Текст книги "Мерсье и Камье"

II

Витрины озарялись, другие витрины гасли, смотря какая витрина. Скользкие улицы заполнялись толпой, спешившей, судя по всему, к определенной цели. Воздух был пропитан каким-то яростным и усталым комфортом. Если закрыть глаза, не слышно было ни одного голоса, только безбрежное шарканье ног. В этой тишине поспешающих орд они, как могли, шли вперед. Они шагали по самой кромке тротуара. Впереди Мерсье, держась за руль, позади Камье, держась за седло, а велосипед катился в кювете рядом с ними.

– Ты мне больше мешаешь, чем помогаешь, – сказал Мерсье.

– Я не стараюсь тебе помочь, – сказал Камье, – я стараюсь помочь себе.

– Тогда ладно, – сказал Мерсье.

– Мне холодно, – сказал Камье.

И в самом деле, было холодно.

– И в самом деле холодно, – сказал Мерсье.

– Куда мы идем таким уверенным шагом? – сказал Камье.

– По-моему, мы движемся в сторону канала, – сказал Мерсье.

– Уже? – сказал Камье.

– Возможно, нам понравится, – сказал Мерсье, – идти бечевой, не отклоняясь ни вправо, ни влево, пока не наскучит. Чтобы впереди, смотрим мы на них или нет, призывно сияли меркнущие огни, которые нам столь дороги.

– Говори за себя, – сказал Камье.

– А кроме того, вода будет свинцового цвета, – сказал Мерсье, – и от этого тоже не стоит отмахиваться. И кто знает, быть может, нас охватит желание броситься в волны.

– Мостики попадаются все реже и реже, – сказал Камье. – Наклонившись над шлюзами, мы пытаемся что-то понять. С барж, причаленных к берегам канала, доносятся голоса моряков, кричащих нам «добрый вечер». Их день окончен, они курят последнюю трубку, перед тем как уйти на покой.

– Шлюзы? – сказал Мерсье.

– Шлюзы, – сказал Камье. – Ш-Л-Ю-З-Ы, шлюзы.

– Каждый сам за себя, – сказал Мерсье. – Только Бог за всех.

– Город далеко позади, – сказал Камье. – Вокруг постепенно сгущается тьма, синяя с черным. Звезды подернулись дымкой. Луна взойдет лишь к четырем часам утра. Все сильнее пробирает холод. Мы шлепаем по лужам, оставшимся после дождя. Больше нет сил идти вперед. Вернуться тоже невозможно.

Чуть погодя он добавил:

– О чем ты задумался, Мерсье?

– Так, вообще, об ужасе жизни, – сказал Мерсье.

– Может, пойдем пропустим по глотку? – сказал Камье.

– Я думал, мы договорились, – сказал Мерсье, – прибегать к алкоголю только в случаях дорожных происшествий или недомоганий. Разве среди наших многочисленных условий не предусматривался такой пункт?

– Я не говорю – выпить, – сказал Камье, – я говорю – пропустить по стаканчику, быстро, чтобы взбодриться.

Остановились у первого же бара.

– С велосипедами нельзя, – сказал хозяин бара.

Если подумать, это, скорее всего, был просто бармен.

– Он это называет велосипедом, – сказал Камье.

– Пошли отсюда, – сказал Мерсье.

– Дерьмо, – сказал бармен.

– Ну и что? – сказал Камье.

– А не привязать ли его к фонарю? – сказал Мерсье.

– Это развяжет нам руки, – сказал Камье.

В конце концов сошлись на том, чтобы привязать велосипед к решетке. Результат был тот же самый.

– А что дальше? – сказал Мерсье.

– Вернемся к месье Велосипеду? – сказал Камье.

– Никогда, – сказал Мерсье.

– Никогда так не говори, – сказал Камье.

И они пошли в бар напротив.

Сидя у стойки, они рассуждали о том, о сем, перескакивая, по своему обыкновению, с пятого на десятое. Говорили, умолкали, слушали друг друга, не слушали, ни в чем себя не неволя и следуя собственному ритму. Иногда Камье целую минуту был не в силах поднести к губам стакан. На Мерсье подчас нападало такое же изнеможение. Тогда тот, кто сильнее, давал попить более слабому, прижимая к его губам краешек стакана. Вокруг них теснились сумрачные и словно плюшевые фигуры, постепенно толпа становилась все гуще. Тем не менее из их разговора вытекало нижеследующее.

1. В настоящий момент идти дальше было бы бессмысленно и даже безрассудно.

2. Остается только попроситься на ночлег к Элен.

3. Ничто не помешает им продолжить путь завтра с утра пораньше, в любое время.

4. Упрекнуть им себя не в чем.

5. Существует ли то, что они ищут?

6. Что они ищут?

7. Никакой спешки нет.

8. Все соображения насчет этого путешествия надо будет пересмотреть на свежую голову.

9. Важно одно – пуститься в путь.

10. И хрен с ним.

На улице они вновь взялись под руки. Через несколько сотен метров Мерсье обратил внимание Камье на то, что они шагают не в ногу.

– У тебя свой ритм, – сказал Камье, – а у меня свой.

– Я не в осуждение, – сказал Мерсье. – Просто это утомительно. Движемся рывками.

– По мне, так лучше попроси меня прямо и без экивоков, – сказал Камье, – и я или отпущу твою руку и отойду в сторону, или приноровлюсь к твоим кренделям.

– Камье, Камье, – сказал Мерсье, сжимая руку товарища.

На перекрестке они остановились.

– Куда теперь потащимся? – сказал Камье.

– Положение наше очень странное, – сказал Мерсье, – я имею в виду по отношению к дому Элен, если я правильно сориентировался. Дело в том, что все эти дороги, которые ты видишь, приведут нас туда одинаково легко и просто.

– Тогда повернем обратно, – сказал Камье.

– Это нас значительно отдалит от цели, – сказал Мерсье.

– Но не можем же мы торчать тут всю ночь, как дураки, – сказал Камье.

– Метнем в воздух наш зонтик, – сказал Мерсье. – Он как-нибудь да упадет на землю, согласно законам, кои нам неведомы. Останется только пойти в ту сторону, в какую он нам укажет.

Зонтик указал налево. Он был похож на большую раненую птицу, большую и несчастную птицу, которую подстрелили охотники, и вот теперь она, задыхаясь, ждет, чтобы ее добили из милосердия. Сходство было поразительное. Камье подобрал зонтик и прицепил к своему карману.

– Надеюсь, он не сломался, – сказал Мерсье.

В этот миг их внимание привлек странный тип – на этом господине, вопреки зябкой погоде, были только фрак и цилиндр. Казалось, ему с ними по дороге, потому что он был виден им со спины. Его руки с каким-то безумным кокетством приподнимали, разводя по сторонам, фалды фрака. Шагал он осторожно, широко расставляя негнущиеся ноги.

– Тебе хочется петь? – сказал Камье.

– Насколько мне известно, нет, – сказал Мерсье.

Опять припустил дождь. Хотя разве он прекращался?

– Прибавим шагу, – сказал Камье.

– Почему ты спрашиваешь? – сказал Мерсье.

Камье как будто не спешил с ответом. Наконец он сказал:

– Я слышу пение.

Они остановились, чтобы лучше слышать.

– Ничего не слышу, – сказал Мерсье.

– А ведь у тебя, по-моему, хороший слух, – сказал Камье.

– Очень приличный, – сказал Мерсье.

– Странно, – сказал Камье.

– Ты и сейчас слышишь? – сказал Мерсье.

– Похоже на смешанный хор, – сказал Камье.

– Наверно, это иллюзия, – сказал Мерсье.

– Может быть, – сказал Камье.

– Давай бегом, – сказал Мерсье.

Некоторое время они бежали по темным, сырым и безлюдным улицам. Когда бег прекратился, Камье сказал:

– В хорошем же виде мы явимся к Элен, мокрые до нитки.

– Мы сразу разденемся, – сказал Камье. – Повесим одежду сушиться у огня или в бельевой шкаф, там проходят трубы с горячей водой.

– В сущности, – сказал Мерсье, – почему мы не воспользовались зонтиком?

Камье посмотрел на зонтик, который был у него в руке. Он его взял в руку, чтобы удобнее было бежать.

– А ведь могли, – сказал он.

– Зачем нагружать себя зонтиком, – сказал Мерсье, – если нельзя раскрыть его, когда нужно?

– Я того же мнения, – сказал Камье.

– Так раскрывай, черт побери, – сказал Мерсье.

Но у Камье зонтик не раскрывался.

– Не могу, – сказал Камье.

– Дай сюда, – сказал Мерсье.

Но у Мерсье он тоже не раскрылся.

В этот миг дождь, услужливый агент всемирной зловредности, обратился в сущий потоп.

– Заело, – сказал Камье. – Главное, не надо силой.

– Сволочь, – сказал Мерсье.

– Это ты про меня? – сказал Камье.

– Это я про зонтик, – сказал Мерсье. Он высоко поднял его над головой обеими руками и яростно швырнул на землю. – Ну, мразь, – сказал он. И добавил, подняв к небу искаженное промокшее лицо и вздымая к нему кулаки: – Да на хрен ты мне тут сдался.

Страдания, которые Мерсье героически сдерживал с самого утра, вырвались наконец на свободу, это было очевидно.

– Это ты к нашему выручателю так обращаешься? – сказал Камье. – Ты не прав. Это, наоборот, ты ему тут на хрен сдался. Ему-то ни хрена не делается. Этому выручателю ни хрена не делается.

– И пожалуйста, не припутывай к нашему спору мадам Мерсье, – сказал Мерсье.

– Это бред, – сказал Камье.

– Будь в этом месте грязь поглубже, – сказал Мерсье, – я бы побарахтался в ней до утра.

У Элен первым делом заметили ковер.

– Ты только посмотри на этот палас, – сказал Камье.

Мерсье посмотрел.

– Симпатичный коврик, – сказал он.

– Неслыханно, – сказал Камье.

– Можно подумать, что ты его видишь в первый раз, – сказал Мерсье. – Ты-то уж вдоволь на нем повалялся.

– Впервые вижу, – сказал Камье. – Я его никогда не забуду.

– Все так говорят, – сказал Мерсье.

Тем вечером больше всего бросался в глаза ковер, хотя было на что посмотреть и кроме ковра. На попугая ара, например. Он балансировал в неустойчивом равновесии на жердочке, подвешенной в углу к потолку и чуть заметно подрагивавшей от естественной склонности к колебаниям и вращению. Несмотря на позднее время, попугай не спал. Его грудь слабо вздувалась и опадала в неровном задыхающемся ритме. При каждом выдохе пушок приподнимался от неуловимой дрожи. Время от времени клюв раззевался и на несколько секунд оставался разинутым. Прямо не попугай, а рыба. Тогда было видно, как шевелится черный веретенообразный язычок. Настороженные глаза, полные несказанной тоски и растерянности, слегка отворачивались от света. По оперению, вспыхивающему ироническим блеском, пробегали тревожные складки. Под попугаем, на ковре, была разложена большая развернутая газета.

– Есть моя кровать и диван, – сказала Элен.

– Вы располагайтесь, – сказал Мерсье, – а я ни с кем вместе спать не буду.

– А я бы не отказался, – сказал Камье, – от небольшого славного насосика, только не слишком долго, а так, чуть-чуть.

– Никаких насосиков, – сказала Элен. – С этим покончено.

– Я лягу на полу, – сказал Мерсье, – и буду ждать рассвета. Перед моими открытыми глазами вереницей пройдут сцены и лица. Дождь будет барабанить коготками по стеклам, и тьма поведает мне о своих красках. Меня охватит желание выброситься из окна, но я его обуздаю… Я его обуздаю! – проревел он.

Когда они опять оказались на улице, то задумались, куда делся велосипед. Рюкзак тоже исчез.

– Видал попугая? – сказал Мерсье.

– Красивый, – сказал Камье.

– Он стонал ночью, – сказал Мерсье. – Я и не знал, что попугаи стонут, а этот стонал, и даже довольно часто.

– Может, это была мышь, – сказал Камье.

– Я его буду видеть до конца дней моих, – сказал Мерсье.

– Я и не знал, что у нее есть попугай, – сказал Камье. – Но меня добил ковер.

– И меня, – сказал Мерсье. – Она говорит, что он у нее уже много лет.

– Ей соврать ничего не стоит, – сказал Камье.

Дождь шел по-прежнему. Они укрылись под аркой, не зная, куда идти.

– В какой именно момент ты обнаружил отсутствие рюкзака? – сказал Мерсье.

– Сегодня утром, – сказал Камье, – когда хотел выпить какой-нибудь сульфамид.

– Такие подробности меня не интересуют, – сказал Мерсье.

– Помнишь события вчерашнего вечера? – сказал Камье.

– Помню в общих чертах, – сказал Мерсье. – Но мы были в районе, который я плохо знаю.

– Как ты себя сегодня чувствуешь? – сказал Камье.

– Слабым, но решительным, – сказал Мерсье. – А ты?

– Чуток получше, чем вчера, – сказал Камье.

– Не вижу зонтика, – сказал Мерсье.

Камье осмотрел себя с головы до ног, опуская голову и разводя руки, словно речь шла о пуговице.

– Скорее всего, мы забыли его у Элен, – сказал он.

– Сдается мне, – сказал Мерсье, – что, если мы не покинем этого города сегодня, мы не покинем его никогда. Так что давай хорошенько подумаем, прежде чем пускаться на поиски этих вещей.

– Что именно было в рюкзаке? – сказал Камье.

– Туалетные принадлежности, – сказал Мерсье.

– Излишняя роскошь, – сказал Камье.

– Несколько пар носков и одни трусы, – сказал Мерсье.

– Надо же, – сказал Камье.

– И кое-какая еда, – сказал Мерсье.

– Которую давно пора выбросить, – сказал Камье.

– Сперва ее надо найти, – сказал Мерсье.

– Сядем в первый же экспресс и поедем на юг! – воскликнул Камье. И добавил: – Так у нас хотя бы не будет искушения сойти на первой же станции.

– А почему на юг, – сказал Мерсье, – а не на север, не на восток и не на запад?

– Мне больше нравится юг, – сказал Камье.

– Разве это объяснение? – сказал Мерсье.

– Вокзал ближе всего, – сказал Камье.

– Об этом я не подумал, – сказал Мерсье. Он вышел на улицу и посмотрел на небо. Небо было серое и низкое, в какую сторону ни посмотри.

– Небо равномерно пакостное, – сказал он, вернувшись в укрытие. – Без зонтика мы промокнем, как крысы.

– Ты хочешь сказать, как собаки, – сказал Камье.

– Я хочу сказать, как крысы, – сказал Мерсье.

– Даже если бы у нас был зонтик, – сказал Мерсье, – мы бы не смогли им воспользоваться. Он сломан.

– Что ты сочиняешь? – сказал Мерсье.

– Мы его сломали вчера вечером, – сказал Камье, – пока с ним советовались. Это была твоя идея.

Мерсье обхватил голову руками. Постепенно вся сцена воскресла перед его взором. Он гордо выпрямился.

– Ладно, – сказал он. – Не будем предаваться бесплодным сожалениям.

– Плащ можно носить по очереди, – сказал Камье.

– Мы же будем в поезде, – сказал Мерсье, – мчащемся к югу.

– Сквозь залитые водой стекла, – сказал Камье, – мы попытаемся считать коров. Они уныло дрожат за шаткими изгородями. Улетают вдаль мокрые и взлохмаченные вороны. Но постепенно погода исправляется. И под сверкающим солнцем мы прекрасным зимним деньком выходим из вагона. Где-нибудь в Монако.

– Не помню, ел ли я что-нибудь за последние двадцать четыре часа, – сказал Мерсье.

– Я ел луковый суп, часа в четыре утра, – сказал Камье. – Ты, наверно, слышал.

– Несмотря на это, я совершенно не голоден, – сказал Мерсье.

– Надо есть, – сказал Камье. – Не то желудок растянется и сплющится, как ложная киста.

– А правда, как твоя киста? – сказал Мерсье.

– Затаилась, – сказал Камье. – Но там, в глубине, назревает катастрофа.

– И что ты тогда собираешься делать? – сказал Мерсье.

– Подумать боюсь, – сказал Камье.

– Я бы съел пирожное с кремом, – сказал Мерсье. – Нельзя, так нельзя, но я бы съел.

– С клубничным, – сказал Камье.

Мерсье подумал.

– Скорее, со сливовым, – сказал он.

– Пойду принесу, – сказал Камье. – Жди меня здесь.

– Нет, нет! – воскликнул Мерсье. – Не уходи от меня, давай держаться вместе!

– Успокойся, – сказал Камье. – Плащ сейчас на мне. Значит, я и схожу. Дел-то на две минуты. – Он вышел на улицу и стал переходить дорогу.

– Камье! – воскликнул Мерсье.

Камье обернулся.

– Марципан! – воскликнул Мерсье.

– Что? – воскликнул Камье.

– Марципан! – воскликнул Мерсье.

Камье бегом вернулся под арку.

– Ты хочешь, чтобы я попал под машину! – сказал он. – Что тебе надо?

– Марципан, – сказал Мерсье.

– Марципан, марципан, – сказал Камье. – А что это такое – марципан?

Мерсье объяснил.

– И с кремом, – сказал Камье.

– Разумеется, с кремом! – воскликнул Мерсье. – Ну давай, живо.

Камье не двинулся с места.

– Чего ты ждешь? – сказал Мерсье.

– Я советовался сам с собой, – сказал Камье. – Я говорил себе: Камье, разозлиться нам на него или не стоит?

– Советуйся с собой в другом месте, – сказал Мерсье.

– Кто угодно на моем месте разозлился бы, – сказал Камье. – А я, по зрелом размышлении, не стал. Потому что подумал: время нелегкое, а Мерсье не в форме. – Он подошел ближе к Мерсье, тот попятился. – Я хотел только тебя обнять, – сказал Камье. – Обниму в другой раз, когда тебе будет лучше, если только не забуду. – Он вышел под дождь и исчез.

Оставшись один, Мерсье стал расхаживать взад и вперед под аркой и погрузился в горькие размышления. С позавчерашнего вечера это была их первая разлука. Подняв глаза, словно для того, чтобы отогнать нестерпимую картину, он увидел двух детей, мальчика и девочку, смотревших на него. Они были в совершенно одинаковых черных непромокаемых накидках с капюшоном, на спине у мальчика – небольшой ранец. Дети держались за руки.

– Папа, – почти хором сказали они.

– Здравствуйте, детки, – сказал Мерсье, – живо марш отсюда.

Но они и не думали уходить. Сцепленные вместе руки раскачивались туда-сюда, как качели. Наконец девочка вырвала руку и подошла к тому, кого они обозвали папой. Она потянулась к нему, словно прося, чтобы ее поцеловали или по крайней мере приласкали. Мальчик, явно волнуясь, двинулся следом. Мерсье поднял ногу и гневно топнул по мостовой. «Убирайтесь!» – воскликнул он. Дети попятились до тротуара и там опять замерли. «Пошли вон!» – взревел Мерсье. Он яростно рванулся в их сторону, и дети смылись. Мерсье вышел под дождь и стал смотреть, как они бегут прочь. Но скоро они остановились и оглянулись. То, что они увидели, вероятно, произвело на них сильное впечатление, потому что они понеслись дальше и юркнули за первый же угол. Незадачливый Мерсье несколько минут с остервенением следил, в самом ли деле угроза миновала, а потом, весь промокший, вернулся под арку и возобновил свои размышления если и не с того самого места, на котором они прервались, то с близкого к нему. У размышлений Мерсье была та особенность, что они неизменно выливались в одну и ту же бурю и выносили его на один и тот же риф, с какого места их ни начинай. Может быть, это были не столько размышления, сколько бурные и зловещие грезы, в которых прошлое самым неприятным образом сливалось с будущим, а настоящее исполняло неблагодарную роль вечного утопленника. Что поделаешь.

– Ну вот, – сказал Камье, – надеюсь, ты не начал беспокоиться.

Мерсье развернул бумагу и выложил пирожное на ладонь. Придвинул к нему нос, глаза, низко наклонился. Не выпрямляясь, искоса метнул на Камье исполненный недоверия взгляд.

– Это ромовая баба, – сказал Камье. – Все, что я смог найти.

Мерсье, по-прежнему согнувшись в три погибели, подошел к выходу на улицу, где было светлее, и еще раз рассмотрел пирожное.

– В нем полным-полно рома, – сказал Камье.

Мерсье медленно сжал кулак, и пирожное брызнуло у него между пальцами. Его выпученные глаза наполнились слезами. Камье подошел ближе, чтобы лучше видеть. Все новые и новые слезы, набегая, текли по щекам и прятались в бороде. Лицо оставалось спокойным. Глаза, набухшие влагой и, вероятно, незрячие, казалось, пристально следили за чем-то, перемещавшимся по земле.

– Если бы ты не злился, – сказал Камье, – ты бы мог просто отдать его собаке или ребенку.

– Я плачу, – сказал Мерсье, – не мешай.

Когда Мерсье доплакал, Камье сказал:

– Возьми наш платок.

– Бывают дни, – сказал Мерсье, – когда мы то и дело рождаемся. В такие дни повсюду полным-полно маленьких вонючих Мерсье. Это потрясающе. Никогда не сдохну.

– Хватит – сказал Камье. – Что ты скорчился закорюкой. Словно тебе девяносто лет.

– Это был бы мне прекрасный подарок, – сказал Мерсье. Он вытер руку о штаны. – Кажется, я сейчас стану на четвереньки, – сказал он.

– Я пошел, – сказал Камье.

– Ты меня покидаешь, – сказал Мерсье. – Так я и знал.

– Ты же меня знаешь, – сказал Камье.

– Нет, – сказал Мерсье, – но я надеялся на твое доброе отношение, надеялся, что ты поможешь мне избыть мою боль.

– Я могу тебе помочь, но не могу воскресить, – сказал Камье.

– Возьми меня за руку, – сказал Мерсье, – и уведи далеко отсюда. Я буду послушно трусить рядышком, как щенок или малое дитя. И в один прекрасный день…

Воздух разорвал кошмарный визг тормозов, сопровождавшийся ревом и гулким стуком. Мерсье и Камье бросились (после недолгого колебания) наружу и увидели, прежде чем набежала толпа, что на земле чуть заметно колышется довольно-таки пожилая толстуха. Одежда ее пришла в такой беспорядок, что виднелось застиранное исподнее, невероятно толстое и пышное. Из одной или нескольких ран у толстухи текла кровь, и ручеек этой крови уже достиг водосточной канавки.

– Ага, – сказал Мерсье, – вот то, что мне было нужно. Я совершенно воспрянул. – И в самом деле, он преобразился.

– Пусть это послужит нам уроком, – сказал Камье.

– В каком смысле? – сказал Мерсье.

– Что никогда не стоит падать духом, – сказал Камье. – Будем верить в жизнь.

– В добрый час, – сказал Мерсье. – Я боялся, что не так тебя понял.

По дороге навстречу им попалась машина «скорой помощи», которая неслась по направлению к тому месту, где разыгралась сцена несчастного случая.

– Что? – сказал Камье.

– Стыд и срам, – сказал Мерсье.

– Не понял, – сказал Камье.

– Восемь цилиндров, – сказал Мерсье.

– Ну и что? – сказал Камье.

– А они толкуют о нехватке горючего, – сказал Мерсье.

– Может, жертв несколько, – сказал Камье.

Сеял мелкий дождик, словно из лейки с очень мелкими дырочками. Мерсье шагал, запрокинув голову. Время от времени свободной рукой он тер себе лицо. Он уже давно не мылся.