Текст книги "Венгры с перцем. Исторический путеводитель по друзьям и партнерам"

Крестник Суворова

После турецкой войны генерал Карачай ушёл в отставку. Проживая во львовской усадьбе, он следил за политической жизнью Европы, за перипетиями Французской революции и каждый день вспоминал Суворова, с которым в письмах делился мыслями о Наполеоне.

Карачай не просто подпал под обаяние великого воина. Он сумел понять Суворова – этого русского сфинкса, которого принимали то за людоеда-мясника, то за шута горохового… Карачай полюбил прирождённого полководца, аскета, познавшего тайные законы войны. Полюбил шутника, презиравшего светский этикет, знавшего цену острому словцу, крылатому парадоксу. «Гений – парадоксов друг…». Суворов сумел выразить словами то, что Карачай и раньше чувствовал – стихию внезапной атаки, которая приносит победу. Преклонение перед глазомером, быстротой и натиском. Умение «мыслить секундами», которое является ключом к успеху на войне и в политике. Солдатская простота в Суворове сочеталась с мудростью – Карачай не находил такой личностной глубины среди увенчанных регалиями австрийских полководцев, фельдмаршалов Священной Римской империи. В доме Карачая перед Суворовым преклонялись, гордились дружбой с непобедимым полководцем. Сына Карачай назвал Александром – в честь русского полководца. По просьбе Андрея Карачая Суворов стал заочным крестным отцом Александра. Именно заочным – ведь Суворов, находившийся в России, при армии, не мог присутствовать в храме при таинстве Крещения. Но он согласился стать восприемником Александра Карачая и, находясь далеко от крестника, дал за него обеты Господу.

Когда мы говорим о суворовской «Науке побеждать», о воспитательной стратегии великого полководца и мыслителя, обязательно упоминаем Карачаев. Так уж сложилось, – и, право слово, неспроста! – что именно для своего крестника, трёхлетнего Карачая Суворов с литературным изяществом составил этот свод мудрых правил.

Венгерский гусар

Военное наставление Суворова крестнику его,

барону Александру Карачаю

«Любезный сын мой, Александр!

Как человек военный, вникай в сочинения Вобана, Кегорна, Кураса, Гибнера, будь несколько сведущим в богословии, физике и нравственной философии; внимательно читай Евгения, Тюренна, Комментарии Цезаря, Фридриха II, первые тома Роллепа с продолжением и графа Саксонского; знание языков полезно для знакомства с литературой; танцуй, упражняйся в верховой езде и в фехтовании.

Достоинства военные суть: для солдата отвага, для офицера смелость, для генерала доблесть, руководствуемые началами порядка и дисциплины, управляемые бдительностью и предусмотрительностью.

Будь чистосердечен с друзьями твоими, умерен в своих нуждах и бескорыстен в своих поступках; проявляй пламенную ревность к службе своему государю; люби истинную славу; отличай честолюбие от гордости и кичливости; с юных лет приучайся прощать проступки ближнего и никогда не прощай своих собственных; тщательно обучай подчиненных тебе солдат и подавай им пример.

Непрестанное изощрение глазомера сделает тебя великим полководцем. Умей пользоваться местоположением, будь терпеливым в трудах военных; не поддавайся унынию от неудач; предупреждай обстоятельства истинные, сомнительные и ложные; остерегайся неуместной запальчивости.

Храни в памяти имена великих людей и в своих походах и действиях с благоразумием следуй их примеру.

Никогда не презирай своего неприятеля, каков бы он ни был; знай хорошенько его оружие и способы обращения с ним; знай, в чем заключается сила и в чем слабость врага.

Приучайся к неутомимой деятельности; повелевай счастьем, ибо одна минута решает победу; покоряй себе эту минуту с быстротой Цезаря, который столь хорошо умел застигать врасплох своих врагов, даже средь бела дня, обходить их и нападать на них там, где ему было угодно, и тогда, когда угодно; отрезывай у него всякого рода запасы; будь искусным в том, чтобы твои войска никогда не испытывали недостатка в пропитании. Да возвысит тебя бог до геройства знаменитого Карачая!»

Как святыню хранили это письмо в доме Карачаев. Сначала отец читал сыну вслух наставления Суворова. Подрастая, Александр Карачай благоговейно перечитывал суворовское письмо, хотя давно уже знал его наизусть. Все книги, перечисленные Суворовым, Александр добросовестно проштудировал – от Вобана до графа Саксонского. Изучил и боевой путь самого Суворова, восхищаясь победами русского оружия. Юноша рвался на войну. Пришло время показать истинно венгерскую воинскую удаль – по примеру бесстрашного отца и великого крёстного…

По настоянию Суворова, венгерский дворянин Александр Карачай поступил на русскую службу. Суворов выхлопотал мальчишке Александру звание поручика, следил и за дальнейшим служебным продвижением офицера.

Когда Суворов возглавил армию антифранцузской коалиции, отставник Андрей Карачай пожелал вернуться на службу. Он рвался к Суворову – вместе с сыном.

Наступило время похода. Прибыв к войскам, Суворов встретил старшего Карачая как брата, а молодого крестника – как родного сына. Поседевший в боях полководец радовался, что друзьями стали его лучшие ученики, питомцы суворовской школы – Пётр Багратион, Михаил Милорадович, отец и сын Карачаи… Все солдаты, штурмовавшие высоты Сен-Готарда и шедшие в штыковую на ошеломлённого врага в альпийских ущельях, были для Суворова родными детьми. Но к некоторым он относился с особой нежностью. Рядом со знаменитым отцом сражался молодой офицер Аркадий Александрович Суворов. Рядом был уже прославленный молодой генерал, сын давнего боевого товарища Милорадович. Рядом и сын государя – великий князь Константин Павлович. Для Суворова – истого монархиста – это было важно! И – Александр Карачай… Глядя на него, Суворов убеждался, что давние наставления не пропали даром. Из крестника получился несгибаемый солдат и решительный полководец. Суворов восхищался младшим Карачаем, как восхищался в Фокшанах его отцом. Любовь Суворова не означала поблажек. Напротив, именно любимцам поручались самые рискованные затеи, именно любимцев бросал Суворов в адское пекло боя. И драгунский полк Александра Карачая в составе корпуса Багратиона мчался выполнять приказ Суворова: «Неприятельскую армию взять в полон!».

Романс

В её судьбе звучал мотив старинного романса, который должен быть печальным, трагическим – уж так заведено.

Всего лишь пятнадцать месяцев великая княжна Александра Павловна, дочь императора всероссийского, прожила в Священной Римской империи. Столь недолгий срок она была супругой эрцгерцога Иосифа Габсбурга – владетельного князя (палатина) венгерского, фактически – правителя Венгрии в составе Австрийской империи. Но и сегодня её имя непременно упоминается, когда речь заходит о духовной близости русских и венгров. Ей посвящают книги, о ней вспоминает предстоятель Русской православной церкви. В чём секрет? Пожалуй, за разъяснением нужно обращаться к Дмитрию Григорьевичу Левицкому и Владимиру Лукичу Боровиковскому. Благо, великие живописцы умеют говорить и после смерти. Многим памятны строки Николая Заболоцкого:

 
Её глаза – как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Её глаза – как два обмана,
Покрытых мглою неудач.
 

Великая княжна Александра Павловна

В этих стихах идёт речь о другом портрете XVIII века. Но и с портретов Александры Павловны на нас смотрят незабываемые глаза. И мгла неудач наплывает из будущего, как мотив тревоги, опасности. Живопись оказалась красноречивее мемуаров и исторических анекдотов. Портреты великой княжны Александры Павловны передают очарование юности, кротости и доброты. Всё это было в дочери «русского Гамлета» – императора Павла.

Быть дочерью нелюбимого сына Великой Екатерины – не самая сладостная участь. Впрочем, Александра в детстве была всеобщей любимицей, а сама «императрикс Екатерина – О!» с гордостью писала о внучке: «Похорошела, выросла и приняла такую осанку, что кажется старше своих лет. Говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, танцует, учится без труда и выказывает большую кротость характера. Меня она любит больше всех на свете, и я думаю, что она готова на все, чтобы только понравиться мне или хоть на минуту привлечь мое внимание». Её способности поражали: в совсем детском возрасте у неё получались литературные переводы с французского. На радость бабушке, она была истинной дочерью века Просвещения!

Ей было тринадцать лет, когда в Петербург наведался шведский король Густав IV Адольф. Он уже три года правил своей державой и был на целый год старше русской княжны. Состоялось свидание. Швед влюбился в Александру Павловну – и она вполне прониклась романтическим ореолом скандинавского короля. Они уже беспрестанно танцевали и беседовали, не желая расставаться. Но дело закончилось девичьими слезами. Петербург не мог допустить, чтобы Александра Павловна стала протестанткой. Дипломаты добились для неё «свободы вероисповедания», но в последний момент юный король Густав (по-видимому, под влиянием регента) воспротивился такой свободе. Помолвку расторгли. Для Александры Павловны этот удар стал роковым – на всю жизнь.

Прошло три года. Не стало великой императрицы. Император Павел выдал любимую дочь замуж за австрийского эрцгерцога, палатина Венгерского Иосифа Антона Габсбурга. Он был младшим братом императора Священной Римской империи Франца II. Прирождённый офицер, палатин Иосиф отличился в войнах с революционной Францией. В свете он держался застенчиво, был неопытен в дворцовых интригах. И, конечно, пленился красотой русской княжны. Обручились они в Зимнем дворце, в феврале 1799-го, когда союз России и Австрии подкрепился шпагой Суворова. Именно палатин Иосиф передал Павлу мнение Вены, желавшей видеть Суворова во главе союзной армии. В браке она сохранила православную веру. Поженились Иосиф и Александра в Гатчине, по православному обряду, осенью. Внешнеполитический пасьянс менялся быстро. Расставаясь с дочерью, Павел мучился тяжёлыми предчувствиями: он был недоволен политикой Австрии, которая по сути дела предала армию Суворова в Альпах. Император осознавал, что отдаёт дочь во враждебный, чуждый, не любящий Россию круг австрийского высшего света.

Увы, опасения не обманули русского Гамлета. С первых дней пребывания в Австрии Александра почувствовала неприязнь императрицы Марии-Терезии. Её единственным другом в чужой стране стал духовник, православный священник – отец Андрей (Самборский). Она не смела пожаловаться мужу на козни венского двора. Между тем, даже кухарку ей нанял отец Андрей – так отвратительно кормили русскую палатину во дворце Марии Терезии.

А вот венгры полюбили её – сперва заочно, по слухам. Добрая слава бежала впереди неё – и за несколько месяцев она стала настоящей любимицей венгров. Они гордились очаровательной и щедрой правительницей. Лучшие дни супружества Иосиф и Александра провели в Буде. В поездках по венгерским городам и деревушкам палатина не скупилась на милостыню. По приглашению Александры в Буде побывали с выступлениями Гайдн и Бетховен. К венграм она относилась без австрийской спеси – и народ оценил благородство русской княжны. На балах зазвучали венгерские танцы и песни, к столу подавали венгерские блюда! Венгры почтительно и душевно называли её Павловной – по отчеству.

Но очень скоро оркестры смолкли: пришла беда. Тяжёлые роды стали для Александры Павловны роковым испытанием. Отец Андрей ужасался жестокости венского двора, не удостоивших палатину должного ухода. Родильная горячка уложила Александру в постель – как оказалось, навсегда. Врачи то мрачнели, то давали надежду, но после родов она не прожила и десяти дней. Александра Павловна умерла 4 марта 1801 года – за неделю до гибели отца, императора Павла I. «С нею умерло моё счастье», – писал в Петербург палатин Иосиф. Павел не успеет получить это письмо. На границе двух империй встретились два курьера: русский доставлял в Вену известие о смерти императора Павла, а венгр Иштван Кралиц вёз в Петербург письмо молодого вдовца, палатина Иосифа о смерти Александры.

Гаврила Романович Державин, воспевавший в стихах свадьбу великой княжны и палатина, на смерть Александры Павловны отозвался грозными стихами «Эродий над гробом праведницы», и сделал акцент на притеснении Православия в Европе.

Палатину Александру Павловну отпели в православном храме и похоронили в селе Урём, что неподалёку от Будапешта. Несколько лет назад храм отреставрировали и русскую палатину Венгрии перезахоронили. В те дни добрые слова о ней говорили и православные, и католические церковные иерархи – русские и венгры. «Смерть не сумела остановить благотворное влияние великой княгини на всех, кто любил ее», – сказал тогдашний управляющий Будапештской епархией Московского Патриархата епископ Иларион (ныне – архиепископ Волоколамский).

Я сын неукротимого венгерского народа…

Ференц Лист

Кем он был, Ференц Лист, открывший Венгрию для всей просвещённой Европы, заставивший самую искушённую публику Италии и Франции рукоплескать своему волшебному роялю и замирать в восторге от венгерских рапсодий?

Ференц Лист

Прадед композитора, Шебештьен Лист, в 1748 году поселился в селе Райка, что в западной части комитата Дьёр-Шопрон. Через семь лет у него родился сын Дьёрдь-Адам. Дьёрдь-Адам Лист увлекался музыкой, играл на скрипке и на органе. Он учительствовал в Немешвёльде. В те годы это венгерское село на немецкий манер называлось Эдельсталь. Учитель сочетался браком с местной девицей Барбарой Шлезак. Вместе они прожили много лет, и было в их большой семье восемь детей. Второго сына назвали Адамом. В 1785 году Листы переселились в село Кёпчень, где глава семьи снова устроился школьным учителем. Дьёрдь-Адам был неуживчив, конфликтовал с начальством и не раз терял работу. Несмотря на нужду, старался дать детям образование, а Адама самолично учил музыке.

Адам Лист первым в семье стал писать свою фамилию на венгерский лад – не List, а Liszt. Он учился в королевской католической гимназии в близкой от родного Дьёрского комитата Священной Римской империи – в Прессбурге, по-венгерски Пожони. Сегодня этот город – столица Словакии и называется Братиславой, но ещё в XVI веке Пожонь была столицей венгерских королей. И во времена Листа Пожонь считалась одним из важнейших культурных центров Венгрии. После гимназии Адам – горячий, увлекающийся юноша – попал в монастырь францисканцев в Малацке, но там не прижился. За «невыдержанный и неровный характер» его выгнали из монастыря. Тогда отец композитора поступил в престижную прессбургскую Академию, чтобы учиться гуманитарным наукам – истории, риторике, французскому языку. Учителем Адама Листа в музыке стал знаменитый органист Ференц Пал Риглер. Не в его ли честь он назовёт своего великого сына? Но всерьёз продолжить образование Адам Лист не сумел: нужно было упрочить материальное положение семьи. Ему удалось поступить на службу к князьям Эстерхази. Представители этого знатного венгерского семейства были крупными землевладельцами, ведущими свой род от легендарного Аттилы. Эстерхази присягали Габсбургам, не бунтовали против австрийского владычества, а их домашним языком был немецкий.

Адама Листа зачислили на службу младшим писарем, он понимал, что в доме Эстерхази правит балом музыка, и положение его будет зависеть от музыкальных способностей. Адам мечтал стать композитором, дирижёром, работать с оркестрами. Князья Эстерхази – Пауль-Антон (Пал-Антал) и Миклош-Йожеф – были меценатами и ценителями музыки. Многие годы капельмейстером при дворе Эстерхази был великий Гайдн. Вокруг дворцов князей Эстерхази в Айзенштадте и Эстерхазе (ныне – Фертёд) бурлила музыкальная жизнь, создавались репутации композиторов. Когда Адам Лист поступил на службу к князьям, Пала-Антала Эстерхази уже много лет не было в живых, а в 1790-м умирает и Миклош-Йожеф Эстерхази. Адам Лист будет велеречиво посвящать князьям Эстерхази одно музыкальное произведение за другим, но долгие годы ему придётся прозябать на ненавистных второстепенных хозяйственных должностях. Новый глава княжеского рода, Антон Эстерхази не был столь страстным поклонником музыки; даже знаменитый оркестр был распущен. Меценатский дух взыграл во внуке и тёзке старого Миклоша. Миклош младший возобновит насыщенную музыкальную программу княжеского двора. И, после многолетних мытарств на периферии владений Эстерхази, Адам Лист окажется при дворе князя, в оркестре.

В октябре 1820 года Адам Лист повёз сына в Шопрон, где мальчик дал первый публичный концерт. Чуть позже состоялся второй концерт в Прессбурге. Отзыв о нём был напечатан в газете «Прессбургер Цайтунг»: «26 ноября 1820 года девятилетний виртуоз Ференц Лист имел честь выступить перед знатным дворянством в доме графа Эстерхази. Его исключительное мастерство даёт повод для самых блестящих надежд». Началась блестящая карьера музыканта – триумф за триумфом.

Ференц Лист подолгу жил в Италии, в Германии, Веймар и Рим были для него родными городами. Но только Венгрия рождала в сердце музыканта патриотические чувства, которые слышны в бурных аккордах Листа, настойчиво напоминающего нам о судьбе своей Родины. Он всегда возвращался в Венгрию, своим присутствием превращая Будапешт в одну из культурных страниц мира. Только венгерские события порой пробуждали гражданские чувства в душе художника, равнодушного к политике. Лист говорил: «Я сын самобытного, неукротимого народа, для которого ещё наступят лучшие дни!».

Многое в судьбе Листа было связано и с Россией, русские впечатления то и дело превращались в музыку. Европа мало интересовалась культурой России. Первым из корифеев мировой музыки Лист признал и высоко оценил русских композиторов.

Лист – это олицетворение романтизма, самый яркий музыкальный романтик. Герой-одиночка за фортепьяно, казалось, заменял целый оркестр. Фантазия, самовыражение личности, страстное, эмоциональное восприятие мира…

Властелин публики

Молодой Лист был королём сцены, властелином публики. За инструментом вёл себя раскованно, жестикулировал, следуя избранному образу романтика-виртуоза. Такого ажиотажа вокруг личности артиста мир не знал. Восторженные поклонники (а главным образом, конечно, поклонницы) Листа предвосхищали ухватки козловитянок-лемешисток, куролесивших в советской Москве, и битломанов, поставивших с ног на голову ХХ век. В те годы, как известно, не было ни телевидения, ни радио, ни граммофонных пластинок, ни даже компакт-дисков. В это трудно поверить, но наука утверждает, что не было даже Интернета. И всё-таки Лист сумел стать звездой, которой шумно поклонялись в гостиных, разделённых расстоянием в сотни тысяч километров. Невероятная история для XIX века! Впрочем, и музыкальное искусство Листа было посланием из будущего века. Это была настоящая листомания, перешедшая границы безумия! Трудно было остаться в стороне от моды на венгерского кудесника. Даже очень серьёзные господа думали и рассуждали о Листе. «Своей игрой на фортепьяно он обворожил всех дам. Берлинские дамы настолько сведены с ума, что в концерте из-за оброненной Листом перчатки буквально передрались одна с другой. А графиня Шлиппенбах вылила на пол одеколон из своего флакона и наполнила его остатками чая из чашки великого Листа». Узнаёте автора этих строк – заинтересованного комментатора листомании? Это Фридрих Энгельс. Написано в 1842-м году – на пике популярности Листа. В газете «Абенцайтунг» мы вычитаем не менее цветистые подробности тех германских гастролей: «Его чествовали, ему устраивали ночные серенады, одна дама преклонила перед ним колени и просила разрешения поцеловать кончики его пальцев. Другая обняла его в концертном зале при широкой публике. Третья перелила остатки чая из его чашки в свой флакон для духов. (Ох, уж этот флакон, сильное впечатление произвёл он на немцев! – прим. А. З.) Сотни носили перчатки с его портретом, многие потеряли разум. Один торговец изготовил стеклянные пластинки с его изображением и продавал их как украшения… Тысячи людей молили его о милости и денежной помощи, но всё это ещё ничто. Главным было прощание. Ещё никогда триумф безумия не был столь велик».

Были и небылицы

Чем больше легенд – тем экзальтированнее восторги публики. О Листе и поныне ходит множество былей и небылиц. Чего стоила история про обморок во время исполнения сложнейшей композиции! Всем до дрожи хотелось посмотреть на музыканта, который не щадит себя, всё отдаёт искусству – и поэтому иногда доктора на носилках выносят его с концерта… Ещё чаще в обморок падали дамы: голова кружилась от виртуозной фортепьянной круговерти.

Говаривали, что маэстро достаточно по дороге на концерт бегло взглянуть на ноты – и он тут же был готов по памяти исполнять сложнейшую композицию, без запинки, с блеском.

Подхватила молва и историю затворничества Листа, когда, после концерта Паганини, он на два года скрылся от досужих глаз, прекратил концертную деятельность – и сосредоточился на фортепианных упражнениях. Никаких соблазнов, никакого общения – даже пищу ему передавали через окно, потому что дверь была заколочена. И он всё-таки стал вторым Паганини, Паганини рояля.

Поклонницы готовы были рвать на части фраки музыканта, чтобы потом всю жизнь беречь обрывки ткани. Более утончённых привлекала внимание эффектная шевелюра Листа. Блестящие дамы, краса и гордость высшего света, мечтали заполучить прядь волос маэстро, чтобы благоговейно носить этот заветный сувенир в медальонах. Сначала мечтали – а потом начали просить и требовать… Не всегда Листу удавалось отказаться, защититься шуткой или комплиментом. Да и не хотел музыкант разочаровывать прекрасных дам. Что же делать, ведь экзальтированных аристократок, влюблённых в Листа, в Европе было больше, чем волос на голове композитора?.. Пришлось завести собаку с длинной светлой шерстью, напоминающей волосы Листа. Причёска Листа была спасена, отныне медальоны красавиц заполняла собачья шерсть. И никто не мог распознать обмана – настолько серьёзным и торжественным было лицо музыканта, когда он, оказывая честь самым прекрасным ценительницам таланта, преподносил им желанную прядь. Легенда это или быль – не столь уж важно. Сказка ложь, да в ней намёк.

Концерты Листа потрясли Европу. Повсюду музыканта принимали как августейшую персону. В его паспорте власти сделали уникальную пометку: «Благодаря своей славе, достаточно известный». Лист шутил по этому поводу: «Теперь я известен не только всей Европе, но и всем полицейским и жандармам на границах. А это уже всенародная слава».

Русские женщины

Асы тайной полиции докладывали Николаю о революционных настроениях Листа, который сочувствовал не только борцам за независимость Венгрии, но и свободолюбивым полякам. И не случайно в 1851 году он напишет симфоническую поэму «Мазепа» по Виктору Гюго – поэму, которая не могла прийтись по душе императору Российскому. Но были в окружении Николая и поклонники Листа, которые умели представить Листа перед русским царём в лучшем свете, привлечь к композитору царскую милость. Сестра императора, великая княгиня Мария Павловна, раньше многих русских людей получила возможность восхищаться талантом фортепианного Паганини. Дело в том, что дочь Павла Первого ещё с 1804 года жила в Веймаре. Её мужем был герцог Карл Фридрих Саксен-Веймар-Эйзенах. Мария Павловна быстро приобрела репутацию покровительницы искусств. «Она стала добрым ангелом для страны. Она является одной из лучших женщин нашего времени», – так писал о русской княгине Гёте. Сестра царя Николая стремилась сделать Веймар – город Гёте – культурной столицей Европы. Музыка была её главной страстью. Лист явился в тихий Веймар в ореоле романтической парижской славы. В 1841 году веймарские концерты прошли с небывалым успехом – и Мария Павловна стала самой преданной великосветской поклонницей Листа. Она подарила ему дирижёрскую палочку, украшенную изумрудами, и пожаловала должность экстраординарного придворного капельмейстера. Мария Павловна поддержит Листа и в трудные месяцы подавления Венгерской революции.

Знакомство Листа с Россией не ограничится салонами Северной Пальмиры, как это нередко бывает с заезжими знаменитостями. Лист ещё не раз побывает в России, исколесит с концертами и юго-запад империи – Малороссию. Там, на одном из концертов, восторженным слушателем Листа будет Афанасий Фет. В 1847-м году, в Киеве, на благотворительном выступлении, Листу скажут, что некая дама заплатила за билет астрономическую сумму – сто рублей. «Давайте поблагодарим её за это! Как её имя?» Её звали Каролина Витгенштейн. Так началась история любви.

Каролина Витгенштейн, урождённая Ивановская, а по матери – Потоцкая, была подданной Российской империи. Мария Павловна, отбросив предрассудки, во имя Листа будет хлопотать перед своим грозным августейшим братом о расторжении брака между Витгенштейнами. Любимая женщина Листа была замужем за сыном героя наполеоновских войн, суворовского ученика фельдмаршала Витгенштейна. Её, несовершеннолетнюю, выдали за Витгенштейна силой. У них сложился тягостный брак без любви, супруги были готовы к расставанию, но требовалось одобрение императора, а также православного и католического духовенства. Лист и Каролина так и не встанут под венец, хотя сохранят верность друг другу. Когда он поймёт, что им не быть мужем и женой – пострижётся в монахи.

«Всем, что я сделал, я обязан Женщине, которую я жаждал назвать своей супругой, чему, однако, мешали зло и мелкие интриги отдельных людей. Имя этой любимой мною Женщины – княгиня Каролина Витгенштейн. Я не могу без трепета произнести это имя. Она – источник всех моих радостей и исцелительница всех моих страданий! Ей я обязан всем тем духовным и моральным, что есть во мне, равно как и всеми моими материальными средствами. Она взяла на себя все тяготы моей жизни и именно это считала богатством содержания своей Судьбы и единственной ее роскошью…»…

Русские гастроли

После 1830 года Россию всё чаще называли жандармом Европы – и либерально настроенная интеллигенция объявила негласный бойкот Санкт-Петербургу. Вольнолюбивый венгр не мог сочувствовать державному консерватизму Николая Первого. Но он сумел полюбить Россию, вопреки политике. Сумел за мундиром жандарма увидеть сердце поэта.

На волне небывалого успеха, весной триумфального 1842 года Ференц Лист приближался к границам Российской империи. 8 марта он играл в Мариенбурге, 14 марта – в Кёнигсберге, откуда через Ригу направился к Северной Пальмире. Русские газеты уже писали о грядущих гастролях, предвкушая сенсационный успех. Билеты стоили дорого, но желающих раскошелиться было куда больше, чем может вместиться стульев во все залы Петербурга.

В Петербург он прибыл в субботу, 16 апреля, и уже на следующий день играл в высочайшем присутствии – то есть, перед императором Николаем Павловичем и членами его семейства. 20 апреля, 8 апреля по старому стилю, состоялся концерт в зале Дворянского собрания, который был переполнен уже за полтора часа до появления Листа.

«В зале теснилось более трёх тысяч человек», – вспоминал Александр Николаевич Стасов, выдающийся русский музыкальный критик, внимавший Листу в тот вечер. Записи Стасова передают волшебную атмосферу того концерта, мы как будто переносимся в тот зал и усаживаемся рядом с Глинкой, Серовым, Одоевским: «В этом концерте всё отклонялось от привычного. Прежде всего, то, что Лист всё время был на эстраде один: за исключением его никто другой в концерте не участвовал, ни оркестр, ни певцы, ни солисты на других инструментах… Потом эта манера поставить для себя маленькую эстраду на самой середине залы, словно островок среди океана, словно высокий престол над головами толпы, – и оттуда лить на всех потоки своей силы и власти… Мы с Серовым были после концерта, как помешанные, едва сказали друг другу по нескольку слов и поспешили каждый домой, чтобы поскорее написать один другому впечатления, свои мечты, свои восторги… Тут мы, между прочим, клялись один другому, что этот день, 8 апреля 1842 года, отныне и навеки для нас священен, и до самой гробовой доски мы не забудем ни одной его чёрточки. Мы были, как влюблённые, как бешеные».

Сидел рядом со Стасовым, теряя рассудок от музыки Листа, Александр Николаевич Серов, композитор. Его удивительная «Песня Ерёмки» из оперы «Вражья сила» в исполнении Шаляпина стала самым точным выражением русского характера – удалого, яростного, широкого, от бесшабашной пляски до покаянного стона.

Пётр Великий прорубил окно в Европу; первого русского императора считали образцом правителя даже бунтарски настроенные французские просветители. Но Россию всё равно воспринимали как далёкую периферию культурного мира. Уважали русскую армию, которая поражала отвагой, выносливостью и благородством, удивлялись ухарским замашкам богатых русских путешественников, а русская литература, живопись, музыка для просвещённой Европы не существовали. Заезжие заморские гости свысока учили русских изящным искусствам. Об уровне некоторых учителей можно судить по историческому анекдоту о находчивом графе Ростопчине, который по сей день снисходительно смотрит на нас хитрыми глазами с портрета Кипренского. Однажды в Париже граф побывал на дебюте скверного актёра. То был форменный провал, публика шикала и готова была плеваться от негодования. И только Фёдор Васильевич Ростопчин громко аплодировал и кричал: «Браво!». «Чему вы так аплодируете, ведь он играл безобразно!», – воскликнул француз – приятель Ростопчина. Русский граф ответил: «Так ведь, если у вас провалится – к нам приедет. Учить нас будет». История закольцевала этот сюжет. Через несколько десятилетий после парижского конфуза сам Лист будет выступать в салоне Ростопчиных на Дворцовой набережной в Петербурге. Фёдора Васильевича уже не будет в живых, и душой салона станет его невестка – Евдокия Петровна Ростопчина, урождённая Сушкова, замечательная поэтесса и писательница, поклонница венгерского гения. Музыкальный вечер у Ростопчиных даже великого Листа, искушённого из искушённых, поразит изысканной атмосферой преклонения перед искусством. Одной из главных странностей Листа был интерес к умным женщинам – и он искренне восхищался талантом Евдокии Ростопчиной, её взыскательным отношением к музыке, к литературе, к философии.

И царский гнев, и царская любовь…

Когда Листа спрашивали о его политических убеждениях, он, мечтавший о свободной Венгрии, отвечал афоризмом: «Каковы бы они ни были, у меня нет трёхсот тысяч штыков, чтобы их поддержать».

А вот и самая известная из русских легенд о Листе. В 1842-м году композитора в 24 часа выслали из Петербурга. А полицмейстер сообщил ему высочайшую волю: Лист не должен более приезжать в столицу России никогда. Так уж сложилось, что император Николай Павлович – крупный политик, которым восхищались Пушкин и Гоголь – стал для Венгрии злым гением, и даже с Листом повёл себя мстительно и заносчиво.