Текст книги "Голоса эпохи. Избранная проза и поэзия современности. Том 1"

Ветер, ворвавшись к вечеру в город, стучался в окна и двери, свистел у полуоткрытых фрамуг, шуршал ветвями и срывал сухие листья, усеивая ими тротуары и балконы. Зонты уличных кафе закрылись, горожане разошлись по домам и скрылись ото всех мигренями, давлением и просто плохим настроением. Зашторили окна, включили уютные лампы и телевизоры, чтобы не слышать стук ветвей об окна, чтобы пережить этот вечер и побыстрее уснуть до тех пор, пока рано утром дворники, шебурша мётлами, уберут следы вечернего буйства и новорождённый день принесёт покой и умиротворение в смятенные души.

Но в этот вечер ветер принёс не только тревогу, но и звонки. От одного до другого дома, от одной до другой квартиры звонки разветвлялись, как крона дерева, охватывая всё больше и больше абонентов, передающих друг другу лишь пару слов: «Он в городе!», «Он прилетел!». А близкие ещё добавляли: «Говорят, постарел и плохо выглядит».

Весть облетела город. И к тому времени, как он добрался до тёмной пыльной квартиры, старые друзья, убедившись, что телефон выключен за неуплату, достали свои забытые телефонные книги, чтобы дозвониться до соседей и убедиться, что молва не обманула, что он действительно в городе.

Как только он опустил тяжёлый рюкзак на пол, в дверь постучали. На пороге стояла старая Лия, подруга матери и их соседка с тех пор, как он родился.

Выбившиеся из косы седые волосы, тревожный взгляд умилили его, и он молча обнял её.

– Деточка, пойдём к нам! У тебя ни света, ни воды, ни еды, ни связи, – сказала она.

– Нет, я хочу только воды и спать, – устало сказал он, – принеси попить, Лиечка.

– Пойдём, я одна. Дети разъехались. Тебя никто не потревожит. Прими душ и поспи в чистой постели.

Больше из нежелания спорить он закрыл дверь и пошёл за ней.

Уже лёжа в кровати, он слышал частое дребезжание телефона и сдавленный голос Лии: «Да, он здесь. Да, он спит, позвоните завтра».

«…»

В первый раз он, единственный сын секретаря райкома партии и баловень судьбы, в составе группы советских комсомольцев, полетел в Париж. В капстрану тогда могли попасть только очень редкие советские граждане. Для этого им нужно было быть по крайней мере единственным сыном высокопоставленного партработника и матери, которая пылинки сдувала с ненаглядного мальчика, умницы и красавца, и имела большое влияние на отца, который распределял блага.

Собирались долго и торжественно. В день отлёта приехали провожать родственники. Все уселись за накрытый матерью стол, поели, выпили на посошок, присели на дорожку, как было принято, и выехали в аэропорт. Там долго прощались. Родственники и родители обнимали, похлопывали по плечу, наказывали не уронить честь советского комсомольца. Мать даже всплакнула. Как будто провожали в космос или в полярную экспедицию.

Париж ошеломил его. Если другие участники группы думали, как бы улизнуть от взора старшего по группе ради мелких удовольствий, то он, сразу поняв, что не будет рисковать будущими поездками, вёл себя тише воды ниже травы. Даже той малости, что он увидел в первый раз, хватило, чтобы он понял, что он приедет снова.

Вернувшись домой, он, студент факультета восточных языков, стал учить французский. Весёлый и дружелюбный, душа компании и предмет воздыханий всех девушек, он умел так рассказывать о своём путешествии, что все слушали открыв рты. Как будто сказочный принц ехал из своей волшебной страны и случайно забрёл в их городишко, ослепить их своим блеском. При всей этой популярности он не вызывал ни злости, ни зависти. Люди мечтали погреться в лучах его славы и прощали ему везучесть, смазливость и успех.

После Парижа он выпросил у родителей несколько поездок в страны соцлагеря и отовсюду привозил красочные рассказы о быте, о достопримечательностях, о людях. Он замечал то, что не заметили бы простые, ординарные люди. И умел самые обычные наблюдения передать так, что слушателям казалось, будто это было самое увлекательное, что может быть в жизни.

На четвёртом курсе случилась неприятность: одна из девушек, которая залетела как мотылёк на его свет, забеременела. Он был потрясён. Совершенно не представляя себя отцом, тем не менее решил, что поступит как честный человек и женится. Придя к матери с этой новостью, он ожидал всего, что угодно, кроме её предложения уехать в Бонн, тогда столицу ФРГ.

– А как же… – успел только начать он, как мать перебила его:

– Не переживай, всё устроим. Такой путёвки может уже не быть. Поезжай и отдохни. Приедешь, и решим, что делать.

Взяв у него номер телефона девушки, мать в этот раз по-быстрому собрала его в дорогу. Обошлось без застолий и долгих прощаний.

Мир менялся, и мелкое дребезжание земли под ногами было уже ощутимым. И неизвестно, получилось бы ещё куда-нибудь поехать. Кресло под отцом, как и у всех партработников, зашаталось. В угаре студенческой жизни он почти не заметил, как страна начала разваливаться, одновременно открывая границы для всех.

Когда он вернулся из Германии с твёрдым намерением выучить ещё и немецкий, девушка, которую он оставил, вышла замуж. Мать сказала, что, скорее всего, она обманула его, чтобы выбиться в люди, пользуясь связями их семьи. Но потом совесть заставила признаться, что отцом ребёнка является тот парень, за которого она вышла замуж. Неожиданно для себя он тяжело пережил эту историю. В Германии он нет-нет да и заглядывался на детские вещи в магазинах. И даже купил пару диковинных тогда в стране комбинезонов. Торжественно пообещав себе никогда не жениться и не верить больше женщинам, он ритуально сжёг комбинезоны в дачном камине и закрыл для себя эту историю.

Мир рушился, границы открывались, а он уезжал, прилетая всё реже и реже и привозя с собой новые рассказы о новых странах. Но теперь не только о блистательных европейских столицах, но и о лагерях беженцев на Ближнем Востоке, о древних храмах в Камбодже, о стоянках бедуинов в пустыне…

И как только он появлялся в городе, собирались, приезжали те, кто по-прежнему называли себя друзьями и приятелями, и слушали его рассказы. Шли годы. Одноклассники и однокурсники взрослели, обзаводились лысинами и животами, потом сединами и морщинами. Женщины, которые его любили и которых он одаривал своим вниманием, блекли, поправлялись, и на их лицах с каждым разом появлялись следы всё более ожесточённых баталий за молодость. Им не о чем было рассказать миру: лишь о заботах, детях и супругах, о злобных начальниках и тупых подчинённых, о скучных семейных выездах на море.

А он был как заговорённый: такой же молодой и подтянутый, с тем же ворохом красивых историй и приключений. Его приезд был камнем, от которого расходились круги в стоячем болоте их существования. И только об одном он не рассказывал никогда. О женщинах.

Возможно, именно это позволяло чувствовать их всех равноудалёнными, не ревновать и не завидовать. Некоторые даже задавались вопросами: а не является ли их друг любителем альтернативной любви?

Но нет, его мужская харизма не давала основания для этих слухов. Женщины по-прежнему влюблялись в него. А он лишь многозначительно улыбался и на все расспросы отвечал, что да, есть, но они решили не афишировать свои отношения.

На самом деле женщин у него было много. В каждой стране, где он оставался более или менее надолго, у него появлялись яркие, красивые женщины, которым он ничего не обещал. Он даже не ставил перед ними выбора. Было заранее понятно, что он не создан для долгих отношений.

Много раз он, уезжая, оставлял их, не вглядываясь в их грустные глаза и не замечая еле сдерживаемых слёз. Унося лишь память о счастливых днях и бурных чувствах. Можно сказать, что он уезжал от женщины к женщине, как только понимал, что рутина уступает место яркости только зарождающихся чувств.

Отец, не выдержав тягот перестройки и обесценивания его мира, умер давно. А мать, мечтавшая о внуках и так и не дождавшаяся их, жила только приездами сына. Когда бы он ни прилетел, его ждала уютная родительская квартира: чистая и пахнущая знакомыми с детства блюдами. Мать старела, и с каждым разом её взгляд при расставании становился всё более и более грустным.

Если раньше она радовалась его поездкам и, показывая фотокарточки знакомым, с гордостью рассказывала о его перемещениях по миру, то от года к году её гордость сменялась надеждой, а потом и отчаянием. Похоже, её мальчик так и не женится и ей не дано испытать счастья увидеть внуков. Теперь фото на смартфоне, подаренном сыном, она показывала только Лие. И её детям, когда они прилетали навестить мать. Для них он был кем-то недосягаемым. Разница в возрасте в десятилетие не дала им возможности приблизиться к нему ближе статуса соседа.

Увидев звонок матери, он не смог сразу ответить и сбросил его. Через несколько часов он перезвонил, и ответила Лия. Мать увезли в реанимацию с инсультом. Он сразу же вылетел к ней, но не застал. Лия говорила, что мать пыталась попрощаться с ним, но инсульт коснулся речевого центра и правой стороны тела. Она пыталась написать левой рукой, но не смогла.

Это была самая большая катастрофа в его жизни. Если бы не Лия и не друзья, он бы не смог даже похоронить её. Он часами сидел в оцепенении, не в силах понять, что теперь уж точно он остался в мире совсем одинок.

Теперь его встречала лишь заброшенная квартира, пахнущая пылью и временем. Книжные шкафы, гнущиеся под тяжестью старых книг, трещали по ночам, а неисправный кран стучал по темени монотонным капанием воды в раковине. Наутро он оплачивал счета, находил уборщицу, сантехника, приводил квартиру в порядок, и к нему приходили друзья. Теперь уже с едой, приготовленной их матерями и жёнами и поэтому всё ещё привычной и пахнущей детством. Без матери дом казался декорацией к спектаклю, к которому долго готовились. Привычные фразы и реплики «Старик, да ты не меняешься!», «Вот как выглядит неженатый мужчина! Красавец», «Ну ты молоток! Путешествия тебе к лицу» – всё это звучало фальшиво и наигранно. Как будто он приехал не домой, а на спектакль со своим участием.

«…»

Ветер, как и ожидалось, разогнал облака, и утреннее солнце назойливо светило в глаза, не давая выспаться после долгой дороги. В дверь осторожно поскреблись. Услышав «Да, входи!», Лия боком высунулась в дверь.

– Ой, я дура, забыла задёрнуть шторы! – хлопнула она себе по лбу и подбежала к окну. – Хочешь, поспи ещё. Я приготовила тебе блины на завтрак. С чем тебе их сделать?

– М-м-м, блины… Как у мамы. Мама делала с рыбой и икрой…

– Ну, икры у меня нет, – смущённо засмеялась Лия.

– Прости, Лиечка! Я не требую от тебя икры, просто вспомнилось. Делай с чем угодно, мне без разницы.

– Там тебе трезвонят с утра. Я телефон подушкой прикрыла, – улыбнулась Лия. – А то ведь спать не дадут. Что им сказать-то?

– Нужно было сказать, что это ложные слухи. Что меня нет.

– Давно ли ты стал таким нелюдимым? – удивилась Лия.

– Недавно.

– Я вызвала свою девочку, она у тебя уберётся, купит еды кой-какой. За свет, воду и газ я сама схожу заплачу.

Он потянулся за брюками, достал бумажник и протянул деньги.

– Что так много-то? – испуганно отдёрнула руку Лия.

– Бери всё, что есть, я в аэропорту разменял. Потом ещё поменяю. Я не знаю цен, будет больше, вернёшь, не переживай.

Лия взяла деньги и спрятала в кармашек фартука.

– Ты плохо выглядишь…

– Да, я приболел немного.

– Может, ну их, приятелей твоих?

– Может, и ну… Говори им, что я уехал. За город, например.

«…»

Квартира, хоть и отмытая, всё равно пахла пылью. «Благородной книжной пылью», – подумал он. Чтобы не обидеть Лию, он съел два блинчика, и привычно ноющий желудок теперь сжимался, отдавая болью по всему животу. Он скрючился на старом кожаном диване, сдерживая стон, хотя в квартире никого не было. «Девочка», которую пригласила Лия для уборки, полноватая, маленькая, некрасивая женщина лет пятидесяти, по его просьбе купила коньяк. Переждав пароксизм боли, он открыл бутылку, отпил несколько крупных глотков и откинулся на подушку, всё ещё отдалённо пахнущую мамиными духами. Боль стала медленно отпускать, и он почти уснул, когда в дверь постучались.

«Лия! – подумал он с досадой. – Наверное, принесла еду, которую я всё равно не ем. Не буду открывать, пусть думает, что сплю».

Но вслед за робким стуком раздался более настойчивый. «Ох, не отстанет ведь… Лучше заберу и выброшу». Он с трудом выплыл из сна и поплёлся к двери. Машинально открыв её, он почти отвернулся, чтобы вернуться на диван, но перед дверью стояла девушка.

– Вы, наверное, ошиблись…

Девушка не просто смотрела, она рассматривала его. Впрочем, лицо ему показалось смутно знакомым.

– Вы…

Девушка не дала договорить. Она толкнула дверь, вошла в коридор и прошла в комнату.

Ему ничего не оставалось, как закрыть дверь и последовать за ней.

– Пьёте? – произнесла она, увидев початую бутылку.

– Нет… Вообще нет, – засмущался он, так как рюмки на столе не было, и было очевидно, что он пил из горла.

– А рюмок у вас нет? – спросила она, оглядываясь вокруг. Затем прошла к серванту, вытащила два хрустальных бокала, вытерла салфеткой, налила коньяка и села в кресло, подвинув один бокал в сторону дивана, где он до этого уютно устроился.

Он, пассивно следуя её воле, уселся на диван, ожидая дальнейшего развития событий. Желудок ещё поднывал, и он отпил из бокала.

Она свой бокал выпила залпом и опустила глаза, как бы собираясь с мыслями.

– Чем могу быть полезен? – спросил он. Ему начинала надоедать эта сцена.

– Да уже, собственно, ничем.

Он начал раздражаться.

– Послушайте…

– Я просто хотела на тебя посмотреть.

– Посмотрела?

Он сделал жест в направлении двери.

Девушка смутилась.

– Вы мой отец…

– Что? – он рассмеялся. – Дорогая, не получится. Я не могу быть отцом. Я решил эту проблему много лет назад, чтобы не обманываться. Так что не знаю, что там тебе наплела твоя мать, не верь ей. А лучше скажи, чтобы рассказала правду. Как её зовут, кстати?

– Не могу, – тихо ответила она.

– Что не можешь? – в его голосе уже звучала сталь.

– Спросить не могу. Полгода назад. Рак. Её звали Евой.

Её глаза наполнились слезами.

Ему стало неловко, и очень хотелось, чтобы этот фарс наконец закончился.

– Ладно, расскажи всё, что пришла сказать. Я послушаю.

Девушка налила себе ещё, отпила и быстро, на автомате, как будто долго готовилась к этой речи, стала рассказывать:

– Я всю жизнь считала Алика своим отцом. Хотя они расстались с мамой, когда мне было три года. Мама растила меня сама, но он помогал немного. И денег подкидывал, и сидел со мной, когда мама была на дежурстве. Потом он женился, у него родились свои дети, и он… отдалился. Я очень обижалась, ревновала и иногда даже ненавидела его. А мама говорила, что он в целом благородный человек и прочее… Потом она заболела, и мы остались совсем одни, понимаете? И я тогда очень сильно разругалась с папой. И она рассказала, что мой отец – это вы. Просто ваши родители не приняли бы её. И ваш папа договорился со своим подчинённым, что он женится на ней в обмен на карьеру. Мама вышла замуж. Он вступил в партию, сделал-таки небольшую карьеру. И я подозреваю, что деньги, которые мы получали от него, были от ваших родителей. Потому что я сверила по датам. Пока ваш папа работал, мама получала какие-то деньги и не работала. А потом он умер, и денег стало меньше, и мама пошла работать. А потом она что-то ещё получала и… кто-то ей помогал. Думаю, ваша мама. Моя… бабушка. Но когда мама заболела, не стало и её. И…

Девушка разрыдалась.

Он понял. Понял, почему мать просила у него денег. И почему выпросила второй ноутбук, под предлогом того, что потеряла первый. Хотя вот он – стоял на столе в кабинете отца. И зачем ей нужна была крупная сумма на «поехать с подругой в санаторий». Хотя если бы она там была, то скорее всего её бы обследовали и сейчас она была бы жива… Теперь он понял, почему лицо девушки показалось знакомым…

– Мне от вас ничего не нужно. Просто увидеть и познакомиться. Хотите тест ДНК?

– Не нужно. Ты на неё очень похожа. На маму. На мою маму. Твою я помню очень смутно, прости…

«…»

«Дочь… У меня есть дочь. Но как? Как она могла так меня обмануть? Как ты могла это скрывать, мам? Что это было? Ты же сама требовала от меня внуков, не зная, что после этой истории я сделал вазэктомию».

Молчание затянулось. Ему было мучительно стыдно. За то, что некто Алик заботился о его дочери. За то, что ему не довелось её увидеть маленькой. За то, что он ничего о ней не знал, принял её за истеричку и хотел выпроводить поскорее.

Он сидел, закрыв лицо ладонями, и пытался сдержать рыдания.

Девушка встала.

– Я пойду?

– Сядь! – скомандовал он.

И чуть позже, мягче:

– Сядь, пожалуйста… Как тебя зовут, дочка?

– Лилит…

Дед закашлялся, и Арен, спавший рядом, вздрогнул.

– Папи́? – позвал он деда шёпотом.

Дед вздохнул: мол, жив ещё, жив. Арен потянулся и пощупал трепещущую вену на запястье.

– Папи́, тебе что-нибудь нужно? Воды принести?

Дед выдохнул: «Да!»

Арен встал и в полной темноте, стараясь ничего не задеть и не наделать шуму, побрёл на кухню. Налил воды в стакан, взял чайную ложку и вернулся.

– Папи́, поверни голову ко мне, – сказал он, присаживаясь на край постели.

Положив стакан рядом на тумбочку, положил под голову деда вторую подушку и стал по ложечке поить его.

– Хватит, апрес, – сказал дед и отвернулся к окну.

На горизонте рассвет уже прочертил тонкую полосу. Вчерашние тяжёлые облака нависли над линией света, как будто не давая пробиться солнечным лучам.

– Открыть окно, папи́?

Дед утвердительно моргнул. Арен потянулся через дедову постель и слегка приоткрыл окно.

В затхлую с ночи комнату пробился аромат дождя. Дед улыбнулся одними губами.

– Ухожу, Арен. Не бойся.

– Нет, папи́, нет! Пожалуйста! – Арен схватил руку деда и прижал тыльной стороной к щеке.

– Устал, сынок, отпусти. Дай мне уйти. Ты всё уже знаешь. Ты справишься.

– Папи, ещё немного, папи́, – юношеским басом заревел Арен.

Дед взял его руку и прикрыл второй рукой.

– Хорошие у тебя руки, умные. Знающие руки, мой мальчик. Ты будешь хорошим снхчи.

– Таким, как ты, не буду!

– Бу-у-удешь, сынок, будешь. Я в твои годы ничего не умел. Ты за мамой и бабушкой присматривай. И ничего не бойся. Всё получится.

Арен отвернулся и закрыл ладонями лицо, не давая слезам вытечь из глаз. Мир, такой привычный, устойчивый мир, созданный дедом, олицетворяющий деда, рушился на глазах.

Мать и бабушка всё ещё спали на втором этаже. Арен сидел, опираясь локтями на колени, и медленно раскачивался вперёд-назад, вперёд-назад, впёред-назад…

Под птичье ликование и хор цикад солнце постепенно оттесняло тучи, и вскоре комнату залило золотистым светом. Арен, потерявший меру времени, вдруг как будто очнулся и повернулся к деду.

Дед, лежащий на высокой подушке, закрыв глаза, улыбался вечности. Арен взял его за запястье. Сердце уже не трепыхалось.

«…»

К полудню стали съезжаться родственники и соседи. Снхчи Мукуч был уважаемым человеком не только в селе, но и далеко за его пределами.

Казалось, он будет вечным, как этот столб, от которого расходились стены в их доме, построенном, как храм. Арен сидел на подоконнике и смотрел на несущую колонну, как будто ожидая, что она рассыплется и всё: весь дом, вся предыдущая жизнь – исчезнет под обломками и в мире останется лишь пыль от их прежней жизни, да и та скоро уляжется, и всё закончится.

«…»

Младшая дочь, Ани, росла умненькой не по годам. В школе ей не было равных по сообразительности. Пока её ровесницы наряжались и присматривали себе женихов, Ани сидела с книжками и учебниками.

Старшая после школы выскочила замуж за парня из соседней деревни и друг за другом родила троих детей. Жена часто ездила к ней помогать с детьми, оставляя на Ани отца и хозяйство.

Ему нравились тихие вечера с младшей дочкой. С утра приняв в пристройке рядом с домом страждущих, которых везли ему со всей страны, он возвращался в дом, и они садились обедать. Он рассказывал ей о своей работе, втайне лелея надежду на то, что она решит стать врачом. Ведь, несмотря на золотые руки, которыми он собирал все осколки костей после травм, он так на врача и не выучился. А когда? Нужно было работать, помогать деду, который вложил ремесло ему в руки, отцу с хозяйством. Не до учёбы было. От турецкого ятагана бежали без имущества: только себя спасли.

Но дочка не стала врачом, а выбрала математику. И поступила в университет на факультет прикладной математики.

– Зачем? – убивалась мать. – Кем она будет? Учительницей?

– Пусть будет кем хочет, – примирительно говорил он. – Чем учитель тебе не угодил? Будет работать в школе, и растить своих детей будет проще.

– Как она будет одна в городе?

– Нормально будет. Она взрослая, разумная девочка. Я поеду с ней, сниму комнату у надёжных людей. Будем её навещать, она будет приезжать, – не конец света.

Но ни комната у надёжных людей, ни разумность не уберегли девочку от любви. Когда стало очевидно, что она беременна, а отца ребёнка не выдаст под страхом смерти, пришлось оформлять академотпуск.

– Может, я притворюсь беременной, чтобы слухи не пошли? – предложила мать. – Будем растить как своего.

– Ты что, жена? – впервые грозно сказал он. – Лишать ребёнка матери? Не будет этого! Что нам досужие сплетни? Захочешь закрыть фонтан, он сильнее забьёт. Пусть рожает дома. Мы поможем, а она поедет продолжать учёбу.

Слухи пошли разные. Кто-то говорил, что она понесла от своего женатого преподавателя, кто-то – что её изнасиловали. Но она так и не открылась ни отцу, ни матери. Отучилась, приехала в село и стала работать в школе.

А Арен… Дедова радость и надежда, с раннего детства стоял рядом и смотрел, как он работает. Как немного подрос, дед стал учить его ремеслу. Собирать разбитые глиняные формы в мешке, чтобы «видели» не глаза, а пальцы. Сначала глиняные формы были простыми, потом всё более и более сложными. Пальцы у него были длинные, хваткие, ловкие. Спустя время он стал ассистировать деду. Иногда сложные переломы он «собирал» даже лучше деда. А потом ставили «яху», что-то наподобие гипса. Собирали вместе травы: каждую – в свой сезон, в своё время суток. Дед всё ещё мечтал. Мечтал, что хотя бы внук станет врачом.

«…»

Дом стал заполняться людьми. Тело деда обмыли, уложили в гроб в гостиной. Дед лежал важный, торжественный, сложив руки на груди. Вокруг толпились люди, бабушка сидела у изголовья.

Арен всё ещё сидел на высоком подоконнике, вглядываясь в дедовский профиль, когда во дворе поднялся переполох. Вишнёвая девятка резко затормозила перед воротами, и из неё выскочили двое парней.

– Где снхчи Мукуч? Очень нужен!

Ворвавшись в дом и увидев гроб, сникли.

– Вы извините, у нас друг разбился, авария. В районной больнице врачи не могут помочь, говорят, надо везти в Ереван, оперировать. Мы пойдём…

Бабушка, молча сидевшая, опираясь лбом о гроб, поднялась и осмотрелась.

– Стойте! Арен, сынок, вставай. Попрощайся с дедом и иди. Заберите его, – скомандовала она парням. – Он поможет.

Арен смотрел на закат. «Солнце садится… Дед, наверное, уже добрался…»

– Пойдём, я провожу тебя, сынок…