23]23
  Сувлаки (букв. «шпажка») – шаурма.


[Закрыть] из свинины с питой[24]24
  Пита – круглый, плоский пресный хлеб, выпекаемый из обойной муки.


[Закрыть], если просто поесть, мусаку[25]25
  Греческая мусака состоит из запечённых слоёв: из нижнего слоя баклажанов с оливковым маслом, среднего слоя из баранины с помидорами и верхнего слоя из соуса бешамель.


[Закрыть] возьмем – запеченный баклажан с мясным фаршем. Так, так… Вино… я здесь все знаю. Вино. Самое лучшее – мускат. Самое древнее – рецина, с привкусом смолы, между прочим. Крепость – 11.5.

Как с бизнесом, спрашиваешь? Все стабильно пока. Мой ориентир – миллион долларов в месяц. Нет, на компах мы не вытягиваем, занимаемся мобилами. Филиалы помогают, вот в Москве откроемся на днях».

Недалеко сидели два дилера с их конвента, молодые ребята до тридцати. Когда заиграла музыка, один из них подошел и пригласил Олесю потанцевать.

«Очаровательная девушка, – подумал Руслан. – Какая-то светящаяся. Просто восковая фигура из музея мадам Тюссо, а ведь живая, бывает же такое. Все равно, – чуть подмороженная, что ли. Это, наверное, из-за отца. Сергей – властный, может, даже деспотичный».

– За ней глаз да глаз, – сказал Сергей, будто услышав размышления Руслана. Толковая, голова хорошая, вся в меня. Вообще, она классная. Но вечно с ней проблемы. То бандиты к ней липнут, то сама какого-нибудь папика заарканит. Зачем ей эти папики? Отец, говорит она мне, не лезь в мои дела. Тем более, что все это несерьезно. Ей несерьезно. А как проблемы, к кому бежит? То-то.

– Глаз да глаз, – повторил он. – В Дублине познакомилась с ровесником из Казани. Хороший парень. Вроде, решили пожениться. Свадьба через два месяца. Если не передумают. Очень хотелось бы, чтоб она остепенилась, наконец.

Он, конечно, парень с характером. Из мусульманской семьи. Мне-то все равно, мусульманин, не мусульманин. Мы считаем себя православными – так, баловство все это. На праздники ходим в церковь. А руководство страны не ходит? Что они истинные верующие, что ли? Вот так-то.

В общем, он, жених Олесин, любит, чтобы порядок во всем… Кажется, что с ним не забалуешь. Но не удержать ему Олесю, не удержать, в тихом омуте… Хотелось бы, чтобы остепенилась, одна она у нас, внуков хочу.

О, смотри-ка, немчура из руководства, вона видишь? Устроились за тем дальним столиком. Пойду, потолкую с ними. Ну что, Олеся, натанцевалась, побудешь с Русланом? Я отойду ненадолго.

Руслан расспрашивал Олесю о Дублине, о курсах MBA, насколько это может быть полезно в условиях России. Разговор сразу набрал обороты. Оба чувствовали себя уютно, будто были давно знакомы. Олеся говорила с Русланом как со своим сверстником, они быстро перешли на «ты». Обсуждали какие-то вопросы бизнеса. Наперебой рассказывали друг другу о том, как трудно управлять автомобилем в Англии, об отдыхе в Крыму, на Лазурном берегу Франции. Об Южной Америке. О столь милом сердцу Руслана Амброзе Бирсе. О том, что родители не должны пытаться влиять на жизнь взрослых детей. О своем замужестве Олеся старалась не говорить. На вопросы Руслана каждый раз отвечала односложно – через два месяца свадьба, все. И почему-то усиленно налегала на шампанское.

Возвращались в отель втроем. Олеся держала под руку отца. Руслан заметил, что ее немного покачивало.

Во время конвента участники выезжали на какие-то озера. Там представителей дилеров развлекали соревнованиями – круг по кочкам на дорожных велосипедах, командные гонки на байдарках, еще что-то. Руслана это не очень интересовало. Потом пили вино, ели жареное мясо. Смотрели сиртаки в исполнении местной молодежи.

Перед отъездом с озер Руслан решил выкупаться. Вода оказалась довольно прохладной, но ему почему-то хотелось поплавать. Разделся. Несмотря на возраст, он мог еще вполне гордиться своим телом. Особо рельефной мускулатурой он и в молодости не блистал. Но стать, осанка, гордая посадка головы и ни капли жира. Входя в воду, оглянулся, поймал на себе испытующий взгляд Олеси.

По окончании конвента устроители организовали фуршет на открытой площадке отеля.

Солнце заходило. Олеся пришла позже других. Поднималась по лестнице со стороны моря, на губах играла загадочная улыбка, на щеках – легкий румянец. Солнце оказалось у нее за спиной, солнце создавало светящийся нимб вокруг головы. Теплое, вечернее, закатное светило. Шла легко и сама светилась. Ангел. Светлый ангел. С червоточиной, конечно, – но какая же это ерунда. Нет, это не вечерний ангел. У нее все еще впереди. Утренний ангел. Из морских волн выходила полная сил, уверенная в своей женской мощи молодая Афродита, полураздетая красавица гетера Фрина[26]26
  В Эливсине на празднике Посейдона греческая красавица гетера Фрина на мгновение сбросила одежды и предстала перед народом как земное воплощение богини любви и красоты Афродиты.


[Закрыть] из Эливсина, Аврора, богиня утренней зари. Само воплощение распускающегося цветка любви, предчувствие любви, уверенная сила молодой любви, легкая поступь Авроры.

Руслан редко танцевал на тусовках… почти не танцевал. Разве что с Натальей. Когда-то танцевал со Светкой, с примой – разок. Но ему захотелось пригласить Олесю.

Взял два бокала шампанского, один отдал ей и обнял за талию. Они медленно танцевали, пили вино, он чувствовал трепет и живое тепло ее спины и плеча. Ему показалось, что она в какой-то момент тоже ощутила его волнение. Говорили о пустяках, улыбались, он касался щекой ее щеки, говорил о пленительной Греции, о том, какой дивный сегодня вечер, и как хорошо, что он может сейчас с ней, Олесей, потанцевать.

Кто-то сказал, что Руслан в прошлом солист балета. Все стали хлопать, просили выступить. Обычно, он не любил этих демонстраций. Но в этот раз ему захотелось. То ли шампанское ударило в голову. То ли присутствие молодой женщины.

Он шепнул что-то музыкантам, дал стодолларовую купюру. Снял пиджак, расстегнул белую шелковую рубашку. Раздались первые такты «Болеро» Равеля. Танцор сделал несколько па из фламенко, отстучал каблуками первые танцевальные такты, застыл на мгновение, подняв руки, и вдруг рванулся вперед – фуэте, фуэте, после трех «одинарных», исполненных лицом к публике, на четвертом следовало полтора оборота, за ним – «двойное», три раза подряд, уже спиной к зрителям, развернулся и встал перед Олесей на колено. Получилось интересно, всем понравилось. Руслан тоже остался доволен собой, столько лет не танцевал – а вот, прокрутился десять раз без сбоев, вроде даже неплохо, не сорвал ни одно фуэте. Перемена «точки» требовала особого самообладания и развитого вестибулярного аппарата. Как говорят в Англии: skill won't be guzzled, мастерство не пропьешь. Он чувствовал, как кровь билась в жилах и стучала в голове – жизнь продолжается, черт побери, ему снова хотелось жить.

Весь вечер они не подходили друг к другу, но Руслан постоянно ощущал ее присутствие. Может быть, эта невидимая связь была взаимной? Ему чудилось, будто какая-то тончайшая нить уже связала их. Не веря самому себе, временами он слегка натягивал эту нить и, казалось, получал ответные сигналы.