Текст книги "Иерусалим. Биография"

Когда римляне поклонялись множеству своих богов, они терпимо относились к чужим божествам, коль скоро те не представляли угрозы для государства. Но монотеистическая религия требует исповедания только одной Истины и поклонения единственному Богу. Преследование евреев, презренных христоубийц, ничтожество которых было продемонстрировано торжеством христианства, становилось, таким образом, делом первостепенной важности. Император распорядился, чтобы всякий иудей, пытающийся отговорить кого-нибудь из своих собратьев от принятия христианской веры, был немедля сожжен заживо[93]93
  Вплоть до Никейского собора христианская Пасха совпадала с иудейской, поскольку именно на Пасху-Песах был распят Иисус. Теперь Константин, стремившийся как можно дальше “развести” иудаизм и христианство, решил изменить заведенный порядок: отныне праздновать Пасху надлежало в первое воскресенье после первого полнолуния после весеннего равноденствия. Эта система расчета действовала во всем христианском мире до 1583 г., когда католики приняли другую систему расчета пасхалии (поэтому западная и восточная Пасха совпадают теперь достаточно редко).


[Закрыть]. Тем не менее в Иерусалиме еще сохранялась маленькая еврейская община, у которой была синагога на горе Сион, да и на опустошенной Храмовой горе евреи тоже молились, хоть и втайне. Теперь “отвратительной иудейской толпе”, как Константин называл еврейскую общину, было запрещено даже появляться в Иерусалиме; только раз в году евреям дозволялось подниматься на Храмовую гору, где пилигрим из Бордо и увидел их “стенающими и раздирающими на себе одежды” над “изрезанным трещинами камнем” – основанием Храма, которое ныне скрыто под Куполом Скалы.

Константин решил отпраздновать в Иерусалиме 13-ю годовщину своего воцарения. Но ему все еще приходилось бороться с разделением в Церкви – следствием проповедей своенравного Ария, по-прежнему доставлявшего императору немало хлопот – даже после того, как сам Арий внезапно умер при обстоятельствах, описанных его политическим противником как не слишком приличные[94]94
  Арий шел по Константинополю после встречи с императором, когда почувствовал “расслабление желудка”. Он направился в общественную уборную и там, как пишет Сократ Схоластик, “впал в такое изнеможение, что с извержениями тотчас отвалилась у него задняя часть тела… и вышли тончайшие внутренности, с кровью же выпали селезенка и печень, и он тут же умер” – явное доказательство его злостного еретичества. Однако арианство продолжало существовать и в дальнейшем, поскольку его исповедовали многие императоры IV в. Учение Ария было окончательно осужденно Феодосием I в 381 г.


[Закрыть]. Константин призвал епископов “очистить Церковь от богохульства” и облегчить тем самым его заботы, но ариане открыто отказывались повиноваться, что сильно омрачило первый христианский праздник в Иерусалиме, на который съехались епископы со всех концов империи. Сам император был, однако, уже слишком болен, чтобы принять участие в торжествах. В 337 году, лежа на смертном ложе, он наконец принял крещение. Империю Константин завещал трем своим сыновьям и двум племянникам[95]95
  Племянники – это Далмаций Младший и его брат Ганнибалиан, сыновья Далмация Старшего, сводного брата императора. Сразу после смерти Константина оба юноши и их отец (а также практически все остальные родственники покойного императора) были убиты. – Прим. ред.


[Закрыть], и единственное, в чем были согласны его наследники, так это в том, что следует продолжать строительство христианской империи и вводить все новые законы против иудеев; в 339 году один из таких законов запретил браки между иудеями и христианами, назвав их “дикостью и омерзительным позором”.

Наследники Константина воевали друг с другом 20 лет, и победителем из этой гражданской войны вышел его второй сын Констанций. Разумеется, в этих распрях страдала и Палестина. Когда в 351 году в Иерусалиме случилось землетрясение, все христиане бросились в храм Гроба Господня, “охваченные благоговейным трепетом”. А когда под предводительством очередного “царя-мессии” восстали евреи в Галилее, двоюродный брат императора, цезарь Констанций Галл, учинил побоище столь беспрецедентное по своей жестокости, что даже сами римляне почувствовали отвращение. Но иудеи неожиданно нашли сочувствие и поддержку там, где не ждали: очередной владыка империи решил ниспровергнуть христианство и восстановить иудейский Храм.

Юлиан Отступник: возрожденный Иерусалим

19 июля 362 года новый император Юлиан, племянник Константина Великого, двигавшийся с войском на войну с персами, остановился в Антиохии и спросил у еврейских делегатов, получивших у него аудиенцию: “Почему вы не совершаете жертвоприношений?” “Нам этого не разрешают, – отвечали послы. – Верни нас в город, восстанови нам Храм и жертвенник”. “Я приложу все свое усердие, – пообещал им император, – чтобы воздвигнуть Храм великого Всевышнего Бога”. Неожиданный ответ Юлиана был встречен иудеями с таким энтузиазмом, будто “дни их царства уже настали”.

Юлиан прекратил гонения на иудеев, развязанные Адрианом и продолженные Константином, вновь сделал Иерусалим еврейским, вернул евреям их собственность, отменил все антиеврейские налоги, а их патриарху Гилелю даровал титул префекта претория и право собирать подати. Должно быть, иудеи стекались в Иерусалим со всех концов Римской империи и Персии, чтобы своими глазами узреть случившееся чудо. Они вернули себе Храмовую гору, вероятно, тут же сбросив с нее статуи Адриана и Антонина Пия, и возвели временную синагогу – скорее всего, где-то у тех камней, которые паломник из Бордо называл домом царя Езекии.

Юлиан был застенчив, склонен к излишнему глубокомыслию и неловок. Один предвзятый христианский автор[96]96
  Имеется в виду св. Григорий Богослов. – Прим. пер.


[Закрыть] описывает его следующим образом: “Некрепкая шея, плечи дергающиеся, взор возбужденный, бегающий и безумный, кривые ноги, нос, выражающий дерзость и презрение, насмешливые черты лица, хохот неумеренный и судорожный, наклонение и откидывание назад головы без всякой причины, речь медленная, с придыханиями, вопросы беспорядочные и бессвязные, ответы ничем не лучшие, смешиваемые один с другим, нетвердые…” Но бородатый, крепкий телом император был также решительным и целеустремленным. Он упрямо восстанавливал язычество, утверждая культ Непобедимого Солнца (Sol Invictus) – древнего божественного покровителя своей династии, поощряя традиционные жертвоприношения в языческих храмах и притесняя “галилеян” (так он называл христиан), чтобы унизить их “упадочные”, неримские ценности.

Юлиан никогда на рассчитывал на то, что будет править империей. Ему было всего пять лет, когда Констанций убил его отца и большинство ближайших родственников; из всей его семьи уцелели только двое – сам Юлиан и его брат Галл. В 349 году Констанций назначил Галла цезарем (младшим соправителем) – только для того, чтобы затем обезглавить, отчасти за неумелое подавление иудейского восстания. Но Констанцию все же был нужен цезарь на Западе, а никакой иной кандидатуры, кроме Юлиана, тогда изучавшего философию в Афинах, уже не оставалось. Став цезарем, Юлиан устроил себе резиденцию в Лютеции (Париж). Понятно, что он немало нервничал, когда непредсказуемый император призвал его к себе. Мечтая о восстановлении культа Зевса, он принял императорскую корону из рук своих солдат. Пока он ехал на Восток, Констанций умер, и Юлиан оказался правителем всей империи.

Идея восстановить иудейский Храм была продиктована вовсе не одной только веротерпимостью Юлиана: этот шаг демонстрировал отказ императора от признания христиан истинными наследниками народа Израиля, желание опровергнуть пророчества Даниила и Иисуса о падении Храма, а также утверждал всю серьезность его намерений разрушить дело жизни его собственного дяди. Кроме того, это должно было обеспечить Юлиану поддержку вавилонских иудеев в ходе предстоящей войны с Персией. Юлиан не видел большого противоречия между греческим язычеством и иудейским монотеизмом и считал, что греки поклонялись тому же великому Всевышнему Богу, что и евреи, но почитали его под именем Зевс. Яхве вовсе не был уникальным еврейским изобретением.

Восстановление иудейского Храма Юлиан поручил Алипию, своему наместнику в Британии. Синедрион был крайне взволнован: все происходящее казалось слишком невероятным, чтобы быть правдой. Но Юлиан, выступая в поход на персов, еще раз подтвердил данные евреям обещания в послании “К иудейской общине”. В Иерусалиме “иудеи ревностно принялись за работу: собрали опытнейших строителей, заготовили материал и очистили место. Усердие было столь велико, что даже женщины носили землю передниками и для издержек на эту работу произвольно пожертвовали свои ожерелья и всякое другое женское украшение”. Строительные материалы складывались в так называемых Конюшнях Соломона. Скоро строители удалили “остатки прежнего здания и расчистили фундамент”[97]97
  Этот очень короткий период еврейского возрождения в Иерусалиме не оставил нам никаких артефактов. Но одно маленькое свидетельство все же есть. Высоко на Западной стене раскрыта надпись, гласящая: “И когда ты увидишь это, возрадуется сердце твое, и кости твои расцветут, как молодая зелень”. Надпись находится на такой высоте, что в эпоху Второго Храма ее вряд ли имело смысл там высекать: она не читалась бы с земли. Но во времена Юлиана культурный слой у Стены имел огромную толщину, и расстояние до надписи было меньше. Некоторые исследователи полагают, что надпись выражает ликование иудеев по поводу возрождения Иерусалима. Однако кажется более вероятным, что это просто надгробная плита: в X в., когда культурный слой под стеной был еще толще, на этом месте находилось кладбище.


[Закрыть].

Тем временем Юлиан во главе 65-тысячного войска перешел персидскую границу. И в этот-то момент, 27 мая 363 года, в Иерусалиме произошло землетрясение, во время которого каким-то образом вспыхнули и сгорели заготовленные строительные материалы.

Христиане были воодушевлены этим “событием дивным”, хотя вполне возможно, что сами способствовали “чуду” с помощью поджога. Алипий мог бы продолжать строительство, но, учитывая напряжение, царившее в Иерусалиме, решил сначала дождаться возвращения императора с войны. Юлиан тем временем уже форсировал Тигр и углубился в Персию. Впрочем, римлянам вот-вот предстояло вернуться назад: 26 июня в беспорядочной стычке под Самаррой некий арабский солдат (возможно, христианин) ранил императора копьем в бок, задев печень. Пытаясь выдернуть копье, Юлиан случайно перерезал себе жилы на руке. Христианские авторы утверждают, что Юлиан, умирая, воскликнул Vicisti, Galilaee (“Ты победил, Галилеянин!”), как бы обращаясь к Христу.

Преемником Юлиана стал командующий его личной охраной по имени Иовиан. Он снова утвердил в империи христианство, отменил все указы Юлиана и вновь запретил евреям входить в Иерусалим: в империи снова должна была воцариться одна религия, одна догматическая истина. В 391–392 годах император Феодосий I провозгласил христианство государственной религией и начал всеми силами укреплять его.

Иероним и Павла: святость и секс в большом городе

В 384 году раздражительный римский ученый по имени Иероним прибыл в Иерусалим в сопровождении нескольких состоятельных дам-христианок. Набожность их граничила с одержимостью, однако их паломничество было окутано пеленой сексуального скандала.

Иллириец Иероним, которому на тот момент было под сорок, в свое время прожил несколько лет отшельником в Сирийской пустыне, где его нередко обуревало плотское вожделение, о чем он сам признавался впоследствии: “В сообществе только зверей и скорпионов, – я часто был мысленно в хороводе девиц. Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти”. Затем Иероним служил секретарем у Дамасия I, епископа Римского. Дамасий был достаточно самоуверен, чтобы заявить: епископы Римские продолжают с Божьего благословения апостольское служение самого апостола Петра. Это был важный шаг в процессе их превращения во всевластных, непогрешимых пап более поздних времен. По мере того как росла патрицианская поддержка Церкви, Дамасий и Иероним оказались впутаны в очень неприятные скандалы. Епископа обвинили в прелюбодеянии, и он получил прозвище “щекотальщика ушей женщин средних лет”. А Иеронима подозревали в связи с богатой вдовой по имени Павла – одной из тех богатых патрицианок, которые приняли христианство. Хотя Иероним и Павла были в конечном итоге оправданы, им пришлось покинуть Рим, и они отправились в Иерусалим в сопровождении Евстохии, дочери Павлы.

Само присутствие этой девицы-подростка, казалось, распаляло Иеронима, видевшего везде плотские соблазны, и он проводил большую часть пути за написанием трактатов, предостерегающих об опасностях подобного рода. “Похоть, – писал Иероним, – щекочет чувства, и тихий огонь чувственного наслаждения изливает свой притягательный свет”.

Добравшись до Иерусалима, Иероним и его набожные миллионерши увидели новый для них город, который был полон святости, но одновременно и секса, бурлил торговлей и общением. Дамы горели желанием совершить какое-нибудь богоугодное дело, и самая богатая из них, Мелания, – чей ежегодный доход составлял 120 тысяч фунтов золота, – основала собственный монастырь на Масличной горе. Но Иероним был в ужасе от сексуальных возможностей, открывавшихся в смешении такого количества странных людей всякого рода, собравшихся в этом городе, настоящем тематическом парке религиозного рвения и чувственного вожделения, “где есть и публичные женщины, и комедианты, и шуты”. “Сюда стекается народ со всего света, – писал он. – И происходит такое стеснение обоих полов, что здесь принужден бываешь выносить то, чего в другом месте избегал хотя бы отчасти”.

Иерониму вторит и другой автор той эпохи – обладавший зорким глазом пилигрима святитель Григорий Нисский: “Нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство…”.

Покровительство императора, монументальное строительство и поток паломников способствовали формированию нового календаря праздников, отмечаемых в городе, кульминацией которых была Пасха, а также новой топографии Иерусалима, священные точки которой теперь были привязаны к местам Страстей Иисуса. Названия менялись[98]98
  Сионом изначально называлась Цитадель в Городе Давида, стоявшем южнее Храма. Со временем этот топоним стал обозначать всю Храмовую гору. Христиане же перенесли название Сион на западный холм (в 333 г. паломник из Бордо уже называет его Сионом; так эта часть города называется и сегодня). В 390 г. епископ Иерусалимский построил на месте Горницы Тайной вечери величественный, колоссальный Сион, “матерь церквей”.
  Способность жителей города быстро принимать нововведения и их готовность к культурным заимствованиям сильно запутали топонимику города. К примеру, сооруженные Адрианом ворота Неаполис с огромной колонной, стоявшей перед ними, в христианскую эпоху стали называться воротами Св. Стефана; по прошествии нескольких веков арабы переименуют их в ворота Колонны, а еще позднее (колонна к тому времени, вероятно, уже исчезнет) они снова получат название Наблусских (современный Наблус – это, собственно, и есть адриановский Неаполис). Евреи всегда называли ворота Шхемскими (Сихемскими), поскольку тот же арабский Наблус-Неаполис – это еще более древний израильский Шхем. Наконец, османы дали воротам название, которое они носят до сих пор и которое можно считать более или менее общепринятым, – Дамасские ворота. Стоит добавить, что в современном Старом городе есть и другие ворота Св. Стефана – совершенно в другом месте, в восточной его части.


[Закрыть], традиции смешивались, но, тем не менее, любое предание, связанное с Иерусалимом, считалось несомненной истиной. Еще одна древняя паломница, испанская монахиня Эгерия, побывавшая в городе в 380-х годах, описала впечатляющее собрание реликвий в храме Гроба Господня[99]99
  Византийцы привязали большинство иудейских традиций, связанных с Храмовой горой, к храму Гроба Господня. Красноватый камень на Храмовой горе считали затвердевшей “кровью Захарии” (священника, до смерти забитого камнями, согласно Второй книге Паралипоменон, 24: 21). Теперь он был перенесен в храм Гроба; там же оказалось место погребения Адама, жертвенники Мельхиседека и Авраама и серебряная чаша Соломона. К этим реликвиям было добавлено блюдо, на котором лежала усеченная голова Иоанна Крестителя, губка, которую палачи приложили к устам распятого Иисус, столб, у которого Его бичевали, один из камней, которыми был забит св. Стефан, и, конечно, Животворящий Крест. Иерусалимский храм был для евреев “центром мироздания”; неудивительно, что и средоточие христианской святости, храм Гроба Господня, стал считаться “пупом Земли”.


[Закрыть], включавшее к тому времени и перстень царя Соломона, и рог с елеем, которым был помазан Давид, а также терновый венец Иисуса и копье, пронзившее Его.

Драматичность зримого присутствия всех этих святынь приводила некоторых паломников в исступление совершенно особого рода: для сохранности Животворящего Креста пришлось даже выставить особую охрану, поскольку паломники, прикладываясь к дереву, норовили откусить от него хотя бы щепку. Раздражительный Иероним не мог вынести все эти театральные страсти и удалился в Вифлеем, где приступил к работе над делом своей жизни – переводом еврейской Библии на латынь. Но он часто наведывался в Иерусалим и едко, не сдерживая себя в выражениях, комментировал увиденное. “В Британии так же легко можно найти дорогу на Небеса, как в Иерусалиме”, – сердито отзывался он о толпах неотесанных британских паломников. А наблюдая экспрессивные молитвы своей подруги Павлы перед Крестом в Священном саду при храме Гроба, рассказывает, что “молилась она так, как будто созерцала на нем висящего Спасителя”. К камню, на котором некогда возлежало тело Христа, она прикасалась устами, “как жаждущая вожделенных вод”. А ее плач и стенания звучали столь громко, что был “свидетель тому весь Иерусалим”.

И все же одну драму он оценил по достоинству – ту, что разыгрывалась на Храмовой горе, по-прежнему пребывавшей в запустении, чтобы подтвердить пророчества Иисуса Христа. Каждый год девятого числа месяца ава Иероним с восторгом наблюдал, как иудеи вспоминают разрушение Храма: “Даже до сего дня этим вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, Сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим… Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ… Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви Воскресения Христова орудие Его казни и с Елеонской горы сияет знамя креста, на развалинах Храма своего терзает грудь свою жалкое племя, – жалкое, но не вызывающее сожаления… А воин требует платы, чтобы не мешать им плакать долее”. Иероним, бегло владевший еврейским языком, ненавидел евреев, растивших детей такими же “жалкими червями”, какими, по его мнению, были они сами, и пришел к выводу, что это причудливое зрелище отрадно тем, что подтверждает победоносную истину Христа: “И кто же усомнился бы, видя это, в дне Великой Скорби и Страдания?”

Крайний трагизм положения, в котором теперь находились иудеи, словно удваивал их любовь к Иерусалиму. Новый обряд был ритуалом в равной степени и священным, и мучительно горьким: “Они приходят молча, и молча идут, они приходят с плачем, и идут с плачем, они приходят из тьмы ночи, и уходят во тьму”. И все же надежды иудеев вновь вспыхнули – благодаря новой императрице, явившейся править Иерусалимом.

Варсума и монахи-воители

В изображениях древних историков, обычно склонных к мужскому шовинизму, императрицы, как правило, предстают либо как отвратительные, порочные блудницы, либо как безмятежные святые. Тем более необычными кажутся похвалы, которых была удостоена императрица Евдокия за свою совершенную красоту и артистичную натуру. В 438 году супруга императора Феодосия II приехала в Иерусалим и смягчила законы против иудеев. В то же самое время в город совершал свое очередное паломничество поджигатель синагог, аскет Варсума Низибийский с целой свитой вооруженных монахов.

Евдокия выступала в защиту язычников и иудеев, потому что сама некогда была язычницей. Блестящая дочь афинского софиста, изучавшая риторику и литературу, она приехала в Константинополь, чтобы найти защиту у императора после того, как родные братья оставили ее без наследства. Слабохарактерный Феодосий II полностью находился под влиянием своей набожной и некрасивой сестры Пульхерии. Она представила Евдокию брату, тот сразу без памяти влюбился в нее, и вскоре Евдокия стала супругой императора. Пульхерия определяла государственную политику, и преследования иудеев становились все более ожесточенными: евреям было запрещено служить в армии и занимать публичные должности, они стали гражданами второго сорта. В 425 году Феодосий приказал казнить Гамалиэля VI – последнего патриарха (наси) иудеев, обвинив его в том, что он построил слишком много синагог. Должность наси была упразднена навсегда. Постепенно Евдокия сосредоточивала в своих руках все больше власти, и Феодосий провозгласил ее августой, уравняв в статусе со своей сестрой. В Археологическом музее Стамбула хранится мраморная икона, инкрустированная цветными камнями, на которой черноволосая Евдокия покоряет своим тонким лицом, царственным величием и изящной изысканностью.

Иерусалимские евреи, которым приходилось терпеть все большие притеснения от Константинополя, умоляли Евдокию облегчить им вход в Святой город. Императрица позволила им открыто приходить на Храмовую гору в дни главных иудейских праздников. Это были поистине чудесные вести для евреев, которые провозгласили, что все они “поспешат в Иерусалим на празднество Пасхи, дабы установить свое царство”.

Однако радость евреев отравил тот самый Варсума из Низибии – сирийский монах из новой породы воинствующих монашеских вождей. В IV веке некоторые аскеты начали выступать против мирских, суетных ценностей общества и великолепия церковных иерархов. Они основывали в пустынях монастыри, ратуя за возвращение ценностей раннего христианства. Эти отшельники-анахореты (от греч. ἀναχωρητής – “удалившийся”) считали, что недостаточно лишь знать, какова истинная природа Христа: необходимо вести праведный образ жизни. Жизни в миру эти облаченные в звериные шкуры аскеты предпочитали простую, уединенную и целомудренную жизнь в пустынях Египта и Сирии. Их подвиги самобичевания и демонстративное благочестие вызывали всеобщее восхищение, появлялись все новые биографии этих отшельников (первые жития святых), в их обители приходили паломники, а условия их существования были поистине удивительны. Двое святых (оба они носили имя Симеон) несколько десятков лет провели в молитвах на вершине “столпа” (колонны) высотой девять метров (эту форму аскезы называют столпничеством). Еще одного столпника по имени Даниил как-то спросили, каким образом он справляет естественные потребности: “Сухо, как овцы”, – ответил тот. Иероним говорил, что таких любопытных больше занимают испражнения, нежели благочестие. Однако далеко не все эти монахи были мирного нрава. Иерусалим, окруженный монастырями и сам полный обителей, находился во власти этих фанатиков, готовых в любой момент развязать побоище на улицах.

Варсума, который, как рассказывали, был настолько свят, что никогда не ложился и даже не садился, был возмущен тем, что в Палестине до сих пор уцелели иудейские и самаритянские “идолопоклонники”, и вознамерился очистить от них Палестину. Вместе со своими монахами Варсума убивал евреев и сжигал синагоги. Ради поддержания порядка император воспретил эти жестокости, но Варсума проигнорировал запрет. Его штурмовики, вооруженные мечами и дубинами, спрятанными под монашеским облачением, устроили иудеям засаду на Храмовой горе. Многих иудеев они забили насмерть камнями, сбросив тела в цистерны для воды и раскидав их по дворам. Иудеи, впрочем, оказали сопротивление: они захватили 18 нападавших и передали их византийскому наместнику, который обвинил монахов в убийствах. “Этих разбойников в рясах монахов” привели к Евдокии, императрице-паломнице. Они были признаны виновными в убийствах, но когда они указали на Варсуму, тот распустил слухи, будто евреи собирались сжечь заживо знатных христиан. Толпа встала на сторону Варсумы; особенно когда он истолковал случившееся очень кстати землетрясение как знак божественного одобрения.

Если императрица захочет казнить христиан, кричали приверженцы Варсумы, “мы сожжем императрицу и всех, кто с нею”. Этой угрозой Варсума вынудил чиновников засвидетельствовать, что на телах убитых евреев нет никаких ран: все они, дескать, умерли естественной смертью. В этот момент произошло еще одно землетрясение, и людей обуял ужас. Город выходил из-под контроля. У Евдокии не было иного выбора, как только уступить. “Пять сотен отрядов” вооруженных монахов патрулировали иерусалимские улицы, и Варсума возвестил, что “Крест победил”. Его слова прокатились по всему городу, “как рокот волны”. Убийцы были освобождены, а последователи Варсумы помазали его дорогими благовониями.

Несмотря на все это насилие, Евдокия осыпала Иерусалим милостями. Ее заботами в городе было построено несколько новых церквей, а в Константинополь Евдокия вернулась со множеством новых реликвий. Однако Пульхерия, недовольная влиянием Евдокии на императора, затеяла заговор, чтобы устранить ее.

Евдокия: императрица иерусалимская

Феодосий подарил Евдокии редкостное яблоко небывалых размеров. Императрица передарила его своему фавориту – магистру Павлину. А тот преподнес диковину императору. Уязвленный Феодосий обрушил свой гнев и ревность на жену, та стала уверять, что никому не передавала подарок мужа, а съела яблоко сама. Император предъявил яблоко. Столь наглая лживость жены убедила Феодосия, что слова, которые нашептывала ему сестрица, были правдой: Евдокия состояла в любовной связи с Павлином.

Вся эта история, скорее всего, вымысел – яблоко символизировало жизнь и целомудрие, – но ее чрезвычайно жизненные подробности хорошо иллюстрируют цепочку случайных событий, которые могли закончиться весьма плачевно при императорском дворе, где каждый и в любую секунду мог оказаться в центре кровавой интриги.

Павлин был казнен в 440 году, а императорская чета сошлась на том, что Евдокия покинет столицу, однако с приличествующими императрице почестями. По прошествии трех лет Евдокия прибыла в Иерусалим, чтобы править Палестиной по своему праву и усмотрению.

Но и тогда Пульхерия не оставила попыток уничтожить невестку. Она поручила Сатурнину из императорской охраны казнить двух пресвитеров, последовавших за императрицей из Константинополя. Тот приказал схватить священников и умертвить прямо у Евдокии на глазах. Разгневанная, она, в свою очередь, повелела убить Сатурнина. Пронзенный мечами, тот пал рядом со своими жертвами. Только теперь Евдокия была предоставлена самой себе. Она построила в городе дворцы для себя и для иерусалимского епископа и больницу рядом с храмом Гроба Господня, просуществовавшую несколько столетий. Она возвела первые со времен Тита стены, окружив гору Сион и Город Давида; фрагменты этих стен сохранились до сих пор. По сей день отражаются в водной глади Силоамской купели и столпы ее многоярусной церкви[100]100
  Евдокия действовала, вдохновленная строками 50 псалма: “Облагодетельствуй, [Господи], по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима”. Советником ее был прославленный армянский монах Евфимий, чей воспитанник Савва позднее основал в Иудейских горах неподалеку от Иерусалима грандиозный и необыкновенно красивый мужской монастырь – лавру Саввы Освященного, в которой ныне проживают 20 насельников. Из кавказских царств Армения первой приняла христианство в 301 г. (после легендарного крещения царя Авгаря Эдесского), подав пример соседней Грузии (тогда Иберии), которому иберы последовали в 327 г. Примеру же Евдокии последовал ее воспитанник, Петр Грузинский – сын иберийского царя, основавший монастырь за чертой городских стен и тем положивший начало грузинскому присутствию в Иерусалиме.


[Закрыть].

Империю же захлестнула вновь разгоревшаяся христологическая полемика. Если Иисус и Бог Отец единосущны, как мог Христос сочетать в себе божественные и человеческие свойства? В 428 году Несторий, новый патриарх Константинопольский, заговорил о преобладании человеческого естества в двойственной природе Иисуса. Он выступил против употребления в догматических рассуждениях имени Богородица (Theotokos) применительно к Деве Марии и настаивал на именовании ее Христородицей (Chhristokos). С этим не соглашались монофизиты, считавшие, что Христос обладал только одной природой, божественной, а человеческий вид его был иллюзорен. Несториане воевали с монофизитами в императорских дворцах и переулках Иерусалима со всей горячностью христологических оппонентов. У всех, подмечал Григорий Нисский, было свое мнение на этот счет: “Все в городе наполнено такими людьми – улицы, рынки, площади, перекрестки. Это торгующие платьем, денежные менялы, продавцы съестного. Ты спросишь о волах, а он любомудрствует о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать о цене хлеба, а он отвечает тебе, что Отец больше, а Сын у Него под рукой; если скажешь, что нужна баня, он решительно говорит, что Сын явлен из ничего”.

Именно на этой христологической почве столкнулись вновь две императрицы после смерти Феодосия. Пульхерия, захватив власть в Константинополе, поддерживала несториан-диофизитов, тогда как Евдокия, как и большинство восточных христиан того времени, была монофизиткой. Пульхерия опрометчиво отлучила ее от церкви. Но когда Ювеналий, епископ Иерусалимский, поддержал Пульхерию, иерусалимляне-монофизиты мобилизовали все свои монашеские “ударные силы”.

Изгнанный ими из города, епископ оказался в весьма затруднительном положении. Управление всей Христианской Церковью к тому времени поделили между собой четыре патриархата – три восточных (Антиохийский, Александрийский, Константинопольский) и западный Римский. Однако Иерусалимские епископы всегда претендовали на собственное патриаршество. И вот наконец Ювеналию удалось добиться этого высшего иерархического положения – в награду за свою верность, чуть не стоившую ему жизни. А в 451 году Халкидонский собор выработал догмат о соединении двух природ в Иисусе Христе, “совершенном в Божестве, совершенном в человечестве, истинно Боге, истинно человеке”. Такое решение удовлетворило и Пульхерию, и Евдокию – императрицы примирились. Этот догмат до сих пор признают приверженцы православной, католической и протестантской церквей. Но монофизитов и несториан он не устроил: занимавшие диаметрально противоположные позиции, они отвергли его и навсегда отделились от православной (византийской) Церкви[101]101
  Несторианство стало популярным на Востоке усилиями Ассирийской Церкви, которой удалось обратить в христианство несколько царственных семейств Сасанидской Персии, а много позднее и некоторых потомков Чингисхана. Вместе с тем восточные христиане-монофизиты, не признав Халкидонский собор, основали Коптскую (Египетскую), Сирийскую (Яковитскую) и Эфиопскую Церкви. У этой последней установилась особая связь с иудаизмом: “Книга о славе царей” называет царя Соломона и царицу Савскую родителями Льва Иудейского – царя Менелика, который, по преданию, перевез отданный ему отцом Ковчег Завета в Эфиопию, где он якобы хранится и поныне в городе Аксум. Потомками Менелика считали себя фалаши – община чернокожих эфиопских евреев, существовавшая по крайней мере с XIV в. до переселения в Израиль в 1984 г.


[Закрыть].

В то время, когда Западная Римская империя под ударами Аттилы и германских варваров неумолимо приближалась к своему фатальному коллапсу, стареющая Евдокия сочиняла стихи на греческом и строила чуть севернее Дамасских ворот базилику Св. Стефана (не сохранившуюся до наших дней). Возле нее, рядом с реликвиями первомученика, она сама и была похоронена в 460 году в заранее подготовленной по ее распоряжению гробнице.