Текст книги "Стихи о России"

 
Прекрасны вы, поля земли родной,
Ещё прекрасней ваши непогоды;
Зима сходна в ней с первою зимой,
Как с первыми людьми её народы!..
Туман здесь одевает неба своды!
И степь раскинулась лиловой пеленой,
И так она свежа, и так родня с душой,
Как будто создана лишь для свободы…
 
 
Но эта степь любви моей чужда;
Но этот снег летучий, серебристый
И для страны порочной —
                                                слишком чистый
Не веселит мне сердца никогда.
Его одеждой хладной, неизменной
Сокрыта от очей могильная гряда
И позабытый прах, но мне,
                                            но мне бесценный.
 

1831

1

 
Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России
Опять шумя восстали вы.
Уж вас казнил могучим словом
Поэт, восставший в блеске новом
От продолжительного сна,
И порицания покровом
Одел он ваши имена.
 

2

 
Что это: вызов ли надменный,
На битву ль бешеный призыв?
Иль голос зависти смущённой,
Бессилья злобного порыв?..
Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает; вам обидна
Величья нашего заря;
Вам солнца божьего не видно
За солнцем русского царя.
 

3

 
Давно привыкшие венцами
И уважением играть,
Вы мнили грязными руками
Венец блестящий запятнать.
Вам непонятно, вам несродно
Всё, что высоко, благородно;
Не знали вы, что грозный щит
Любви и гордости народной
От вас венец тот сохранит.
 

4

 
Безумцы мелкие, вы правы,
Мы чужды ложного стыда!
………………
 

5

 
Но честь России невредима.
И вам смеясь внимает свет…
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда триумфом шёл Фабриций
И раздавался по столице
Восторга благодарный клик,
Бежал за светлой колесницей
Один наёмный клеветник.
 

1835 или 1836

 
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Москва, спалённая пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые,
Да, говорят, ещё какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
 
 
– Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
 
 
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют, что ли, командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
 
 
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
 
 
Французы тут как тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдём ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
 
 
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
 
 
Прилёг вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
 
 
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рождён был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражён булатом,
Он спит в земле сырой.
 
 
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умрёмте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
 
 
Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пёстрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
 
 
Вам не видать таких сражений!
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
 
 
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
 
 
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
 
 
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля.
Когда б на то не Божья воля,
Не отдали б Москвы!
 

1837

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
 
 
Быть может, за стеной Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
 

[1840 или 1841]

 
Люблю отчизну я,
                                  но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
 
 
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать
                                                                  в телеге
И, взором медленным пронзая
                                                             ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая
                                                             о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
 
 
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
 

Начало 1841

Иван Тургенев

К.-А. Фарнгагену фон Энзе

 
Теперь, когда Россия наша
Своим путём идёт одна
И наконец отчизна Ваша
К судьбам другим увлечена —
Теперь, в великий час разлуки,
Да будут русской речи звуки
Для Вас залогом, что года
Пройдут – и кончится вражда;
Что, чуждый немцу с колыбели,
Через один короткий век
Сойдётся с ним у той же цели,
Как с братом, русский человек;
Что, если нам теперь по праву
Проклятия гремят кругом, —
Мы наш позор и нашу славу
Искупим славой и добром…
Всему, чем ваша грудь согрета,
Всему сочувствуем и мы;
И мы желаем мира, света,
Не разрушенья – и не тьмы.
 

1847

 
…И понемногу начало назад
Его тянуть: в деревню, в тёмный сад,
Где липы так огромны, так тенисты
И ландыши так девственно душисты,
Где круглые ракиты над водой
С плотины наклонились чередой,
Где тучный дуб растёт над тучной нивой,
Где пахнет конопелью да крапивой…
Туда, туда, в раздольные поля,
Где бархатом чернеется земля,
Где рожь, куда ни киньте вы глазами,
Струится тихо мягкими волнами
И падает тяжёлый, жёлтый луч
Из-за прозрачных, белых, круглых туч.
Там хорошо; там только – русский дома;
И степь ему, как родина, знакома,
Как по морю, гуляет он по ней —
Живёт и дышит, движется вольней;
Идёт себе – поёт себе беспечно;
Идёт… куда? не знает! бесконечно
Бегут, бегут несвязные слова.
Приподнялась уж по следу трава…
Ему другой вы не сулите доли —
Не хочет он другой, разумной воли…
 

1848

Стихотворение в прозе

Последний день июня месяца; на тысячу вёрст кругом Россия – родной край.

Ровной синевой залито всё небо; одно лишь облачко на нём – не то плывёт, не то тает. Безветрие, теплынь… воздух – молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой – и дёгтем маленько – и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжёлый, но приятный дух.

Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. Вдали, на конце-крае земли и неба – синеватая черта большой реки.

Вдоль оврага – по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой стороне пять – шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворечницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конёк. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалёваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки; за высокими порогами прохладно темнеют сени.

Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть ещё немного посохнет на припёке, а там и в сарай! То-то будет спать на нём славно!

Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.

Русокудрые парни, в чистых низко подпоясанных рубахах, в тяжёлых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряжённую телегу, – зубоскалят.

Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеётся не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.

Другая молодка сильными руками тащит большое мокрое ведро из колодца… Ведро дрожит и качается на верёвке, роняя длинные огнистые капли.

Передо мной стоит старуха-хозяйка в новой клетчатой паневе, в новых котах.

Крупные дутые бусы в три ряда обвились вокруг смуглой худой шеи; седая голова повязана жёлтым платком с красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами.

Но приветливо улыбаются старческие глаза; улыбается всё морщинистое лицо. Чай, седьмой десяток доживает старушка… а и теперь ещё видать: красавица была в своё время! Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломоть ещё тёплого хлеба. «Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!»

Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертой телёнок.

– Ай да овёс! – слышится голос моего кучера.

О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!

И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?

Февраль 1878

Стихотворение в прозе

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Июнь 1882

Иван Никитин

 
Под большим шатром
Голубых небес —
Вижу – даль степей
Зеленеется.
 
 
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
 
 
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
 
 
Посмотрю на юг —
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
 
 
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
 
 
Гляну к северу —
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
 
 
Подымает грудь
Море синее,
И горами лёд
Ходит по́ морю;
 
 
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…
 
 
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
 
 
Широко ты, Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
 
 
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
 
 
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей стола,
Меча недругу?
 
 
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
 
 
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в чёрный день
Низко кланялась?
 
 
На полях своих,
Под курганами,
Положила ты
Татар полчища.
 
 
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
 
 
И давно ль было́,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча тёмная?
 
 
Под грозой её
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
 
 
И зловещий дым
От горевших сёл
Высоко вставал
Чёрным облаком!
 
 
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань —
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
 
 
Собрала детей,
Стариков и жён,
Приняла гостей
На кровавый пир.
 
 
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости на́веки.
 
 
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали!..
 
 
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
 
 
По седым морям
Из далёких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
 
 
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
 
 
И во всех концах
Света белого
Про тебя идёт
Слава громкая.
 
 
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
 
 
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!
 

1851

 
Есть сторона, где всё благоухает;
Где ночь, как день безоблачный, сияет
Над зыбью вод и моря вечный шум
Таинственно оковывает ум;
Где в сумраке садов уединённых,
Сияющей луной осеребрённых,
Подъемлется алмазною дугой
Фонтанный дождь над сочною травой;
Где статуи безмолвствуют угрюмо,
Объятые невыразимой думой;
Где говорят так много о былом
Развалины, покрытые плющом;
Где на коврах долины живописной
Ложится тень от рощи кипарисной;
Где всё быстрей и зреет и цветёт;
Где жизни пир беспечнее идёт.
 
 
Но мне милей роскошной жизни Юга
Седой зимы полуночная вьюга,
Мороз и ветр, и грозный шум лесов,
Дремучий бор по скату берегов,
Простор степей и небо над степями
С громадой туч и яркими звёздами.
Глядишь кругом – всё сердцу говорит:
И деревень однообразный вид,
И городов обширные картины,
И снежные безлюдные равнины,
И удали размашистый разгул,
И русский дух, и русской песни гул,
То глубоко беспечной, то унылой,
Проникнутой невыразимой силой…
Глядишь вокруг – и на душе легко,
И зреет мысль так вольно, широко,
И сладко песнь в честь родины поётся,
И кровь кипит, и сердце гордо бьётся,
И с радостью внимаешь звуку слов:
«Я Руси сын! здесь край моих отцов!»
 

1851

 
Я помню сча́стливые годы,
Когда беспечно и шутя
Безукоризненной свободой
Я наслаждался, как дитя;
 
 
Когда в тиши уединенья,
Как воплощённый херувим,
Тревогой горя и сомненья
Я не был мучим и томим.
 
 
С каким восторгом непонятным
Тогда час утра я встречал,
Когда над полем необъятным
Восток безоблачный пылал
 
 
И серебристыми волнами,
Под дуновеньем ветерка,
Над благовонными лугами
Паров вставали облака!
 
 
С какою детскою отрадой
Глядел я на кудрявый лес,
Весенней дышащий прохладой,
На свод сияющих небес,
 
 
На тихо спящие заливы
В зелёных рамах берегов,
На блеск и тень волнистой нивы
И на узоры облаков…
 
 
То были дни святой свободы,
Очарованья и чудес
На лоне мира и природы,
То на земле был рай небес!
 
 
Пришла пора… иные строки
В страницах жизни я прочёл,
И в них тяжёлые уроки
Уму и сердцу я нашёл.
 
 
О, если б в пору перехода
Из детства в зрелые года
Широкий путь моя свобода
Нашла для скромного труда!
 
 
Согретый мыслию живою,
Как гражданин и человек,
Быть может, светлою чертою
Тогда б отметил я свой век!
 
 
Но горек жребий мой суровый!
И много сил я схоронил,
Пока дорогу жизни новой
Средь зла и грязи проложил!
 
 
И грустно мне, и стыдно вспомнить
Ничтожность прожитых годов;
Чтоб пустоту их всю пополнить,
Отдать полжизни б я готов!
 
 
Но дни идут, идут бесплодно…
И больно мне, что и теперь
Одною мыслью благородной
Я не загладил их потерь!
 
 
Что в массу общего познанья
Другим взыскательным векам,
Как весь итог существованья,
Я ничего не передам,
 
 
И одинокий, без значенья,
Как лишний гость в пиру чужом,
Ничтожной жертвою забвенья
Умру в краю моем родном!
 

Декабрь 1853

 
Уж и как же ты,
Моя жизнь, прошла,
Как ты, горькая,
Прокатилася!
 
 
В четырёх стенах,
Под неволею,
Расцветала ты
Одинокою.
 
 
Верно, в час худой
Мать родимая
Родила меня,
Бесталанного,
 
 
Что я красных дней
Во всю жизнь не знал,
Не скопил добра,
Не нажил друзей;
 
 
Что я взрос себе
Только на горе,
А чужим людям
На посмешище;
 
 
Что нужда и грусть
Да тяжёлый труд
Погубили всю
Мою молодость.
 
 
Или в свете я
Гость непрошеный,
Судьбы-мачехи
Жалкий пасынок?
 
 
Или к счастию
Меж чужих дорог
И тропинки нет
Горемычному?..
 
 
У людей разгул,
Звонкий смех и песнь,
За большим столом
До рассвета пир;
 
 
У людей весна
Непрожитая,
Про запас казна,
В чёрный день друзья;
 
 
А подле меня
Ни живой души,
Один ветр шумит
На пустом дворе.
 
 
Я сижу один
Под окном, в тоске,
Не смыкаю глаз
До полуночи.
 
 
И не знаю я,
Чем помочь себе,
Какой выбрать путь,
Не придумаю.
 
 
Оглянусь назад —
Пусто, холодно,
Посмотрю вперёд —
Плакать хочется.
 
 
Эх, грустна была
Ты, весна моя,
Темней осени,
Хуже похорон;
 
 
И состарился
Я до времени,
А умру – мне глаз
Закрыть некому;
 
 
Как без радости
Прожил молодость,
Так и лягу в гроб
Неоплаканным;
 
 
И людской молве
На помин меня
Не останется
Ни добра, ни зла.
 
 
Уж как вспомню я
Тебя, жизнь моя, —
Сердце кровию
Обливается!
 

Между 1849 и 1853

 
Тяжкий крест несём мы, братья,
Мысль убита, рот зажат,
В глубине души проклятья,
Слёзы на сердце кипят.
Русь под гнётом, Русь болеет;
Гражданин в тоске немой;
Явно плакать он не смеет,
Сын об матери больной!
Нет в тебе добра и мира,
Царство скорби и цепей,
Царство взяток и мундира,
Царство палок и плетей.
 

1857

Николай Некрасов

 
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна
                                                                  и пуста,
Текла среди пиров,
                             бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних
                                                      барских псов,
Где было суждено мне божий свет
                                                                 увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Где от души моей, довременно
                                                         растленной,
Так рано отлетел покой
                                               благословенный,
И неребяческих желаний и тревог
Огонь томительный до срока сердце
                                                                       жёг…
Воспоминания дней юности —
                                                             известных
Под громким именем роскошных
                                                       и чудесных, —
Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
Во всей своей красе проходят
                                                       предо мной…
 
 
Вот тёмный, тёмный сад…
                                 Чей лик в аллее дальней
Мелькает меж ветвей,
                                  болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил… о! знаю,
                                                                 знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты
                                  несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать
                                                   против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании
                                                                    рабы…
Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И всё, что вынести в тебе достало сил,
Предсмертный шёпот твой
                                          губителю простил!..
 
 
И ты, делившая с страдалицей
                                                            безгласной
И горе и позор судьбы её ужасной,
Тебя уж также нет, сестра души моей!
Из дома крепостных любовниц и псарей
Гонимая стыдом, ты жребий
                                                        свой вручила
Тому, которого не знала, не любила…
Но, матери своей печальную судьбу
На свете повторив, лежала ты в гробу
С такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнул сам палач,
                                   заплакавший ошибкой.
 
 
Вот серый, старый дом…
                                      Теперь он пуст и глух:
Ни женщин, ни собак, ни гаеров,
                                                              ни слуг, —
А встарь?.. Но помню я: здесь
                                            что-то всех давило,
Здесь в малом и в большом тоскливо
                                                        сердце ныло.
Я к няне убегал… Ах, няня! сколько раз
Я слезы лил о ней в тяжёлый сердцу час;
При имени её впадая в умиленье,
Давно ли чувствовал я к ней
                                                   благоговенье?..
 
 
Её бессмысленной и вредной доброты
На память мне пришли немногие черты,
И грудь моя полна враждой
                                             и злостью новой…
Нет! в юности моей, мятежной
                                                            и суровой,
Отрадного душе воспоминанья нет;
Но всё, что, жизнь мою опутав
                                                       с первых лет,
Проклятьем на меня легло
                                                 неотразимым, —
Всему начало здесь,
                                   в краю моем родимом!..
И с отвращением кругом кидая взор,
С отрадой вижу я, что срублен
                                                      тёмный бор —
В томящий летний зной защита
                                                       и прохлада, —
И нива выжжена, и праздно
                                                     дремлет стадо,
Понурив голову над высохшим ручьём,
И набок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликований
Глухой и вечный гул подавленных
                                                            страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал,
                                                                   и жил…
 

1846