Текст книги "Немецкие сказки"

Силач Готлиб

Богатый помещик, у которого было много слуг, обещал самому верному из них, что, когда у того подрастет только что родившийся сын, он возьмет его к себе на службу, но только в том случае, если мальчик окажется силачом. Отец запомнил это обещание и обратил все свои заботы на то, чтобы развивать у сынишки силу. Для этой цели Готлиб, так звали мальчика, целые семь лет пил одно молоко и ел столько мяса, сколько мог купить его отец. И действительно, мальчик стал настоящим силачом. По прошествии семи лет отец пошел с Готлибом к помещику и сказал ему:

– Погляди-ка, господин, на этого славного мальчишку! Он для своих лет уже достаточно силен.

Разговор происходил в саду как раз около молоденького деревца, и господин сказал:

– Готлиб, вытащи-ка из земли это деревцо! – Но мальчик не мог вытащить деревца, и помещик решил:

– Мальчик еще слишком молод и слаб. Да и было бы чересчур много требовать от него, чтобы он исполнял тяжелые работы.

Слуга ушел домой вместе со своим Готлибом, которого он заставил еще семь лет пить молоко и есть мясо. Когда миновали эти семь лет, он опять повел Готлиба к помещику, которому теперь мальчик показался достаточно большим и сильным, но без испытания он все-таки не решился принять его в работники. Уже от природы, да и от усиленного питания, Готлиб обладал такой ужасающей силой, что, чуть дотронувшись мизинцем, легко выдернул из земли довольно толстое дерево; все испугались, видя это, особенно сама помещица, которая с этой минуты невзлюбила Готлиба.

Итак, Готлиб приступил к работе, казавшейся ему сущей безделицей. Пришло время обеда; служанка поставила на стол полное блюдо картофеля с маслом и пошла звать работников. Готлиб, окончивший свою работу ранее других, стал пока обедать один, и не прошло пяти минут, как на блюде ничего не осталось.

Когда явились прочие работники и захотели обедать, Готлиб вышел из-за печки, за которой он прилег отдохнуть, и сказал:

– Тут подали кое-что покушать, но немного, и я подумал: видно, это для меня, и пока что поел.

Все пришли в ужас от такого аппетита, и никому не захотелось иметь товарищем этого обжору.

После обеда отправились молотить. Цеп для молотьбы казался Готлибу легким перышком. Он бросал и ловил его, как мальчик, который играет легонькой палочкой. Он вырвал из земли целое дерево и начал им молотить рожь с такой силой, что зерна тотчас обращались в муку, а солома в сечку, и все это он вбивал в ток, на котором молотили. Помещику стало как-то жутко, работник показался ему опасным малым, и он начал придумывать, как бы избавиться от него по-хорошему. Он спросил Готлиба, какое жалованье тот требует. Готлиб совсем близко подошел к помещику и шепнул ему что-то на ухо; тот весь покраснел и сказал:

– Хорошо, только об этом молчок! – И взял Готлиба в работники, чему прочие работники вовсе не были рады.

Надо заметить, что помещик этот был страшный скряга и платил рабочим самые пустяки. Это сообразил Готлиб, который и не задумывался над тем, что другие воспользуются его силой даром. Помещик же сказал своей жене, когда она спросила его, за какую плату подрядился Готлиб:

– Ах, милая, за такую малость, мне никогда не нанять такого сильного работника. Готлиб не требует никакого жалованья.

– Никакого? Это невероятно! – воскликнула удивленная помещица, – Тут что-то неладно! Муж, ты говоришь неправду!

– Ну, успокойся же, милая, – ублажал ее помещик, кое-что он-таки требует, и я согласился на это ввиду того, что это нам ничего не будет стоить и останется между нами.

– Между нами!? – возразила жена. – Так, значит, мне-то надо знать, что это такое?

– Видишь ли, по прошествии года Готлиб сам даст мне что-то… – сказал помещик, заикаясь.

– Тебе! Что же это? Что может тебе дать сын твоего работника? – спросила жена.

– Маленькую плюшку, – отвечал муж.

– Плюшку! Муж, ты немножко тронулся в уме, – закричала разгневанная жена.

– Да здесь во всей округе и понятия не имеют, что такое плюшка; уж не сам ли твой мужик испечет ее?

– О, таких плюшек везде найдется, – Готлиб ведь говорит о плюхе, оплеухе.

Помещица пришла в ярость:

– Ах ты простофиля! Это опять образчик твоей скупости! Тебе лучше принять бесчестье, чем заплатить жалованье работнику. Да ведь Готлиб убьет тебя! Ведь где только он ударит, там мокро станет! Нет, от такого контракта волосы дыбом становятся! Однако, дай мне уладить дело, и я избавлю тебя от несчастья, – я его спроважу!

– Милая, если ты можешь его спровадить, то я против этого ничего не имею, – сказал малодушный помещик.

Тотчас же помещица сообразила, как действовать. В имении была мельница, на которой поселился домовой; он проделывал там такие штуки, что уже многим свернул шею.

– Готлиб! Отправляйся сейчас на мельницу, снеси туда полчетверти ржи и смели ее! – приказала помещица новому работнику.

– К вашим услугам, барыня! – ответил Готлиб, принес огромный мешок, всыпал в него около двух четвертей ржи, перекинул мешок через плечо и, весело посвистывая, зашагал к мельнице. Придя туда, он нашел дверь запертой на ключ. Готлиб осторожно постучался один раз, другой, третий. Так как никто дверей не отпирал, он легонечко нажал на дверь, она подалась и разлетелась на куски. Тогда он легонечко стал сдвигать ногами направо и налево жернова, лежавшие на дороге, и добрался до поставов.

Прежде чем всыпать зерно и пустить в ход мельницу, он развел огонь и сварил себе на завтрак суп, в который положил небольшой свиной окорок. Вдруг откуда ни возьмись появилась большущая кошка с огненными глазами; она уставила глаза на Готлиба, раскрыла свою пасть и замяукала.

– Брысь! – закричал Готлиб и так пихнул ее, что она живо исчезла. Тогда он высыпал зерно, пустил колеса в ход и стал уписывать свой завтрак.

Кошка появилась снова, фыркнула и опять закричала: «Мяу!».

– Брысь! – крикнул Готлиб и бросил ей прямо в голову кость от окорока; кошка ошалела, закружилась на одном месте и исчезла.

Вдруг перед силачом Готлибом становится страшный великан и рычит:

– Ах ты, мучной червь! Кто послал тебя сюда?

Готлиб, не долго думая, хватает жернов, бросает его прямо в лоб великану и кричит:

– Ах, ты, мучной червь! А кто послал тебя сюда?!

Великан падает навзничь и рычит так, что вся мельница дрожит. Готлиб же всыпает муку в один мешок, а отруби – в другой, который он прихватил с собой, и отправляется в обратный путь.

– Силы небесные! – завопила помещица. – Этот пентюх жив и идет домой!

Однако вскоре ей пришла на ум новая уловка.

– Надо вычистить колодец! – приказала она на другой день. – Вода стала отвратительной на вкус и пахнет землей. Готлиб может спуститься в колодец.

А между тем она потихоньку шепнула другим работникам:

– Как только он будет внизу, смотрите, чтобы не обвалились камни с края колодца и не попали на голову этому обжоре, который всех вас объедает.

Работники поняли ее злой намек. Поэтому, как только Готлиб очутился внизу, они сдвинули камни, лежавшие на краю колодца. Камни с шумом скатились и попадали на силача Готлиба, а тот только закричал:

– Эй вы, что дурачитесь! Кто это там вздумал сыпать песок в чернильницу? Подождите только, вот подымусь наверх, так я вам покажу!

Тут испуганные работники пустились бежать и попрятались, а Готлиб выкарабкался наверх, как трубочист по дымовой трубе.

Теперь несчастная барыня не знала, что предпринять, чтобы спровадить Готлиба со двора, как вдруг она вспомнила, что в замке, на вершине ближней горы, тоже водится нечистый дух. Там появлялся древний великан, который в былые времена совершил много злых деяний, а потому и был навеки заключен в этот замок. Когда-то давно он при продаже имения постыдным образом и на большую сумму обманул предков теперешнего помещика.

К нему и послали Готлиба, говоря, что в замке живет прежний владелец имения, который должен теперешним господам большую сумму денег, так, если Готлибу удастся их получить, он может удержать себе значительную часть из них. Силач-работник сейчас же отправился в путь. Вскоре он был на вершине горы и оглядывался с удивлением.

– Гм-гм! – проговорил он. – Внизу все рассказывали, что на горе стоит старый полуразвалившийся замок, а я между тем вижу перед собой совершенно! новый красивый дом. В нем, наверное, живут богачи.

Он подошел к воротам чудного здания, а так как звонка не было видно, то он постучался; однако, дверь оставалась запертой, совсем как на мельницей.

– Вот глупо-то! – ворчал Готлиб, – опять придется играть роль слесаря и справить дело природными отмычками.

Рассудив так, он приналег на ворота, они содрогнулись и упали со страшным грохотом. Лишь только Готлиб переступил порог, как его окружила целая толпа духов; во главе их был тот самый отвратительный великан, в которого Готлиб запустил жерновом.

– Ага, старый знакомый! – воскликнул Готлиб. – Так ты, и есть тот самый господин, который никогда не платит долгов и отбирает деньги у добрых людей? Прочь с дороги!

– Ах ты, червь! – зарычал великан и состроил ужаснейшую рожу. – Как осмеливаешься ты говорить это? Берегись, я заставлю тебя плясать под свою дудку, карапузик ты этакий!

– Ого, может, еще наоборот выйдет! – вскричал Готлиб, схватил одну половину ворот и бросил ее в лоб великану, прямо на то место, где еще виднелся синяк от удара жерновом. Затем швырнул и другую половину ворот. Тут великан скорее дал тягу и бросил Готлибу мешок, полный денег. Работник поскорей забрал мешок да и был таков.

Помещик хотя и чрезвычайно обрадовался, получив целый мешок денег, которые Готлиб все отдал ему, однако ему так жутко становилось при мысли о получении неизбежной плюхи, что он только и мечтал о том, как бы поскорей отослать к праотцам силача-работника. Помещик даже уговорил своего овчара, обещав ему большие деньги, принять вместо него пощечину. Кроме того, он придумал такую уловку: созвал всех работников, исключая Готлиба, и объявил, что рано утром посылает их всех в лес за дровами, причем требует, чтобы все они были дома к известному сроку, а запоздавший работник лишается своего места, к тому же он дал им понять, что ему желательно, чтобы именно Готлиб был запоздавшим. Работникам это было на руку. Рано утром все поспешили на работу, Готлиба же никто и не разбудил. Когда же он полузаспанный попался на глаза помещику, тот закричал на него:

– Эй ты, лентяй! Все ушли давно за дровами, я прогоню того, кто вернется последним!

– Вот как, – сказал Готлиб, потягиваясь, растянул руки и зевнул, – это что-то новое, надо, значит, отправляться!

Он взял топор и пошел в лес. Вдруг он видит, что все работники уже возвращаются домой. Скорей бросился он к большому новому пруду, через отводной канал которого был перекинут мост, а через мост этот надо было идти работникам. Готлиб сорвал этот мост, пустил все балки вниз по течению, затем сорвал все шлюзы у пруда: вода хлынула страшным потоком в отводной канал, который тотчас обратился в широкую реку. Тогда он спокойно пошел навстречу товарищам, которые между тем смеялись над ним и радовались, что его сегодня погонят со двора.

– Очень-то не торопитесь, обождите немного, я скоро вернусь! – закричал он им и пошел к лесу.

Они же вскоре подошли к несущемуся шумному потоку и не нашли ни моста, ни дощечки, чтобы перейти через него. Тут поневоле им пришлось дожидаться, пока не подошел Готлиб, легко и быстро окончивший всю свою поденную работу. Он нес толстое длинное бревно, с помощью которого, упершись в дно потока, он, словно самый ловкий гимнаст, перепрыгнул на другой берег. Потом он перебросил бревно через поток и закричал:

– Прыгайте теперь, как я!

Но из всех его товарищей нашлись только такие, которые вдвоем еле подняли это бревно, так что все принуждены были остаться по ту сторону потока и ждать, пока из пруда не вытекла вся вода, а это заняло целый день.

Наконец, чтобы избавиться от Готлиба, помещик сказал, что готов рассчитаться с ним, что есть у него человек, который вместо него получит должную плюху, после чего Готлиб может считать себя удовлетворенным и отправляться, куда ему угодно.

На это Готлиб сказал:

– Пусть этот человек даст себя испытать, ведь я тоже когда-то был сперва на испытании.

Овчар выступил как заместитель. Готлиб посмотрел на него жалобным и насмешливым взглядом:

– Это ты? Истинная правда, тебя ненадолго хватит! – взял его на руки, поднял наверх, как какого-нибудь щелкунчика, и закатил ему такую оплеуху, что овчар взлетел на воздух, как мяч, брошенный мальчиком, да так и пропал.

Теперь помещик и помещица увидели, какова эта плюха; они крестились, благословляли свою судьбу и радовались, что плюха не досталась самому помещику. Готлибу они сказали:

– Ну, теперь ты можешь уходить.

– Что? – заметил Готлиб шутливо, – уходить? И не подумаю даже, и не могу этого сделать. Ведь я с вами заключил условие, значит, с вами и расплата. Сейчас вы говорили, что я могу идти куда угодно. Говорили вы это?

– Да, конечно, я так сказал, – сознался помещик. – Чего же тебе еще от меня надо?

– Если так, – сказал Готлиб, – то мне угодно пойти в свою постель и оставаться у вас в имении, пока это мне нравится.

Тут помещик страшно рассердился и раскричался:

– Так и оставайся, черт возьми! Тогда я уйду! У меня нет ни малейшей охоты жить в одном месте с тобою и подвергать себя опасности, как бедный овчар, обратиться или в воздушный шар, или в блуждающий по небу метеор! Бери тут все и сам обращайся хоть в самого сатану!

И вот бывший помещик и его жена, раздосадованные и разгневанные, отправились прочь. Готлиб стал хозяйничать; оставил у себя в услужении всех прежних слуг, привез в замок старуху-мать, дал ей позолоченную кровать с шелковым одеялом и такими же подушками, велел подавать ей лучшее вино и кушанье, чтобы она жила в радости и великолепии, как какая-нибудь графиня.

Год спустя, как раз во время сенокоса, когда все работники и работницы были заняты уборкой сена, вдруг что-то свалилось с неба: это был овчар. Он весь год носился по свету, перелетел через все земли и через все моря, остался цел и невредим и спустился целым и невредимым только благодаря тому, что упал на огромный стог сена. И хорошо сделал, а не то – все смеялись бы над ним: летал, летал, носился по всей вселенной – цел оставался, попал на землю – разбился.

Вечный посох

В уединенной гостинице хозяйничала вдова со своим четырнадцатилетним сыном; прислуги у нее было мало: работник да работница. Однажды в гостиницу пришел человек, очень сумрачный на вид; лицо у него было какое-то поблекшее, серое, как пепел, одежда – темно-коричневая, как только что вскопанная земля на могиле. В руках он держал посох из твердого темного дерева. Этот посох он поставил в один из углов комнаты, в которой, кроме хозяйки и ее сына, никого не было, так как прислуга была занята вне дома.

Угрюмый путник потребовал небольшую закуску, и хозяйка пошла приготовить ее. Путник остался вдвоем с мальчиком, на которого не обращал ни малейшего внимания; он подошел к окну, выходящему на восток, вздохнул и долго стоял неподвижно, упорно смотря вдаль, через пустынную степь, расстилавшуюся перед ним.

Мальчик между тем с любопытством рассматривал посох чужестранца. На рукоятке посоха были вбиты серебряные гвозди, образующие форму креста. Гвозди сияли, как новые, и посох все более и более привлекал к себе внимание мальчика и возбудил в нем страстное желание завладеть им. Яков, так звали мальчика, боязливо оглянулся на чужестранца, неподвижно застывшего у окна, и робко протянул руку к посоху, который стоял возле больших стенных часов в коричневом резном футляре. Яков тихенько открыл дверцы часов и тихонько схватил посох. Его рука, разумеется, дрожала, когда он дотронулся до посоху, но он все-таки взял его, поставил в футляр часов и закрыл дверцу на ключ.

Вошла хозяйка и принесла закуску. Яков прокрался вслед за ней вон из комнаты.

– Вот, извольте кушать! – сказала хозяйка своему гостю. – Да благословит Господь вашу трапезу! Садитесь же!

Чужестранец наклонил голову в знак благодарности, взял стакан, обмочил в него свои бледные губы, однако не сел. Старой женщине становилось жутко в присутствии этого человека.

Уже вечерело. Хозяйке не хотелось, чтобы чужестранец остался на ночь под ее кровлей, и она спросила:

– Будете вы ночевать здесь? Теперь уже вечер, разве вы не устали, что не хотите сесть?

– Остаться я не могу, должен идти дальше, должен все странствовать, кто же спрашивает, устал ли я? О, Боже мой! – последовал глухой ответ.

Хозяйке стало еще страшнее. Странник положил на стол монету, хозяйка не дотронулась до нее. Тогда он подошел к двери, протянул руку в угол и спросил:

– Где же мой посох?

– Разве у вас был посох? – спросила хозяйка.

– У меня был посох, и я поставил его в этот угол! – глухо ответил высокий мрачный гость.

– Боже мой, да куда же он мог деваться! – воскликнула испуганная женщина. – Ищите его, может быть, вы ошибаетесь? Может, вы поставили его в другое место?

– Он пропал. Он не принесет счастья тому, чья рука взяла его, – глухо, сдавленным голосом проговорил странный человек.

– Взяла его? – сердито сказала хозяйка. – Кто же мог взять его? Здесь ведь никого не было, кроме вас, меня и… – Тут она остановилась.

– И вашего сына, – добавил чужестранец.

– Царь небесный! – вскричала женщина, выбежала из комнаты и закричала так, что ее голос раздавался по всему дому: – Яков! Яков!

Мальчик не откликался; он спрятался, так как знал, зачем звала его мать, и боялся показаться ей. Запыхавшись, вернулась хозяйка и сказала:

– Мальчишки и след простыл, не знаю, он ли тут виноват или он тут ни при чем. Подождите же еще минутку! – Хозяйка вышла, но тотчас же возвратилась с другим посохом, хотя и старым, но очень хорошим, протянула его страннику: – Вот возьмите пока палку моего покойного мужа, вы, верно, зайдете сюда еще раз? Если ваш посох отыщется, то возвратите мне мою палку!

– Благодарю вас, хозяйка! – сказал странник и ушел. Уже совсем стемнело, туман расстилался по степи, и бледный путник исчез в нем.

У хозяйки отлегло от души, когда этот странный гость покинул ее дом. Она взяла оставленные им деньги – это была старинная маленькая серебряная монета; хозяйка не могла понять ни букв, ни изображения на ней; она не знала, что монета была вычеканена еще при римском императоре Тиберии, в царствование которого в Иерусалиме Христос носил терновый венок.

Дверь потихоньку отворилась, и Яков робко проскользнул в комнату.

– Несчастный! – вскинулась на него мать. – Говори, ты взял посох чужестранца?

Яков молчал отчасти из-за упрямства, а отчасти из боязни разгневать мать и получить от нее строгое наказание.

– Ты молчишь, значит, ты взял его, безбожный мальчишка! – бранилась хозяйка. – Где палка? Куда ты ее затащил? Сейчас же подай ее сюда и беги с ней вслед за чужестранцем! Пусть он отдаст тебе обратно палку твоего отца, с которой тот по воскресеньям ходил в церковь, и которую я дала чужестранцу, чтобы он потом не рассказывал повсюду, как его обокрал в моем доме мой собственный ребенок!

Яков был страшно упрямый малый, он стоял на месте и не говорил ни слова. Тут мать пришла в ярость, больно побила его и отослала спать без ужина.

На другой день, пока мать была занята в кухне, Яков вытащил посох. С удовольствием и в то же время со страхом рассматривал он его: семь серебряных гвоздиков блестели каким-то особенным блеском; сам посох был холоден как лед, как застывшая змея; а между тем казалось также, что посох этот – живое существо. Якова точно потянуло, точно толкнуло что-то пойти с этим посохом в путь, и он пошел. Шел, шел далеко, далеко отошел от дому, перешел степь, вот уж и отчий дом совершенно скрылся из виду. Неутомимо, против воли вел посох Якова все вперед, и ужас смерти объял мальчика. Куда, куда вел его посох? Куда увлекал его? Странствовать, все странствовать дальше и дальше, бродить без отдыха, без покоя, не останавливаясь нигде, ни у одного источника.

Наконец, когда день уже стал клониться к вечеру, в сером тумане заката, перед Яковом мелькнули вдали, как видение, какие-то мрачные силуэты домов, к которым он и направился; с удивлением он заметил, что пришел к своему собственному дому. С бранью встретила его мать; она вообразила, что он сбежал, и послала работника и работницу разыскивать его; Яков же так устал, о, так страшно устал! Он, шатаясь, дошел до своей постели и повалился на нее почти без сознания; он даже не заметил, как посох выпал из его руки.

Прошла целая неделя; посох стоял спокойно в футляре стенных часов. Яков так и не мог припомнить, спрятал ли он сам его туда; он остерегался дотрагиваться до него, однако время от времени посматривал на него, и ужас охватывал его всего: на темном фоне футляра блестели, как бриллианты, семь точек, образовавших крест.

Настала пятница, тот самый день, когда Яков тайно спрятал посох, и вот вдруг Яков чувствует, что посох снова в его руке и снова что-то тянет его идти, бродить без устали, без отдыха до тех пор, пока на небе не засияют звезды. Бледный, молчаливый, уставший до смерти, вернулся Яков домой. Когда же он, наконец, заговорил, то становилось страшно слушать его. Он прошел множество деревень и по лицу каждого встречного видел, умрет ли тот в нынешнем году или нет; при виде каждого дома он знал, спалит ли его пожар, при виде каждой нивы – побьет ли град ее посев. И так всякую пятницу, Яков, влекомый посохом, отправлялся в путь и всюду, куда бы ни привел его посох, видел всякую предстоящую беду, всякое предстоящее горе, о чем и рассказывал потом своей матери.

В конце концов, измученные, мать и сын решили избавиться от посоха. Во время одного из странствий Яков зашел в какую-то гостиницу, поставил посох в уголок, закусил немного, заплатил и ушел, не взяв посоха. Но не успел он отойти и тридцати шагов, как хозяин гостиницы нагнал его, крича:

– Эй, эй, остановитесь! Вы забыли свою палку! – И бросил вслед ему посох, который тотчас же сам собой очутился в руке Якова.

Яков переходил через журчащий ручей. «Ага, теперь нашел, – радостно подумал он, и посох с мосточка полетел в катящиеся волны и, точно змея, стал извиваться в пучине. – Ну, теперь он уж не пустится за мной!» – решил про себя Яков и пошел домой с облегченным сердцем. Однако недолго было у него легко на душе: только до той минуты, когда в темноте часового футляра он снова увидел блестящее созвездие рокового креста.

Теперь и служанка явилась со своим советом.

– Заколотите же гвоздями старый ящик, тогда и горю конец! – воскликнула она. – Ведь все равно, идут ли часы или нет.

Совет был прекрасен, только жаль, что он ни к чему не привел. Лишь только пришла следующая пятница, посох очутился в руке Якова, он и сам не знал, как это случилось; и пошел Яков странствовать снова, бродить с утра до вечера.

Жалкий, усталый, как никогда, вернулся он домой. Тогда умный работник Фельтен предложил изрубить посох на куски. И это попробовали сделать, но напрасно: на куски разлетелся топор, а не посох. И так, всякую у Бога пятницу Яков бродил, слабый телом, больной душой; он все странствовал и предвидел всю тяжесть человеческого горя, которое скрывается от глаз обыкновенного смертного для его же блага.

Однажды он попал в деревню, охваченную пламенем, которое перебегало с одного дома на другой, с одной крыши на другую. Новая мысль мелькнула у Якова: в пламень посох! И посох полетел, но повис на горящем стропиле одного дома, накалился сперва докрасна, потом добела, а серебряные гвоздики креста запылали голубыми огоньками. Яков пошел домой без посоха. Вдруг стенные часы затрещали, дверца открылась сама собой, несмотря на гвозди, которыми была заколочена, посох стоит на своем месте целешенек! Без сознания упал Яков на руки своей матери, он был уничтожен; и они вместе опустились на колени и жалобно взывали к небу.

А Яков все еще должен был странствовать и бродить! Но далеко он уже не мог более заходить, силы его были истощены, самая жизнь надорвана: пятьдесят два раза волей или неволей пускался он в путь, здорового или больного посох тащил его за собою; если даже всю неделю он лежал, не шевелясь от усталости, в пятницу странствование начиналось снова. Однако посох стал милостив к нему, он вел путника вокруг отцовского дома все более и более короткой дорогой. Наконец Яков так ослабел, что шел целый день тот путь, на который не нужно было более часа. Он стал походить на дряхлого старика, и цвет его лица стал серым, как пепел.

Яков, его мать и все, кто его видел, думали, что уж приходит его конец. И вот накануне пятьдесят третьей пятницы приснился Якову сон: ясно, как наяву, увидел он, что дверцы старых стенных часов раскрылись, посох вышел и подошел к самой постели, в которой лежал Яков.

– Яков! – заговорил он торжественным голосом. – Я очень древнего происхождения. Со мной в руке перешел патриарх, имя которого ты носишь, реку Иордан. Я был и в руке Моисея, когда он говорил с Богом; я был обращен в змея, а затем стал опять посохом. Я был в руке Аарона, был снова обращен в змея, чтобы поглотить всех змеев фараоновых волшебников. И я снова попал в руку Моисея, и Красное море разделено мною. Мною же Моисей ударил по скале, и из скалы в пустыне полилась вода, утолившая жажду всех жаждущих, и людей и животных. Юноша, ты не в силах понять, чей посох я теперь! Ты совершил большой грех, похитив посох, опору несчастного странника; за это ты сам принужден был странствовать по мрачной долине и вкусить всю горечь жизни. Но с этого времени Господь укрепит твою душу и поставит тебя на верный путь. Жезл и посох Господний дастся тебе!

Когда посох кончил свою речь, Якову показалось, точно крылья ангелов повеяли на него небесным блаженством. Усталости он больше не чувствовал, сладко задремал и проснулся обновленным человеком. Наступило утро пятницы, то была страстная пятница. Яков каждую минуту думал, что сейчас придется ему опять начинать свое странствование, но посох не появлялся.

Под вечер Яков завел с матерью серьезный разговор на возвышенную тему. Вдруг дверь отворилась и высокий путник, одетый в темную одежду, вошел и приветствовал их:

– Мир вам!

Ужас объял и мать и сына, оба узнали путника. Тут дверцы часов открылись и посох прямо направился в руку странника. В темноте вечерних сумерек ярко горел крест на посохе. Странник сказал еще раз:

– Мир вам! – Повернулся и ушел.

На душу матери и сына повеяло благотворным миром: посох горя был взят от них.