Текст книги "Два узла на полотенце"

2

Саблин не мог знать всех последствий беседы отца Серафима с архиереем – их не знал и сам дьякон, – а ведь где-то здесь и был ключ к михеевскому «сокровищу».

А было так.

Отец Серафим, как уже сказано, вернулся из Хомутовки туча тучей. Молчал. Ходил из угла в угол по комнатам. Отказался от ужина. Марьяна тоже молчала, сидя у постели годовалой дочери. Она догадывалась о многом, но не прерывала раздумий протоиерея. Ждала его слова. И услышала.

– Разъехаться нам надо с тобой, Марьяна. Будешь жить у отца дьякона, у него есть лишняя комната.

– Из-за Кати? – сдерживаясь, спросила Марьяна.

Протоиерей взорвался:

– Из-за всего! Из-за того, что ты у меня живешь! Из-за того, что ребенок от меня! Из-за того, что прихожане шушукаются.

– Я могла бы и аборт сделать.

– Не виню я тебя. Я хотел ребенка. Я и его преосвященству так сказал. Признался.

– А он? – сквозь зубы процедила Марьяна. Пустые холодные глаза ее, казалось, навсегда затаили отчаяние.

– Сначала он хотел перевести меня в другой приход. Да пожалел, видно. Только переехать ты должна сегодня же. Когда стемнеет. Собери белье и все носильное. Посуду с дьячком пришлю. А мебель у дьякона есть.

Марьяна молча пошла в спальню, но ее тут же остановил голос протоиерея:

– Сядь. Я еще не сказал о самом главном. Встречаться будем, но не скрытно и не долго, чтобы лишних разговоров вокруг церкви не было. Будешь приносить Катю ко мне на благословение. Не часто. Зато часто пиши. Письма-исповеди обо всем, что бог сердцу подскажет. С дьяконицей не ссорься, она баба не вредная.

– Безбожница! Смущает людей живых.

– У нее муж – лицо духовное. Его и забота. А ты характер свой сдерживай, смиряйся, если понадобится. Ты верующая, вот и терпи, уповая на господню волю Мне ох как нелегко было на архиерейском подворье. И не смотри так пронзительно, я не проповедую, а по-отечески наставляю: жить ведь придется по-разному, по отдельности друг от друга, за советами не побежишь. Ну а о достатке не беспокойся – серебреники будут. А для Кати на будущее, когда в жизнь войдет, я подарок приберегу. До гроба ее обеспечит. Не думай, что от государства утаенное, я церковные ценности по декрету все сдал. Это мое собственное, бесценный отцовский дар.

3

– Все? – спросил оперный дьякон.

– Нет, не все еще, Аким Савельевич, – Саблину хотелось выжать из него максимум информации. – Хорошо бы еще раз покойного протоиерея вспомнить. Вы застали его?

– Последние недели только, когда он из больницы прибыл. Он уже не совершал церковные службы. У себя и умер.

– От чего?

– Сердце.

– Какие-нибудь документы оставил?

– Тексты проповедей и письма Марьяны. Святыми он считал эти письма. Мы и нашли их в тайничке в алтаре во время ремонта. Совсем недавно нашли. Андрюшке и отдали: он в это время мимо церкви шел.

– Кто-нибудь был в квартире, когда наступила смерть? Марьяна или еще кто?

– Марьяна потом пришла. А с ним псаломщик был. Лука Лукич. Он вместо хозяйки за ним присматривал. Тоже кое-что об отце Серафиме рассказать может.

Глебовский передумал

1

Саблин шел в управление пешком, сквозь мелкий моросящий дождь – не такой уж он был пронизывающий, чтобы пережидать его где-нибудь под крышей, и тщательно перебирал в памяти только что услышанное от дьякона.

«А что мне дал этот необязательный разговор? Немного. Даже просто мало. Биографию не совершавшего преступления, но вполне подходящего преступника Если бы Вдовину убил Андрей Востоков, я бы не искал мотива: «сокровище» было бы уже у него. Он не глуп, предприимчив, коварен и аморален. Только он убил бы не столь примитивно: во-первых, скрытно, а во-вторых, не оставляя следов. Однако он не убивал Марьяну. У него стопроцентное алиби. Убил другой, неподходящий для роли убийцы, нечаянно убил, без мотива. А я все-таки ищу этот мотив вопреки всем экспертам и убеждению следователя прокуратуры Смысл есть, если есть корысть. А корысть есть, если есть «сокровище». Мы пока не нашли его, но я вправе задать себе вопрос: почему убийство произошло только теперь годы спустя после смерти протоиерея? Ответ подбросил мне отец дьякон, когда упомянул о пачке писем Марьяны, врученной проходившему мимо собора Андрею Востокову. Может, именно в этих письмах он мог найти упоминание о ценностях, где-то запрятанных его мачехой? Могло так быть? Могло. Я могу себе это представить, но не могу доказать. Письма Вдовиной, вероятно, уже сожжены: Востоков не будет хранить их.

Что же делать? Продолжать поиск? А где искать, у подруг Марьяны, если они у нее были? Можно попробовать. Только вряд ли человек с ее характером будет прятать ценности у подруги. И еще несколько безответных вопросов Кому принадлежали эти ценности, если они существуют? По утверждению отца Никодима, при изъятии церковного золота или серебра ничто не пропало. Может быть, пресловутое «сокровище» было личной собственностью отца Серафима? И уже от него перешло к Марьяне? Тогда почему же она не вручила его Екатерине в день ее совершеннолетия и даже ничего не сообщила ей, продержав его в неизвестном никому тайнике до своей нечаянной смерти? Из-за недоверия к Василию Михееву или Андрею Востокову? Из опасения, что кто-нибудь из них будет претендовать на часть серафимовского наследства? Трудно ответить однозначно – никто не сознается. А заочно не проверишь: свидетелей нет. Остается единственная надежда – псаломщик, принявший протопопово хозяйство Марьяны Вдовиной. Последние дни покойного прошли на его глазах. Может быть, протоиерей перед смертью передал что-то Марьяне или сказал что-либо о судьбе подарка…» Саблин думал. До последних ступенек управленческой лестницы.

2

В кабинете Саблина поджидал Глебовский.

«Принесла нелегкая, – подумал инспектор. – Придется выложить информацию…» И он пересказал все, что услышал от дьякона.

– Ничего существенного, – подытожил следователь. – Беспредметная болтовня. Ваш оперный дьякон, вероятно, считает, что Вдовину убил не Михеев, а бывший фарцовщик Востоков, колоритная фигура для дешевого детектива. Как теперь ваш пыл, товарищ инспектор, не остыл?

– Пыла уже нет, – вздохнул Саблин. – Только уголек тлеет.

Вошел Князев в сопровождении Веретенникова.

– Какими новостями порадуете, Юрий Александрович? – спросил подполковник.

– Нет хороших новостей, Матвей Георгиевич. Есть негативная характеристика Андрея Востокова. Можно, конечно, вызвать его для «прощупывания». Только я думаю, ничего нам этот вызов не даст. Приклеить Востокова к убийству Вдовиной пока просто нельзя.

– Пока? – вопросительно подчеркнул Князев. – А может быть, вообще нельзя? Биография, говоришь, негативная, но сейчас он чист – Веретенников проверил. В комиссионном им довольны. Да и твои епархиальные экскурсы пока безрезультатны. Пожалуй, соглашусь с Глебовским: надо заканчивать следствие и передавать дело в суд.

– Повременим, – осторожно сказал Глебовский.

Подполковник даже не понял – так удивился он реплике следователя.

– Как повременим? Зачем?

– У Саблина еще тлеет уголек надежды, Матвей Георгиевич. Впрочем, Юрий Александрович, объясните подполковнику все сами.

Саблин взглядом поблагодарил Глебовского.

– Когда Вдовина покинула дом отца Серафима, – начал он, – услужать ему стал псаломщик. В церковной иерархии это – дьячок. Готовит церковь к утренней и вечерней службе, помогает священнику и дьякону при богослужении, поет псалмы, когда хору петь не положено, обходит молящихся с шапкой по кругу, иначе говоря, с тарелочкой для пожертвований – что-то вроде «шестерки» в причте. Этот псаломщик после Вдовиной ближе всех стоял к протоиерею. Тот и умер у него на руках. Так вот: сейчас он еще жив и, по словам дьякона, довольно бодр, несмотря на свои восемьдесят с лишним. Уж если он ничего не слыхал о «сокровище», сдаюсь.

– А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, – сказал следователь. – Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.

Дневник отца Серафима

1

Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный, неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким пылом.

– А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец дьякон. Поговорить надо.

– Это можно, – сказал старик. – Я с властями в мире живу.

Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же доживающую свой век скамью – покосившуюся, щербатую.

– Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его сейчас под баньку сотворяю.

– Я вас ненадолго задержу, отче, – извинился Саблин.

– Так и зови, – подтвердил старик. – Для отца Панкратия рылом не вышел: звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.

– А почему вы меня называете «товарищ начальник»? Я же не в форме.

– Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового непохож. Значит, начальство.

– Память у вас хорошая?

– Как скажешь. Что в старину было – помню. Что вчера – могу и забыть.

– Отца Серафима помните?

– Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный. Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет. Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется, потому что всех созывает и объединяет. И я от него и говорить по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их, всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил. Бога славил, но и людей не забывал.

– Тяжело было ему с Марьяной расстаться? – спросил Саблин.

– Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш архиерей – старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.

– Хороша жалость, – усмехнулся Саблин. – С любимым человеком порвать, отца у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!

– Не может священник вторично жениться – не дозволяет устав. Был грех у попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.

– А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре – не велики доходы. А ей ребенка растить.

– Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.

– Дорогие подарки-то?

– Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег протоиерей.

– Он, говорят, и умер у вас на руках?

– Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее дома не было – где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла. Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у меня на руках.

– А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?

Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими зрачками – должно быть, болел глаукомой – отразилось радостное сочувствие.

– Был разговор, припоминаю, – сказал он. – Даже два. Один раз, когда Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того, подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу…

– Почему в Загорск? – перебил Саблин.

– К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.

Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел – прервал:

– А зачем к профессору?

– Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю – что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем – так и не догадался.

Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, «сокровище» все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.

– Может, подружки Марьяны знают? – вырвалось у Саблина.

– Не было тогда у нее подружек, – погасил эту надежду старик. – Отец Серафим не любил бабьего трепа.

– А ездил протоиерей в Загорск? – словно ощупью пробивался к загадке Саблин.

– Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.

– Не рассказывал вам о своей поездке?

– Не. Даже вроде бы совсем затаился.

– И вы не расспрашивали?

– Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.

– А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, – со вздохом высказал Саблин. – Чтобы побольше узнать о «сокровище». Кто хранит, где хранит, что хранит и зачем хранит.

– Марьяна же и хранит. А зачем – не знаю.

– И я пока не знаю.

– А ты самого протопопа спроси.

– Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий, – укоризненно сказал Саблин.

– А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.

– А где дневник?

– У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти тетрадки и отдал.

2

Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал. Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.

– Перечитываю классиков, – признался он, – в данном случае Алексея Толстого. По телевизору показывают «Хождение по мукам». Это, по сути дела, фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.

– Каждый человек по-своему видит прошлое, – заметил Саблин. – Мне тоже иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.

– Объяснитесь.

– Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок и что находятся они у вас.

– Допустим.

– Я должен изъять их у вас.

– Вы из милиции?

– Из уголовного розыска.

– Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под следствием, – повысил голос протоиерей.

– А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать эти записки?

– Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.

– Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.

– А если я не дам вам эту возможность?

Саблин улыбнулся:

– Вы служитель церкви, отделенной от государства, – сказал он, – но, как гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.

Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль расставаться с ними.

– Не понимаю, – проговорил он недоуменно, – зачем вам понадобились записки священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.

– Но у него есть еще сын и дочь.

– Они недостойны этой исповеди. Сын – очень плохой человек, а дочь – пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора, а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.

– Обещаю вам, – сказал Саблин, – что я прочту эти записки без веры в бога, но с уважением к написанному.

3

Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички выписок. Вот они.

«20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю отпроситься за штат.

Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев заинтересован и готов посмотреть мной привезенное».

Примечание Саблина: «Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и организовать встречу».

«7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане. Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил. А «сокровище» мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито – богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о «сокровище» сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного ложа своего – пусть ищет утех в страстях греховных.

По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о «сокровище» и не говорю, что и откуда. Ведь дневник – это исповедь, разговор наедине с богом. А записывать его полностью не хочу: школьную тетрадку может взять и прочитать любой мытарь, без расчета живущий».

«12 июня. В жизни человека по промыслительной воле господа иногда происходят события, наполняющие душу восторгом и ликованием. Такое переживание охватило меня, когда профессор Смиренцев, принявший меня в патриаршей духовной академии, сам назвал мой перл настоящим сокровищем. Я не ошибся, значит, сохранив эту драгоценность для будущего любимой дочери моей. Теперь можно уйти за штат и отдать ключи от храма новому настоятелю и ключарю».

«Сокровище»

1

Саблин докладывал. Слушали начальник угрозыска и следователь прокуратуры. Слушали, не перебивая, позволив тем самым старшему инспектору зачитать не только выписки из дневника отца Серафима, но и свои собственные ремарки.

– Все? – спросил Глебовский.

– Все, – был ответ.

– Признаюсь: был не прав, когда настаивал на неумышленном убийстве, – продолжал следователь. – Теперь другая версия и другая статья обвинения. Что ж, могли и мы ошибиться в столь хитро задуманном преступлении. А Саблин доказал, что задачку-то можно решить.

– К сожалению, пока еще не решили, – сказал Князев. – Полностью не решили. Мы знаем, что «сокровище» существовало и, может быть, существует поныне. Только неизвестно, где оно и что собой представляет.

Саблин откликнулся с большой долей самоуверенности. Он был убежден, что находится на верном пути.

– Многое выяснится в Загорске, Матвей Георгиевич.

– Ты сначала узнай, жив ли этот профессор Смиренцев.

– Уже узнал. Жив и по-прежнему читает лекции в духовной академии. Он значительно моложе отца Серафима и пока умирать не собирается.

– Ну что ж, тогда поезжай в Загорск. Тем более что это недалеко.

– А я тем временем допрошу Михеева, – сказал Глебовский.

Князев усомнился:

– А не спешишь, Виктор Петрович? Для этого мы еще недостаточно вооружены…

– Почему? Когда я сообщу ему об изменении статьи обвинения, шоковое состояние его почти неизбежно. Рушится вся система защиты. В таких случаях сдаются, Матвей Георгиевич.

«Молод еще, неопытен и самонадеян, – думал Князев. – В таких условиях, говорит, сдаются. Ну а если шокового состояния не будет, эмоции, скажем, притуплены или характером крепок – тогда что? Михеев неглуп, сообразит, что Глебовский всего не знает, только нащупывает путь к решению загадки, значит, можно, как говорится, тянуть волынку. Может, и было «сокровище», скажет, а может, и нет, что вы о нем знаете? А старый протопоп мог и рехнуться на склоне жизни. Только я о его дарственной ничего не знаю, да и жена с Андреем не знают. Вызовите их и спросите. Вот вам, Глебовский, и шок, на который вы рассчитываете».

– Провалишь допрос, – сказал полковник. – Твой Михеев – не перепуганная девочка. На дневнике отца Серафима его не сломишь.

– Можно и повременить, – согласился следователь. – Только очень уж я завидую Саблину. Он, как подводная лодка, сквозь океанскую толщу прошел, а я и ног не замочил. Теперь из розыска Саблина мы знаем, что Востоков добыл письма Вдовиной своему сожителю. В одном из них, вероятно, говорилось о том, как был спрятан ею подарок протоиерея…

– Почему же она не отдала его дочери?

– Она ненавидела Михеева. Мечтала о расторжении брака.

– Дальше?

– Дальше – проще простого. Справедливо полагая, что спрятанное «сокровище» ему одному не достанется, Востоков сговаривается с Михеевыми. Установить, где спрятано это сокровище, им не сложно: письмо Марьяны, допустим, все объясняет. Разделить его они не могут: живая Марьяна не позволит. Значит, надо ее устранить. Исполнителем избирается Михеев: ему это проще, чем соучастникам. Одним ударом, как мы видели, он может замертво свалить человека. Подбирается подходящая статья Уголовного кодекса и соответственно ей инсценируется картина неумышленного убийства. Саблин прав.

– А вдруг «сокровище» уже вынуто из тайника?

– Не думаю, Матвей Георгиевич. Если и вынуто, то перепрятано. Без Михеева они делить не будут.