Текст книги "Следопыт Бероев"

– Ну, если да кабы!

– Сговорились!

Кучум кинулся в рубку.

Виталина подсела к Бероеву, с усмешечкой возложила ему на плечи руки:

– Не жалко со мной расставаться?

– Жалко – не жалко. – Олег смутился. Беспечная и взбалмошная Виталина ему и впрямь понравилась. Особенно привлекала необычная помесь эдакой неотразимой вамп и капризной, пугливой девчонки. – Пустой это разговор. Вот-вот у мужа будешь.

Виталина пасмурнела.

– Всё вспоминаю, как мы с тобой… штурманили.

– Да! Это было неслабо, – согласился Бероев. – Будет что вспомнить.

Виталина нахмурилась.

– Так и расстанемся? – зло произнесла она.

Катер меж тем резко прижался к берегу. Заглох двигатель. Моревой с Вишняком прошагали в каюту.

– Поспать надо. Притомились, – бросил Гена, прикрывая рукой выпирающий внутренний карман.

Причина сговорчивости экипажа расшифровывалась без труда – Кучум из райповских запасов выделил мореманам на двоих бутылку спирта.

– Похоже, всю ночь простоим… – Виталина отчего-то обрадовалась. – И пекло это уже достало. А может, и впрямь искупаемся?

Она мотнула подбородком на берег, где река делала поворот.

С баржи перебрался Кучум.

– А я жду, жду. Вижу, запропастилась. Думаю, не случилось ли чего?

Он тревожно зыркнул на Бероева.

– Не случилось. С этим мямлей никогда ничего не случится! – успокоила его Виталина. – Ну что время тянешь, Рафик? Купаться так купаться! – задорно выкрикнула она. – Где наша не пропадала! Сколько там температура воды? Лёд хоть не плавает?

У Кучумова аж клокотнуло в горле.

– У меня как раз коньячок припасён, чтоб после купанья не заболеть… Здесь осторожней, досочка гуляет!

Как истинный джентльмен он подал даме руку.

– Не поминай лихом, Бероев! – донеслось с баржи.

Олег нахмурился. Он уж понял, что добром эти игрища не кончатся.

Из носовой каюты меж тем донеслись злые выкрики Гены и Толяна. Похоже, ссора вспыхнула заново. Памятуя о тонких отношениях меж мореманами, Бероев решил лечь на палубе.

Сон не шёл. Сквозь непрочную дремоту Бероеву почудились неясные, хриплые звуки. «Оле!..» – придушенный оборвавшийся вскрик пробудил окончательно.

Палуба катера была тиха и пуста. Но на барже, у распахнутой двери в каюту, шла борьба. При тусклом свете металлического светильника Олег разглядел трепыхающееся женское тело, мужскую ладонь, облапившую рот, и другую – с ножом у горла. Кучум и Виталина. Виталина отбивалась, Кучум, безмолвно сопя, втягивал её в каюту.

Бероев схватил бутылку минералки, что приготовил на ночь, метнул. Лампочка на светильнике разбилась с чпоканьем, рассыпалась вниз осколками. От неожиданности насильник выпустил жертву. Протёр глаза. А когда проморгался, перед ним уже стоял Бероев.

Виталина, в располосованном сарафане, в одних трусиках, укрывая рукой голые груди, спряталась за подоспевшим спасителем.

На крики сбежались остальные. Фёдоровна в наброшенном на ночную рубаху сатиновом платке, мореманы – в трусах.

– Пёрышко брось, – предложил Бероев.

Кучум злым движением отбросил нож.

– Ублюдок! – выругалась Виталина. – Яйца бы тебе отрезать.

– Ты-то заткнись, динамистка грёбаная! – выкрикнул Кучум. – Напросилась по ночи. А как до дела – на попятный. Профура! Хуже любой проститутки.

Он забористо выругался, сцыкнул, ловко угодив в лицо Виталине, и вернулся в каюту.

Фёдоровна, растолкав мореманов, зашла следом. Вышла с бюстгальтером. Кинула Виталине:

– Надень, дурёха! Ты б ещё прямо нагишом к нему ввалилась!

– Да я искупаться согласилась! – выкрикнула Виталина. – Что ж, если искупаться, так уж и ноги раздвинуть?

Мореманы, криво усмехаясь, вернулись на катер. Общественное мнение оказалось на стороне насильника.

– Потому что сами сволочи! – Виталина всхлипнула от обиды. На палубе баржи, на тюках, всего-то в нескольких метрах, безмолвно покачивались оба охранника с ружьями меж колен.

– Вы-то что глядели?! – прикрикнул на них Бероев.

– Груз глядели, – степенно ответил Микитка. – Никто бабу не тащил! Баба сама пришла!

– Уроды косоглазые! – Виталина с сожалением повертела порванный сарафан, дрожащими руками принялась застёгивать бюстгальтер. – Завтра же заявление подам.

– Кому? – Фёдоровна помогла ей застегнуть лифчик. – В лесу прокурор – медведь. Самой соображать надо, прежде чем задом перед мужиком крутить. Мужик всюду падкий. А здесь и вовсе дикий.

Она вынула из сжатой ладони Виталины металлическую цепочку с камушком. Лицо её вспыхнуло. Прикрыв невидящий глаз, оценила камень на свет. – Ишь какой!.. Откуда?

– Да с этого гадёныша сорвала! В морду взад кинуть! – Виталина потянулась, но Фёдоровна быстро спрятала руку за спину.

– Мне отдашь?

– Глаза б не видели! Только – не моя же она! – Виталина удивилась. – И золотишко на цепочке, похоже, дешёвое.

– Кому дешёвое, а кому и сгодится. Я падкая на побрякушки, – призналась Фёдоровна. – Да и до пенсии рядом. Тебя-то мужики всегда обдарят. А мне нужно будет на что-то доживать.

Цепко ухватив добычу, она вернулась на катер.

Следом перебрались и Бероев с Виталиной.

– Ты сам виноват! – бросила в сердцах Виталина. – Согласился бы искупаться по-хорошему, ничего б не случилось.

Ответа не дождалась. Бероев принялся заново укладываться.

– Ладно. Спасибо тебе, конечно, – буркнула она. – Второй раз спасаешь… Ну полно дуться! Сама уж не пойму, куда несёт, зачем.

Потянувшись, она поцеловала Бероева в губы, оставив на них свежий, арбузный аромат. Облизнулась аппетитно и – спустилась в кубрик, где алчная старуха всё не отводила глаз от дешёвенького амулета.

Ночная духота, сродни дневному пеклу, сморила-таки Бероева. Под утро, облившись водой из ведра, притулился к брезентовому рулону и кое-как задремал. Очнулся, заботливо прикрытый порванным сарафаном и с тоненьким носовым платком на лице.

Солнце стояло в зените. Катерок бойко молотил воду.

Из-за брезента доносились голоса. Разговаривали двое.

– Слышь, чего говорю! – услышал Бероев хриплый от нетерпения голос Вишняка. – Пойдём в закуток. Ну чё ломаешься?

Послышались звуки борьбы.

– Отвянь, холера! Нешто опять чем перетянуть? – ругнулась Фёдоровна. Бероев приподнялся было, но вмешаться не успел.

– Да погодь ты, шалава! – горячо зашептал Толян. – Не могу больше! Терпежу нет! Хошь, чтоб лопнул? Какой день колом! Я ж не за так. Я тя отдарю. Цацки-то, подметил, любишь. Наверняка за ними на Север сорвалась. И верно – для чего ещё, как не за деньгой? А тут разом срастётся. У меня на самом деле такое заначено! Любая месяц давать будет – только покажи! – он пригнулся, горячо зашептал в ухо.

– У тебя-то ещё откуда? – усомнилась Фёдоровна. – По виду сам голодранец.

– Так пассажир один отдарил… Только никому чтоб!

– И где он, твой пассажир?

– Смылся! – со злой ухмылкой хохотнул Толян. – Цепка ещё была.

– С кулоном? – живо уточнила Фёдоровна.

– Вроде. Но она так, дешёвка. Кучуму отдал. А вот это… – снова зашептал, глотая от нетерпения звуки. – Больших денег стоит. И никто не знает! Я тебе им отдарюсь. А ты меня, пока едем, обслужишь! Ну как? Сговорились? Только чтоб никому!

– Врёшь ты всё, поди! – бросила пренебрежительно Фёдоровна. Сбавила голос. – Ладно, покажешь. Но учти – понимание имею. Так что не вздумай медяшку какую-нибудь подсовывать. Да отвянь ты пока! И так все видят, как липнешь.

Бероев громко зевнул, делая вид, что только проснулся.

Рядом возникли крупные женские ноги с синюшными жилками на толстых икрах. Старое цветастое платье билось подолом по жёлтым ботикам.

Олег сел на палубе, принялся оглядываться, выискивая Виталину.

– Ссадили твою на зимовье, – сообщила Фёдоровна. – Она тебе и сарафанчик ссудила. Иначе обгорел бы. Ишь, палево какое!..Всё не хотела уходить. Да раз к мужу, что уж теперь? Теперь не вернёшь. Вона и Столб уж прошли!

Позади оставался могучий остров – знаменитый Столб. Огромный, за сто метров высотой, вдвое больше в ширину, – увесистый булыжник посреди реки.

Будто истинный пограничный столб, встал он границей меж самой Леной и её дельтой. Вот только у Столба этого не было низа. Огромная скала парила в воздухе.

Бероев аж головой затряс. Принялся протирать глаза.

– Мираж называется! – произнес рядом голос Кучума. – Воздух – холодный с тёплым – как-то перемешивается. Здесь все пугаются. А бывают и столкновения. Растворится корабль, так что одна труба плывёт.

Кучум – свежий, с голым мускулистым торсом – стоял рядом, неожиданно приветливый. Приподнял порванный сарафан.

– Что? Ни себе, ни людям? – поддел он Бероева. Впрочем, без прежней злобы. То, что деваха не досталась никому, смягчило его досаду.

Скреплённый с баржей катер как раз вышел из единого устья Лены в широченную, на тридцать тысяч квадратных километров, дельту и втягивался в западную протоку. От конечной цели – Оленёкского залива – их отделяло сто пятьдесят километров.

Река впереди покрылась песчаными островками, будто кожа волдырями. За штурвалом стоял Вишняк.

– На мель-то не посадишь?! – крикнул ему Кучум. Подмигнул вышедшему из гальюна Гене. Оба обидно загоготали. Не терпевший насмешки Вишняк пасмурнел.

– Буде глотки драть, – огрызнулся он. – Было-то разок. А Оленёкскую протоку я как облупленную знаю. Так что не боись.

Бероеву тотчас припомнился бравый лоцман из «Волги-Волги», который тоже мог пересчитать все мели. Сажал и пересчитывал. Сделалось страшновато. Тем паче что никаких предупреждающих знаков на воде не было вовсе.

– Боишься, сядем? – спросил Бероев Кучума.

– Не боюсь. Наверняка сядем, – заверил его ехидный казах. Сцыкнул презрительно. – Чтоб этот лох да не посадил?

На первую мель сели уже через полчаса – никто из мореманов не принял во внимание, что осадка гружёной баржи почти на полметра глубже катера. С руганью, матом кое-как снялись. Самоуверенности у Толяна поубавилось. Дальше спарка поползла робким ходом. Когда островков поубавилось, у штурвала Толяна подменил Гена.

Река менялась на глазах. Песчаное побережье преобразилось в высоченные смёрзшиеся напластования. Изменилось и небо. Если накануне облачка плавали барашками в необъятной синеве, то ныне, напротив, облака нависли сплошной ватой, так что редкие просветы меж ними смотрелись голубыми озерцами.

Олег схватил камеру и принялся снимать, любуясь и прикидывая одновременно, какие нарезки получатся самыми выигрышными.

Ни на что другое внимания, казалось, не обращал. Но краем глаза заметил-таки, как, воровато озираясь, пролез в камбуз Вишняк. Через какое-то время нырнул в кубрик. А ещё через пяток минут следом, из камбуза в кубрик, прокралась Фёдоровна.

Бероева будто скребнуло по душе. После шторма, когда они с Вершининой бок о бок бились за спасение судна, он стал воспринимать её как товарища, на которого можно положиться.

Да, была она из приземлённых, придавленных жизнью баб, свыкшихся с беспросветным существованием. Но сохранялись в ней и крепость духа при опасности, и умение постоять за себя. Она напоминала ему женщин, тащивших на себе послевоенную страну. Корыстность, которой в ней не подозревал, готовность из-за добычи торговать собой, это впечатление переворачивали.

Минут через двадцать к Бероеву подсел Кучум. Закурил подле.

– Ловко у тебя выходит, – оценил он операторскую сноровку. – Много где снимал?

– Приходилось, – коротко подтвердил Бероев.

Из кубрика выбрался Толян – потный, грузный, с пузом поверх распущенного ремня. С сытым, подобревшим прищуром глянул на солнце, подтянул пряжку. Закурил беломорину.

Сообразительный Рафик шаркнул глазами по пустой палубе.

– Отутюжил-таки тётку. Вот уж в ком никакого вкуса. На что попало зарится, – брезгливо бросил он.

Толян ухмыльнулся обидно.

– Баба и есть баба. Ты-то, эстетист хренов, и вовсе с Дунькой Кулаковой остался.

Он густо зевнул и вразвалочку отправился к борту – покурить.

Из кубрика выглянула Фёдоровна, зыркнула. Наткнулась на чужие, усмешливые глаза. Поняла, что попалась. Густо покраснела. Склонив голову, прошла в гальюн и принялась остервенело полоскать рот.

– Отсосала, что ли?! – подколол Рафик. Подмигнул Бероеву. – Не задаром хоть?

Фёдоровна вовсе запунцовела. Вскинула озлобленное лицо:

– Как же! Далась бы задаром! Ищите дуру.

– Дура и есть! – Рафик совсем развеселился. – Нашла кому верить. Наверняка стекляшку или медяшку подсунул!

– А это видал?! – Посудомойка выхватила из кармана жакета тряпицу, развернула. На широкой ладони лежал увесистый самородок.

Узкие азиатские глаза казаха расширились едва не вдвое.

– Это что? Этот тебе?! – выдохнул он.

– Нагляделись?! – Фёдоровна быстренько свернула тряпицу и пихнула за лифчик.

Повернувшийся от борта Вишняк, в свою очередь, переменился в лице. Вернулся.

– Говорено ж тебе, дурынде, было: никому!.. – прорычал он. – А ну, гони назад!

– Во тебе! – Вершинина отскочила. Ощерилась. – Только попробуй! Моё теперь. Отработала!

Озираясь на ходу, побежала в кубрик – прятать. Шагнувшего следом Толяна ухватил за рукав Рафик.

– Значит, всё-таки зажухал, жлоб?! – прошипел он. – Нам сказал, будто одни деньги были да цацка дешёвая. А сам эва чего! За это ответить придётся.

– Замучаешься спрашивать! – огрызнулся Толян, отчего-то смущённый. Оттолкнул Кучума. – Видал таких спрашивальщиков. Не вы! Я на себя всё взвалил. Мне и навар главный. А вы своё на халяву получили – и отвали! Выдача закончилась. Сунетесь с Генкой – люлей наваляю. Здоровья на обоих хватит.

– А ну как не хватит? – процедил Кучум. – Думаешь, если бугаина, так можно не по понятиям? Подлянки никому не спущу!

В ответ Толян демонстративно высморкался в палец, показал на густую соплю на палубе. Растёр каблуком.

Кучум метнулся в рубку к капитану Гене. Закричал гортанно. Гена хмуро кивал. Толян, набычась, покачивался в сторонке. Потом сцыкнул и вошёл следом в рубку. Начался общий, с размахиванием руками, крик.

Бероев ещё раньше понял, что меж этими тремя пролегла тайна, сделавшая их врагами. Но такая, какой не поделишься с чужими. И всё больше, кажется, угадывал подоплёку её.

В стороне, на палубе, опершись на привычную швабру, застыла Фёдоровна. С прежней, равнодушной угрюмостью смотрела она за нарождающейся сварой.

В рубке меж тем страсти выплёскивались из берегов. Единственно, что слегка успокаивало, – все трое были трезвы.

Вскоре оказалось, что трезвость не крепость для ненависти. Горячий казах дважды, что-то вдалбливая, дёргал Вишняка за рукав. Дважды Толян рукав вырывал. На третий раз ухватил Кучума за смоляные волосы и с размаха впечатал лицом о приборную доску. Залитый кровью Рафик с густым, будто боевая сирена, воплем прыгнул на механика, вцепился зубами в ухо. От боли Толян неожиданно тонко завизжал. Сзади на него напрыгнул Гена. Хрустнуло боковое стекло. Трое сплелись в клубок. Будто рысь с волком нападали на крупного медведя.

Якуты-охранники как сидели на тюках баржи с ружьями меж колен, так и остались сидеть – с ленивым равнодушием наблюдая за дракой.

Катер повело вправо, прижимая баржу к очередному песчаному островку. Дожидаться, когда сядут на следующую мель, Бероев не стал. С карабином на изготовку подлетел к рубке, выстрелил в воздух.

– Перестреляю! – закричал он с надрывом. Как за несколько дней до того пришлось кричать на пьяных якутов в трюме.

Оказавшийся ближе других Гена, остервенелый, с выпученными глазами, повернулся напасть на нового врага. Но Бероев, не дожидаясь, вжал дуло карабина ему в грудь.

– Ни полшага! – предупредил он. Показал глазами на приближающийся островок.

Опамятовавшийся капитан схватился за штурвал.

Бероев перевёл ствол на Толяна, то ли булькающего, то ли всхлипывающего.

– У, падлы! Обоих сомну, – прорычал Вишняк. Обхватив кровоточащее ухо, выбрался на палубу. По пути в кубрик снёс сапогом ведро уборщицы.

Сбитый на пол Кучум приподнял оборванные провода, спутанные с обломками пластмассы. Показал капитану.

– Ещё и рация, к беней фене!.. Бывают же твари. На зоне за такое опускают! – объяснил он Бероеву. – Сам всех подбил. Всё, мол, поровну поделим. А на деле? Деньги-то поделил. А самый ценняк – оказывается, зажухал! Я сам, может, второй год на калым собираю. Кидала!..

Он ощупал нос, глянул на себя в осколок зеркала. Глаза полыхнули яростью.

– Не спущу!

Выхватил у зазевавшегося Бероева карабин, выбежал на палубу. Вишняк встревоженно обернулся.

– Сдохни, паскуда! – выкрикнул Рафик. Раздался выстрел. Звенькнул колокол – пуля прошла у посеревшего Вишняка как раз над окровавленным ухом и угодила в корабельную рынду.

Кучум, разом успокоившийся, без сопротивления вернул оружие Бероеву. Показал Вишняку средний палец.

– Ты пачку поскорей докури, Толян, чтоб деньги не пропали! А то не успеешь! Жить тебе осталось с гулькину гульку!

Он расхохотался злодейски.

Гена как ухватился за штурвал, так и стоял недвижно, будто происшедшее его больше не касалось. Лишь по щеке пробегала нервная судорога.

Бероев отнёс карабин в каюту. Когда вернулся, палуба катера опустела. На барже, откинувшись на тюке, сидел Кучум. Фёдоровна, склонившись над ним, протирала одеколоном кровавые потёки. Тонкое, красивое лицо – предмет гордости – распухло. Кучум то и дело ощупывал нос, проверяя, цел ли.

– Сиди уж! – прикрикнула Фёдоровна. – Скажи спасибо, что промазал.

– Ещё чего – с трёх метров промазать! Захотел бы – положил! – процедил Кучум. Заново взъярился. – И положу! Накрою гада, чтоб без свидетелей! Да и закачу в лобешник!

Он в сердцах ухватил Вершинину за локоть.

– Слушай, тётка! Думаешь, мне меньше кого другого деньги нужны? Я сам на калым собираю. Невеста у меня в Алма-Ате, дочь секретаря райкома.

Подманил поближе Бероева.

– Представляешь – зятем секретаря? А жуз какой, знаешь? Это ж во! – Он раздвинул руки. – Но не отдаёт без большого калыма. А я уж с ней по-всякому сговорился. – Он изобразил похабный жест. – Если б забеременела, отдал бы от позора. Так нет же, не залетает! Другая – только дунь. А тут как нарочно! И что, мне деньги меньше егонного нужны? А он, вместо чтоб продать и разделить, вишь как – заныкал! И главное – когда успел? Я ж каюту, как только он пацана блевать повел, обыскал. Не было самородков! Деньги да цацка. Всё! Выходит, уж у борта карманы обшарил!

– Но если у борта, может, он сам пассажира вашего и спихнул? – осторожно подсказал Бероев.

– Конечно, спихнул! – равнодушно согласился Кучум. – Обшарил да выкинул за борт. Иначе к чему обшаривать? Да это мне как раз по фигу! Он замочил, с него и спрос! А вот делить надо по-честному! Не спущу!

Потихоньку страсти улеглись. Солнце, всё так же нещадно палящее, добрало-таки своё. После сварганенного Фёдоровной перекуса из консервов всех вновь сморило. Закрылся в своей каюте озлобленный Кучум, ушла спать повариха, затихли под бортом баржи охранники, да и Бероев, вдоволь наснимавшийся на солнцепёке, прилёг и незаметно задремал.

Почувствовал мягкий толчок – спарка причалила к берегу. В каюту зашёл капитан. Принялся раздеваться.

– Что-то случилось? – спросил Олег.

– Чай-Тумыс! – ответил тот. – Вишняка ссадили. У него здесь неподалёку семья живет. С год не виделся.

– Целый год? – Бероев поразился.

– Может, и больше. Якутку малолетнюю обрюхатил. Скандал вышел. Пришлось жениться. Нарожала ему. Дом – грязь, вонь. Вот и старается пореже бывать. Да и сейчас, думаю, попёрся рыжьё перепрятать. Похоже, не один самородок там был. Передрейфил Кучума. И правильно сдрейфил – тот за своё любого порвёт. Ничё! Часа через три вернётся – и дальше тронемся. А пока сами покемарим. Такое палево!

Гена душисто зевнул и захрапел.

Бероев, не терпящий чужого храпа, перебрался на корму. Спарка погрузилась в сон.

Через три часа Вишняк всё ещё не вернулся. Не вернулся и через четыре.

Время подпирало. Гена – единственный знавший, где его искать, решил идти навстречу. С собой для надёжности пригласил Бероева.

– Я тебя почему позвал! – объяснился он уже на берегу. – Боюсь, не загулял бы, паскуда! А одному такую оглоблю не приволочь. Тем более три километра в один конец!

Они вошли в тундру. Моревой что-то говорил. Но Бероев будто оглох. Даже принялся охлопывать себя в поисках кинокамеры, которую не прихватил.

Тундра расцвела. Буйно, яростно. Торопясь покрасоваться после многомесячной арктической зимы, угрюмой и беспощадной.

Они шли по густому мху и лишайнику, с удовольствием подпружинивая; раздвигали ярко-зелёные ветки кустарников и карликовых берёз. Берёзы, в обычное время сырые и колючие, раскокетничались – принарядились в серебристые серёжки. По бёдрам, требуя внимания, мягко постукивали низенькие мохнатые ивы. У этих серёжки ярко-жёлтые. Олег жадно вдыхал тёплый, вязкий воздух и то смотрел во все глаза, то, напротив, зажмуривался, стараясь в птичьем щебете, гоготе, криках разобрать знакомые голоса.

Где-то через полкилометра берёзы раздвинулись – и перед глазами полыхнул широченный, на богатой зелёной основе цветочный ковёр. Будто, не жалея, разбрызгали в беспорядке красок. Колыхались лазоревые колокольчики синюхи, выглядывал из травы мохнатый, шерстяной астрагал, завитушками висел копеечник, или красный корень, по соседству с голубеющими незабудками. Белые и жёлтые ромашки перемешались с синими колокольчиками. И над всем этим гуд шмелей. Так что казалось, гудит, ликуя, сама оттаявшая почва.

Но самое яркое пятно, при виде которого Бероев задохнулся, бросилось в глаза на дальнем конце поляны. Там у кустарничков клинолистной ивы на спине, разбросав руки и ноги, лежал Вишняк. И на месте широкого его лица пунцовела запёкшаяся кровавая шапка.

– Достал-таки, гадёныш, – только и вымолвил Моревой. Он тяжко опустился на траву. Достал подрагивающими руками «Приму», закурил.

Убили Вишняка где-то два часа назад, из засады. Похоже, подстерегли по возвращении. Ружейная пуля, пущенная, судя по найденному пыжу, с пятидесяти метров, угодила точнёхонько в лоб. Ценностей при нём не оказалось.

– Или успел заныкать, или, стал быть, обыскали, – предположил Моревой. Но Бероев скептически помотал головой – человеческих следов возле трупа не было.

Убийца, видно, не сомневался, что ценности уже перепрятаны. Больше того, совершенно в себе уверенный, он даже не подошёл убедиться, что сразил наповал.

– Ну, Кучум! Ну, ловкач! Не зря хлестался, будто род его чуть ли не от Чингисхана, – удручённо констатировал Гена. – Оно и видно. Это какой же злобой надо изойти, чтоб пальнуть, словно по кабану, и – даже не обыскать!

Моревой хлопнул себя по коленям. Поднялся.

– Говорил им – закольцуется. Похоже, началось, – непонятно изрёк он.

* * *

После известия о гибели Вишняка на спарке все всполошились.

Хотя пуля осталась в голове убитого, оружие, из которого его застрелили, Бероев обнаружил сразу. Единственное – со свежими следами выстрела.

Это оказалась одностволка Микитки.

Моревой, на которого как на капитана ложились обязанности дознавателя, сурово оглядел охранников.

– Ну, который из вас застрелил? – рявкнул он. Перетрусившие Микитка и Кирилка принялись переглядываться, показывать глазами на каюту экспедитора. Но не произносили ни слова. За короткое время Кучум так застращал своих подчинённых, что боялись они его, кажется, больше тюрьмы.

Тогда Моревой допросил каждого из эвенков поодиночке.

Оказалось, что после ссоры с Вишняком Кучумов отобрал у охранников одно ружьё и унёс в каюту. Да и сам Кучум не стал отпираться.

– Унёс! – Он сцыкнул. – Ещё б не унести, если не знаешь, чего от этого амбала ждать?

– Ты убил? – напрямую спросил Моревой.

– Может, и я, – насмешливо ответил Кучум. Спохватился. – А может, и не я. Ружьё у двери поставил. Прихватить, пока спал, любой мог. Мало ли у кого на этого гада душа горела! Да хотя б у тебя! Ты-то ему вовсе в очко в пух проигрался – самая стать рассчитаться. Больше моего грозил! Скажешь, нет?

Гена смутился. Кучум с откровенной ухмылкой оскалился.

Моревой безрезультатно облазил спарку, перерыл личные вещи, расспросил каждого, кто и где находился последние часы. А где могли находиться? Все, получается, спали – сморённые солнцем. Никто друг за другом не следил. Да и сам капитан-дознаватель оставался без надзора в кубрике.

– Делать-то чего станем? – обратился Моревой к своему помощнику по дознанию – Бероеву. – Милицию надо б – так связь разбита. Грузить на борт – завоняет. Ждать у моря погоды – в Оленёкский залив не попадём.

В конце концов порешили орудие убийства опечатать в каюте капитана, труп зарыть на песчаном берегу. А о ЧП заявить, когда появится связь.

– Надо будет – отроют. Тогда в морге и проявится, кто, что, почем, – рассудил Моревой.

– Может, жене сообщить? – напомнил Бероев.

– Милиция и сообщит. Не хватало к каждой чучмечке бегать. – Гена безразлично отмахнулся.

Приспособили фанерную табличку, надписали химическим карандашом, воткнули в бугор на побережье и простились гудком. И как не было злого, неопрятного здоровяка.

Со смертью Вишняка на катере и барже установилась гнетущая атмосфера. Никто напрямую не произносил слово «убийца», но тень смерти повисла над спаркой, наполняя её страхом. На Кучумова косились опасливо. Сам он то ходил гоголем, то, наткнувшись на чей-то взгляд исподтишка, презрительно показывал средний палец. То сникал и, задумчивый, расхаживал по барже.

Изредка он подменял за штурвалом Моревого. Помаленьку начали подпускать и Бероева, который, страдая от безделья, охотно принялся учиться основам кораблевождения.

Бероев как раз вёл катер, когда с баржи раздалась беспорядочная стрельба. Все повыскакивали на палубу. Кирилка, стоя на носу баржи, торопливо стрелял, оставшийся без ружья Микитка возбуждённо тыкал пальцем. Реку со стороны материка переплывал молодой северный олень. Заметили его поздно, когда бычок уже подплывал к берегу дельты.

И всё-таки расстояние было убойным. Но попасть в цель у Кирилки никак не получалось, то ли от возбуждения, то ли из-за некачественной одностволки.

Бероев, передав штурвал Моревому, кинулся в кубрик за карабином.

– Швартуйся! Скраду бычка! – закричал он Гене. Впрочем, спарка и без того принялась прижиматься к берегу. Капитан, как и все, соскучился по свежему мясу. Хороша была Вершинина – уборщица, – катер у неё заблестел. А вот как повариха разнообразием меню не баловала. Изо дня в день выставляла на стол макароны с консервами. Разве только якуты выручали. Ловили с баржи сетями рыбу: тайменя, омуля, муксуна. Если везло с уловом, сами же готовили.

В несколько прыжков Бероев оказался на носу баржи. Увы, поздно!

Вылези олень метрах в тридцати подальше, подстрелить его было бы легко. Там над стремниной навис высокий лобастый утёс. Но он выбрался на узкий песчаник, позади которого темнела тундра. Отряхиваясь, углубился в кустарники.

Всё-таки упустить добычу было жалко. В азарте Олег спрыгнул в воду. Следом, отобрав ружьё у незадачливого стрелка, спрыгнул Кучум. Оба, один за другим, скрылись в тундре.

В этом месте было, по счастью, мелколесье. Так что силуэт оленя то и дело мелькал впереди. Но ветки хлестали преследователя. Приходилось левой рукой защищать глаза, одновременно пытаясь не выпустить бычка из виду. Олень, услышав погоню, прибавил ходу. Ломая мелкий сушняк, принялся подниматься наверх, как раз в сторону обрыва.

Стало ясно, что на обрыве он уйдёт в тундру прежде, чем вскарабкается следом стрелок. Бероев остановился, разочарованный. Раздался выстрел. Олень, подпрыгнув, перевернулся и рухнул.

Бероев оглянулся. Кучум только-только нагонял. Ремень ружья бесполезно мотался в его руке.

Оба оторопело переглянулись. Прибавили шагу. Сквозь заросли берёзок проломились на широкое травяное плато, с одной стороны обрывающееся в Лену, другим краем упёршееся в стену тундры.

На поляне располагалось стойбище. Меж двух чумов стояли нарты, возле которых крутились ездовые собаки. Стойбище демонтировалось. Один из чумов был уже наполовину разобран.

Олень как раз свалился у чума. Над тушей стоял низкорослый широколицый якут в лёгкой парке с пришитыми рукавицами. Возле унт застыла крупная лайка.

Якут скосился на треск сучьев. Бероев не поверил глазам. Перед ним был прославленный на всю Восточную Сибирь охотник на пушного зверя Валера Гоголев, с которым десяток лет назад бродяжья судьба свела его на Байкале. Знаменитый промысловик давал юному Олегу первые охотничьи уроки.

– Валера?! – Всё еще не до конца веря, Бероев распахнул объятия. Валера широко заулыбался. Они, несколько лет не видевшиеся, принялись тискать друг друга.

Олег неохотно представил охотнику своего попутчика.

– Но откуда вдруг в дельте, за три тысячи километров от дома?! – никак не мог взять в толк Бероев.

Оказалось, в недрах Иркутского и Якутского обкомов родился почин, о котором отрапортовали в Москву, – обменяться на время лучшими промысловиками. Уезжать от родных мест Валере не хотелось. Но сельсовет пообещал через два года построить для разросшегося гоголевского семейства новый, деревянный дом – с паровым отоплением.

На север Гоголев отправился один, без семьи. Зиму провёл в зимовье, единственно – в обществе ездовых собак. И верного Пирата, вожака. И хоть пушной мир тундры по сравнению с тайгой не в пример беднее, в первый же год настрелял густо – два плана.

Осталось доставить и сдать добычу. Радостный, в предвкушении возвращения на родину, дожидался он вертолётчиков, дабы переправить пушнину в Тикси.

Увы! Валера, как истинный представитель народностей Севера, страдал алкоголизмом. То есть без алкоголя обходился легко. До тех пор, пока не увидит его перед собой. Ушлые вертолётчики прихватили ящик спирта – отметить окончание сезона. Очнувшись наутро, Валера не нашёл ни новых друзей, ни добытой за зиму пушнины.

– Ныне много больше набил! А то б не больше. Места-то узнал, повадки приглядел. Глянь сам. – Радушный Валера отвернул вход в чум. На полу из оленьей шкуры лежали рассортированные шкурки песца, соболя, белки, куницы, горностая. Над ухом Бероева засопел Кучум. Сузившиеся зрачки его жадно полыхали.

– Отметить бы встречу надо! – предложил он хозяину сдавленным голосом. – Не по-русски не отметить! Это ж кому сказать – за столько тысяч километров, среди тундры, друга встретить!.. А я б за-ради раздобыл чего-ничего!

Он с чувством щёлкнул себя по горлу.

Валера заёрзал.

– Однако, зарок дал. – Он беспомощно глянул на Бероева.

– Да чего, убудет тебя с бутылька?! Такого-то здоровяка, – напёр Кучум.

– Жене клялся, детям клялся, – начал отступать Валера.

– Чего жене? Где она, жена? А друг – вот он. Знаешь поговорку: «Не обидь друга отказом»! – продолжал жать Кучум.

Круглое лицо Гоголева свело в беспомощную гримасу. Олег оттеснил недоброго искусителя плечом.

– Правильный зарок ты дал, – одобрил он охотника. – Пока не сдашь пушнину, ни грамма!.. А вот другое скажи: бычком не поделишься? У нас целый катер народу. Вроде кругом зверьё. А сами неделю живого мяса не видели.