Текст книги "Святая Олимпиада и другие диакониссы древней Церкви"

Тот воздержан и терпелив, по мнению святителя, кто, томимый какой-либо страстью, одерживает верх над нею. Олимпиаде не над чем было одерживать верх в те годы, когда он ее узнал. С самой ранней юности, «напавши на плоть, она с большой стремительностью потушила страсти, не обуздав коня, но связав и повергнув его на землю и заставив его лежать неподвижно»³⁸.

Таким образом, при самом зарождении страстей она вполне овладела воздержанием, а ныне обрела полное бесстрастие. Воздержание ее в пище и питии было поразительное: она приучила себя вкушать лишь столько, сколько нужно было, чтобы не умереть с голоду. Это был не пост и не воздержание, а нечто иное, большее этого. Когда же таким поистине подвижническим способом потушена была страсть невоздержания к пище и питию, вместе с ней была потушена и страсть ко сну, так как сон питается пищей.

В своем священном бодрствовании святая Олимпиада изживала эту страсть ко сну и другим образом. Сначала она сопротивлялась природе и проводила целые ночи без сна, а впоследствии так привыкла к бодрствованию, что возвела его на степень природного свойства, и в то время как для других спать было делом, сообразным с природой, для нее бодрствование сделалось как бы потребностью природы³⁹. Остальные добродетели ее святой души – смиренномудрие, любовь, благоразумие – восхищали и умиляли всех близко знавших святую Олимпиаду. Таким образом, еще при жизни она была окружена ореолом святости.

Такова была святая Олимпиада при святом Златоусте.

Как бы сияющим оазисом среди пустыни суеты и разврата столичной жизни было и ее скромное жилище – маленький домик, где, отказавшись от всех удобств своих богатых палат, она проводила жизнь скромной рабы Божией, взяв на себя иго Христа и предавшись христианским подвигам. Знатная патрицианка, обладавшая несметным богатством, она презрела все блага мира сего и, несмотря на слабость своего здоровья, вся предалась подвигу вольной нищеты. Своим скромным одеянием святая Олимпиада, сама того не замечая, сумела явить своим современницам «образец умерщвления несмысленных желаний, не наряжаясь, но обнаруживая юношескую отвагу, не украшаясь, но вооружаясь на борьбу», как замечает о ней святой Иоанн Златоуст⁴⁰.

К этому приблизительно времени, то есть ко времени управления константинопольской паствой святым Иоанном Златоустом (398–404 годы), можно, кажется, отнести и следующий исторический факт, который передает одно из жизнеописаний святой диакониссы. Святая Олимпиада «по Божией воле… устроила монастырь в южной части своих земель. Сначала она собрала пятьдесят дев. К ним присоединились ее родственница Елисандия, а также Мартирия, Палладия, затем Олимпия, племянница святой Олимпиады, и другие. Впоследствии в ее монастырь собралось двести пятьдесят человек. Она передала Церкви через патриарха оставшееся имущество свое. Святой Иоанн посвятил в диакониссы Святой Церкви Елисандию, Мартирию, Палладию. Эти женщины монастыря святой Олимпиады вели ангельскую жизнь. Они проводили время в воздержании, бдении, славословии, молитве и взаимной любви. Из посторонних к ним никто не входил, кроме архиепископа Иоанна Константинопольского»⁴¹.

Глава 3
Бескровное мученичество: гонение на святую Олимпиаду

Враждебное отношение к святой Олимпиаде императрицы Евдоксии. – Епископ Александрийский Феофил – злейший враг святого Иоанна и его святой ученицы Олимпиады. – «Длинные братья» и отшельники горы Нитрийской в Константинополе; отношение к ним патриарха и святой диакониссы. – Клевета епископа Феофила на Златоуста и Олимпиаду– Е(ерковный переворот и его последствия. – Схизма. – Гонение на Златоуста и его последователей. – Событие в храме Святой Софии. – Изгнание святого Иоанна Златоуста. – Прощание диаконисе и святой Олимпиады со святым архипастырем. – Пожар в Святой Софии. – Обвинение святой Олимпиады и «иоаннитов» в поджоге храма. – Олимпиада на суде перед префектом Оптатом. – Политические и церковные события в то время. – Изгнание Олимпиады из столицы в Малую Азию. – Ее скитальческая жизнь. – Возвращение в столицу, новая ссылка в Кизик, затем заточение в Никомидии. – Миссионерство. – Болезнь святой Олимпиады. Уныние как последнее испытание ее жизни. – Исторический анализ меланхолии, или уныния (тоски)

Избранникам Своим, для их духовного совершенствования, Господь посылает иногда тяжкие испытания. И святая Олимпиада, как великая избранница Божия, изволением Бога должна была перенести тяжелые невзгоды. Венец святости предварился для нее венцом бескровного мученичества. Иоанн Златоуст в одном из писем к ней так описывает ее страдания.

«Какие слова достаточны описать те искушения, которым ты подвергалась от самого нежного возраста доныне, – искушения, которые терпела ты как от своих домашних, так и от посторонних людей, как от друзей, так и от врагов, от родных и от чужих, от людей знатных и от низких, от начальников и от простолюдинов, наконец даже от таких особ, которые почитают себя принадлежащими к клиру? Если бы кто все это захотел описывать порознь, то каждое повествование могло бы составить целую историю. Если бы кто пожелал представить другие виды твоей добродетели, рассказать не только о тех страданиях, которым подвергали тебя люди, но и о тех, которые ты добровольно причиняла сама себе, то какой камень, какой алмаз мог бы сравниться с тобой в твердости? Ты от природы получила тело самое нежное и слабое; знатная порода предоставила все возможности роскошно питать оное; но ты разными страданиями так истощила его, что оно теперь ничем не лучше мертвого»⁴².

Но буря бед поднялась на святую Олимпиаду с того времени, как началось гонение на святого Иоанна Златоуста, – гонение, окончившееся изгнанием патриарха и его святой ученицы из отечества.

С самого первого года вступления святого Иоанна на патриарший престол можно было наблюдать в развратной столице тогда еще едва заметную борьбу света со тьмою. С каждым годом эта борьба становилась все более открытой, пока, наконец, не настало видимое торжество тьмы над светом и правдой. Благочестиво настроенные единомышленники Златоустого архипастыря, лучшим украшением которых, без сомнения, была святая Олимпиада, представляли собой сравнительно небольшую общину благочестивых христиан среди большинства, предавшегося страстям и мирским порокам.

Стоявшая во главе этого общества супруга слабохарактерного императора Аркадия, властная и порочная Евдоксия, а также высшие классы, злоупотреблявшие своим богатством, женщины высшего круга, отдавшиеся пустым удовольствиям, неге и разврату, недостойное своего сана духовенство, привыкшие к мирской жизни иноки, ненавидя своего архипастыря, святого Иоанна, за справедливые и прямые обличения их неправд, возненавидели вместе с ним его святую ученицу. Гнусная зависть легла в основу ненависти: злословие, клевета, интриги посыпались на голову невинной диакониссы. Императрица Евдоксия, одержимая алчностью и пагубной страстью к безумной роскоши и нарядам, приближенные к ней женщины из богатейших семейств, «исказившие, – по выражению Златоуста, – образ Божий наподобие Иезавели и подводящие себе глаза сурьмою наподобие египетских идолов»[3]3
  Святитель Иоанн Златоуст. Поли. собр. соч.: В 12 т. Т. 1. Кн. 1. Гл. 3


[Закрыть], не могли простить Олимпиаде неподдельной простоты ее одежд и чистоты ее безукоризненной жизни.

Правда, может показаться странным, что личность, столь скромная по своему образу жизни, какова была Олимпиада, столь чуждая всяких интриг и злости, могла сделаться предметом ненависти. Однако это было именно так. Злоба была данью, которую порок платил добродетели. Низкие души этих недостойных женщин мстили добродетельной диакониссе за тот невольный стыд, который они испытывали, сопоставляя ее жизнь со своей собственной. Ее безмолвие среди несмолкаемых пустых светских разговоров и сплетен, ее удаление от сношений с изнеженным, развращенным обществом, ее любовь к Церкви и добрым делам, ее отвращение от пересудов и толков, ее постоянное отсутствие на пирах и в театрах, простота в одежде, в домашней жизни, ее чистая, своего рода священная красота, – все это раздражало их.

Кроме императрицы и великосветских женщин, Олимпиаду ненавидели и враждебные патриарху лица, принадлежавшие к иерархии и клиру. Недостойное своего сана, духовенство и бродячие монахи не могли простить святой диакониссе ее беспрекословного послушания Златоусту, особенно в деле благотворения.

Историк Созомен среди прочего так рассказывает об этом: «Иоанн, видя, что она расточает свое имущество просящим и, все прочее презирая, печется только о Божественном, сказал ей: “Хвалю твое доброе расположение, но стремящийся к высшей добродетели ради Бога должен быть домостроителен, между тем как ты, расточая богатство богатым, не более делаешь, как вливаешь свое собственное в море. Разве не знаешь, что имущество ты добровольно посвятила просящим ради Бога и что, быв постоянно распорядительницей в деньгах, ты подлежишь отчету? Итак, если хочешь послушаться меня, то для пользы нуждающихся умерь раздачу остального: этим сделаешь добро многим и в воздаяние приобретешь от Бога милость”»⁴³.

Олимпиада смиренно послушала святителя и более не распоряжалась своим имением без его мудрого совета.

Недовольные осыпали святую Олимпиаду нелепыми измышлениями. Но самым опасным и непримиримым врагом святой диакониссы был злейший враг самого святителя Константинопольского – епископ Александрийский, недостойный своего высокого сана Феофил. При всех своих пороках он был, кроме того, до крайности горд и честолюбив. Еще ранее Феофил затаил в душе своей злобу на святого Златоуста; она скрывалась в его душе с того времени, когда бывший антиохийский проповедник святой Иоанн занял патриарший престол столицы Востока. С тех пор, завидуя великому архипастырю и учителю, он ждал лишь случая досадить ему. Ненавидя святителя, он вместе со многими другими втайне ненавидел и его святую ученицу. Олимпиада с обычным гостеприимством древней знатной диакониссы принимала Феофила в своем доме во время его посещений столицы, покоила и одаривала его, не подозревая по чистоте своей души, что за неприязненные чувства скрываются в сердце этого человека. К тому же до времени Феофил и сам скрывал свою ненависть к ее духовному руководителю, не желая, быть может, отказаться от ее щедрых даров.

Но с тех пор как Олимпиада вручила себя руководству Златоуста, безмерная щедрость ее значительно сократилась, как мы имели случай заметить, особенно для лиц, злоупотреблявших ее добротой. К числу таких личностей и принадлежал Феофил. Перемена, происшедшая по отношению к нему в Олимпиаде, не могла ему нравиться. «Палладий рассказывает, что однажды, когда этот жадный человек, обогащенный лихоимством и воровством, просил у диакониссы большую сумму денег, по его уверению, для бедных в Египте и она колебалась, тогда он стал на колени, чтобы этим унижением вынудить у нее то, в чем она отказала на его простую просьбу. При виде этого Олимпиада остолбенела и, сама став на колени, воскликнула: “Встань, отец мой! Я не встану, пока епископ будет у ног моих!”. Феофил в смущении поднялся; но она вручила ему лишь небольшое приношение, находя, что он достаточно богат, чтобы самому давать милостыню»⁴⁴.

В скором времени тайная злоба Феофила вышла наружу. Давно ожидаемый им удобный случай ко мщению не замедлил представиться.

Однажды Константинопольский архиепископ потребовал диакониссу Олимпиаду к себе. В это время он только что дал приказание отвести в помещения при храме Святой Анастасии пятьдесят нитрийских иноков, между которыми были и четыре знаменитых отшельника – «длинные братья», прозванные так из-за своего необыкновенно большого роста и по чрезмерной худобе тела, свидетельствовавшей об их суровой жизни. Невинно обвиненные Феофилом в Оригеновой ереси, насильственно выгнанные им из Нитрийской пустыни, – иноки после долгих бедствий и странствования пришли, наконец, к патриарху Константинопольскому, ища у него защиты и правосудия. В беседе с этими святыми людьми Иоанн Златоуст убедился в их невиновности и потому принял их под свое покровительство, но при этом не забыл соблюсти все правила предосторожности. Отпуская иноков, святитель сказал: «Братья, вы не поселитесь в моем доме, потому что я не имею права принимать к столу моему и под кров мой людей, осужденных и отлученных, пока их осуждение не будет опровергнуто канонически и снято запрещение; но я помещу вас в келлиях моей церкви Святой Анастасии, где диакониссы мои позаботятся, чтобы вам ни в чем не было недостатка. По той же причине вы не можете быть допущены до Святого Причастия; но во всяком случае я разрешаю вам разделить с нами молитвы в церкви»⁴⁵.

Святой Олимпиаде Златоуст поручил попечение о пятидесяти иноках, лишенных решительно всего. Он просил ее договориться с матронами города, чтобы доставить пищу и одежду этим несчастным. Олимпиада, по-видимому, в точности исполнила приказание епископа и вместе с диакониссами приложила все старания, чтобы успокоить гонимых Феофилом уважаемых отшельников Нитрийской пустыни.

Между тем время пребывания иноков в помещениях, им отведенных, все более и более затягивалось, так как переговоры Константинопольского патриарха с Феофилом Александрийским задерживались и по проискам последнего принимали неблагоприятный оборот. Иоанн Златоуст и святая Олимпиада, видя, что доброхотных пожертвований не хватает на содержание такого количества иноков, давали свои средства с тем, чтобы несчастные ни в чем не терпели нужды.

Узнав об этом, Феофил стал позорить святую диакониссу скверной клеветой. Однако никто не поверил его лжи, так как всем была известна святая жизнь Олимпиады. Изливая свою злобу на святую ученицу Златоуста, Феофил прикрывал свой адский замысел воспользоваться этим случаем, чтобы обвинить патриарха в ереси Оригеновой и, если возможно, погубить его.

Власть тьмы настойчиво силилась погасить яркий и чистый духовный свет. Тучи злобы и коварства все более сгущались над головами сынов света. Святая Олимпиада уже шесть лет провела под мудрым руководством святого Иоанна Златоуста, на которого смотрела как на духовного отца и друга, почти как на святого, и вдруг ярые волны злобы и ненависти нахлынули на предстоятеля Константинопольской Церкви. Великая смута подобно урагану пронеслась над столицей, а затем и над всем Востоком, произвела гибельный раскол в Церкви, поразила доброго пастыря и рассеяла его верное стадо. Олимпиада вместе с другими переживала великие скорби Златоустого архипастыря. Мы увидим, что с этого времени наступил для нее целый ряд испытаний, среди которых еще более раскрылось богатство ее духовных дарований. Достаточно сказать, что ее верность страдающей Церкви и законному епископу не ослабела ни от угрозы изгнания, ни от угрозы лишения имущества и разного рода оскорблений, ни даже под орудиями пытки.

Повесть об остальной жизни святой Олимпиады и ее святого наставника Иоанна Златоуста составляет одну из печальных страниц в истории Церкви. Интриги, насилия, низость торжествовали, а добродетель была поругана. Только Богу ведома вся душевная скорбь, которую переживала святая диаконисса в то время, когда собирался в Халкидоне нечестивый собор «при Дубе», созванный Феофил ом против Златоуста. По двадцати трем пунктам нелепых обвинений епископы нечестивого и не признанного Церковью собора осудили праведного патриарха Константинопольского на изгнание. Как тяжело было почитателям святого Златоуста, когда тайно от верного ему народа, во избежание излишней смуты, он предал себя в руки воинов и был уведен в ссылку. Тогда сама природа и голос огорченного, осиротевшего народа свидетельствовали о невинности святителя, и императрица, устрашенная сильным ударом грома и землетрясением, заставившим содрогнуться все здания дворца, вынуждена была уступить просьбам народа и вернуть ему любимого пастыря.

На некоторое время мир водворился в Церкви Константинопольской. Однако святая Олимпиада, сторонники патриарха и любимый им народ недолго наслаждались спокойствием. Не прошло и двух месяцев, как снова вскипела злоба врагов против Златоуста. Святая диаконисса Олимпиада снова пережила великую скорбь из-за разлада императрицы с патриархом, вторичного вторжения епископа Александрийского с его сторонниками в столицу, вопиющих несправедливостей второго нечестивого собора «при Дубе», вторично осудившего доброго пастыря на заточение, хотя и временное, в его патриаршем доме впредь до окончательного решения его судьбы. Таким образом текли события до Великой Субботы 404 года. Надо заметить, что в древней Церкви в Великую Субботу, равно как и накануне Пятидесятницы, обыкновенно происходило Крещение большинства оглашенных. Совершал его обычно сам епископ.

В Великую Субботу, 17 апреля 404 года, в храме Святой Софии собралось около трех тысяч новообращенных, которые, расположившись под галереями, ожидали часа Крещения. Иоанн Златоуст, невзирая на свой плен, отправился в храм, где при его появлении началась обедня.

«Служба шла своим чередом. Заклинания уже были произнесены, миро и святая вода освящены; диаконы и диакониссы были на своих местах, обменивая одежды, и новообращенные по порядку погружались в купелях, – как вдруг страшное смятение послышалось у дверей и ряды солдат с мечами наголо наводнили внутренность храма. Они сначала схватили архиепископа, которого грубо влекли по переходам вон из церкви, невзирая на его протест; затем, разделившись на два отряда, одни побежали в крещальню, другие направились через неф церкви к амвону и алтарю. Вошедшие в мужскую крещальню очистили купели ударами мечей, без разбору поражая и оглашенных, и духовенство; в этой схватке многие были ранены “и воды возрождения человеков, – говорит нам один из свидетелей этих насилий, – были обагрены человеческой кровью”⁴⁶. В крегцальне женской зрелище было еще более прискорбное. Несчастные женщины, полуодетые, бросались по церкви в различные стороны в ужасе, с громкими криками⁴⁷. Солдаты, двинувшиеся к алтарю, силою отворили его двери и там произвели осквернения святыни, о которых одно воспоминание полвека спустя приводило в негодование церковных писателей, передавших нам об этом. Многие из этих грубых солдат были язычники, они подняли нечистую руку на Святые Дары, и Святая Кровь обрызгала их одежды»⁴⁸.

Что же было потом? Сердце каждого, кому дорого было все святое, должно было дрогнуть при виде того, что происходило… Епископы, враждебные святому Иоанну, всеми мерами преследовали его приверженцев, добиваясь от императора указа за указом.

Церкви были пусты; всякие собрания верных вне храмов были запрещены как выражение возмущения. С этой минуты в недрах Константинопольской Церкви резко обозначается раскол, или «гибельная схизма». Мы выясним суть раскола, чтобы последующие события в жизни святой диакониссы Олимпиады были нам понятнее. Схизматиками и раскольниками для врагов Златоуста были его приверженцы, а для оставшихся верными законному патриарху, напротив, схизматиками были враги Иоанна. Враги Златоуста требовали от его сторонников евхаристического общения с ними и в знак отречения от союза с «незаконно низложенным» патриархом заставляли каждого входящего в церковь произносить анафему на его святое имя.

Друзья Златоуста и его приверженцы не могли согласиться причащаться из рук изменников законного патриарха, не могли анафематствовать Иоанна, не хотели входить в сношения с врагами его. Насилие, кровопролития, тюремные заключения были естественным следствием схизмы. Жители столицы вели междоусобную войну.

Но обратимся к Олимпиаде. Что делала она в это время? До глубины души потрясенная всеми бедствиями Церкви, она, тем не менее, становится поистине Ангелом хранителем для Иоанна Златоуста, заключенного снова в патриархии. Здесь вместе с окружавшими его близкими друзьями она смягчала своими неустанными заботами о нем тяжесть его положения.

Теперь время выяснить одну новую черту характера святой Олимпиады, с которой нам предстоит случай скоро познакомиться. Мужественная и твердая в перенесении всех невзгод жизни, лично ее касающихся, сильная до героизма в собственных страданиях, она была слаба, если ей приходилось переживать страдания других. Она не только переживала болезненно несчастья друзей, но и мучилась из-за погибели душ врагов Церкви. Что же должна была выстрадать душа ее при виде страданий Иоанна Златоуста? Это не поддается описанию. По некоторым выражениям из писем Златоуста к Олимпиаде нам открываются сокровенные тайники души святой диакониссы в их истинном свете.

Мы видим также, что самая тесная духовная дружба связывала Олимпиаду со святителем. Никогда привязанность более живая и трогательная не существовала между двумя людьми, сближенными только узами духовными.

«То был один дух в двух телах, или то были две подобные души, взаимно друг другу подчиненные. Я пользуюсь здесь самими выражениями великого нравственного учителя, которые употребляет он, когда в своих сочинениях хочет определить любовь христианскую. Любовь Олимпиады была нежна, и преданность ее достигла крайних пределов… Любовь Златоуста, энергичная и властная, поддерживала Олимпиаду в минуты ее слабости, как нежное растение, которое нуждается в опоре и поддержке»⁴⁹.

В описываемые минуты, когда Златоуст, хотя и гонимый, находился среди своих друзей, Олимпиада, со свойственным ей мужеством, забыв о себе, о своих страданиях, думала лишь о том, как успокоить невинного страдальца, как помочь несчастным православным мятежной столицы. В свою очередь, в присутствии святителя она находила себе опору. Но вот настал последний день разлуки. Олимпиада с прочими диакониссами ожидала последнего прощания с изгнанным епископом в крещальне для женщин в храме Святой Софии…

Вот он вошел. «Подозвав к себе Олимпиаду, Пентадию, Ампруклу, Сальвину – тех, которых любил более, он сказал им:

– Подойдите, дочери мои, и слушайте меня внимательно. Что касается меня самого, чувствую, что все кончено: мой путь совершен; быть может, вы не увидите более лица моего. Даю вам одно только поручение… кто-нибудь, возведенный на этот престол с общего согласия, без происков и властолюбия, будет моим преемником; покоритесь ему, как бы мне самому, ибо Церковь не может оставаться без епископа. Заслужите тем милосердие и поминайте меня в своих молитвах.

Женщины, слушая его, бросились к его ногам… обливая их слезами. Тогда, подозвав одного из священников, следовавших за ним, он сказал:

– Удали их, чтобы их скорбь не возбудила народ.

Прощание кончилось»⁵⁰. Иоанн Златоуст покинул храм Святой Софии. «Ангел Церкви, – говорит Палладий как очевидец этой сцены, – удалился с ним»⁵¹.

В самую ночь отъезда святителя в храме Святой Софии неизвестно по какой причине вспыхнул пожар: «Раздуваемая ветром, огненная стихия высоко поднялась к небу и, наподобие радуги изогнув свой всепожирающий исполинский язык, зажгла палату сената. Пожар превратился в огненное море и истребил множество лучших зданий столицы. Все были объяты ужасом и невольно видели в этом бедствии страшный гнев Божий в возмездие за страдания праведника. Но ожесточенные враги святителя и тут нашлись и стали распространять молву, будто пожар произошел от единомышленников Иоанна. Поэтому многие из близких к нему лиц были арестованы градоначальником, который как язычник жестоко пытал мнимых виновников, так что многие даже умерли под пытками, хотя причина пожара так и осталась невыясненной. На архиепископский престол по проискам врагов Златоуста возведен был престарелый брат Нектария, Арсакий (Арзас), а оставшиеся верными истинному архипастырю заклеймены были кличкой “иоаннитов” и подвергались всевозможным гонениям, конфискации имений и ссылкам, пока подобные жестокости не подавили всех, страхом принудив к покорности и безмолвию»⁵².

«Среди этих бедствий мужественно явилась диаконисса Олимпиада, – сообщает нам церковный историк того времени Созомен, – и она не избегла общей участи. Арсакий уже вступил в управление своим спорным архиепископством, когда префект Оптат придал новый вид делу иоаннитов.

Утомившись борьбой со стойкостью мужчин, этот чиновник думал, что легче справиться с женщинами, и прежде всего обратился к тем из них, которые, находясь на служении Церкви, могли знать тайны Златоуста или даже быть покорным его орудием. Я говорю о диакониссах. Первая, призванная им к суду, была Олимпиада, эта знаменитая матрона, столь славная на всем Востоке блестящим происхождением, высотой души и огромным состоянием, которое она издержала на прокормление бедных своей Церкви; к тому же к ней были обращены последние поручения Златоуста перед его отправлением. Прежде нежели поставить ее перед лицом Оптата, приставы провели ее, как бы для искушения, среди орудий пыток, которые в это время палачи приготовляли к делу. Префект, увидев ее, спросил угрожающим голосом, зачем подожгла она церковь Святой Софии.

– Вся моя жизнь, – отвечала она спокойно, – достаточно опровергает подобное обвинение: я была некогда богата, и известно, что все мои богатства были употреблены на построение или украшение храмов Божиих; так не учатся поджигать их.

– Знаю я твою жизнь, – воскликнул в гневе префект.

– Если ты ее знаешь, то сойди с трибунала, где сидишь как обвинитель; пусть нас с тобой рассудят другие.

Скамья же обвинителей была пуста. Смущенный таким присутствием духа префект прикинулся, что его обманули, и не упоминал более об обвинении в поджигательстве, но, придав своему голосу тон притворного сострадания, сказал:

– Я хочу дать совет тебе и всем тебе подобным: вы, женщины, совсем с ума сошли, отказываясь, как вы это делаете, от общения с вашим епископом; ведь ваше поведение повлечет за собой неизбежные бедствия и наказания. Послушайте, поправьте дело, пока не поздно.

Обвинение, очевидно, было изменено: вместо поджога обвиняли теперь в отступничестве и ереси. Эта уловка не ускользнула от проницательного внимания Олимпиады.

– Оптат, – сказала она ему, – разве это справедливо, что, вытребовав меня сюда со множеством народа для обвинения по преступлению, в котором я невинна и в котором не может меня изобличить ни одно свидетельство, ты прерываешь мою защиту, отвлекая меня оскорблениями, не имеющими к нему никакого отношения? Если это – еще новое преступление, в котором считаешь меня виновной, и новое обвинение, которое на меня возводишь, то позволь мне посоветоваться с защитниками, прежде нежели отвечать тебе, ибо если вопреки всякой справедливости и закону я принуждена говорить с тем, с кем не должна этого делать, я по крайней мере узнаю, до какой степени меня обязывают к тому и долг, и совесть.

Префект, не зная, что делать, отсрочил допрос и дозволил ей посоветоваться со своим защитником и потом велел ей возвратиться к решетке. Через несколько времени она вернулась, столь же непоколебимая, как и прежде. Судья приговорил ее к значительной денежной цене[4]4
  То есть штрафу. – Изд.


[Закрыть] и к ссылке.

Она скорее согласилась на это, нежели принять Причастие из рук Арсакия, и местом ее ссылки был назначен сначала Кизик, а потом Никомидия; но так как у нее были сильные заступники при дворе, то с ее отправлением не спешили»⁵³.

В начале весны ей приказано было, однако, оставить столицу без прямого указания места изгнания. Долгое время скиталась она из одного места в другое – больная, униженная, не зная, где приклонить голову. В середине осени 405 года ей предложено было возвратиться в столицу.

«Враги и теперь обвиняли ее, будто она подняла волнение в среде царского окружения и иерархии по поводу удаления патриарха, святого Иоанна»⁵⁴. На самом деле Олимпиада не могла признать законно избранным Арсакия-схизматика, но тем не менее она чтила епископский сан, не отделялась от истинной Церкви.

Много раз призывали ее к суду; бесстыдные слуги позорили ее, рвали на ней платье. Олимпиаду не оправдали, несмотря на ее невиновность и на доказательность ее правдивых ответов.

Одни имения ее продавались с публичного торга, другие разоряемы были чернью, за третьи таскали ее по судам.

Собственные слуги ее, которым благотворила она, как мать, восставали против нее по наущению врагов. Облагодетельствованные ее милостынями люди вели себя как враги. Провидение всем этим предуготовляло Олимпиаде венец бескровного мученичества. Родственница царей, одна из богатейших во вселенной женщин, она стояла теперь оскорбленная, позоримая, беззащитная. Как и ее Божественный Учитель Христос, она переносила все эти глумления с истинно ангельской кротостью и неподражаемым терпением. Никто из близких к ней никогда не замечал, «чтобы эта христоносная порицала кого-нибудь», – говорил о ней Палладий в «Лавсаике»⁵⁵.

Неизвестно, сколько времени продолжалось это преследование святой диакониссы, но наконец настал решительный час. «Видя ее откровенность в защите истины и не будучи в состоянии перенести ее несомненной любви к Богу, желая прекратить вызванное ею волнение по поводу отозвания святого Иоанна, враги изгнали ее в Кизик»⁵⁶.

Между тем политические события в связи с церковным расколом являли ужасную действительность. Лютая смерть Евдоксии, смерть престарелого Арсакия, противоправное избрание энергичного, но враждебного Златоусту патриарха Константинопольского Аттика, новое торжество врагов, приобретших влияние при Аркадии, – все эти события более и более давали простор для торжества власти тьмы.

Небывалый до этого времени деспотизм триумвирата патриархов – Константинопольского, Феофила Александрийского и Порфирия Антиохийского, человека развратного и жестокого, возведенного на патриарший престол обманом и силой оружия, – гибельно сказался на жизни Православной Церкви на Востоке. По указам императора всех не желавших анафематствовать Златоуста и не входивших в сношение с триумвиратом преследовали с адской жестокостью. Подкупы, замена истинных иерархов схизматиками, клевета, доносы – словом, междоусобная война охватила весь Восток. Эти бедствия Церкви, оказавшие сильное влияние на Олимпиаду, о чем мы будем иметь случай вскоре упомянуть, описаны в послании святого Иоанна к Иннокентию, епископу Римскому.

«Особенно прискорбно то, – пишет святитель спустя некоторое время после своего изгнания из Константинополя, – что эти многочисленные бедствия еще и теперь не кончились, да и нет надежды, чтобы кончились; напротив, зло с каждым днем распространяется, и мы сделались посмешищем для многих, или, вернее, никто не смеется, даже самые безнравственные люди, и все оплакивают эту, как я сказал, громадность зла, это небывалое поругание над законами.