Текст книги "Братьев своих ищи…"

/ на пустыре с ножом у горла /

В Эрэц Исраэль, в начале двадцатых, вокруг Бааль Сулама собралась горстка учеников. Тех, кто распознал в нем величайшего каббалиста. Они прилепились к нему душой и телом, и ночные уроки с ним стали их жизнью.

И вдруг Бааль Сулам сообщает им, что вынужден перехать в Гиват-Шауль, далекую окраину Иерусалима. Все знали, что ходьбы до Гиват Шауля час по пустырю, без огня, ночью живым туда не дойдешь. Банды и дикие звери поджидали свою добычу… Но урок никто не отменял. Они знали, что в час ночи, как всегда, зажжется лампа в комнате Бааль Сулама и начнется урок. С ними или без них. И поэтому не было у них вопроса – идти или не идти.

Ночью в единственном доме Гиват-Шауля горел свет.

Качался огонек в керосиновой лампе. Она стояла на подоконнике в комнате рава Ашлага.

Как свет маяка, она указывала путникам дорогу, звала прийти, погреться и приобщиться к великой мудрости.

Рав Ашлаг налил кофе в большую чашку. Дымилась папироса в забитой окурками пепельнице. Под столом стоял таз. Худые ноги рава Ашлага были опущены в холодную воду.

Все было как всегда.

Он работал и ждал учеников.

Они все не шли.

Моше и Шимон стояли за последними домами Иерусалима.

Перед ними было огромное пространство, отделяющее город от Гиват-Шауля. Ждали Хаима.

Узкая дорожка исчезала в черноте пустыря.

Они не решались ступить на нее.

Ждали, нетерпеливо оглядываясь.

– Он не придет, надо идти, – сказал Моше.

– Подождем еще несколько минут, – попросил Шимон.

– Он не придет, говорю тебе! – Моше раздраженно повысил голос. – А если придет, как он доберется один?!

Словно в ответ на эти слова из черноты раздался вой шакала. Он был где-то очень близко.

Моше и Хаим припали к стене дома.

– Да плевать я хотел на него, – простонал Моше. – Я еще вчера видел, как дрожали его руки. Нет его, значит, он не хочет идти на урок! Все. Идем.

Они двинулись вдоль стены. Слышались их шуршащие шаги. Время от времени они замирали и пережидали, затаив дыхание, пока не стихнет вой.

В темноте ночные звери с рычанием разрывали добычу.

На одном из подъемов камень предательски сдвинулся под ногой Шимона и шумно покатился вниз.

Тут же резкий окрик остановил его.

Из темноты проявился английский патруль.

Два солдата оглядели евреев.

– Куда идете? – спросил первый.

– В Гиват Шауль, – дрожащим голосом ответил Шимон.

– Почему ночью?

– Мы идем на урок к нашему учителю.

– Почему урок ночью?! – с угрозой переспросил первый.

– Мы работаем днем, – торопливо ответил Моше.

– Чего только не придумают, – второй англичанин покачал головой. – Ночью… на урок… Ночью надо в теплой постели прижаться к теплой жене и… О-о-ой, лучше об этом не думать.

Первый еще раз презрительно оглядел двух трясущихся евреев и высокомерно сказал: «Ну, идите…»

Они сорвались с места и, путаясь в ногах друг у друга, исчезли в темноте.

Им вслед послышался голос первого солдата:

– А чего учите-то?

– Каббалу… – донесся из темноты голос Шимона.

– А что это такое?

– О том, как Творца раскрыть…

– А-а-а…, – протянул первый, словно понял ответ.

– Смотрите, – прокричал второй, – мы последние, там уже постов наших нет! Сегодня Абу Халиф гуляет со своими ребятами, попадетесь – так он и отправит вас на встречу с вашим Творцом. Англичане засмеялись.

А Моше и Шимону было не до смеха.

Они бежали в ночи по едва видной, узкой дорожке. Бежали долго. Дорожка петляла. Они молились, чтобы как можно скорее проскочить этот пустырь.

Наконец, впереди на фоне черного неба открылись силуэты домов, в одном из окон раскачивался огонек керосиновой лампы.

Они припустили изо всех сил.

Запыхавшиеся, перепуганные они ворвались в комнату.

За столом сидел рав Ашлаг.

Он что-то быстро писал и даже не поднял на них глаз.

Они сели на стулья, пытаясь перевести дыхание.

– Где Хаим? – спросил рав Ашлаг, не отрываясь от писания.

– Мы ждали его и не дождались, – с трудом переводя дыхание, проговорил Моше.

Рав Ашлаг оторвался от письма и посмотрел на него.

– Почему ты так смотришь на меня?! – не выдержал его взгляда Моше. – Он не пришел! Мы его ждали! Скажи, Шимон!

Тот не успел ответить.

За окном послышался выстрел и сразу за ним – дальние гортанные крики.

Шимон приник к окну.

Там, в ночи, что-то происходило.

– Хаим! – прошептал Шимон. – Это он!

Полумертвый от страха Хаим смотрел на лезвие ножа. Оно было прижато к его кадыку. В свете луны лезвие сверкало холодной сталью.

– Деньги, еврей! – Послышался из темноты лающий голос на арабском.

– У меня нет ни гроша, – пролепетал Хаим.

– Проверим…

Рука появилась из темноты и ощупала одежду Хаима. За рукой проявилось лицо араба со страшным шрамом через всю щеку. Ничего не обнаружив, он приблизил свое лицо к лицу Хаима. – Зна-а-а-ю, что вы жирные богатые евреи, хитрые, умеете прикинуться овечкой… А сами волки!.. Но Абу Халифа не проведешь…

– Отпустите меня… Пожалуйста, – жалобно простонал Хаим.

– Снимай одежду! Быстро! – приказал Абу Халиф.

– Я вас очень прошу, только не убивайте! – Хаим чуть не плача торопливо сбрасывал одежду.

– А теперь молись, еврей! – скривился Абу Халиф. – Молись в последний раз, своей еврейской молитвой! – сказал он, и его холодные глаза подтвердили, что всё будет именно так. Нож, по-прежнему, вжимался ему в горло.

Хаим покорно закрыл глаза. Губы его шептали молитву.

Тем временем в доме рава Ашлага все еще не начинался урок. Шимон по-прежнему стоял у окна, с тревогой вглядываясь в темноту. Он был уверен, что там Хаим и с ним происходит что-то нехорошее. Но выйти в ночь, на поиски, у него не было сил. Он боялся и осознавал это.

Часы показывали уже 1 час 15 минут.

За все годы преподавания рав Ашлаг впервые не начинал урок вовремя.

Он сидел, молча, сутулясь, положив руки на книгу.

Он ждал Хаима.

На улице послышались быстрые шаги бегущего человека.

Дверь распахнулась, и в комнату в одних кальсонах вбежал Хаим. Он дрожал от холода или от страха…

Ноги его подгибались.

Он опустился на ближайший стул.

Рав Ашлаг на удивление быстро встал, на ходу снял с себя пальто и набросил его на дрожащие плечи Хаима.

Потом надел ему на голову свою меховую шапку.

– Страшно было? – спросил он.

– Он заставил меня раздеться, – заплетающимся языком пролепетал Хаим. – Он приставил нож к горлу и сказал: молись…

Голос Хаима начал дрожать, когда вдруг он увидел страдальческое лицо рава Ашлага. Никогда он не видел таким своего учителя.

– Я так хотел быть с вами на уроке сегодня, – жалобно произнес Хаим. – Я только об этом молился!..

Рав Ашлаг качнул головой, и Хаим вдруг понял, что это он, его великий учитель, был с ним там, в ночи, в этом страхе.

Это он стоял рядом. И это он помог Хаиму.

Мысль была так неожиданна и правдива, что Хаим с удивлением произнес: «Когда я открыл глаза, разбойника уже не было…» Рав Ашлаг выпрямился и сказал всем:

– Сейчас будет трапеза. Барух, накрывай стол.

Буквально через несколько минут на столе стояла тарелка с нарезанным луком, полбутылки мутного оливкового масла, черный хлеб и бутылка водки.

Стограммовые граненые стаканы были налиты до краев.

– Я обещал вам открыть секрет, как соединиться с Творцом, – сказал рав Ашлаг.

Измученные, исхудавшие ученики, с красными от усталости глазами, с бледными от постоянного недосыпания лицами, смотрели на него и ждали.

Рав Ашлаг cначала посмотрел на Шимона, – тот отвел взгляд, потом на Моше, – тот потупил глаза. И сказал:

– Дойдете… Но только в одном случае… Если станете одним человеком. С одним сердцем. Я не устану вам это повторять. Это единственное условие. Другого не будет.

Шимон чуть не плакал. Губы его кривились, голова дрожала.

– Если растворитесь один в другом, – продолжал рав Ашлаг, останавливаясь взглядом на каждом из учеников. – Если поручитесь друг за друга.

Шимон закрыл лицо руками.

– Если за жалким телом своего товарища, увидите огромное желание, которым он горит, и скажете в сердце своем: «Как велик мой товарищ! Как велико его желание!», – только тогда сдастся ваше «я».

Молчали. Верили каждому слову учителя.

И все-таки Хаим спросил:

– Мы сможем?

– Мы сможем? – повторил вопрос Барух.

Шимон вдруг вскочил с места и, отбрасывая стул, закричал что было силы:

– Мы не сможем! Не сможем!.. Зачем нам обманывать себя! Мы не станем братьями! Потому что не перешагнуть нам, не перешагну-у-уть!!! – через страх и зависть. Потому что мы такие! Забитые грязью ублюдки, живущие только для себя! Мы не войдем туда! Никогда!.. Куда мы рвемся?!

Прокричал и сел.

И закрыл голову руками.

Все перевели взгляд на рава Ашлага.

Все ожидали, что он скажет.

Он сказал спокойно, словно ничего не произошло:

– Мы начинаем урок.

Дотянулся до книги, открыл, но Хаим опередил его.

Он задал вопрос, который хотели задать все.

– Вы ничего не ответите Шимону? Мы сможем?

– Тряпка! – процедил Моше, косясь на Шимона.

Тот поднял голову. Глаза его были заплаканы.

– Простите меня, – тихо сказал он.

– Из-за таких, как ты!.. – Моше презрительно смотрел на него. – Будь мужиком, слякоть!

– Держись, Шимон, – с состраданием произнес Хаим.

– Простите меня… я буду держаться… – Шимон посмотрел на учителя. – Только не выгоняйте…

– Мы начинаем урок, – сказал рав Ашлаг. – Книга Зоар приведет вас к Творцу.

Вдруг он посмотрел в глаза Шимона.

– Я завидую тебе, – сказал он, – Только тот, у кого разбито сердце, приходит к молитве.

Палец его опустился на одну из строчек книги.

– Предупреждаю вас, – произнес он. – Речь идет о самом дорогом, что есть в человеке, а поэтому и спрос с вас большой. Вас не пропустят легко. Главное условие – ни мысли о себе! Ни одной мысли! Сумеете – прорветесь… Каждый должен сказать себе: «Во мне мои товарищи! Я отвечаю за них. Мы соединились в одно великое желание, и мы не оставим Тебя!.. Услышь нас! Дай нам силу!»

Такое напряжение стояло в комнате! Невероятное напряжение! Все боялись пошевельнуться.

– Великая книга, написанная великими мудрецами, – тихо продолжил рав Ашлаг, – Она приведет нас к Творцу. Если мы, как и они, сумеем соединиться…

Прошло много лет с тех пор.

Уже не четверо учеников, а огромная мировая группа идет на прорыв вслед за Бааль Суламом.

И они дойдут.

/ какая тишина в студии… /

Поиск себя занял 40 лет. С одной стороны, немало, с другой – хорошо, что не 50, 60 или вообще… 1996 год.

Я бегу по улице. Не бегу!

Лечу!..

Что произошло?

Я нашел Учителя.

С этого момента каждый день – новое открытие.

Каждый урок – откровение.

Я помню, до дрожи ждал эти уроки, которые тогда проходили на русском.

Все-таки, что значит родной язык?! Каждое слово – прямо в сердце, без пауз.

Сначала нас было человек десять.

Через полтора года нам предложили вести передачи на радио «7 канал».

Студия «7 канала» находилась на территориях.

Ездим вчетвером: Учитель, я, Бенци, – мы на его машине «Пежо 306», о ней еще будет много сказано, и Юра, наш композитор. Все время, проезжая блокпост, Бенци достает пистолет, так, на всякий пожарный, кладет рядом… Времена тревожные.

И мы с ними пока не братья.

Называем передачи просто «Каббала – наука жизни».

Для меня – так оно и есть.

А для других – это красные нитки, живая вода, таинственные знаки. В общем, всякая чепуха, не имеющая никакого отношения к истине. Как объяснить, что это все не то?.. Каббала – не мистика, нет, это серьезная наука. О том, как соединиться человечеству. Она о нас. И она нужна нам!

С такими мыслями начинаем вещать.

Я – ведущий, Лайтман отвечает на мои вопросы.

К каждой передаче готовлю по 30–40 вопросов.

Нас только начинают слушать. Проверяют, что это за птицы такие появились в эфире.

В какой-то момент говорю Учителю: «Есть бестселлер всех времен и народов – Тора. Давайте начнем ее разбирать».

Он мне: «Ты что, смеешься?! И не думай… Ты вообще представляешь себе, какая это глубина?!»

Я пока не представляю, но мысль затаил.

Еще одну передачу веду по-старому, задаю вопросы, нас спрашивают слушатели.

А потом решаюсь. Думаю, будь что будет. Попробую. Спровоцирую. И где-то на шестой по счету передаче сидим мы в студии, идет прямой эфир, и я тихонечко достаю из-под стола Тору и зачитываю первые строчки главы «Ноах».

«…Вот родословие Ноаха: Ноах, муж праведный был, непорочнейшим в поколениях своих…».

Лайтман на меня смотрит. Пауза. Я смолкаю.

Юра, наш композитор, переводит взгляд с меня на него. Бенци тихо присаживается за моей спиной. Мы знаем, что он у нас резкий, наш Учитель.

И вдруг… вдруг я вижу, как он закрывает глаза. Ребята, это я никогда не забуду!

Как подтягивается к микрофону, почти касается его губами, вздыхает…

Такой долгий вздох… пауза…

Так все и было! Именно так!

…И начинает говорить.

Никогда я не смогу объяснить, что чувствовал тогда. Все слова пресны…

Вот, когда понимаешь, как все-таки ограничен язык.

Я застываю. И ребята тоже. Я не чувствую тела.

Я вижу его профиль.

Он говорит с закрытыми глазами, медленно, не подбирая слов.

Они сами льются.

Говорит о том, что здесь, в этой книге, описана вся духовная работа человека, что все это не внешние истории, которые произошли с каким-то там народом, нет, – это все во мне.

Каждое слово, имя, название места… Все во мне…

То есть в каждом из нас.

И вся эта книга – ступени моего проникновения в себя… большего… еще большего… еще и еще…

Какая тишина в студии!

Боимся пошевельнуться, чтобы не нарушить ее.

И вся история Ноаха, который входит в ковчег, заводит туда родных и близких, животных, птиц, заносит растения и так далее («каждой твари по паре»). И спасается в ковчеге от потопа… Вся знакомая нам история вдруг переворачивается абсолютно.

Мы начинаем впускать ее в себя.

Слышим голос Лайтмана:

– Спроси себя: «Где я в этой истории с Ноахом?» Или еще лучше: «Где он, Ноах, внутри меня?» Требуй только от себя самого, только с одним вопросом подходи к чтению этой Книги – все, что я читаю здесь, все это происходит со мной.

Ноах – это не человек, нет, это мое первое чистое желание отдавать. Любить. Делать добро. Пока еще маленькое, еле слышное… Но я уже различаю его. Оно живет во мне… Вот это желание и называется Ноах.

«…Ибо тебя увидел я праведным предо мной в этом поколении», – читаю я.

И он поясняет:

– Это о Ноахе говорится. О праведном желании Ноах в поколении пустых, эгоистических, никчемных желаний, которые скопились во мне… «Извратилась земля», – ты думаешь о земле речь?.. Нет! О моих желаниях, которые извратились. Потому что живу в своем эгоизме… только для себя живу… И чувствую, как это уже начинает разрушать меня… и всех вокруг… И чувствую, что я просто обязан найти в себе «Ноаха». Ухватиться за него… и держать! Держать!.. Как держать?!

Обложиться хорошими книгами, в которых идет речь о любви, отдаче, а значит о Ноахе, открыть сердце близким по духу людям так, чтобы помогать друг другу соединиться… Вот так жить.

Вместе защититься от безумной рекламы, пустого телевидения, желтой прессы, – не впускать их в себя. Если смогу выдержать, то это и будет означать, что вхожу в ковчег с Ноахом. Что я построил защиту. Возвел стены… Из книг, друзей, мыслей… И я уже могу плыть с ними, а не тонуть в потоке всякого дерьма.

Не расскажешь обо всем, что произошло с нами в студии.

Мы изменились – это точно.

Больше того скажу – было ощущение, что мы родились заново.

…То, что происходило за пределами студии, я узнал позже.

В это самое время бежал по берегу моря, где-то в районе Нетании, высокий красивый парень, атлет, мастер кулачного боя, который готовился вот-вот стать преподавателем полицейской академии – Миша. Бежал он свою «десятку» километров, как всегда слушал радио на бегу. И вдруг – остановился… Потому что попал на нашу волну. И с первых слов, как он говорит, споткнулся… Замер…

В то же время системный администратор компьютерной фирмы Марик как бы случайно включил радио «7 канал». И попал на нас… И все. Конец работе на час, как он рассказывал потом. Да на какой там час, на весь день. Ходил, размышлял, не мог никак отойти. Так его прошибло.

Так же прошибло в то же самое время и Леву – электрика, и Мотю – историка, и Игоря – инженера-электронщика, и Витю – музыканта (репетировал он на фаготе, слушал радио параллельно). И еще очень многих…

Что же такое произошло? Как получилось, что люди советского воспитания, которые Тору (да и Библию) в глаза не видели, вдруг поразились?

Вдруг пробило их…

Ответ мне ясен. Там говорилось о них.

Каждый почувствовал, что говорится о нем лично. Что кто-то сейчас по-русски и прямо в сердце отвечает на вопросы, которые в них жили все время, и неважно задавали они их или нет… Они все потом придут. И еще многие, кроме них.

Придут и станут основой группы…

Сегодня в этой группе около двух миллионов учеников по всему миру. Но это будет потом…

А пока происходит вот что – шквал телефонных звонков.

Именно с этого момента передача начала набирать обороты. И очень стремительно.

Каждый раз мы разбирали новую главу. И каждый раз поражались.

Нам звонили со всех концов страны. Мы не успевали отвечать на вопросы. Выстроились очереди в эфире.

Мы попали в точку… В сердце. Туда, где живет чувство. Где мы скрываем любовь. И не очень хотим ее показывать. Где тоска от одиночества. Где масса вопросов, на которые, казалось, нет и не будет никогда ответов, так и умрешь, не добьешься их… И вдруг приходят ответы.

Всю неделю, я не придумываю, так мне рассказывали потом, всю неделю, люди ждали этой передачи. Записывали ее. Передавали записи друзьям и знакомым в Россию. И там уже их слушали в машинах – в «жигулях» и «поршах», слушали, не отрываясь.

Потом размножали кассеты… В общем, дело пошло…

И нас даже пригласили в Россию. Готовились лекции в Москве, в историко-архивном институте, в Питере.

Мы взяли билеты на 20-е января. Оформили визу, тогда это было дело не быстрое.

До отъезда нам оставалось провести всего одну передачу.

Это было 18 января 1998 года, в пятницу, в 10 утра, за два дня до отъезда.

Мы ехали и обсуждали, о чем будем говорить.

Как всегда с предосторожностями въехали на территории. Перед нами простиралось узкое шоссе. Машин было немного…

18 января в 11:00, как положено, все включили радио.

Сначала затянули с рекламой…

Потом объявили, что Лайтман задерживается в дороге.

Люди ждали.

Снова музыка… снова реклама…

А потом вдруг сообщение: «Мы не знаем, что произошло. Но что-то очень серьезное…»

/ авария /

Итак, мы едем на радио «7 канал». Наша передача через сорок минут. Въехали на территории.

Перед нами узкое шоссе. Навстречу летят машины, а наша сторона свободна, идем свои 100.

Учитель за рулем, Бенци спит справа от него, Юра спит слева от меня. Я на заднем сиденье.

Обсуждаем будущую передачу.

Надо сказать, что у Лайтмана есть такое свойство, он не хочет заранее знать вопросы.

Он человек прямой трансляции. Прямого ответа.

Ничего заранее не заготавливает.

Ну, едем мы, значит.

Я читаю недельную главу из Торы, которую сегодня будем обсуждать.

Называется она на иврите «Шмот», а на русском – «Имена».

Глава потрясающая. Обилие драматических ситуаций, закрученная внешняя история, но внутреннее содержание еще сильнее.

В ней рассказывается, что в Египте встал новый фараон, который решил разобраться с народом Израиля.

И застонали люди под фараоном.

Но не о фараоне здесь говорится и не о народе Израиля, нет.

Израиль в переводе с иврита – это Исра – прямо, Эль – к Творцу.

«Прямо к Творцу!» И Творец – это не седобородый старец, а свойство любви и отдачи.

Это закон любви и отдачи.

Получается, что те, кто стремится стать такими же – любящими и отдающими, они и называются Исраэль.

И речь в Торе идет не о жителях Израиля и не о евреях по рождению, а о тех, кто в себе ищет свойства любви и отдачи. Ищет в себе народ Израиля.

Потому что он есть в каждом из нас. Абсолютно в каждом.

Вот с ними-то, с этими свойствами, и решил разобраться фараон, который тоже живет в нас. Фараон – это наше эго.

Самая-самая сердцевина его.

В главе «Шмот» говорится о том, что пришел момент, когда мы почувствовали, что мы рабы его. Что эго правит нами. Каждым нашим действиям, всеми нашими мыслями управляет. И нам стало нехорошо от этого.

Раньше мы неплохо жили в Египте. Египет на иврите – «Мицраим», что в переводе означает «сосредоточение зла».

Так вот, в Египте, в этом царстве эгоизма, мы жили припеваючи, мы не чувствовали его власти. Не думали, что мы эгоисты.

Думали, что эгоисты другие, а не мы.

И вдруг у нас раскрылись глаза. Мы увидели его – нашего фараона.

Поэтому и говорится, что «встал новый фараон».

И мы поняли, что он – источник всех наших бед.

Мы уже хотим бежать от него. Изнемогаем, работая на него.

Стонем!..

И когда чаша нашего терпения переполняется…

Тогда и рождается в нас сила по имени Моше, которая потом и вытаскивает нас из этого эгоистического рабства.

Моше – от слова «лимшот» – вытащить.

Эта сила и есть наше стремление к любви.

Она сначала маленькая, практически бессильная, как и сам маленький Моше.

Но потом она растет и превращается уже в вождя Моше.

Который может увести народ от самого фараона, то есть вывести нас из эгоистической природы.

Ох, как много можно об этом написать, но возвращаюсь на шоссе. Так вот, мы едем.

И вдруг, ну, метрах в 15-ти от нас, неожиданно резко выворачивает и несется нам в лоб, не снижая скорости, микроавтобус «Мерседес». Справа от нас – скала, слева – колонна машин, вывернуть некуда.

Не успеваю и крикнуть. Но точно помню свою последнюю мысль: «Неужели из этого можно выскочить?!»

Удар… Безжалостный, в лоб…

Помню – «шмяк!». И все.

Очнулся я, не знаю, сколько времени прошло…

Машина наша дымится… За окном мечутся лица арабов…

Их много…

Слева стонет Юра… Справа Бенци замер безжизненно, бросил голову вниз… и она вся в крови.

Учитель сидит, выпрямившись…

Тихо так сидит, не шевелясь.

Зову его…

Не отвечает…

Зову снова…

Медленно приподнимает руку… значит, жив…

Оглядываю себя. Боли не чувствую. Правая моя нога закручена вокруг тела, как будто она существует без меня (множественные переломы), левая рука не движется, из-под куртки что-то выпирает… открытый перелом…

Еще минут 20–30 я не буду чувствовать боли.

Кровь будет уходить, выльется ее много, но боли не будет почти.

Ну вот…

Тут приоткрывается дверца машины и заглядывают испуганные парень и девушка.

Выяснится потом, что они несколько дней как поженились и живут здесь, на территориях.

Спрашивает меня парень: «Что делать?»

Я говорю: «Тяните…»

А машина уже горит…

Они организовывают арабов, те вытаскивают сначала Учителя, потом Юру, меня, Бенци – с трудом. Он без сознания.

На него страшно смотреть.

Лежу метрах в десяти на дороге…

Вдруг перестаю слышать…

Мечутся передо мной лица…

Заглядывают, что-то кричат…

А я не слышу.

Только вижу, как стоит перед машиной мой Учитель.

Такой бледный-бледный, ни кровинки на лице.

Стоит, опершись рукой на капот, и никого к себе не подпускает. Вижу, подбегают к нему арабы, но он останавливает их рукой. Медленно садится возле переднего колеса и тихо сидит и смотрит перед собой на землю.

Это потом окажется, что у него были перебиты все внутренности. Но пока – спокойный взгляд и какое-то отрешенное раздумье. Тишина продолжается еще несколько минут.

И вдруг врывается звук. Кричат арабы:

– Что вы наделали?!

Как будто это мы наделали!..

Оказывается, микроавтобус этот, «Мерседес» с 14 пассажирами-арабами и накурившимся водителем, лежит в кювете.

А наш боевой «Пежо 306», стоит, чуть повернутый, на дороге. И дымится.

Это потом полицейские будут разводить руками и говорить, что непонятно, как мы остались живы. Ну, не понятно им, непонятно! Не бывало так, чтобы выходили живыми из таких аварий!..

Лежу и думаю, что я-то знаю, почему.

Но как им это объяснишь?! И надо ли вообще объяснять?!

Учитель потом сказал мне, что последней мыслью его было: «Как попасть под колесо». И он под него попал. И всех нас спас.

Мерседес въехал в нас на скорости 140 км в час, точно в лоб.

Потом, по рассказам очевидцев, взлетел над нами, сделал три оборота и скрылся в кювете.

Но пока я ничего этого не знаю. Лежу на шоссе. Кровь из раны на голове заливает глаза. Ждем «скорую». Ждем полчаса, не меньше.

Тут надо мне сделать небольшое отступление.

Хочу рассказать о природе человека. Об эгоисте. О себе.

Ну, сами посудите, приезжает «скорая», начинают нами всеми заниматься.

Ну и мной, конечно. Я лежу на асфальте, нога поломана, рука поломана, голова проломлена, склоняются ко мне санитары и, чтобы освободить руку, решают разрезать рукав куртки. А это, надо сказать, моя любимая кожаная куртка. И я из последних сил хриплю им:

– Куртку не режьте!.. – хотят все-таки резать, а я им категорично: – Не режьте!..

Кое-как они справились, уж не понимаю, как, но освободили руку. И я стонал от боли, но помогал им.

Принимаются они за мою ногу. Хотят мне ботинки порезать… – нога распухла. А я им, уже почти теряя сознание:

– И ботинки не режьте!.. «Тимберленды», купили месяц назад, шекелей за 400.

Так меня в «Тимберлендах» и грузят в машину.

Летим на полной скорости.

Потому что у меня рука перестает двигаться.

Привозят. Тут же отправляют в операционную, с рукой, ногой, головой. Вливают литры крови, потерял много, и латают меня 5 часов подряд две бригады врачей.

Руку мне делает прекрасный арабский врач, на него все здесь молятся, а ногу – русский, тоже орел. Потом он приводил даже свою жену, показывал меня, снимок ноги и гордо говорил: «Вот, 18 костей нанизал на одну железку… Будет еще бегать!..»

Меня оперируют, а тем временем Учителя, Бенци и Юру перевозят в другую больницу.

Учитель тяжелый.

Внутреннее кровоизлияние. Все внутри перебито.

Бенци – никакой. Голова, как глобус, все время без сознания, глаз не открывает.

У Юры поломан тазобедренный сустав.

Пока происходит вся эта катавасия, сходят с ума наши жены. Юриной сообщают, что мы погибли. Там полная паника.

Моя успевает получить от меня сообщение, что я жив, прорывается на машине через религиозные районы, а дело происходит между пятницей и субботой. Шаббат – движение там запрещено.

Тем временем ребята наши, все до одного, уже здесь, рядом с нами. Мы будем открывать глаза и видеть родные, любимые лица, склоненные над нами.

В них и тревога, конечно, но и покой, и полная безопасность, и уверенность, что тебе ни за что не дадут умереть.

Да, с этого момента они не отпустят нас ни на мгновение.

Уцепятся в нас своим желанием, и мы будем буквально чувствовать, что нас держат на руках.

Неделю Учитель находится в реанимации.

Неделю балансирует между жизнью и смертью.

Неделю все наши ребята, а в группе уже человек 50, дежурят рядом с ним, не выходя, 24 часа в сутки.

Их будут выгонять из палаты, а они – входить снова. Потом уже перестанут с ними бороться, поймут – бесполезно.

Потом мой любимый товарищ Гилад, майор, командир пограничного катера, расскажет, как он летел на машине после того, как узнал, что произошло с нами, и думал только об одном, что такого не может быть, чтобы забрали у него жизнь, которую он только-только нашел после стольких лет скитаний…

Просто не могут забрать у него Учителя, нас…

Да он просто не отдаст нас никому!..

И так все ребята.

Все живут с этой мыслью. Она соединяет всех.

Матрасы брошены на пол, на землю, рядом с машинами… Постоянно сменяемые караулы.

Они молчат, курят, не надо ни о чем говорить. Молитва – она ведь в сердце.

Не описать, ну, не описать!.. вот этого чувства безопасности, абсолютной связи с товарищами, и она даже не физическая, она мысленная. Я уже сказал, тебя просто держат на руках, – вот именно такое ощущение и есть. И ты спокоен. Не дергаешься. И сам даешь им это спокойствие. Понимаешь, что оно и им тоже необходимо. Такое вот взаимное поручительство получается.

Вы поручились за меня, я ручаюсь за вас.

Именно это время я называю временем рождения нашей группы.

С этого момента все пойдет по-другому.

Иногда думаю, что мы и разбились именно для этого.

Вот, действительно, если задуматься, ирония судьбы, ей Богу!

Вроде бы тяжелая авария, и сложены мы по кусочкам…

И реанимация, и боль постоянная…

Но для меня это – самый счастливый период моей жизни!..

Верите – самый счастливый!..

…Через полторы недели меня выписывают.

Я прошу завезти меня к Учителю. Мы в разных больницах.

Он сидит худой такой, в кислородной маске, с «Учением десяти сфирот» в руке.

Мы обнимаемся, я на коляске, и он тоже… Он трясет учебником и говорит:

– Я здесь такое нашел!..

И глаза сияют. И я ясно понимаю, что ничто и никогда нас не разлучит. Что я всегда буду с ним, рядом! Всегда.

В это время приходят делать ему какую-то дикую процедуру – откачивать жидкость изнутри. Прямо на глазах засовывают длиннющую иглу ему под ребро и с ужасной болью высасывают жидкость.

И еще говорят, что эту процедуру ему надо проходить раз в две недели. Даже, когда его выпишут.

А дальше будет операция, еще операция… Смотрю на смертельно усталого Учителя и думаю: это безумие какое-то.

И тогда появляется Геллер.

Вдруг сообщает мне мой друг Женя, что где-то в Раанане открылась клиника, лечат там иглоукалыванием. Врач работал 17 лет в Китае. Творит чудеса.

На следующий день везем Учителя к Геллеру.

Странный мужик, нервный, резкий, крикун, диктатор, нет для него авторитетов.

Оглядывает Лайтмана. Кивает.

Не надо ему ничего объяснять.

Приказывает ложиться.

Шутя и играя, почти не глядя, ставит иголки.

Учитель наш послушен, как ребенок.

Ставит и мне заодно.

Я произношу, на первый взгляд, безобидную фразу:

– Надеюсь, – говорю, – поможет.

Вечером мне звонит этот самый Геллер. Мы с ним от силы знакомы один час. А он – ни тебе «здравствуй», ничего, – сходу орет в трубку: – Кто ты такой! – орет, – кто ты такой, я тебя спрашиваю, чтобы усомниться во мне!..

Ничего не понимаю, молчу ошарашенный.

А он продолжает орать:

– Как ты мог сказать: «Наде-е-е-юсь, что поможет!»?

Пытаюсь возмущаться…

А он кричит:

– Заткнись!.. Отмени свое дерьмовое эго!.. Наде-е-ется он!.. Посмотри на своего Учителя, учись, как надо хотеть!..

И бросает трубку.

Стою, пыхчу, возмущаюсь, ерепенюсь… хватаю трубку, чтобы позвонить ему, ответить, но не звоню.

Проходит полчаса, час…

И я думаю вдруг: «Если бы была у меня цель не просто вылечиться, не просто стать здоровым, а вылечиться именно для того, чтобы потом с новыми силами преподавать, как мой Учитель, рассказывать людям о том, как нам всем соединиться, наконец-то, как научиться любить… Тогда бы я не пикнул даже, поддался бы лечению как ребенок. А я?!»

В общем, Геллер вылечил Лайтмана.

Врачи раскрыли рты.

Ни операции, на которой они настаивали, больше не требовалась, ни жидкость не надо откачивать.

Произошло чудо!

И Геллер сразу же исчез.

Словно появился только для того, чтобы помочь и исчезнуть.

Клиника в Раанане растворилась, будто ее и не было. Прямо по Булгакову. Поиск в интернете ничего не дал, друзья и знакомые прошерстили Голландию (он оттуда приехал), Москву, Китай… Бесполезно.