Текст книги "Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов"

– Ты мне всегда нужен, – говорил он ему. – Летами ты молод, а опытом стар, и советы твои полезны для меня будут.

Жена хана, молодая и красивая женщина, увидела Алегеко, и полюбился он ей, и ждала она случая, чтобы наедине сказать ему о своей любви.

В один летний вечер Алегеко в сад ханский вышел, сел на каменную скамейку против мраморного фонтана.

Деревья в саду стояли громадные, кусты белых и красных роз тянулись по бокам дорожек, усыпанных песком.

От сильного пряного запаха белоснежных лилий голова кружилась, как от хмельного напитка, а фонтан журчал, что-то сонно рассказывал. Звезды зажигались на небе, ярко блестели; потом свет их побледнел: луна взошла.

Сидел Алегеко и думал о том, что еще недавно он, закованный в цепи, был в ногайской степи самым последним из рабов, а теперь он после хана – первый человек в ханстве.

В кустах сирени шорох послышался, белая тень мелькнула.

– Алегеко, – послышался негромкий голос.

Поднялся он со скамейки, подошел к кусту сирени.

Закутанная в белую чадру стояла женщина.

– Витязь славный, – заговорила она, и по голосу Алагеко узнал в женщине ханшу. – Люблю я тебя, люблю! – продолжала она. – Когда луна спрячется, я выйду в сад…

И радость, пьяная, безудержная радость охватила Алегеко, и хотел он обнять ханшу, хотел поцеловать ее.

Но сейчас тихо проговорил:

– То, о чем ты говоришь, не должно случиться…

А у самого дрожали губы.

– Должно, должно, витязь славный, – прошептала она. – Не в эту, то в другую – третью ночь, но случится…

И быстро пошла во дворец.

Как во сне был Алегеко, не верилось ему, что случилось с ним, и кровь больно стучала в висках его.

И вдруг вспомнил он, как хан при народе обнял его, другом своим назвал…

– Нет, не будет того, чего желает ханша, – проговорил он, пошел в свою комнату и лег спать.

А сон бежал от него, и шепот ханши звал его в сад.

И о хане больше не думая, поднялся он с постели и, осторожно ступая, в сад вышел.

Сад притаился в темноте, деревья что-то шептали, и шепот их туманил мозг Алегеко.

В кустах сирени голос ханши послышался:

– Витязь, мой милый витязь…

Сладким ядом любви отравил свое сердце Алегеко – полюбил он ханшу и уже ни разу не думал о том, что, любя ее, он обманывает хана, и не другом, а врагом был ему хан.

И темный сад хранил тайну его любви.

Но прошло время, и тайна та открылась всем.

Одна из служанок ханши чуть-чуть усмехнулась, проводив глазами свою госпожу, когда та к хану шла.

Усмешку эту поймала другая служанка. Потом в темном уголке две служанки пошептались и быстро в разные стороны разошлись.

Немного слов сказали они, но эти слова в тот же день обошли все дворцовые углы и закоулки. И много еще лишних слов прибавилось к ним.

В одно утро стали известны они и хану, только Алегеко и ханша не слышали их.

Потемнело лицо хана, закричать он хотел, но насильно рассмеялся, любимого слугу своего позвал и что-то на ухо ему пошептал.

Молчаливым и глубоким поклоном ответил слуга на этот шепот и удалился.

Увидел в тот же день хан Алегеко и был с ним особенно ласков.

Гуляя в саду, он пышную алую розу сорвал и послал ее ханше.

И приветливо всем улыбался хан, а в душе у него было темно.

Ночью Алегеко в сад вышел. Ханша его там поджидала, и поцелуями покрыл он ее лицо, руки…

И вдруг сильный удар по голове свалил его с ног и, падая, он слышал крик ханши и сейчас же потерял сознание, а когда очнулся, понять не мог, где он находится. Было темно, душно и тихо, как в могиле.

И вспомнил он, что произошло с ним в саду.

– Ханша, моя милая ханша! – закричал он, вскочил на ноги, бросился в темноту и, ударившись о что-то твердое, как камень, упал…

Рукой пошарил он вокруг себя, и что-то круглое, подобно арбузу, попалось под руку… Пальцы нащупали две, рядом расположенные, дыры… То был человеческий череп…

Пошарил Алегеко еще и мертвую руку нашел.

И понял он, что в подземную темницу под дворцом брошен он…

Знал он, что своих врагов хан бросал в эту темницу и забывал о них.

И в темноте, сырости, без пищи и питья умирали они ужасной смертью.

Сначала они кричали, вопили, и в глухую ночь, когда дворец засыпал, стон из подземелья доносился наверх. А потом их стон дальше толстых каменных сводов темницы не уходил и там умирал.

И была ли ночь, день ли был, не знал Алегеко, и давила его темнота, немая тишина, и от ужаса тело его похолодело.

И хотел видеть он солнце, слышать голос человека…

Обнаженные до пояса, связанные рука об руку, с веревками на шее, медленно проходили городскими улицами Алегеко и ханша, окруженные тысячной толпой.

Палач в черной рубахе и черном высоком колпаке шел позади их, держа в руке концы веревок, которые обвивали их шеи. За палачом на белом коне ехал тот самый военачальник, который бежал от аварцев, а за ним подвигались воины… Впереди чернь, городской сброд, – бесновался, прыгал, плясал, трубил в трубы, вопил и стучал в медные тазы.

Опустив низко голову на грудь, с распущенными по плечам волосами, шла ханша, была бледна, и слезы бежали у нее по щекам.

И позор не отнял у нее красоты ее, и прекрасно было ее молочно-мраморное тело, в которое жадно впивались тысячи глаз.

Алегеко шел с высоко поднятой головой, открыто смотрел и на бесновавшуюся чернь, которая еще недавно криком радости приветствовала его, и на воинов, которых бесстрашно вел в бой.

На площади толпа остановилась, и взоры ее обратились к деревянному, устланному коврами, помосту: там на высоких подушках восседал хан, окруженный вельможами.

И расступилась толпа, и ближе к помосту придвинулись ханша и Алегеко.

И по-прежнему не поднимала головы ханша, и еще бледнее было ее лицо.

И все так же открыто смотрел Алегеко на хана, на вельможей.

Хан сделал рукой знак, и затихла шумная толпа, и в наступившей тишине громко и торжественно раздался его голос…

– Народ! – проговорил он и замолчал, и оттого он замолчал, что увидел, как из толпы вынырнул грязный, оборванный нищий, подбежал к ханше и плюнул ей в лицо.

И задрожал хан от гнева, вскочил с подушек и закричал:

– Схватить грязную собаку!

И воины схватили нищего, потащили к хану, но тот махнул рукой, крикнул:

– Голову ему долой!

И сейчас же совершилась казнь: нищего поставили на колени, и воин ударом кинжала отрубил ему голову, которую вместе с трупом бросили в толпу.

И ужас прошел в толпе, и как бы оцепенела она.

Грозно глянул на нее хан и дрожащим от гнева голосом заговорил:

– Двух преступников, свою жену и ее любовника, хотел я судить перед лицом народа. И был час, когда я осудил бы их на жестокую казнь, но плевок нищего изменил мое решение…

И тихо было в тысячной толпе, насторожилась, прислушалась она.

И так же громко продолжал хан:

– Они, – говорил он, указывая рукой на ханшу и Алегеко, – только передо мной виновны, и только я один могу судить их. Перед народом нет их вины. И в своем позоре каждый из них стоит выше толпы, ибо позор не отнял у них того, чем они были: Алегеко и с веревкой на шее остался храбрым воином, победителем аварцев, а ханша и в унижении своем все же ханша. Велико их преступление, но и позор их велик и искупили они им свой грех.

Замолчал хан, опустился на подушки…

И словно море заволновалось и забушевало, радостно закричала толпа:

– Да здравствует хан! Многие лета великодушному хану!

К вечеру того же дня Алегеко и ханша, в богатых одеждах, на конях выехали из города.

И опять толпа сопровождала их, но уже не бесновалась она, как раньше, а бросала цветы под ноги их коней. И кричала она, прославляя хана за его великодушие.

С закрытым чадрой лицом ехала ханша рядом с Алегеко, и обоим им хотелось поскорее выбраться из города, чтобы не видеть толпы и не слышать ее крика.

Смотрел Алегеко, как из толпы летели под ноги коней красивые розы, думал о том, что только пожелай хан, и та же толпа забросает его и ханшу камнями.

И радостно вздохнул он, когда город остался далеко позади, и степь расстилалась вокруг.

Ханша открыла лицо, взглянула на небо, на солнце и заплакала от радости.

И дрогнуло сердце Алегеко, слезы навернулись у него на глаза.

– Мой друг, радость моей жизни! – воскликнул он. – Поскачем вперед, поскачем навстречу ветру.

И взвились их кони, поднимая с дороги пыль.

Все владыки, деспоты Востока, безумцем назвали дербентского хана, а песня, Бог знает, кем сложенная, из уст в уста передаваясь, прославила его и заклеймила проклятием нищего, презренного раба, плюнувшего в лицо ханши.

Из книги «Легенды Кавказа»

Судьба

Жила в городе вдова по имени Гуль-Бахара, и был у нее сын Ахмет.

Муж ее умер, когда она мальчика родила, и в одиночестве трудно жилось ей: надо было каждый день на работу ходить ради куска хлеба и ребенка растить, которого она всюду таскала за собой на спине, потому что дома не на кого было оставить его.

Сын же рос не на радость, а на горе матери, ибо шаловливым и непослушным мальчиком был он. Но она очень любила его и из скудного заработка откладывала понемногу деньги, чтобы потом заплатить мулле за его учение.

И когда Ахмету сравнялось десять лет, она испекла пирог с мясом, зажарила ляжку баранины, завязала в узел, взяла сына за руку и пошла в медресе (школу) к мулле.

Подала она мулле узел, поклонилась и просила научить сына ее читать и писать по-арабски.

Заглянул мулла в узел, назвал Гуль-Бахару умной женщиной, а сына ее хорошим мальчиком.

– Пусть ходит мальчик учиться, я сделаю из него ученого человека, – сказал он.

И Ахмет начал посещать медресе.

Но не прошло и месяца, как в одно утро мулла взял его за руку и привел к матери.

– Женщина! – торжественно обратился он к Гуль-Бахаре. – Во всем мире есть только два мальчика, которых я видеть не желаю, – это сын шайтана в джаханиме (сын дьявола в аду) и твой Ахмет. Возьми его, пожалуйста, и пусть он на глаза мне не показывается. На него ничто не действует: ни добрые слова, ни толстая палка. И напрасно ты назвала его Ахметом: имя его Захру мар (змеиный яд).

Ушел мулла, а Гуль-Бахара заплакала.

– Сын мой, сын мой, зачем ты огорчаешь мать свою? – проговорила она. – Почему ты не слушался муллу, такого ученого и умного человека?

– Матушка! – вскричал Ахмет. – Не называй муллу умным человеком, потому что он глуп, как ишак (осел)!

– Ах, что ты говоришь! – испуганно воскликнула мать. – Хорошо, что никто из посторонних не слышал, а иначе за эти слова судья наказал бы тебя палками…

– Меня уже и так много наказывал мулла, будь он проклят, – ответил Ахмет. – Каждое утро, едва я приходил в медресе, он бил палкой меня по спине, говоря: «Это очень полезно для муталима (ученика): от удара кровь быстрее обращается в жилах, а от быстрого обращения крови сильнее работает мозг». И бил еще и еще… «Я хочу, – говорил он, – сделать из тебя ученого человека». Посмотри, матушка, какая черная стала у меня спина…

Поднял Ахмет рубаху, показал матери спину, которая действительно вся почернела от палочных ударов.

Заплакала Гуль-Бахара.

– Сирота ты несчастная, – проговорила она.

– Не плачь, матушка, – утешал ее Ахмет, – все уладится к лучшему.

И с тех пор стал он шататься по городу без дела. Целый день проводил на базаре, в чайхане (чайных, трактирах), а ночью приходил домой, с тем чтобы утром опять пойти шляться.

Соседи не раз говорили Гуль-Бахаре:

– Отчего ты не приучишь мальчика к делу? Отдай его к чевячнику: научится шить чевяки, хлеб добывать будет.

Пробовала мать говорить с сыном об этом, да толку не вышло никакого.

– Я и так учусь, матушка, – сказал он.

– Чему же ты учишься? – спросила мать.

– С людьми знакомлюсь, – ответил сын.

– Разве же это дело? – возразила мать.

– О! – сказал Ахмет и поднял палец кверху. – Это, матушка, большое дело!

Заплакала мать.

– Ты смеешься надо мной, – проговорила она сквозь слезы. – Ходишь по базару, знакомишься с дурными людьми и кончишь жизнь в тюрьме или на виселице…

– Это видно будет, матушка, – ответил Ахмет. – Будущее скрыто от человека.

И удивилась Гуль-Бахара: Ахмет еще мальчик, а рассуждает, как взрослый.

«Может быть, он и прав, говоря, что с людьми надо знакомиться», – подумала она.

А потом и совсем махнула рукой на него; и рос он, палец о палец не ударив, чтобы заработать кусок хлеба.

Время шло и шло, и до двадцати лет дожил Ахмет, и ни к какому делу не приучился.

Смеялись над ним соседи, дармоедом называли, а некоторые из них говорили:

– Скоро время придет, когда Ахмет на виселице ногами заболтает.

А говорили так потому, что были уверены, что воровством он занимался…

И вот раз пришел Ахмет с базара домой и вытащил из-за пазухи только что вылупившегося цыпленка.

– Матушка, – сказал он, – посмотри, какую птицу я нашел!..

Рассердилась мать и плюнула.

– До двадцати лет ты дожил, а разума у тебя нет, – проговорила она. – Вместо того чтобы работать, ты таскаешь чужих цыплят.

– Я нашел его, а вовсе не украл! – возразил Ахмет и занялся воспитанием цыпленка.

Через четыре месяца из этого цыпленка вырос красивый петушок, и Ахмет налюбоваться им не мог.

А между тем случилось так, что в доме и куска хлеба не было. Мать была нездорова, а сын не хотел перегнуть спину свою целый день из-за одного абаза (двадцать коп.).

– Вот что, матушка, – сказал он ей, – возьми-ка ты петушка, отнеси его на базар: абаз за него даст каждый. Купи хлеба и зелени.

Взяла Гуль-Бахара петушка, пошла на базар, да на беду свою встретила вельможу, важного сановника ханского, который каждое утро ходил на базар как будто для наблюдения за правильной торговлей, а на самом деле для того, чтобы брать провизию и разные товары за четверть цены или даром.

Хотела было Гуль-Бахара нырнуть с петушком в толпу, да сановник увидел ее, закричал, чтобы задержали ее.

Схватили полицейские служители Гуль-Бахару за шиворот, приволокли к сановнику, который отобрал у нее петушка и сказал:

– Птица, несомненно, краденая и подлежит возвращению хозяину. А так как из-за пустяков нет смысла заставлять глашатаев кричать о розыске хозяина, то птица должна быть продана, а деньги, вырученные за нее, обращены в доход казны. Ты же, старуха, будь благодарна, что я отпускаю тебя без суда.

И пошел сановник домой, приказал повару приготовить из петушка пилав.

Возвратилась Гуль-Бахара в свою хибарку, расплакалась, рассказала сыну, что произошло с ней.

Взбесился Ахмет и принялся ругать сановника.

– Буду я проклят! Упади камень на мою голову, если я не отомщу этому вельможному грабителю! – вскричал он и ушел на базар, а через некоторое время вернулся домой с большим лавашем (хлебом), пучком зелени и бараньей ляжкой.

– Где это ты взял? – спросила его мать, зная, что у него не было денег и что в долг ему никто и одной крошки хлеба не поверит.

– Где взял, там взял, – ответил сын. – Бог послал мне невидимо для хозяина лавки.

И поняла мать, что сын украл провизию. Но голод не разбирает ворованного от неворованного, и сварила она суп, сжарила баранину.

После обеда говорит Ахмет матери:

– Матушка, завтра утром я оденусь в твою одежду, а ты поведешь меня на базар продавать, да норови продать тому самому сановнику, который петушка у тебя отобрал.

– Что ты задумал, безумный? – воскликнула мать. – На виселицу захотел?

– Не говори пустяков, а делай то, о чем я прошу, – ответил Ахмет.

Утром он тщательно выбрился, оделся в женское платье, закрыл чадрой лицо, и повела его Гуль-Бахара продавать, разыскала вельможу и спрашивает, не купит ли тот молодую девушку?

– А! – воскликнул сановник. – Мне-то и нужна девушка. А сколько ты просишь за нее?

– Пять туманов (пятьдесят рублей), – ответила Гуль-Бахара, как научил ее Ахмет.

– Пять туманов – деньги хорошие, – заметил сановник. – Впрочем, мы с тобой сочтемся, а пока вот тебе задаток.

Бросил он абаз старухе, а сам поспешил с покупкой домой, а дорогой говорил:

– Ты, девушка, не бойся, у меня будешь жить счастливо.

Пришел сановник домой, ввел в комнату Ахмета, дверь плотно затворил и сказал:

– Открой, хорошая девушка, чадру, посмотрю я на твое лицо.

Снял с себя чадру Ахмет, схватил сановника за горло, свалил на пол и начал бить, приговаривая:

– Отдай абаз за петушка! Отдай абаз!

Вельможа крикнул было, но Ахмет зажал ему рот и еще сильнее прежнего бил, а когда тот впал в обморочное состояние, обшарил его карманы, взял кошелек с золотом, закрылся чадрой, вышел на двор, со двора на улицу и быстро скрылся.

Пришел к матери, снял с себя женское платье, оделся в свое, бросил матери золотой.

– Где взял? – спросила мать.

– У вельможи, – ответил он и рассказал, как бил сановника.

– Что ты наделал, – воскликнула Гуль-Бахара. – Теперь уж не миновать тебе виселицы!

Рассердился Ахмет.

– Будешь много болтать, сама скорее меня попадешь, – сказал он и ушел.

А в доме вельможи вот что случилось.

Увидели слуги его, что девушка уж очень-то поспешно вышла на улицу, заподозрили, что сделала она что-то дурное их господину, бросились к нему в комнату, нашли его полумертвым, подняли крик, дали знать хану.

Хан послал к нему своего врача, который привел больного в чувство и стал расспрашивать, что с тем случилось.

Вельможа, не скрывая, рассказал, как он отобрал у старухи петушка и как у нее же купил девушку, оказавшуюся потом мужчиной.

Все слышанное врач передал хану, а последний разгневался и приказал разыскать старуху и ее сына.

Нашлись такие люди, которые указали полицейским служителям на Гуль-Бахару и Ахмета, как на людей очень подозрительных.

Гуль-Бахару схватили, привели к судье, а сын ее успел бежать.

Приказал судья пытать Гуль-Бахару, жечь ее тело добела раскаленным железом. И призналась старуха во всем и много лишнего наговорила она на сына. Второй пытки она не выдержала и умерла, а сын ее через глашатаев был объявлен разбойником, которого надлежало поймать и предать в руки судьи.

Ахмет скрывался недалеко от города, в горах, поросших лесом. Еще раньше на деньги, ограбленные у вельможи, купил он разной одежды, и в город являлся то муллой, то купцом, то дервишем (монахом), бедным погонщиком верблюдов или хаджи в халате, чалме и с седой бородой. При помощи красок он изменял свое лицо до неузнаваемости и голос искусно менял.

И поклялся он перед Кораном отомстить вельможе и судье за смерть матери.

Узнал он, что вельможа лежит в постели, и самые опытные врачи не могут вылечить его.

Оделся он муллой, явился в дом вельможи и сказал домашним его:

– Слышал я, что здоровье вашего дорогого больного не поправляется…

– Да, – ответили те, – здоровье его очень плохо.

– Я могу помочь ему, – сказал он. – Мне приходилось вылечивать таких больных, от которых и врачи отказались. Проведите меня к больному. Привели Ахмета к вельможе. Осмотрел он его и проговорил:

– Тебя можно вылечить, сын мой, только надо исполнить все, что я прикажу.

– Хорошо, – ответил больной и отдал распоряжение беспрекословно выполнять все приказания муллы.

Дал Ахмет вельможе сонных капель, и когда тот заснул, разрезал ему в нескольких местах кожу, насыпал в раны красного перцу и соли, забинтовал. Потом приказал домашним вельможи взять медные тазы, барабаны, нанять как можно больше музыкантов и стать у дверей комнаты больного, а когда тот проснется и закричит, разом застучать в тазы, барабаны и заиграть в зурны (деревянная дудка).

– И чем больше будет кричать больной, тем сильнее стучать в тазы. Если же я понадоблюсь, то меня найдете в медресе, – сказал Ахмет и ушел.

Ночью вельможа проснулся и закричал от ужасной боли в ранах, и сейчас же за дверью раздался грохот барабанов, тазов и завыли, запищали зурны. И чем сильнее кричал больной, тем больше было беснование за дверью.

Собрав все свои силы, вельможа вскочил с постели, пробежал несколько шагов, упал и умер.

Доложили о происшедшем хану, а тот приказал разыскать муллу и отдать судье.

Приволокли из медресе к судье старого муллу, учителя Ахмета.

Клялся он Кораном, что не только никогда не лечил вельможу, но и в доме у него ни разу не был.

– Это мы сейчас узнаем, – ответил судья, приказал растянуть муллу и бить палками.

Кричал мулла и клялся, что ни в чем он не повинен перед вельможей.

Увидел судья, что палки не помогают делу, приказал приступить к пытке железом, но в то время явились домашние вельможи и удостоверили, что больного лечил другой мулла.

– Хорошо, – сказал судья свидетелям, – можете идти домой. – А потом обратился к мулле: – Я верю, что ты не виновен в том деле, – сказал он. – Но сам знаешь, дыма без огня не бывает, а потому уплати пять туманов судебных издержек и да благословит тебя Всевышний. Если же не захочешь уплатить, то я сгною тебя в тюрьме.

Всплакнул мулла, вручил судье пять туманов и был отпущен на свободу.

А на другой день нашел он во дворе медресе подметное письмо, в котором Ахмет уведомлял его, что это он сыграл злую шутку с вельможей и муллой.

Обрадовался мулла письму и побежал с ним к судье.

Показал ему письмо и сказал:

– Ты видишь, ага (господин), я был прав! Это все проделки разбойника Ахмета, упади на него гора. Давай мои туманы!

Прочитал судья письмо, приказал растянуть муллу и бить.

– За что бьешь? – вскричал тот.

– А за то, – ответил судья, – что ты хотел обмануть меня: сам написал письмо и сваливаешь на Ахмета. Подай пять туманов судебных издержек, да три тумана штрафа за намерение обмануть меня, если же не отдашь, начну пытать огнем…

Повыл-повыл мулла над своими туманами, отдал их судье, а сам пошел и удавился с горя. Узнал хан о смерти муллы и очень удивился, что умный и ученый человек решился пойти на такое богопротивное дело.

А недоброжелательные судьи поспешили донести хану, что судья своей жестокостью довел муллу до такой позорной смерти.

– А, вот как! – воскликнул хан. – Повесить судью: я не желаю, чтобы в моем ханстве судьи кривили душой.

Схватил визирь (советник) судью, приказал повесить его, а все имущество и деньги частью сам забрал, а частью разграбили другие чиновники, в доход же казны был отписан старый халат и истоптанные туфли.

После казни судьи задумался хан.

– Что же это такое? – размышлял он. – В такое короткое время я лишился трех самых уважаемых в ханстве людей! А все виноват в том разбойник Ахмет.

И приказал он визирю под страхом смертной казни поймать или убить Ахмета.

Снарядил визирь войско, отправился в лес разыскивать разбойника и не мог найти, потому что в то время Ахмет под видом дервиша находился в городе.

Побоялся визирь явиться с пустыми руками, убил одного раба, изуродовал ему лицо, голову отрезал и представил хану.

Обрадовался тот и щедро наградил визиря. Ахмет же тем временем не дремал: надоело ему скитаться в лесу и каждый час дрожать за свою жизнь, захотел он сделаться купцом.

Набрал он шайку головорезов и стал грабить на дорогах купцов, приезжавших в город. Купцы обратились с жалобой к хану, а тот призвал визиря и спросил:

– Ты убил разбойника Ахмета?

– Убил, – ответил визирь.

– А как же жалуются купцы, что их грабит Ахмет?

– А это, – сказал визирь, – должно быть, другой Ахмет появился. Ведь разве один Ахмет на свете?

И понял хан, что тот раз визирь обманул его.

– Обманщик! – вскричал он. – Нет тебе веры ни в чем! Ступай и принеси голову настоящего Ахмета, а не принесешь, я не помилую тебя.

Увидел визирь, что на этот раз ему несдобровать, если он не исполнит приказание хана, решил во что бы то ни стало истребить разбойничью шайку.

Собрал он большое войско, зажег лес.

И, действительно, ему удалось частью перебить, а частью взять в плен разбойников, только Ахмету все же удалось бежать.

Явился визирь к хану, представил пленных разбойников и головы убитых их товарищей.

– Но Ахмет бежал, – докладывал он.

– Хотя и не похвально, что ты сжег ценный лес и не поймал Ахмета, но так как ты на этот раз не обманываешь меня, то за верную службу получишь награду, – сказал хан и наградил он визиря деньгами, а разбойников приказал повесить.

– Но, – сказал он визирю, – ты все же следи, чтобы Ахмет снова не появился в городе.

Ахмет же поселился в другом городе, где его не знали в лицо, назвал себя Мамедом, открыл лавку и стал торговать.

Торговля пошла хорошо, стал он богатеть и в городе уже начали называть его Мамед-ага.

Но скучно стало жить ему в одиночестве и женился он на дочери купца.

Стал жить Ахмет с молодой женой и дожидать детей.

Любил он ее, но никогда не был откровенен с ней.

«Женщины – народ болтливый, и с ними недолго греха нажить», – думал он и на вопросы жены о том, кто его мать, отец, где он раньше жил, чем занимался, рассказывал разные небылицы. Жена сначала верила ему, потом заметила, что каждый раз иначе рассказывает ей о своей жизни, поняла, что он хранит от нее какую-то тайну и расплакалась.

– Ты не любишь меня, – сказала она ему. – У тебя есть тайна, и ты скрываешь ее от меня. Открой мне свою душу, не томи меня…

– Душа не ворота постоялого двора, чтобы открывать ее перед каждым, – ответил Ахмет.

Но жена решила во что бы то ни стало узнать его тайну.

И каждый вечер, когда он приходил из лавки домой, она встречала его с опухшими от слез глазами.

– Ты горе причиняешь мне, – говорила она ему. – Я боюсь, как бы моя печаль на ребенке нашем не отразилась.

Испугался Ахмет, ибо жена беременна была, а ему хотелось, чтобы родился красивый и умный мальчик. Заставил он ее поклясться, что не выдаст она его, и рассказал свою тайну.

Жена приласкала его, говоря:

– Теперь я люблю тебя еще больше прежнего.

Среди недели пошла она с утра в баню и до вечера была в ней в обществе знакомых женщин, разговаривала, ела шашлык, пила шербет[12]12
  У закавказских татар при затворническом образе жизни женщин единственным общественным местом, где они сходятся, являются бани.


[Закрыть]. Разговорилась она со своей приятельницей и сама не зная для чего выболтала ей тайну мужа.

Приятельница пришла домой и слышанное передала мужу. Тот сообразил, что на этом деле можно хорошие деньги заработать, пригрозил жене, что убьет ее, если она станет болтать другим, а сам собрался в путь, поехал в тот город, где жил хан.

Пришел он во дворец, рассовал челяди дворцовой десять золотых и добился того, что хан принял его.

– Слышал я, хан, что ты приказал поймать разбойника Ахмета, – начал он. – Много трудов и денег стоили мне розыски, и наконец я его нашел. Остается теперь только арестовать его.

Обрадовался хан.

– Труды и расходы твои я вознагражу, – сказал он. – Но, смотри, если ты обманешь меня, будет плохо тебе.

И приказал хан визирю ехать с доносчиком, арестовать Ахмета.

Визирь с достаточным отрядом воинов приехал в город и ночью подошел к дому Ахмета, постучал в дверь.

– Кто там? – спросил Ахмет, только что собиравшийся спать.

А визирь, не отвечая, продолжал стучать.

Рассердился Ахмет, вскричал:

– Какой там ишак вздумал по ночам дурачиться? Постой, я вот сейчас проучу тебя.

Взял он палку, отворил дверь.

В комнату ворвались воины, повалили и связали его, а тем временем визирь забрал его деньги и драгоценности.

– Это все награблено и подлежит возвращению хозяевам, – сказал он.

Арестовал он и жену Ахмета, доносчика, его жену и всех четверых доставил в ханский город.

Взятые у Ахмета деньги и драгоценности он оставил у себя, а арестованных представил хану. Хан раньше никогда не видел Ахмета и очень удивился, что тот не громадного роста, не свирепого вида, каким он ему представлялся.

– Это ты разбойник Ахмет? – спросил он.

– Я, – сразу сознался Ахмет, потому что понял, что жена выдала его.

– Ну, прощайся с солнцем, велю я тебя казнить, – сказал хан. – Много ты людей обидел, теперь искупи свой грех.

Вздохнул Ахмет.

– Да, хан, повинен я казни, – согласился он, – но не за разбой, а за то, что поверил жене свою тайну…

– Какую тайну? – спросил хан. – А ну, расскажи… – И Ахмет поведал о том, как выпытала у него жена тайну.

– Правда? – спросил хан жену Ахмета.

– Правда, хан, – ответила та и потом рассказала, как в бане передала тайну своей приятельнице…

– А та, – продолжал хан, засмеявшись, – передала своему мужу, а тот, желая получить награду, явился ко мне и солгал, что он на поиски Ахмета истратил много денег… Ведь так? – спросил он доносчика.

– Так, твоя правда, хан, – ответил доносчик, а в душе проклинал свою жену за то, что она впутала его в это грязное дело.

Хан весело засмеялся.

– Вот видишь, – сказал он ему, – как нехорошо обманывать хана: если бы ты сказал правду, то получил бы в награду пятьсот золотых, а так как ты солгал, то получишь пятьсот палок в спину и уплатишь штраф в десять туманов.

И, обратившись к Ахмету, хан спросил:

– Правильно ли я рассудил?

– Правильно, хан, – ответил Ахмет, – только прошу тебя, отпусти сотню палок и моей жене…

И опять засмеялся хан.

– Ты, как видно, веселый человек, – сказал он ему. – Расскажи же, как ты сделался разбойником?

Опять вздохнул Ахмет и сказал:

– Хан, я охотно рассказал бы тебе все о себе, но не могу, потому что от туго стянутых на руках веревок кровь приливает к голове.

И приказал хан освободить Ахмета от веревок, а тот не торопясь принялся рассказывать о том, как мать отвела его учиться к мулле и как мулла обратно привел его к матери. Потом рассказал про цыпленка, про то, как избил вельможу и под видом муллы лечил его.

Хан слушая хохотал.

Ахмет, видя, что хан развеселился, принялся выдумывать истории одна удивительнее другой…

– В одно время я был учеником факира, – говорил он, искоса посматривая в раскрытое окно, выходившее в сад.

– Вот как! – удивился хан. – Чему же ты научился у факира?

– Всего, что знает мой учитель, мне не удалось узнать, но все же одному чуду я научился у него, – сказал Ахмет.

– А можешь сделать его сейчас? – спросил хан.

– Могу, – ответил Ахмет, – только пропустите меня к свету, а сами поверните головы к двери…

И быстро подошел он к окну, вскочил на подоконник и спрыгнул в сад.

Поднялся крик, шум, гам.

– Лови, держи! – закричал хан.

– Лови, держи! – закричали визирь и воины, а за ними закричали доносчик, его жена и жена Ахмета.

И скоро во дворце, а потом на улице и на базаре закричали, заорали, завыли на разные голоса:

– Лови, держи!

Начали искать Ахмета в саду и не нашли, кинулись в город, а хан кричит визирю:

– Среди духовных лиц ищи его!

Он вспомнил, что раньше Ахмет проживал в городе под видом муллы, дервиша, был уверен, что и на этот раз он успеет принять чужой вид.

Полицейские же служители знали, что, нарядившись муллой, Ахмет должен быть с накладной бородой, так как своей природной бороды у него не было, начали хватать мулл за бороды, желая удостовериться, нет ли среди них человека с фальшивой бородой.

Муллы были жестоко оскорблены, прокляли обидчика, побежали жаловаться хану.

Обыскали весь город и нигде не нашли Ахмета.

Доложил об этом визирь хану.

А тот приказал всем находившимся во дворце замолчать и начать решать, кто виноват во всем этом переполохе.

– Ахмет – разбойник, это правда, – начал он. – Но правда и то, что в последнее время он уже не разбойничал и занимался мирной торговлей, следовательно, вреда он никому не причинял. Значит, если бы его не трогали, то не было бы всей этой суматохи, не было и оскорбления духовных лиц. Кто же виновник в том, что Ахмета из мирного купца опять превратили в разбойника? Виноват он сам, что доверил жене свою тайну, виновата его жена, что разболтала эту тайну своей приятельнице, виновата приятельница, что передала ее мужу, виноват и муж, который ради корысти сообщил мне об Ахмете и, кроме того, пытался обмануть меня. Виновные подлежат наказанию. Начнем с Ахмета. Его давно уже приговорил я к смертной казни, значит, рано или поздно, а голова его слетит с плеч. Теперь очередь за женой его. Следовало бы ей дать сто палок, но так как это наказание может повредить ее ребенку, которого она носит под сердцем своим, то взамен этого наказания она должна уплатить штраф в двадцать туманов, но имущество ее мужа должно быть отобрано в казну, а у нее самой нет никакого имущества, значит, и следует штраф взыскать с ее родителей, которые не сумели дать ей хорошего воспитания. Затем очередь за женой доносчика. Правда, она из любви к своему мужу сообщила ему чужую тайну. Но кому же неизвестно, что любить-то мужа люби, а сама камень за пазухой держи, то есть будь осторожна в поступках и словах и не сообщай мужу всего того, из чего могут выйти дурные последствия. Жена не сообразила того, хотя, как семейная женщина, должна была бы сообразить, и за это следовало бы наказать ее палками, но я налагаю на нее более легкое наказание – штраф в пять туманов, которые и взыскать с имущества ее мужа. Что касается мужа, то наказание ему я еще раньше определил: пятьсот палок в спину и штраф в десять туманов. Правильно ли мое решение? – спросил хан, утирая рукавом халата пот, выступивший у него на лбу от сильной работы ума.