Текст книги "Первая конная армия"

Положение на фронте 10-й армии с каждым часом ухудшалось. Армия Краснова продолжала сжимать кольцо окружения Царицына. Южнее города ей удалось выйти к Волге и овладеть Сарептой. На центральном участке белые заняли станции Воропоново и Гумрак и готовились к решительному штурму Царицына.

В соответствии с принятым решением мною был отдан приказ на наступление дивизии в направлении Прямой Балки, где, по сведениям нашей разведки, сосредоточились пять полков конницы и полк пехоты противника.

Выступление было назначено на 3 часа ночи 23 января.

Ночью разразилась пурга. Сильный ветер с воем и свистом носил тучи снега. Мороз достигал двадцати градусов. Все живое попряталось. Меня беспокоило, как отнесутся бойцы и командиры к решению выступить в такую пургу. На 1-ю бригаду я мог положиться – знал, что она пойдет в любую погоду и при любых обстоятельствах. А вот как бригада Булаткина? Люди для меня новые. А вдруг среди них окажутся провокаторы, которые попытаются посеять недоверие к командованию дивизии? Нет, решил я, бойцы поймут необходимость наступления.

Конечно, наступать в пургу и мороз трудно, но зато погода дает возможность скрытно подойти к Прямой Балке, ворваться в расположение врага и истребить белогвардейцев с наименьшими для нас потерями.

Пурга обеспечивала нам внезапность, а это наполовину решало исход боя в нашу пользу

Ровно в 3 часа ночи я прибыл на площадь в поселке Дубовка, где к этому времени была построена дивизия. Проверив, уяснили ли командиры частей боевые задачи и порядок взаимодействия в бою, я объехал строй дивизии и подал команду: «Вперед, за мной, шагом марш!»

Сильный ветер хлестал в лицо, снег бил в глаза, мороз пробирался под одежду, леденил руки и ноги. Но красные кавалеристы упорно пробивались вперед. Труднее всего было артиллерии. Орудия глубоко оседали в снег и, несмотря на усиленные упряжки лошадей, продвигались медленно. Бронеавтомобили часто буксовали, и пришлось выделить каждому бронеавтомобилю по четыре уноса артиллерийских лошадей. В дальнейшем артиллерийские лошади при броневиках были постоянно. В непогоду, а часто и в целях сохранения дефицитного горючего они тянули автоброневики так же, как и пушки.

Перед рассветом у балки Сухой, между Прямой Балкой и колонией Тишанка, наши разъезды захватили в плен разъезд белых. Показания пленных позволили нам уточнить расположение сил противника. Установив, что главные силы его находятся в Прямой Балке, я приказал двигаться туда и указал исходные позиции для атаки. В сторону колонии Тишанка, для прикрытия действий дивизии от находившегося там противника, был выставлен заслон.

Мороз и буран загнали белогвардейцев в дома. Они никак не предполагали, что в такую непогоду красные решатся наступать. Они даже не выставили сторожевого охранения на окраины села. Пользуясь беспечностью белых, дивизия окружила село и установила свою артиллерию на наиболее вероятных путях отхода противника.

По сигналу атаки автоброневики и пулеметные тачанки под прикрытием кавалерийских эскадронов ворвались в Прямую Балку. Белогвардейцы с ужасом в глазах выскакивали из домов и попадали под ураганный огонь наших пулеметов. Бой с каждой минутой разгорался и быстро принял ожесточенный характер. Я видел, как офицеры-белогвардейцы, действовавшие в качестве рядовых солдат, с винтовками наперевес бросались на наших кавалеристов, кололи штыками их лошадей, как белые казаки ошалело бросались в конном строю на бронеавтомобили и пулеметные тачанки и тут же валились, как скошенная трава.

Пехота противника оказала сильное сопротивление, но после сорокаминутного боя она была полностью разгромлена. Конница белых бросалась в разные стороны, но везде наталкивалась на наши атакующие части. Все же некоторые подразделения казаков вырвались из Прямой Балки и бросились бежать в направлении Давыдовки. Это было паническое, еще не виданное за всю мою боевую жизнь бегство. Казаки на ходу скидывали с себя все лишнее. Они бросали даже боевые пики и винтовки; некоторые на полном карьере, проявляя чудеса изворотливости, сбрасывали и седла, скакали, уцепившись за гривы своих коней. Кое-кто, пытаясь скрыться, соскакивал с лошадей, но немногим удалось спастись от клинков наших кавалеристов и ударов копыт их коней. Преследуя бегущего противника, части дивизии стремительно ворвались в Давыдовку и захватили обозы белогвардейцев. Преследование продолжалось вплоть до Малой Ивановки. Остатки разгромленного противника бежали в Большую Ивановку.

К исходу 23 января, пройдя с боями пятьдесят пять километров и успешно выполнив поставленную задачу, дивизия расположилась на отдых и ночлег побригадно: 1-я кавбригада – в Малой Ивановке, 2-я кавбригада – в Давыдовке.

В результате боя в Прямой Балке и Давыдовке белогвардейцы потеряли только убитыми, главным образом зарубленными, до тысячи солдат и офицеров. Мы взяли много пленных, в том числе офицеров, действовавших в качестве рядовых солдат, захватили тринадцать орудий, тридцать пулеметов, все обозы и боеприпасы, а также много лошадей.

Наши потери оказались сравнительно невелики, главным образом ранеными. В числе легкораненых был и я.

На другой день после отправки пленных в Дубовку значительная часть насильно мобилизованных белыми солдат обратилась к нам с просьбой принять их в нашу дивизию.

Мы продолжали преследовать противника, который отошел в Большую Ивановку

Командир разведки 2-го полка Филипп Новиков, посланной 25 января на Семеновку, вернувшись, доложил, что Семеновка занята 1-м Иловлинским красным казачьим полком Колесова, входящим в состав Камышинского боевого участка, которым тогда временно командовал Базилевич. Таким образом, связь 10-й армии с ее Камышинским боевым участком была восстановлена, и, следовательно, задача, поставленная дивизии командующим 10-й армией, успешно выполнена.

Теперь мы должны были начать рейд по тылам противника, сосредоточенного перед правым флангом 10-й армии.

К этому времени связь с командующим армией была прервана, и получить от него какие-либо дополнительные указания не представлялось возможным. Мы должны были самостоятельно принимать решения. Несмотря на всю сложность действий в тылу противника, я был твердо уверен в нашем успехе. Уже в бою под Дубовкой я убедился, что кавалерийская бригада представляет собой серьезную ударную силу, которая может во многом изменить в нашу пользу обстановку на фронте к северу от Царицына. Теперь же у нас была кавалерийская дивизия, вырвавшая на участке своих боевых действий инициативу из рук белогвардейцев. Как показали бои в Прямой Балке и Давыдовке, наша конница, сведенная в кавалерийскую дивизию, стала грозным противником для казачьей кавалерии – той самой кавалерии, ударов которой боялась наша пехота, да и слабые, недостаточно организованные части нашей войсковой конницы. Вновь созданная кавалерийская дивизия превосходила кавалерийские соединения белых и в огне и в четкости организации, и в тактических приемах, но основное ее преимущество состояло в высокой сознательности бойцов и командиров, в их неудержимом наступательном порыве. Воодушевленные первыми победами, они почувствовали свою силу и рвались в бой. Нужно было использовать эти благоприятные факторы и развивать успех, не останавливаясь на полпути.

Следует сказать несколько слов о нашем превосходстве в огне над противником. Речь в данном случае идет о вооружении конницы, а не всех белогвардейских войск. В целом армии белых были вооружены немецкими империалистами, а затем Антантой сильнее, чем была вооружена Красная Армия. Но наши кавалерийские части и соединения, как правило действовавшие в авангарде пехоты, первыми использовали богатые трофеи и за счет их имели возможность добиться превосходства над противником в пулеметах, артиллерии, револьверах, винтовках.

Это превосходство достигалось неимоверно упорными усилиями наших командиров. Особенно стремились они к тому, чтобы в их подразделениях было побольше пулеметов, которые мы ставили на тачанки. Такое новшество давало нам возможность маневрировать огнем, создавать превосходство в огне на нужных участках. К тому же многие наши кавалеристы ранее прошли службу в пехоте и владели стрелковым оружием лучше, чем казаки, сила которых была в умении владеть холодным оружием.

3

Пурга к ночи стихла. В домике, почти по крышу занесенном снегом, мы с командирами бригад обдумывали порядок дальнейших действий дивизии. Прежде всего решили связаться с нашим соседом Колесовым, наладить с его полком взаимодействие, а затем наступать на Большую Ивановку.

На рассвете, взяв с собой взвод ординарцев, я поехал верхом в штаб 1-го Иловлинского казачьего полка. По сведениям, он должен был находиться в Семеновке, однако мы натолкнулись на Колесова, еще не доехав до Семеновки. Штаб полка расположился у высокой скирды сена. На вершине ее мы увидели широкого в плечах человека в белой барашковой папахе. Не отрывая глаз от бинокля, он неуклюже, по-медвежьи, двигался вперед и что есть мочи кричал:

– Держи, держи, да правее же держи, сатана!

А потом вдруг резко остановился и начал пятиться назад. При этом он грозил кому-то кулаком, топал ногой и кричал:

– Руби, от же паразиты, руби, я вам говорю!

Кому он приказывал рубить, я не видел. Но он, должно быть, видел в бинокль кого-то, кто должен был рубить, но не рубил. Командуя, он увлекся и забыл, что находится на вершине скирды. Допятившись до края ее, он вскинул руки и полетел вниз. Человек, видимо, серьезно ушибся, однако я и мои ординарцы не могли удержаться от смеха.

Подъехав к группе командиров, стоявших у скирды, я поздоровался и спросил, где могу видеть командира полка Колесова. Мне указали на упавшего. Я спешился и подошел к нему. Он встал, отряхнулся, и мы представились друг другу.

Из информации Колесова я понял, что 1-й Иловлинский полк обороняет Усть-Погожье и Семеновку.

– Противник за последние дни не ведет активного наступления, – сказал Колесов. – Происходят только стычки разъездов, – добавил он, показывая в ту сторону, куда только что смотрел в бинокль.

– А какие перед полком силы белогвардейцев? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Колесов. – Я их не считал.

Заговорив о необходимости взаимодействия, я начал с того, что предложил Колесову совместно разгромить части противника, сосредоточенные в Большой Ивановке:

– Наша дивизия нанесет главный удар со стороны Малой Ивановки, а 1-й Иловлинский казачий полк одновременно атакует противника с северо-востока, после чего будем вместе наступать на Лозное.

Колесов не только охотно согласился с моим предложением, но даже попросил включить его полк в состав дивизии. Я ответил, что самостоятельно решить этот вопрос не могу: необходимо решение командующего армией. Он, вероятно, подумал, что это только отговорка, и начал горячо доказывать, что присоединение его полка к нашей дивизии крайне необходимо для дела.

– Мой полк, – говорил Колесов, – является единственной кавалерийской частью на Камышинском боевом участке. Противник у нас маневренный и часто прорывает нашу оборону Поэтому полк все время бросают с одного направления на другое, и нередко для выполнения задач, которые должна выполнять пехота. Кроме того, чуть ли не каждый день полк переподчиняют новым начальникам. Все требуют активных действий, но никто не желает помочь боеприпасами, оружием и всем другим, необходимым для жизни и боя.

Но как он ни убеждал меня, я все-таки не согласился без ведома начальника Камышинского боевого участка и решения командующего 10-й армией включить его полк в состав своей дивизии. Мы договорились на том, что вернемся к этому вопросу после взятия Большой Ивановки. Кстати, подумал я, и присмотрюсь в бою к его казакам.

В тот же день вечером – это было 26 января – кавалерийская дивизия совместно с полком Колесова атаковала белогвардейцев в Большой Ивановке. Противник в беспорядке отошел и рассеялся в степи.

1-й Иловлинский полк во главе со своим командиром действовал в этом бою хорошо. После боя он расположился на ночлег вместе с дивизией в Большой Ивановке. Я попытался связаться с командующим армией и с начальником Камышинского боевого участка, но сделать это не удалось. Приходилось действовать самостоятельно. Обстановка требовала неотложного решения вопроса о включении полка Колесова в состав кавдивизии, и я отдал приказ об этом, считая, что в дальнейшем он будет подтвержден командующим армией. Организационное построение полка Колесова было строго выдержано по схеме всех остальных полков дивизии, однако он не входил в состав какой-либо бригады, а значился особым полком.

27 января дивизия, уже в составе пяти полков, повела наступление на Лозное. По данным разведки и показаниям пленных, в районе Лозного и Садков располагались три полка пехоты и два полка кавалерии белых, входившие в состав казачьей бригады полковника Яковлева.

Пехота белогвардейцев, занимавшая линию обороны по реке Лозной, а также по южным и восточным скатам высоты близ Лозного, не успела принять боя, как оказалась в плену. Кавалерийские полки белых, расположенные в самом Лозном, панически устремились в поселок Садки, где находились три полка пехоты белых. В Садках поднялась паника. Полковник Яковлев, спасая свою жизнь, бросил бригаду и с небольшой группой всадников скрылся в сторону хутора Заварыкин.

Предвидя бегство белогвардейцев из Садков, я приказал своим частям перехватить пути их отхода. В результате стремительного броска частей кавдивизии пути отхода противнику были отрезаны. Пехота белогвардейцев, оказавшись окруженной, воткнув штыки в землю, сдалась в плен. Конные казаки тоже были настолько деморализованы, что не оказали никакого сопротивления и, бросив оружие, сдались.

На этом закончилась операция по разгрому белогвардейцев в Лозном и Садках. В общем итоге боев за 26 и 27 января в Большой Ивановке, Лозном и Садках Особая кавалерийская дивизия разгромила четыре полка кавалерии и шесть полков пехоты противника. Было взято в плен семь тысяч триста солдат и офицеров, захвачено восемнадцать орудий, сорок пулеметов, тысяча триста лошадей с седлами, большой обоз с боеприпасами и различным военным имуществом. В этих же районах у белых было отбито пять тысяч голов скота. Часть этого скота мы раздали крестьянам, а часть оставили для нужд дивизии.

К исходу 28 января дивизия расположилась на ночлег в Садках. Прежде всего необходимо было решить вопрос, что делать с пленными и обозами. Они становились помехой для дивизии, тормозили ее продвижение и отвлекали значительное число бойцов для конвоя. Однако все наши попытки связаться с нашими стрелковыми частями, чтобы передать им пленных и весь лишний груз для последующей отправки в армейский тыл, оказались безуспешными. Поэтому все это осталось при дивизии.

Связи со штабом армии по-прежнему не было. Лично допросив нескольких пленных офицеров, я установил, что противник занимает Котлубань, Гумрак, Песчанку, Большие и Малые Чапурники, Райгород.

Положение 10-й армии становилось исключительно тяжелым. Если на северном участке ее обороны противник в результате действий нашей кавалерийской дивизии был отброшен от Волги на запад, то в центре – на западном участке – и на юге – на левом фланге армии – нависла угроза прорыва противника, а следовательно, разгрома 10-й армии и падения Царицына. Передо мной встал вопрос – куда в этих условиях направить удары дивизии?

Посоветовавшись с командирами бригад и полков и исполняющим обязанности начальника штаба дивизии Григорием Хоперским – бывшим офицером Донского казачества, человеком трезвого ума, храбрым и преданным революции, я принял следующее решение: наступая из района Садки через Заварыкин, овладеть станцией Иловля и, перерезав железнодорожное сообщение белых, нанести удар по станице Иловлинской, где, по сведениям, полученным от пленных, был расположен штаб корпуса генерала Радко-Дмитриева; из Иловлинской развить наступление вдоль железной дороги на станицу Качалинскую и далее по железной дороге в направлении Царицына. Для обеспечения безопасности тыла дивизии Особый Иловлинский казачий полк Колесова должен был нанести удар вдоль железной дороги на север по станции Лог.

30 января дивизия начала наступление. В Заварыкине, куда кавдивизия вступила почти без боя, оказалось несколько тысяч человек, мобилизованных белыми для укомплектования своих новых формирований. Здесь же была захвачена группа офицеров, занимавшаяся организацией и обучением белогвардейских частей, и большой обоз.

1 февраля, выступив из Заварыкина, кавдивизия продолжала движение в направлении станции Иловля. Мы с начальником штаба дивизии Григорием Хоперским находились с головным разъездом. Не доезжая станции Иловля метров пятьсот, я остановил разъезд, выехал на высоту и стал рассматривать в бинокль пристанционные постройки. Тем временем к разъезду, с которым мы находились, подъехали еще два наших разъезда. Вдруг со стороны вокзала станции Иловля раздался одиночный выстрел. В этот же миг мне обожгло ногу ниже бедра. Не ощущая еще сильной боли, я выхватил шашку из ножен и повел разъезды в атаку на станцию. Молниеносно ворвавшись на станцию, мы без боя захватили в плен триста белогвардейцев, паровоз с вагонами, приспособленными под бронепоезд, и шесть эшелонов с паровозами под парами. Эшелоны были забиты продовольствием и различным имуществом, в том числе и военным.

Тем временем к станции подошла вся дивизия. Полк Колесова повернул на север и повел наступление на станцию Лог.

С подходом дивизии я вызвал к себе командиров бригад и полков, коротко информировал их о противнике, расположенном в станице Иловлинской, изложил свое решение и поставил задачу каждому полку. Суть решения состояла в том, чтобы сначала окружить станицу, а затем атаковать расположенного в ней противника. Главный удар дивизия должна была нанести с юга, отрезать белых от Дона и уничтожить или пленить их непосредственно в станице.

После получения задач части дивизии сейчас же начали выдвигаться к Иловлинской в указанных им направлениях, охватывая ее со всех сторон.

Белогвардейцы спохватились, когда красные кавалеристы уже карьером неслись на станицу и мощное «ура» гремело со всех сторон – с юга и севера, с востока и запада. Артиллерия белых открыла огонь, однако скоро замолчала, атакованная эскадронами первого эшелона. Бой был скоротечным, но ожесточенным. Пехота противника упорно сопротивлялась, но в конце концов под бурным натиском наших частей начала разбегаться и сдаваться в плен. Упорнее и дольше всех дрались гвардейцы личной охраны генерала Радко-Дмитриева, защищая штаб корпуса и своего генерала. В плен они не сдавались, каждый дрался, пока мог держать в руках оружие. Все они были вырублены, в числе убитых, по донесению командира 20-го кавполка Гончарова, оказались генерал Радко-Дмитриев и его начальник штаба.

Во время боя я попал на участок, обстреливаемый артиллерией противника, и был ранен в правую руку картечью. Картечь не перебила кость руки, но нанесла очень сильный ушиб у запястья и повредила мышцу

К вечеру, когда были отданы последние распоряжения по дивизии, расположившейся на ночлег в Иловлинской, когда прекратилась возбужденная сутолока, неизбежная после горячего боя, и наступила неизменно следовавшая за ней тишина, я вошел в домик, облюбованный для меня ординарцами. Днем, захваченный боем, находясь непрерывно в движении, я как-то мало ощущал ранения в ногу и руку. Теперь же, в тишине крестьянской хаты, ранения сразу дали сильно почувствовать себя. Ноюшая боль левой ноги передавалась по всему телу, правая рука опухла и отяжелела, пальцы руки посинели. Раненая нога тоже опухла. С большим трудом я стянул с нее сапог, из сапога выпали сгустки крови. Так как у меня не было под рукой ни бинта, ни иода, я попросил хозяйку сходить за ними в аптеку. Посылать за санитарами я не хотел – разнесут весть, что я ранен, и это, учитывая, что мы находимся в тылу белых, может нехорошо повлиять на бойцов.

Хозяйка не успела еще уйти, как вошел Гриша Хоперский. Поглядев на мою раненую ногу, он встревожился и сказал, что сам возьмется за лечение.

– Только чтобы никто не знал, – сказал я. Гриша кивнул мне и ушел. Вскоре он вернулся с флаконом в руке.

– Вот, – говорит, – искал, искал и все-таки нашел лекарство.

Хозяйка дала чистое белье, Гриша тут же его располосовал и, оперируя, как бывалая медсестра, сделал мне перевязку руки и ноги. Боль несколько утихла, но лечь спать я не мог. Лягу на правый бок – мешает раненая рука. Лягу на левый бок – усиливается боль раненой ноги. Попробовал было лечь на спину, но и на спине тоже было больно. Наконец я нашел наиболее удобное положение: сел за стол, на стол положил подушку, на подушку – больную руку и так отдыхал. Кружилась голова, подташнивало, и вообще чувствовал себя скверно.

4

Иловлинский казачий полк Колесова занял станцию Лог и одноименный поселок и после короткого отдыха в соответствии с полученным распоряжением выступил на соединение с дивизией.

Таким образом, на правом фланге обороны 10-й армии противник был разбит. Мы перерезали единственную железнодорожную магистраль, связывавшую белоказаков, наступавших на Царицын, с войсками Краснова, которые действовали против нашей 9-й армии, и установили связь с последней. Теперь, выполняя ранее принятое решение, дивизия должна была повернуть на Царицын, чтобы ударить с тыла по войскам противника, продолжавшим упорные атаки на центральном и южном участках обороны 10-й армии.

9 февраля в четыре часа утра дивизия выступила из Иловлинской на Качалинскую.

Каждый шаг, каждое движение причиняли мне нестерпимую боль. С большим трудом сел я на лошадь и поехал. В пути несколько поразмялся, и раны уже меньше мучили меня.

При подходе к Качалинской дивизия развернулась для боя, но вошла в станицу, не встретив ощутимого сопротивления белых. Тут у них был только штаб формирования. При нем находилось двести пятьдесят офицеров и полторы тысячи мобилизованных крестьян и казаков.

В Качалинской дивизия расположилась на ночлег. Ночью подошел сюда и полк Колесова. Я уже ложился спать, когда мне доложили, что на одной из сторожевых застав дивизии задержан человек и этот человек заявил, что имеет особое поручение к Буденному. Я приказал привести задержанного. Это был офицер в чине есаула по фамилии Аксенов, взятый в плен нашей дивизией в Прямой Балке. По пути из Прямой Балки в Дубовку, куда мы отправили пленных, он убежал и, добравшись до Качалинской, где ранее жил, снова угодил к нам в плен, не зная, что в Качалинской красные, как он сам откровенно признался.

Попросив меня выслушать его, Аксенов стал рассказывать, как казаки-старики заставили его вступить в белую армию, хотя после тяжелого ранения под Перемышлем он вернулся с германского фронта непригодным к строевой службе.

Конечно, никакого поручения у него ко мне не было. Аксенов выдумал его. И вот для чего: он боялся, что его расстреляют – поэтому и убежал из плена, а вторично попав в плен, решил, что у него теперь одна надежда – добраться до самого Буденного.

– Ходит слух, что Буденный относится к пленным великодушно и не расстреливает их, – сказал он. – Поэтому я и просил доставить меня к вам, надеясь на вашу справедливость. Я рассказал вам все как есть и заявляю, что если останусь жив, то служить у белых не буду. Если вы сочтете возможным, то сохраните мне жизнь и разрешите служить у вас там, где я могу принести пользу.

Я приказал отпустить Аксенова домой, считая, что там он больше всего принесет нам пользы – пусть расскажет казакам, как красные поступают с пленными.

Только увели от меня этого офицера, как с другой сторожевой заставы привели еще одного задержанного, который оказался командиром батальона 3-й бригады 39-й стрелковой дивизии нашей армии. Он сообщил, что его бригада, занимавшая оборону в районе станции Котлубань, 20 января была атакована и пленена конницей генерала Попова; ему удалось бежать, но в темноте он сбился с пути и оказался в Качалинской.

По сведениям, полученным от пленных, я знал, что группа генерала Попова состоит из казачьей дивизии четырехполкового состава, отдельной кавалерийской бригады трехполкового состава и двух пехотных полков генерала Маркова. По численности эта группа превосходила нашу кавдивизию, но мы находились в выгодном положении для нанесения удара по ней.

В три часа ночи дивизия, поднятая по тревоге, форсированным маршем двинулась на хутор Вертячий с целью отрезать противника, занявшего Котлубань, от его тылов, освободить взятую им в плен бригаду 39-й стрелковой дивизии и внезапно атаковать группу генерала Попова с тыла.

В хуторе Вертячем и соседнем с ним хуторе Песковатка дивизия захватила обозы частей генерала Попова и после этого резко повернула на восток, в направлении на Котлубань. По пути между Вертячим и Котлубанью наш 4-й полк встретил конвоируемую белогвардейцами 3-ю бригаду 39-й стрелковой дивизии.

Она двигалась тремя колоннами, в хвосте которых конвойные везли на санях сложенное бригадой оружие. За санями артиллерийские уносы тянули пушки, захваченные противником у бригады.

Конвой сдался в плен без выстрела. Радости освобожденных красноармейцев не было предела. Всем бойцам и командирам тут же было возвращено их оружие, выданы боеприпасы. Таким образом, 3-я бригада 39-й стрелковой дивизии была вновь восстановлена в полном составе, за исключением некоторых политработников, которых белые расстреляли в Котлубани.

Вырученная из плена бригада двинулась вслед за нами в бой.

При подходе к станции Котлубань наши части развернулись и атаковали противника с тыла. Атака конников была поддержана мощным огнем артиллерии и пулеметов с тачанок, двигавшихся на флангах атакующих частей. Мощное «ура» гремело кругом. Стремительно неслись полки. Казалось, что, если бы противник и ожидал атаки с тыла, он все равно не выдержал бы такого ураганного натиска. Но он не ожидал. Дикая паника охватила белогвардейцев. Они метались, как в огне. Видно, только одна мысль владела ими: бежать, спасаться любым способом. Некоторые подразделения противника пытались прорваться на флангах наших частей, но все они попадали под огонь станковых пулеметов и сабельные удары красных полков.

Под ливнем пулеметного огня, преследуемые нашими частями, белогвардейцы бежали из Котлубани по большой дороге на юго-восток, к Царицыну. Масса кавалерии вырвалась на простор заснеженной степи и лавиной покатилась на Городище, обороняемое нашими стрелковыми частями. Впереди, насколько позволяла резвость лошадей, мчалась казачья конница Попова. Позади белогвардейцев, ощетинившись сотнями сверкающих клинков, вихрем летела красная конница. Каждый чуть приотставший казак попадал под удары наших клинков.

Красная пехота, занявшая оборону у Городища, увидев огромную массу несущейся на нее конницы, начала было отходить. Однако пулеметные подразделения остались на месте и открыли сильный огонь. Белогвардейцы не могли повернуть назад, так как на хвост их конной толпы неудержимо нажимала наша дивизия. Попав под пулеметный огонь, они повернули резко на юг и помчались вдоль линии обороны нашей пехоты, подставив под удар нашей дивизии свой правый фланг. Части дивизии еще глубже врезались в конную массу противника. Спасаясь от гибели, белогвардейцы хлынули к Гумраку, где стояли два наших бронепоезда. Бронепоезда открыли по ним ураганный огонь. Белогвардейцы отпрянули назад и лицом к лицу столкнулись с полками кавдивизии.

Все перемешалось, началась отчаянная рубка. Кавалерия закружилась, как в бурном водовороте. Противники группами и в одиночку сшибались и рубились, одни молча, другие с криком и бранью, бешено крутились, гонялись друг за другом. Падает с лошади красный боец, и в тот же миг два-три белогвардейца под ударами шашек наших конников валятся под копыта коней. Звон клинков, топот, храп и ржание лошадей, злая брань, стоны и крики раненых – все это слилось в один разноголосый шум сражения.

Бой продолжался под неослабевающим огнем бронепоездов. Сначала белогвардейцы стеной отгораживали нас от него, но потом, когда в бою все перемешалось, огонь наших бронепоездов стал одинаково опасен как для противника, так и для нас.

Во избежание лишних потерь я с ординарцем стал пробиваться вперед, чтобы остановить огонь бронепоездов и дать целеуказания. И вдруг вижу: скачет командир полка Рябышев за казаком, стремится достать его и зарубить, да так увлекся погоней, что не замечает, как два белогвардейца приспосабливаются ударить по нему шашками. Я бросился Рябышеву на помощь и буквально над его головой отбил шашки казаков. Рябышев оглянулся, зарубил одного из преследователей и проговорил:

– Вот черт, совсем не заметил, что смерть на спине сидит.

Я порекомендовал ему не увлекаться так, если он еще хочет воевать и тем более командовать.

Наконец мы с ординарцем выскочили из гущи сражения и карьером помчались к бронепоездам, размахивая шапками. Там, вероятно, поняли, что мы хотим что-то сказать, и прекратили огонь. Я влез на бронепоезд и спросил командира. Мне указали на матроса, сидевшего с биноклем у трубы бронепоезда.

– Что же ты, брат, бьешь и чужих и своих? – набросился я на него.

– Да я никак не пойму, где свои и где чужие, и стреляю-то только так, для острастки, – ответил он.

К этому времени наша пехота, занимавшая оборону в районе Городище, поняла, что происходит перед ее фронтом. По всей линии обороны поднялись тысячи бойцов и командиров пехотинцев, и раскатистое несмолкаемое «ура» покатилось по степи. Бойцы размахивали винтовками, кидали вверх шапки, бурно приветствуя своих славных братьев по оружию – красных кавалеристов, которые на их глазах громили конницу белых.

Из Гумрака я соединился по телефону с командующим армией. Наконец-то я имел возможность доложить ему о действиях дивизии. Но Егоров так обрадовался, когда услышал мой голос, что не стал слушать доклада по телефону, а приказал немедленно на бронепоезде следовать к нему в Царицын. Я попросил разрешения задержаться до окончания боя и сбора дивизии. Егоров разрешил.

– Только скорее, не медли. Моя машина будет ждать тебя на вокзале, а мы в Реввоенсовете, – сказал он.

Бой закончился полным разгромом группы генерала Попова. Сам Попов и его начальник штаба полковник Калин были убиты. Эим боем и завершилась рейдовая операция Особой кавалерийской дивизии.

…По дорогам к Царицыну строились колонны пленных, тянулись бесчисленные подводы с трофеями – оружием, боеприпасами, продовольствием и различным военным имуществом, в частности перевязочными средствами и медикаментами, в которых мы испытывали особый недостаток.