Текст книги "Клуб одиноких сердец инженера Гарина"

Работа на сенсорнике чем-то походила на работу диск-жокея: он включал музыкальный фрагмент, анализатор-эквалайзер выдавал ему амплитуды звуковых сигналов и всю частотную картину. Потом Рябов засылал эту картинку на контурный программатор, отстраивал ритмику колебаний и начинал сеанс. Модуляция колебаний могла идти послойно, а могла и фронтально на все нейроцентры, мелодия ввода излучений чуть менялась, для слуха это напоминало импровизацию. На пяти экранах пульта Рябов видел всю биоритмию пациента, включая магнитоэнцефалограмму, но и не только. На экраны выводились данные о фоновой электроактивности спинного мозга и всех нервных стволов того, что в отделе называли «вегетикой», в которой Рябов выделял сорок два центра. На все эти центры и были настроены контуры излучателей скафандра. Режимы сканирования и излучения работали синхронно.

Рябов вспоминал мимоходом классическую симптоматику параноидальной шизофрении, но ничего нового и путного из неё не извлёк. Его личная классификация, построенная на парадигме «мыслящих нейронов», любую психическую болезнь объясняла разновидностями частотного нейрорегресса всего организма, а не только мозга. Лечение состояло в перенастройке тета-ритмов, электромагнитной гармонизации гиппокампа^* и избирательной поправке фона вегетики. Модуляция пиков частот могла создать эффект запоминания. И запоминали как раз-таки синапсы, как их называл Рябов, «микромозги» нейронов.

Теперь, если повезёт, Рябов создаст новый шедевр методики лечения. И этот шедевр наверняка ляжет под толстое сукно открытий на неизвестное время. Потому что распоряжаться всем будет рассечённая пирамида…

Рябов прослушал несколько любимых мелодий из готического рока, включив на всю катушку интуицию. Сенсорник по очереди выдавал ЗD-картинки с частотным рельефом мелодий. Самой удивительной и многообещающей оказалась композиция «Дер фрайе Фалль» – «Свободное падение» – из альбома «Хофнунг» группы «Лакримоза». Выделив волновую картинку диапазона от 4 до 8 герц и наложив её на тета-ритм виртуального пациента, Рябов разглядел её гармонизирующую уникальность. Полученная линия не имела правильной геометрии, скорей она напоминала что-то прихотливое наподобие трамплина с двумя отчётливыми пиками посередине или абриса разведённых крыльев… Если многократно повторить эту модуляцию частот, встроив её в мелодию как скрытый ритм… Можно рискнуть.

Прибежал взмыленный Феоктистов.

– Скан, они уже здесь. Думцев решил их консультировать о правилах НИИ, но эти товарищи, похоже, сами взяли нашего секретчика в оборот. И теперь он там бледнеет, без меня… Через пять минут они поднимутся. Полковник под присмотром двух особистов и ещё один наблюдатель с ними. Все в штатском. Кстати, полковника зовут Виктор, Виктор Вороновский… Аппарат готов, Саша? Говори, что мне делать…

– Будете смотреть на экраны, Сергей Петрович. Ничего больше не трогайте и ведите светскую беседу.

– Светскую? Скажешь тоже… Ты не забудь включить все камеры. Мне скандал не нужен.

– Всё будет вовремя включено.

В лабораторию позвонили. Рябов нажал кнопку разблокировки дверей.

Первым вошёл человек в наручниках. Виктору Вороновскому на вид было лет сорок с хвостиком; крепкого телосложения, он, однако, выглядел худощавым и удивительно был похож на Киану Ривза времён роли в фильме «Джон Уик» – такая же небритость на щеках, непослушная прядь тёмных волос и цепкий взгляд всегда будто бы усталых глаз…

«Да, такого не подменить, – подумал Рябов с иронией, – разве что самим актёром… Где же тут параноидальная шизофрения? Но Киану бы сыграл и не такое…»

Двое особистов прочитались по непроницательно-скользким лицам, экономным движениям обвешанных мышцами костяков, облачённых в серые неприметные костюмы и чёрные рубашки без галстуков. Четвёртым вошёл… Рябов кашлянул… Силантий.

– Господа, начнём работу. – Феоктистов вживался в роль ассистента. – Знакомьтесь: автор нашего скафандра-сканера, заведующий лабораторией Искандер Ерофеевич Рябов. По правилам работы института, мы обязаны производить аудио– и видеозапись, фиксирующие все стадии экспериментов для их дальнейшего секретного архивирования…

Один из особистов испытующе глянул на Силантия. Силантий еле заметно кивнул и, пройдя вперёд, остановился за спиной Рябова.

– Сегодня вы нарушите штатный режим, – сказал особист твёрдым голосом. – Оставьте только аудиозапись. Это наше условие.

– Здравствуйте, Искандер, – тихо прошептал Силантий. – Не отвлекайтесь. Считайте меня голосом за кадром…

Феоктистов расслышал фразу и сделал вид, что ничего не понял.

Силантий подал знак рукой, и второй из особистов расстегнул наручники Вороновского. Вороновский стоял молча и сосредоточенно поглаживал освободившиеся запястья.

– Виктор, – обратился Силантий к нему, – я с самого начала не верил в твою болезнь, ты знаешь… Но наши психиатры настаивали. Что ещё сказать? Никто не хочет мириться с твоей изменившейся судьбой. Никто. Даже тот, кого ты попытался убить… В любом случае, сегодня ты вернёшься к нам и мы забудем твою ошибку. А это наверняка ошибка. Просто сбой программы в твоей голове. Что скажешь?

– Ошибка, говоришь? – Голос Виктора отдавал хрипловатым металлом. – Ошибка – вы все, стоящие передо мной. Вы все ошибка глобальной системы. И сегодня я найду подтверждение своим выводам… Давайте засовывайте меня в свой электрический мешок, чего медлите?

Феоктистов что-то беззвучно мямлил, как всегда щурясь от света. Силантий смотрел на Искандера. Виктор смотрел на скафандр. Была в полковнике лёгкая нервозность, но моторика мышц лица не повторялась, как это часто бывает у параноиков. Рябов подумал, что за словесной агрессией Виктора стояла вовсе не болезнь, а умелая симуляция.

– Виктор, – обратился он к полковнику. – Здесь за вас ответственность несу я. В том, что вы видите перед собой, нет ничего страшного. Вам придётся раздеться до трусов и войти в скафандр, телу вашему будет свежо и приятно, вы услышите музыку. Вам даже покажется, что музыка растекается у вас по жилам и нервам… Сергей Петрович, сопроводите Виктора. Инструмент я закрою дистанционно. А вас, – Рябов кивнул серо-чёрным особистам, – я попрошу отойти от двери. В неё никто не ворвётся, я вас уверяю. Станьте, пожалуйста, на сторону господина… Да, сюда, пожалуйста. Так вы не будете меня отвлекать…

– Вы правильно распорядились, – прошептал Силантий за спиной. – Что скажете о Викторе?

– Думаю, что он болен. Ваши психиатры правы.

– Не мои, Искандер. Мои далеко…

Рябов не ответил.

Через три минуты, когда Виктор уже был в скафандре, Рябов начал сеанс. Предварительное сканирование нарисовало ему все графики нейроактивности пациента и всю биометрию. На одном из экранов 3D-построитель обозначил объёмную модель задействованных на теле частотных контуров, включая мозг. Данные поступали и менялись с периодом в наносекунды. Программа строила пластичный «нейрорельеф» Виктора синхронно всем переменам его состояния.

«Если я прав, то симулируемый регресс здесь уже нарисовался в виде вот этой неестественной воронки правильной формы посреди высоких холмов. – Рябов перекидывал внимание с экрана на экран. – Виктор совершенно психически здоров. Если я раскрою его искусное притворство, ему несдобровать… Значит, я ничего не раскрою, а продолжу делать всё, что наметил. Но результат… Как я отслежу результат без контрольного теста? Второй раз Виктора ко мне вряд ли привезут…»

Рябов колебался секунд двадцать, но потом зазвучала «Дер фрайе Фалль». Рябов положил пальцы на экран сенсор-ника. Надел наушники и включил запись сеанса. Вывел звук на колонки. «Они хотят аудиозапись эксперимента, они её получат в лучшем виде», – решил он и закрыл глаза. Сейчас начнётся его настоящее камлание. На каждую музыкальную фразу, аккорд, ноту будет приходиться нагрузка излучателя. Теперь он доверится игре пальцев, слуху и чутью… Программа запишет всё. Всю алгоритмию. А он, Рябов, когда они уберутся отсюда, останется и повторит сеанс над собой… Это правильное решение. Может, и раньше нужно было попробовать…

«Свободное падение» озаряло невиданной красотой чувств. Борьба отчаяния и возрождения вздымала эфирные вихри, и те влетали в «телесный разум» человека в скафандре со всеми частотными модуляциями, как волны разноцветного прилива. Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна. И у тайны был голос…

Потом все ушли. Виктор был бледен и шёл пошатываясь. Наручники ему то ли забыли надеть, то ли решили этого не делать. Силантий молчал. Феоктистов перестал кривляться глазами и был как-то не по себе, не по-шефски возвышенно-спокоен. Он ничего не понял в происходящем, но музыка его впечатлила.

– Сергей Петрович, – сказал Рябов, – я останусь до ночи. Поработаю.

– Конечно, конечно, Скан. Добавь к своей неделе отпуска ещё три дня.

– Подарок принимаю, – ответил Рябов с улыбкой.

* * *

Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна…

Всё было так, как Рябов представлял себе, играя на сенсорнике. Даже лучше. Даже ярче. Но голова кружилась, и тело никак не могло поймать… ощущение тела.

Пришлось подождать, пока автоматика отщёлкнет замки скафандра. За окном уже был поздний вечер. В лаборатории горел только контрольный свет на стенах и ярким полукольцом пульт с экранами.

Эластичные оболочки лоскутами отслоились от тела. Вытянув ногу из ножного футляра, Рябов сделал шаг и чуть не свалился на титановую решётку площадки.

– Долго тебя пришлось ждать, – сказал чей-то голос, похожий на его собственный.

– Кто здесь, чёрт возьми? – Рябов стоял, обхватив ноги повыше колен. – Что ты делаешь в моей лаборатории?

– Даже странно, – продолжал голос, не отвечая на вопрос, – ты ведь уже знал, что эксперимент с Виктором удался… Потом спал, потом сел за схемы, всё проанализировал до мельчайших подробностей…

Рябов психанул:

– Кто ты, я тебя спрашиваю? Как ты сюда попал? Выйди, или мне придётся вызывать охрану…

– Ладно, раз ты такой упрямый. Слушай: я – это ты. Только не падай. Распрямись и спустись с подиума…

– Что значит «я – это ты»? Ты в моей голове?

– Не совсем. Я рядом. Но слышишь меня только ты.

– Значит, галлюцинация. Я понял… – Рябов почувствовал наконец, что ноги окрепли, и спустился с площадки стенда.

Лаборатория была закрыта на все швы. На двери спокойно светился красный лазерный глазок блокировки замков.

«Значит, всё-таки провалил я опыт», – скакнула досадная мысль и принялась искать глазами одежду.

– Ничего подобного, – сказал голос, но звучал он явно со стороны. Во всяком случае, правое ухо в этом не сомневалось, ибо звук шёл справа. – Твой нейропрограмматор – вершина искусства. Мои поздравления.

– Стоп, стоп, стоп! – рявкнул Рябов, натягивая штаны и отчаянно пытаясь восстановить всё в памяти последних десяти минут. Он активирует стенд, включает силовики, даёт задержку до начала полного цикла программы… За это время, уже будучи раздетым, заходит в скафандр… Его сканирует система на всякий случай, но алгоритмы частот не меняются, они повторяются в точности такими, какие были выбраны для Вороновского… Скафандр защёлкивается, и начинает звучать «Свободное падение»…

– Всё правильно, – подхватил мысли Рябова голос. – Так ты, собственно, и открыл канал для меня. И вот я рядом… Нет смысла думать, что меня нет.

Рябов потёр виски, надел рубашку и свитер. Сел в кресло. На пульте стоял стакан с какой-то жидкостью. Похоже на коньяк. Он что, пил здесь, что ли? До начала опыта?

– Ты выпил, а потом лёг спать до девяти вечера, – сказал голос. – Тебе снилась Фея, в красном газовом платье. Её тело светилось и влекло тебя. Вы танцевали вокруг костра… Какие ещё тебе нужны подтверждения?

– Подтверждения чего?! Что моё изобретение сделало меня шизофреником?! А прежде – сделало шизофреником ещё одного человека, совершенно здорового! Виктору теперь и симулировать не придётся! – К Виктору пришла его монада, как я к тебе…

– Монада?

– Да, монада. Неразрушимая сущность. Так, по крайней мере, нас назвали в древности земной истории. Мы существуем. Ты существуешь. Ты живёшь там и здесь. Ты в настоящем и будущем. Ты – твой высший разум. Мы просто разделились на время, для удобства общения. Могу пояснить…

Рябов всё-таки хлебнул из стакана. Коньяк… Грузинский, кажется.

– Ты называешь его «Привет от Генацвале», – объяснил голос. – Позавчера, собираясь в Карелию, ты загрузил в багажник Жана семь бутылок. Когда приехал в институт, решил прихватить с собой одну… Если хочешь, пей. Ты всё равно не сопьёшься… Ещё нужны подтверждения?

– Пожалуй, да. Предлагай…

– Здесь, в лаборатории, за твоей спиной стоял человек по имени Силантий. Во время опыта он крутил пуговицу на своём джемпере, пуговица была плохо пришита, отвалилась. Никто этого не увидел и не услышал. Пуговица закатилась под коммутационный блок… Ты сидел спиной в наушниках и играл на сенсорнике. Найди пуговицу. Вот металлическая линейка, её длины хватит, чтобы пошарить под блоком…

Рябов взял линейку и проделал все несложные поисковые действия.

После первого же «прошаривания» пуговица цвета каштана и размером с десятирублёвую монету выскочила на свет. Рябов подобрал её, покрутил в пальцах и спрятал в карман. Силантий оставил артефакт от своего пребывания в лаборатории. Может, это какая-нибудь специальная штуковина с микроэлектронной начинкой?

– Ты не поверишь, – сказал голос с нотками воодушевлённой иронии, – просто пуговица.

Рябов вернулся к столу, сделал ещё глоток коньяка и поперхнулся:

– Ты сказал, что я живу в будущем? Значит, я уже там?

– В будущем живут все. Это порядок вещей, – ответила монада.

– И никаких страшных судов?

– Страшилки нужны только неразвитым или растущим. Тем, кому нужно утверждаться через ошибки и жёсткие испытания. Впрочем, этот древний путь всегда был. Мы не можем так просто его отменить. Мы можем его превзойти. Но вера для этого не нужна.

– Мы – это кто в твоей градации? – спросил Рябов.

– Ноосфера. Монадическая цивилизация Земли, существующая на других физических частотах.

– Так какая же ваша вера? – Вера в цельность и многоплановость Творения и Мироздания. Их, вообще-то, невозможно разделить. Мироздание творится ежесекундно, а творение всегда имеет форму и энергию. Ты к этому скоро привыкнешь. – Но я-то здесь, в своём мире, – возразил Рябов неуверенно.

– Ты и останешься в нём. Ты на самом деле всегда думал о ноосфере. Ещё в юности, опережая своих сверстников. Только ты не знал, что с этим делать. Но потом ты создал первичный план Зодчества и стал создавать свой инструмент, свой ключ. Ноосфера передала тебе его. Примерно так, как родители покупают детям новые учебники… – Инструмент Зодчества… О чём ты?

– Инструмент роста и познания. – Голос у монады не менялся. Рябов окончательно расслышал свои личные голосовые нотки. – И Творения, того самого. Инструмент Зодчества получают многие.

– И что потом?

– По-разному. Ты можешь жестоко заблудиться, а можешь вырасти и самому совершенствовать свои инструменты, делать их тонкими, ёмкими, могущественными. Так ты построил скафандр-ключ. Теперь ты можешь приспособить его под грязные цели. Но они недолговечны. Они рассыпаются иногда на глазах одного поколения. Вы называете это «бренностью бытия»… Вы правы. Это бренность. Но монадам, как это ни покажется тебе странным, нужна и она. Склад поломанных игрушек существует. Вы называете его историей. Мы называем его библиотекой возможностей.

Мы часто заходим туда, чтобы не отрываться от базы прошлых знаний. Это парадокс, мой друг, потому что прошлых знаний не существует. Есть одно множественное знание, длящееся в бесконечном времени. Ты живёшь и пополняешь его всей жизнью. Вот почему мы – монады. И вот почему материал Вселенной – эфир. Он скрепляет нас неразрывной связью. Даже если тебе кажется, что ты одинок. Это не так. Инструменты эфира всегда при тебе, то есть они на складе истории. Причудливо, не так ли?

– Причудливо, – согласился Искандер. – И сложно.

– Да, сложно. Заходи, бери и пользуйся… Но ты при этом можешь утратить цельность знания, расслоиться на многие миры. Фантомы твоих сущностей будут уверять тебя, что они есть, что всё правильно, что всё так и надо. Ты начинаешь им верить, а они разрушают твою цельность. Ты живёшь и пытаешься всю жизнь вспомнить, кто же ты такой, где твоё настоящее Я, где твоё настоящее место, где чувства, где силы, где твоё зодческое единство, и тебе приходится затрачивать так много усилий для осуществления простых вещей. Теперь подумай над этим. Я скоро вернусь…

– Ты вот так просто можешь уходить? – Рябов чувствовал, что весь застыл, замагнитился на месте.

– Да, могу. Но я с тобой надолго. Есть ещё один человек, такой же, как ты. Вас двое теперь с открытой связью.

– Вороновский…

– Он самый. Он станет твоим другом, и он поможет тебе пережить драму.

– Какую драму?

– Твоего выбора.

– Я ещё ничего не выбирал. – Рябов бросил настороженный взгляд в пустое пространство лаборатории, словно бы желая материализовать этот провокационный источник голоса. Но монада теперь ему не ответила.

С трудом собрав разбежавшиеся мысли, Искандер скачал на айфон файлы записи сеанса Виктора и своего. Отключил стенд и позвонил охране на турникете и охране на воротах, сообщив, что собирается уезжать домой.

Ночной Питер выстреливал в глаза протяжными, словно кабели чудовищного техногенного устройства, огнями и казался городом другой планеты.

* * *

Монада вернулась часа через три, уже в квартире. Рябов не спал. Теперь не спал. Переболев сознанием возможность того, что он в результате опыта заработал себе шизофрению, Искандер стал искать ответ на вопрос, что такое монада, в доступных источниках. Интернет был под рукой. Информация по вопросу гуляла в широких пределах, начиная от древних пифагорейцев, утвердивших монаду в качестве элемента для построения четырех стихий, до Джордано Бруно с его «единицей бытия», от Лейбница, для которого монады были множественными и составляли все феномены бытия, включая сознание, в то время как обычные атомы считались «спящими монадами», от Эдмунда Гуссерля с его «эго, взятым в полной конкретности» до оккультизма Востока, в котором монада объединила собой три высших плана – Атма-Буддхи-Манас. Ещё добавлялся Даниил Андреев с его «Розой мира» и всплывало старое название символа Инь-Янь – «Великая Монада»…

– И как, ты удовлетворён? – раздался знакомый голос.

Рябов вздрогнул, хотя всё своё бессонное время ждал визитёра.

– Ты всегда так появляешься, за минуту до того подслушивая мысли? – спросил он, почувствовав сухость во рту.

– Конечно, сначала подслушиваю. Но это стиль и необходимость. Хотя я могу отключить эту способность на время, чтобы она тебе не мешала. Изначально твой разум для меня открыт, понимаешь…

– Не понимаю.

– Ты – та часть меня, или нас, если хочешь, часть, которая живёт на Земле, которая развивается и растёт. Образно говоря, ты моё тело. Разумное, как ты сам объявил в своей парадигме. Ты закрыт от меня только личным эго-сознанием, поверх которого вьётся вихрь под названием «личность» с её опытом. Это твоя защитная стенка. Но я легко прохожу сквозь неё… Поправлюсь: теперь легко. После твоего сеанса нейроскачка.

– Ах, вот как это называется?! Нейроскачок… Постой… – Рябов опешил. – Если всё так, как ты говоришь, значит, мы с тобой единый разум, лишь временно разделённый моей личностью и опытом? Выходит, я тоже монада?

– Разумеется. Ты внутри меня, а я внутри тебя… Мы целое. Оболочки опыта и личности нужны тебе. Без этого ты не сможешь расти и даже существовать как разумное тело. Так тебе яснее?

– Ну, можно сказать… – соврал Рябов и, пошатываясь, пошёл на кухню бороться с жаждой – заваривать себе очередную порцию кофе.

Чайник закипел быстро. Искандер засыпал молотый кофе любимой марки «Эгоист» в чашку и просто залил кипятком. Последнее время он любил такой способ приготовления напитка. Почему-то его называли «кофе по-польски»… При чём здесь были поляки, не ясно…

– Да ни при чём здесь они, – сказал голос.

– Ты опять проник, – возмутился Рябов. – А ведь обещал…

– Хорошо, хорошо. Отключаю эту перцепцию… Спрашивай меня о чём хочешь.

– Как твоё имя? Настоящее и древнее… Как величает тебя твоя цивилизация?

– Имя, которое я знаю всегда, одно: Дарсур Сиарх. Это мы с тобой. Все твои-мои предыдущие разумные тела и наша энергетическая сущность – это Дарсур Сиарх.

Рябов выпил кофе большими глотками, да так, что и не заметил. Достал сигарету. Открыл окно и сел на кухонную табуретку, скрестив ноги.

– Будешь учить меня, что это вредно?

– Нет, не буду. Ты всё сам знаешь о пользе привычек. Привычка кого-нибудь убивать страшнее.

– А что, есть такая привычка у людей?

Голос не ответил.

– Послушай, – начал Рябов, – ты сам сказал, что мне нужна оболочка личности и опыта, верно?

– Да, конечно.

– Так вот. Давай для удобства нашего общения я буду называть тебя по имени: Дарсуром или Даром…

– Хорошо. Давай. Но должен тебя предупредить об одной вещи. Тебя здесь прослушивают. В твоём айфоне вирус прослушки, которая включается со стороны в любое время. Меня они не услышат, меня слышит только твоё ухо, точней твой перестроившийся мозг. Так вот, меня не услышат… Но «монологи» Искандера могут насторожить твоих пастырей… Рябов помыслил. Опасение было серьёзным. – Что ты предлагаешь? – спросил он.

– Предлагаю тебе перейти на мысленную форму ответа. Привыкнуть будет не так просто, но ты научишься.

– Хорошо. Начну пробовать. Спасибо, что беспокоишься… – Не за что.

«Тогда вот ещё у меня вопрос, Дар… – Рябов начал отчётливо и будто даже с удивлением проговаривать слова про себя. – Ты сказал, что Вороновский поможет мне что-то там преодолеть, какую-то драму выбора… Ещё ты сказал, что у него тоже есть связь с монадой. Как зовут его монаду и что это за выбор?»

– Его монаду зовут Ведагор Сиарх. А выбор будет касаться твоей работы и будущего. Я сейчас не готов тебе ответить подробнее. Не из-за меня, а из-за твоей оболочки эго-сознания. Ей нужно привыкнуть к моему существованию. «Да, согласен, – подумал Рябов в ответ. – Мне и впрямь нужно привыкнуть к твоему существованию. И я действительно подустал, Дар… Кофе подействовал как снотворное. Надо поспать часа три-четыре… Дашь мне это время?» – Конечно, дам. Желания разумного тела должны исполняться.

Рябову показалось, что Дарсур Сиарх смеётся.

«А вы, монады, не так уж и безэмоциональны… – подумал он, – приятно сознавать».

– Ты знаешь, мне тоже, – ответила монада, продолжая смеяться.

«Дар, я завтра выезжаю в Карелию на своём Жане, составишь мне компанию?»

– Легче лёгкого. Но я буду, как бы ты сказал, «гуляющим пассажиром»!

«Дар, а как ты относишься к Фее?»

– Мы, как целое, её любим, но ты, как эго-сознание, – колеблешься…

«Значит, любим? – подхватил только эту часть ответа Рябов. – И давно?»

– Как только встретили, так и влюбились. И продолжаем хранить верность.

Рябов улыбнулся до ушей.

«Ладно, уважаемый Сиарх, – подумал он, – пойду я видеть сны…»

– Приятных снов, – сказал Дарсур Сиарх. – Ныряй в ноосферу. Её библиотека постепенно будет открываться тебе.

«Без тебя я там, наверное, мало что пойму…»

– Пытайся. Ты же учёный.

* * *

Жан преодолел уже четыреста сорок километров от Питера. Было три часа дня. Рябов решил прокатиться по Петрозаводску. Хотелось перекусить, да и заправиться ещё на один рывок до Сегежи. А оттуда только на моторной лодке ещё тридцать километров спускаться по Выгозеру… Но это, скорей всего, завтра утром. Нужно будет устроить Жана на хорошую парковку и нанять какого-нибудь частника на лодочной станции, взять у него телефон…

Дарсур, как и обещал, присутствовал в виде «гуляющего пассажира». Проехался с Рябовым от Питера до Синявино, «вышел», а потом «подсел» аж в Лодейном Поле за Ладогой. Получалось забавно. В одном месте на трассе, уже после Лодейного Поля, Дар, казалось бы, в спокойный момент неожиданно выдал:

– Снизь скорость, у тебя закрыт обзор, и фура впереди, ровно через минуту слева по просёлочной дороге будет выползать трактор с прицепом. Начнёт поворачивать… двигатель заглохнет… Фура успеет съехать на обочину, а ты можешь опоздать. Следи и проверяй…

Рябов обалдел, когда через минуту оказался свидетелем своего предсказанного, но исправленного будущего. Он мог разбиться. Из-за идущего впереди грузовика он точно бы не увидел помеху слева. Трасса шла как лента, просто в лесном коридоре с минимумом обзора, а тут ещё этот неуклюжий трактор, чтоб его двигатель никогда не говорил по-грузински!

Объехав опешившего тракториста, который прыгал вокруг своего «недоповёрнутого» транспорта, приговаривая вполне доходчивые выражения, Рябов помчал дальше на север.

«Фантастика, Дар! – сказал он мысленно. – У меня в машине навигатор с предсказанием будущего! Кто бы в такое поверил? Скажи, а это сложно?»

– Что сложно?

«Смотреть в будущее?»

– Скорей не всегда удобно и приятно. Мы знаем, что оно есть, но чтобы видеть его постоянно и изучать, требуется достаточно особая концентрация. В твоём случае это сделать пришлось, и не только мне. Многим сотням таких же, как я, монад, которые заняты контролем за земными технологиями.

«Вот это что-то новое, Дар. Можешь начать отсюда и поподробней?»

– Прежде чем я расскажу об этом, я буду вынужден ещё на несколько часов покинуть тебя. Меня ждёт что-то вроде совещания. Но сегодня, когда ты доберёшься до Сегежи и остановишься в гостинице «Выг» в 315-м номере, полулюксе, я появлюсь и расскажу то, что ты должен знать о себе и своём изобретении.

«И мне это не понравится, верно?» – Рябов задавал вопрос и предчувствовал недоброе. Неужели его встреча с любимой Феей будет омрачена? И что будет он говорить ей о себе, сумеет ли спрятать правду, какой бы она ни оказалась?

– А ты не прячь, – сказал Дарсур Сиарх. – Доверь ей всё, что будешь знать и чувствовать. Может, ты не замечал, но она любит в тебе ясность и открытость.

«Не замечал…»

– Постарайся заметить.

«А Вороновский?»

– Что Вороновский?

«Как мне вести себя с ним?»

– Ты сам всё поймёшь. У Вороновского, как и у тебя, период адаптации, но ему сложней. На него давят земные шефы. Сейчас его освидетельствовали психиатры и признали полностью здоровым. Завтра его выпустят. Но он уже другой…

«Я тоже другой… Ты знаешь, я думаю о странной вещи… Ты можешь ответить честно?» – Рябов вытащил сигарету из пачки и нервно поджёг её от прикуривателя.

– Делаю вид, что не слышу твоих мыслей, как обещал. Спрашивай…

«Вот и хорошо… Если бы мой эксперимент не открыл нашу связь, вы, то есть ваша цивилизация, всё равно бы вмешалась в мою судьбу и жизнь, верно?»

– Да, Искандер. Только ты бы при этом ничего не понимал. Но мы-то знали об итоге твоего эксперимента и были готовы.

«Я завербован, Дар?»

– Не нами, Скан. Своим высшим сознанием ты завербован. Нашим с тобой сознанием. Оно будет расширяться, наше сознание, многие предстоящие годы. Нелёгкие годы.

«Вот как… Значит, годы… И нелёгкие…» – Было смутно на душе, как-то отчаянно смутно.

Голос монады исчез.

Волшебный хвойный лес увлекал маленькое послушное авто всё дальше и дальше в карельскую глушь, ровно, как часики работал двигатель друга Жана. Человек за рулём докурил сигарету, выбросил её за борт, включил музыку, всё ту же, взволновавшую его разум и перестроившую разумное тело, и снова, как тогда, но только без герцевых вихрей от излучателя-скафандра, врывающихся в живые нервы-струны, почувствовал свободное падение…

* * *

Ноосфера открыла двери своей библиотеки. Она и раньше впускала туда отдельных людей, получивших связь с монадами. Тайна таких контактов хранилась тысячи лет. А земная история обрастала мифами, и запирала в ларцы недоступное знание, и хоронила ларцы, и забывала о ларцах. Новые поколения людей приспосабливались по-новому в древнем как солнце мире… А ноосфера – тонко структурированный эфир – простиралась в галактику, добегая за считанные секунды до самых дальних нейросозвездий… Остров по имени Земля никогда не был одинок. Но людям, отдельным людям, приходилось играть в своё одиночество. Не многие из них нашли способы, как поделиться радостью своих эвристических прозрений и открытий. Прежде эти люди, опередившие своё время, уходили в тень, в чудаки, в скитальцы, в мытари, в мифы, но скоро им нашлось гораздо более выгодное применение. Страшно стало на Земле для отдельных людей, когда появилась Рассечённая Пирамида… Идеология пришлых монад из дальних нейросозвездий, до которых дотянулась молодая ноосфера Земли, не замедлила появиться в нашем космическом доме. Они основали здесь свой ноосферический анклав. Они успешно освоились в земной истории. Им нужен был тотальный контроль над всем и господство, а значит, энергия и информация – две самые ходовые валюты во Вселенной. Эти две валюты могли производить люди, в большом количестве, за блага цивилизации. Люди как дети уверовали в цивилизацию, но, сами того не понимая, стали строить её по внутреннему подобию пришлых, с чужими законами и принципами.

Постепенно эти принципы вошли в нашу кровь и плоть, как часть собственной программы. Многократно усложнённый мир стал требовать тонких инструментов для влияния и жатвы. Доминанты господства распределились по кастам. Отрезанные друг от друга касты лучше всего расслоили мир. Такую Пирамиду уже нельзя было просто так разрушить. Сверхоружия для неё не существовало. Она сама превратилась в сверхоружие с математической организацией невидимых связей.

Отдельный человек Рябов создал новейшую технологию чистки мозгов, самую лучшую за все времена, самую надёжную, построенную на точной научной парадигме, и теперь эта технология на расстоянии протянутой руки от Рассечённой Пирамиды.

Рябов, как увлечённый ребёнок, свято веривший в науку и в абсолютную полезность своего детища, мечтал, что цивилизация найдёт наилучшее и самое честное применение его инструменту. Он не знал только о космических корнях Пирамиды и о противоборствующих монадах. Теперь он сам одна из них. И он же «разумное тело», накликавшее беду. Вот с этим сведённым воедино сознанием и предстояло жить «долгие нелёгкие годы»…