Текст книги "Непогребенные"

Сергей Антонов
Непогребенные

Замыкая круг
Объяснительная записка Дмитрия Глуховского

«Вселенную Метро 2033» создают самые разные авторы – профессионалы и новички, русские и иностранцы, любители экшн и мастера триллера. С самого начала, с тех самых пор, когда мы только придумывали этот проект, было принято решение: романы нашей серии не должны быть шаблонными. Каждый автор должен иметь свободу и право творить.

Сергей Антонов присоединился к нам одним из первых. Его «Темные туннели» стали для многих читателей возвращением в то самое метро, в котором они побывали, прочтя мою первую книгу, и по которому скучали. Успех «Туннелей» был таким, что от Сергея немедленно стали требовать продолжения. Второй роман о приключениях боевика-анархиста Анатолия Томского, идеалиста и романтика, не разочаровал читателей. Герой оказался живым человеком – он взрослел, мужал, ожесточался и становился мудрее. Стараясь изменить мир к лучшему, он утрачивал свою невинность и наивность. С ним не хотелось расставаться, он становился надежным товарищем каждого, кто раскрывал книгу на первой странице. Когда же читатель переворачивал последнюю, у него оставался только один вопрос: «А еще?»

И вот перед вами – третий роман об Анатолии Томском. Главным противником героя теперь является не мифический злодей, а, как это часто бывает в настоящей жизни, он сам. Поэтому книгу читать и интереснее, и страшнее, чем предыдущие.

«Непогребенные» – последняя часть трилогии Сергея Антонова. Замыкающее звено первой трилогии «Вселенной Метро 2033». Антонов – один из тех авторов, которые, придя во «Вселенную», поселились в ней надолго. Есть и другие: автор знаменитого уже романа «К свету» и его продолжения «Во мрак» Андрей Дьяков работает сейчас над третьим томом своего собственного цикла, получившим название «За горизонт», а Андрей Буторин – над окончанием истории рыжего саама Нанаса.

А серия продолжается! «Непогребенные» – первая в 2012 году и двадцать вторая по счету книга «Вселенной» – открывает наш новый сезон. В этом году, начиная с этого момента и до 21 декабря, мы будем выпускать по роману в месяц, с регулярностью журнала «Мурзилка».

Нам нельзя останавливаться – задача построить новый мир на руинах прежнего, поставленная в предисловии к самой первой книге серии два года назад, еще не выполнена. И, отойдя от новогодних праздников, мы снова бросаемся в бой, все вместе – и профессионал, и самоучка, и русский, и итальянец, и фантаст, и поэт. И вы, и я.

Дмитрий Глуховский

Пролог

«…Таким образом, все наталкивало на единственно возможный вывод: я постепенно утрачивал связь с моим первым и лучшим «я» и мало-помалу начинал полностью сливаться со второй и худшей частью моего существа.

Я понял, что должен выбрать между ними раз и навсегда…»

Р.Л. Стивенсон. «Странная история доктора Джекила и Мистера Хайда».

«…Да, товарищи, генетически модифицированный человек – это звучит гордо!»

Профессор М.А. Корбут.

Москва. Июль 1953 год

Капитан сидел на своем привычном месте – за столом в будке охраны. Все как всегда. Газета, стакан чая. Чуть в стороне – журнал в потрепанной, покрытой чернильными пятнами обложке. Настольная лампа без абажура, открытая пачка «Герцеговины Флор», черный телефон, снятая трубка которого повисла на проводе сбоку стола. Ярко-синяя фуражка с малиновым околышем. Капитан всегда клал ее так во время своих дежурств. Почему-то донышком вниз.

Расположение вещей было прежним. Вот только свет лампочки подрагивал в унисон кряхтению задыхающегося генератора. Временами почти потухал, и тогда нить накаливания делалась красной.

Казалось, еще немного – и будка навсегда погрузится во тьму. Но генератор собирался с силами, посылал лампе новую порцию энергии, и свет загорался вновь. Поблескивал ажурный подстаканник, переливалась звездочка на фуражке. В такие моменты чудилось, что лицо капитана меняется: глаза вспыхивают интересом к окружающему, а губы шевелятся, готовясь отдать приказ.

Обман зрения, вызванный игрой света и тени. Никогда он не заговорит, никогда не вытащит папиросу из пачки, не фукнет, продувая ее. На лице цвета воска не заиграет румянец, а из ноздрей заострившегося носа не выплывут струйки дыма.

Покойники не курят.

Сухонький старичок с седым венчиком волос на голове, узким интеллигентным лицом, украшенным бородкой клинышком, с усталыми глазами и горькими складками по уголкам рта, кашлянул. Осторожно, в кулак. Будто боялся побеспокоить мертвого эмгэбэшника.

Мысль о том, что надо вставать, куда-то идти и что-то делать, заставила академика поморщиться. Он так удобно устроился на зачехленном брезентом каркасе одной из установок! Можно сказать, свил себе уютное гнездышко. Аркадий Семенович как-то не подумал, что капитан, откинувшийся на спинку стула, всегда будет перед глазами. Черт бы его побрал! При жизни от покойного не было покоя… – каламбурчик… – но кто же знал, что эмгэбэшник не перестанет вредничать и после того, как умрет? Ничего не попишешь – придется хоронить. В конце концов, капитан ничем не хуже тех, кого он охранял. Его тоже вычеркнули из списков и оставили умирать в железобетонном мешке под названием Академлаг. Значит – наш. Значит, достоин покоиться в стальном контейнере, рядом со светилами науки.

Аркадий Семенович встал и, шаркая, направился к тачке. Ладно, от него не убудет. Делов-то на копейку – уложить тело на тачку, отвезти в склад да запихнуть в контейнер.

Сдвинувшись с места, тачка издала противный скрип. Старик дернулся. Слишком резкий звук. Кощунственно резкий для тихого царства мертвых. Аркадий Семенович вкатил тачку прямо в будку. С минуту постоял. Наверное, для того, чтобы подчеркнуть торжественность момента. Потом осторожно потянул капитана за плечо. Тот словно только этого и ждал – мягко завалился набок, сполз со стула и упал прямехонько на тачку. Аркадию Семеновичу осталось лишь поправить раздвинутые ноги в синих галифе. Поразмыслив, он положил фуражку капитану на грудь.

Вновь скрип несмазанных колес. То ли груженая тачка была слишком тяжелой, то ли Аркадий Семенович был слишком стар, но он устал уже на первом десятке метров. Хвала Создателю, здесь было где присесть. Заключенные Академлага потрудились на славу: в длинном зале стояло множество установок, машин и аппаратов. И компактных, и огромных, упирающихся верхушками в сводчатый железобетонный потолок. Одни были готовы полностью и даже испытаны, другие собраны лишь частично. Были здесь стволы пушек, установленные на специальных платформах-лафетах, машины, отдаленно напоминавшие танки, диковинного вида криогенные установки. В общем, круг интересов ученых-узников был весьма широк.

Они рассчитывали и проектировали. Проектировали и рассчитывали. Цвет московской интеллигенции. Английские, немецкие и японские шпионы. Разлученные с семьями, лишенные всех прав и свобод, они оставались дисциплинированными и сдерживали ропот.

Работа не прекращалась даже после того, как стало ясно – наверху что-то произошло. Уже тогда Аркадий Семенович понял – амнистии не будет. Проекты свернут, Академлаг законсервируют, а его обитателей… Каким способом их уберут? Ответ дал капитан охраны. Аркадий Семенович увидел, как тот прячет в ящике письменного стола противогаз, и понял – траванут. Скорее всего, самым популярным на тот момент газом – «циклоном Б».

Инстинкт самосохранения толкнул Аркадия Семеновича на подлость: академик украл противогаз эмгэбэшника и ничего не сказал о надвигающейся опасности другим узникам. Какой смысл? В Академлаге было сорок человек и всего один противогаз.

Смерть пришла в подземный городок ученых в первых числах июня. Насыщенный синильной кислотой газ с шипением ворвался в Академлаг через специальный, заранее предусмотренный клапан в гермоворотах. Выжил только Аркадий Семенович. Вот только зачем? Покинуть Академлаг он все равно не мог.

Впрочем, занятие нашлось. Целый месяц старый академик перевозил трупы товарищей на склад. Там было множество стальных контейнеров: вполне герметичных, подходящих по размеру. Из них получились отличные гробы. Справедливости ради стоит отметить, что последний обитатель Академлага желал не только достойно похоронить своих братьев. Он еще и не хотел дышать запахом разложения.

Сделав еще пару остановок, Аркадий Семенович добрался до склада. Стальная дверь, ходившая на колесиках по направляющим, поддалась только с третьей попытки. Зловещий сигнал. Раньше ученый открывал ее одним движением руки. Стало быть, долго он не протянет. Впрочем, и дел осталось немного.

При свете единственной, пока не перегоревшей лампочки Аркадий Семенович осмотрел ряды «гробов», между которыми громоздились кучи всевозможного научного утиля.

Старик подкатил тачку к ближайшему контейнеру. Кряхтя от натуги, перевернул его. На пол посыпались картонные коробки. Буквенно-числовые обозначения на квадратных бирках были понятны только посвященным. Когда-то в них разбирался и Аркадий Семенович. Теперь все забыл.

Небольшая передышка, которую планировал старик, затянулась. Он присел на край тачки и… уснул.

Разбудило его мигание лампочки. Паузы между вспышками света становились все длиннее. Генератор скоро сдохнет. Надо спешить.

Аркадий Семенович оторвал свою голову от живота мертвеца, на котором так уютно пристроился. На то, чтобы уложить капитана в контейнер, ушло не меньше пятнадцати минут. Старик провел ладонью по лицу эмгэбэшника, закрывая ему глаза.

– Покойся с миром, капитан…

Захлопнув крышку, Аркадий Семенович старательно закрыл пружинные замки. Вроде бы все. Стоп. Цветок. Не раскисать. Похороны должны быть похоронами, а традиция – традицией.

Цветки он делал из плакатов. Чего-чего, а наглядной агитации здесь всегда хватало. Вот и сейчас старик легко нашел на полу обрывок грязного листа с нижней частью лица Лаврентия Палыча, окаймленной кумачом. Аркадий Семенович оторвал от плаката узкую ленту, на которой было побольше красного. Соорудил подобие бутона и скрепил найденным в кармане куском медной проволоки. Получилась довольно приличная гвоздика. Добавив к бутону бумажный стебель, Аркадий Семенович полюбовался работой и положил на контейнер. Теперь точно все.

Возвращаться или остаться здесь? Принципиального значения это не имело. Академик решил остаться. Свет мог погаснуть в любой момент, а тыкаться в темноте по залу не хотелось. В конце концов, какая разница? Из картонных коробок можно соорудить кровать и полежать в ожидании смерти.

Аркадий Семенович наклонился. Приподнял один ящик и тут же уронил. Ящик открылся. Старик увидел половину прямоугольного конверта. Вот так номер! Пластинка. Старая добрая граммофонная пластинка. Семьдесят восемь оборотов. Неужели… Аркадий Семенович сел. Затаив дыхание, потянулся к ящику. Раз есть пластинка, должен быть патефон. Это – аксиома. Бог – большой шутник, но он не станет издеваться над несчастным стариком так жестоко.

Патефон в ящике был. Плоский чемоданчик с пластмассовой ручкой. Вот так подарок! Академик развернул сверток промасленной бумаги. Заводная рукоятка. Вставить, завести. Опустить звукосниматель на пластинку. Он так давно не слышал музыку. Целую вечность…

И тут свет погас окончательно. Склад погрузился во тьму. Ах, чтоб тебя! Неужели придется тащиться к генератору? Где-то с полведра солярки еще оставалось. Только вряд ли он до него доберется. Ничего, мы еще побарахтаемся! Где наша ни пропадала. И Аркадий Семенович решил действовать на ощупь.

Один раз он был на грани отчаяния – уронил рукоятку и думал, что никогда ее найдет. Обошлось. Пластинка была установлена, пружинный двигатель заведен. Старик опустил звукосниматель. Раздалось характерное шипение и потрескивание. Вот будет смеху, если вместо музыки он услышит речь Сталина! Ну же! Давай, родимый!

Патефон внял мольбам Аркадия Семеновича. Над кладбищем Академлага полились звуки танго. Закончилось вступление и мужской баритон запел о неразделенной любви.

 
Я бы так хотел любить,
Я бы так хотел страдать,
Все муки пережить,
Мечтать, молить, рыдать.
Старинной песни звуки
Мне в душу проникают,
Я поверить им хочу,
Они твердят «люблю»…[1]1
  Фрагмент песни «Я бы так хотел любить» (стихи Н. Михайловой).


[Закрыть]
 

Как звали певца? Ах, да. Петр Лещенко. Аркадий Семенович почувствовал на щеках что-то горячее и влажное. Слезы. А он думал, что разучился плакать.

Музыка продолжала звучать. Последний узник Академлага устроился прямо на полу, подложив под голову картонный ящик из-под патефона. Теперь у него было все, чтобы умереть счастливым…

Часть 1
Без права на помилование

Глава 1
Темная половина

Гайка выскользнула из пальцев и, подпрыгивая, покатилась по плитам пола. Томский бросился ее ловить. Настигнуть непокорную железку на первых метрах не удалось, пришлось бежать через всю платформу. Погоня закончилась лишь после того, как гайка описала круг почета у шеста со знаменем Че Гевары. Только здесь Анатолий наступил на нее ногой и наклонился, чтобы поднять.

«Вот безрукий! Аршинову надо было взять в помощники кого-нибудь другого. На станции полно парней, которые не путают гаечные ключи и знают, в какую сторону их следует вертеть. А у тебя, Томский, руки под известное место заточены и вообще, неясно откуда растут».

Анатолий поднял злополучную гайку и хотел уже вернуться к разобранному генератору, над которым колдовал прапор, но тут его внимание привлек часовой на посту у южных ворот. Он оперся рукой на «дегтярь» и, улыбаясь, что-то говорил Лумумбе.

На первый взгляд ничего необычного в парне не было. Высокий. Худой, как все бывшие узники Берилага. Лет восемнадцати на вид. Над верхней губой и на подбородке только-только начинает пробиваться пушок. В больших глазах – наивность, искренний интерес ко всему окружающему. Жизнь для него только начинается. Толик покачал головой. Интуиция подсказывала ему, что парень болен. Неизлечимо. Откуда взялась эта уверенность? Томский еще раз всмотрелся в лицо часового и наконец понял, что именно его беспокоило. Покраснения по углам рта. Скопление маленьких язвочек.

«Оставь парня в покое. Не успел стать начальником, как начинаешь закручивать гайки? Ищешь точку приложения своим способностям руководителя? Займись-ка лучше полезным делом. Крути гайки в прямом смысле, и будет тебе счастье… Секундочку! Я отвечаю за порядок на станции, а значит, за здоровье всех ее жителей. Что если болезнь часового заразна? Нет, этого так оставлять нельзя. Надо… Паранойя, Томский. Она тоже заразна. Успокойся. Для начала перестань сверлить парня взглядом. Потом отвернись и двигай себе ножками».

Толик так и поступил бы, но в этот момент часовой улыбнулся какой-то особенно удачной шутке Лумумбы. Можно сказать, расплылся в улыбке. Ох, не следовало ему этого делать! Кожа натянулась, язвочки лопнули, выпуская наружу бесцветную слизь. Она немедленно разъела здоровую кожу. Проступили новые язвочки, уже на щеках. А часовой продолжал улыбаться, не замечая, что лицо его превращается в красную маску.

Это – болезнь, и болезнь заразная. Почему Лумумба ничего не видит и продолжает болтать с часовым как ни в чем не бывало? Ответ был получен очень быстро. Лумумба повернулся в профиль. На его темной коже зловещие язвочки были не так заметны, но все же они были! Болезнь стремительно распространялась!

«Вот так. Никакая это не паранойя, а интуиция человека, хорошо знающего все прелести жизни в закрытом пространстве. Сколько станций, где тревогу не забили вовремя, превратилось в могильники? То-то и оно. Не попадай в список растяп. Не для того ты отвоевывал Подбелку у красных, чтобы сдать ее чуме.

Не паниковать. Незаметно посоветоваться с Аршиновым. Изолировать часового и Лумумбу. Задушить заразу в зародыше».

Томский взглянул на часового. Болезнь прогрессировала. Рой язв вполз на лоб. Здесь они отчего-то не могли лопнуть. Лоб часового раздулся, нависнув над глазами уродливым козырьком. Томский понимал, что действовать надо без промедления, но не мог сдвинуться с места.

А опухоль все увеличивалась. Парень окончательно перестал походить на человека.

Все, что произошло дальше, было и неожиданным, и предсказуемым. Кожа натянулась до предела и все-таки лопнула. Слизь окатила Лумумбу с ног до головы, а он все продолжал улыбаться.

Изолировать больных поздно. Карантин уже не поможет, как и советы Аршинова. Остается только одно.

Толик повернулся. Не спеша, чтобы ничем не выдать своего волнения, двинулся к генератору. Добраться до автомата и… Тяжелое, но единственное решение проблемы. Больным уже ничем не поможешь. Их придется убить. Во имя жизни других.

Томский увидел спину Аршинова, склонившегося над генератором. Пусть себе работает. Потом он все объяснит прапору, и тот его поддержит. Толик протянул руку к «калашу», но взять его не успел. Аршинов что-то учуял, успел ухватиться за приклад. Быстрый, сука. Не по возрасту ретивый.

– Ты чего, Толян? – прапор потянул автомат к себе. – Что случилось?

– А ты чего?

Томский не смотрел в лицо Аршинову, зато отлично видел его руку. Испачканную в машинном масле и… тоже покрытую щедрой россыпью знакомых язвочек. Готово дело. Теперь придется прикончить и Аршинова. Судя по скорости распространения заразы – не только его.

– Отдай мой автомат!

– Еще чего! И не подумаю!

– Так надо, Лёха. Ты все поймешь. Потом…

Прапор не пошел на предложенный компромисс. Томский понял, что сейчас произойдет, но защититься не успел. Аршинов врезал ему кулаком в челюсть и окончательно завладел автоматом.

– Если крыша поехала – так и скажи. Неча за оружие хвататься.

Анатолий понял, что сидит на полу. Тряхнул головой. Осмотрелся. В первую очередь взглянул на часового, из-за которого заварилась вся каша. Парень продолжал болтать с Лумумбой и, что самое главное, выглядел абсолютно здоровым. Никаких язв. Что же произошло?

«А произошло, Толян, следующее. У тебя была галлюцинация, и ты едва не устроил пальбу. Хотел пристрелить даже Аршинова. Во имя жизни. Лихо!»

Толя увидел перед собой протянутую ладонь прапора, вцепился в нее и встал на ноги.

– Фу-у! Душно-то как!

В подтверждение своих слов Томский рванул ворот сорочки. Не стоит Лёхе знать о галлюцинации. Пусть думает, что имел дело с небольшим приступом, случившимся из-за духоты. Только вот жест получился слишком импульсивным – сорочка с треском порвалась, на пол посыпались пуговицы.

– Душно, говоришь? – Аршинов смерил друга подозрительным взглядом. – Может и душно. А «калаш» тебе на кой сдался? Ко лбу, что ли, хотел приложить? Не, Толян, так дело не пойдет. Видел бы ты сейчас свою физию! В гроб красивше кладут. Признавайся, паря, сколько ночей не спал?

– Ну, две…

– Тогда вали к себе и постарайся вырубиться хоть на пару часов. Договорились?

– Договорились…

Томский кивнул, повернулся и медленно побрел к ступеням, ведущим в вестибюль. Зря он ляпнул насчет духоты – на станции скорее холодно.

– Эй, Толик!

– Че, Лёш?

– Гайку-то отдай.

Анатолий понял, что до сих пор сжимал в кулаке гайку. Так сильно, что на коже ладони остались красные вмятины. Он швырнул гайку Аршинову. Улыбнулся прапору, увидев, как ловко тот ее поймал.

«Иудина твоя улыбка, товарищ Томский. Минуту назад ты хотел списать Аршинова в расход. Хвала Господу, что все так закончилось. А ведь доберись ты до “калаша”, никаких гаек Лёшке больше не понадобилось бы…»

Толя постарался отогнать мрачные мысли и придать лицу выражение деловой озабоченности. Ведь на него смотрели люди. С уважением и благодарностью смотрели. Дорогу уступали. Ах, если бы знали они, что творится в голове великого Томского!

* * *

А творилось что-то невообразимое: Толя начинал бояться сам себя. Сегодняшний случай был не единственный – всего несколько дней назад он сорвался и наорал на Русакова. В итоге ссора едва не переросла в драку, а ведь причиной был сущий пустяк – Томский не желал оставлять на платформе последнюю железную клетку. Он не верил, что на станции имени Че Гевары найдется тот, кого в нее потребуется сажать. А более старший и умудренный жизненным опытом комиссар считал – надо быть готовым ко всему.

Томский поднялся в вестибюль. Дверь в бывший кабинет Корбута была приоткрыта. За столом, склонившись над какой-то бумагой, сидел Русаков. Толик испытал сильное желание войти и сказать комиссару что-нибудь доброе. Ссора – ерунда. Друзьями их сделали общие испытания и общая идея, которая доказала свою жизнеспособность. Пусть мир хоть сто раз перевернется вверх тормашками, но пока будут живы люди, вечный конфликт между добром и злом останется актуальным. Он и Русаков выбрали сторону света, и ничто не сможет их разделить.

Толик улыбнулся высокопарности своих мыслей. Конечно, он помирится с комиссаром. Рано или поздно. Но… не стоит торопить события. Все произойдет само собой.

Томский прошел мимо кабинета и открыл дверь в небольшую комнатушку. Во времена Берилага она служила кладовой. Здесь хранился инвентарь, которым пользовались узники. Теперь лопаты, кирки и прочий инструмент был задействован на платформе, а освобожденное помещение выделили под жилье Толе и Елене.

Жены дома не было. Елена отвечала за распределение продуктов, поэтому проводила весь день на своем складе и возвращалась поздно. Впрочем, сейчас Томскому это было на руку. Он хотел в одиночестве поразмыслить над своей проблемой.

Не зажигая света, Толик остановился у рукомойника. Плеснул в лицо воды раз, другой. Теперь гораздо лучше. Можно завалиться на кровать. Прямо так, не снимая сапог. Конечно, если Елена узнает – прикончит за святотатство. Ну да ничего. Постараемся сохранить маленькое свинство в тайне.

Томский подложил руки под голову, прикрыл глаза. Он хотел понять, что с ним происходит. Почему его темная половина так часто дает знать о себе в последнее время? Слишком часто…

«За тобой, товарищ Томский, нужен глаз да глаз. Это вовсе не результат перенапряжения. Это – сумасшествие. Его начало. Дальше будет только хуже».

Его схватка с враждебным миром Метро была длительной. Толика швыряло на самое дно, выбрасывало наверх. Метро хватало его за глотку холодными щупальцами туннельного мрака. Он отбивался и шел в атаку. И в тот момент, когда казалось, что победа осталась за ним, все рассыпалось в прах. Метро нашло лазейку, проникло в голову героя Томского и теперь пожирало его изнутри. Демонов извне можно победить свинцом и сталью. А внутренних – как?!

«Что за странный шум? То ли свист, то ли…»

Толик хотел встать с кровати, но успел лишь приподнять голову.

«Что за черт? Откуда этот звук? Опять галлюцинация, на этот раз слуховая?»

Да нет же. Рядом кто-то дышал. Если вернулась Елена, то как он этого не услышал? Наверное, погрузившись в мрачные мысли, незаметно для себя вырубился. Ох и попадет же ему за сапоги!

Толя улыбнулся в темноту и тут же похолодел. Он слишком хорошо изучил дыхание жены. Она никогда не дышала так хрипло и прерывисто. Рядом был кто-то другой.

Толик вскочил с кровати. Поймал лампочку, висевшую под потолком. Едва не раздавил ее, пытаясь ввинтить. Наконец вспыхнул свет. Кровать была пуста, но Томский продолжал слышать дыхание незнакомца. Мужское дыхание.

– Кто здесь?

«Ты еще спрашиваешь? Демон. Темная сущность, которых в Метро пруд пруди, пришла по твою душу. Думал, что можешь тут в мире и покое предаваться размышлениям? Отдавать указания и загребать жар чужими руками? Нет, товарищ Томский. Тебе выпал шанс помериться силами со своими страхами один на один. Что теперь? Рванешь за подмогой? Струсишь и не станешь биться, как подобает мужику? Беги, трус! Но имей в виду: когда вернешься, в комнате уже никого не будет. Тебя поднимут на смех и начнут шептаться, что у тебя поехала крыша. Что встал, как вкопанный?»

Толик рванул на себя серое одеяло. Заглянул под кровать. Никого! Однако посторонний продолжал дышать. Ему негде было прятаться. Несколько плащей на вбитых в стену гвоздях висели как положено. Кроме кровати, в комнате был только деревянный ящик, служивший тумбочкой.

Оставалось только одно – признать визитера невидимкой и… коснуться вмятины на подушке. Только так. Анатолий протянул руку. Когда пальцы уткнулись во что-то холодное, по спине побежали мурашки. Он коснулся ледяного лица монстра!

Прикосновение разбудило посланца Метро. Томский не успел отдернуть руку. На запястье сомкнулись липкие до омерзения пальцы. Непреодолимая сила заставила Толика опуститься на колени. Свободной рукой он нащупал глаза чудища. Попытался надавить на них. Ответ не заставил себя ждать. Невидимка выпустил руку Томского и занялся его головой: обхватив обеими руками, начал вращать ее против часовой стрелки.

Толя ударил ребром ладони в то место, где по прикидкам была шея монстра. Удар достиг цели, но никакого эффекта не возымел. Еще немного, и он услышит хруст собственных позвонков. Не думал Томский, что умереть придется так бездарно…

И вдруг невидимые руки отпустили голову Томского. Воспользовавшись моментом, он метнулся к двери. Хватит с него этой бесполезной, заранее обреченной на поражение драки! Только вот дверь… исчезла. Вместо нее перед Толиком была дыра в кирпичной стене.

«Стоп. Не паниковать. С тобой и только с тобой происходит что-то странное. Окружающий мир в полном порядке. Дверь не могла исчезнуть. Снова глюки… Воспользуйся этим. Попробуй извлечь из видений полезную информацию».

Анатолий шагнул внутрь дыры и оказался в туннеле. Обычном туннеле, каких полно в Метро. Обрывки кабелей на стенах. Изгиб ржавых рельс и… Никого. Ни единой живой души. Ни единой подсобки, где мог кто-то прятаться. Ни одного подозрительного звука. Даже если демон где-то рядом, он не двигается. Возможно, наблюдает за жертвой.

Томский тоже решил оставаться на месте. «Посмотрим, кто кого перестоит и перемолчит».

Долго ждать не пришлось. Послышались шаги. Ровные, размеренные. Тот, кто был впереди, явно не собирался прятаться. Толик впился взглядом в поворот туннеля. Секунд через десять путешественник должен был появиться в поле зрения.

Кто это будет? Профессор Корбут, шествующий с собственной головой в руках? Его сынок, который принесет письменный ультиматум с требованием вернуть себе власть над Берилагом?

Ни то, ни другое.

Из-за поворота вышел… сам Толик Томский – образца времен проживания на Войковской. Еще не седой, не побывавший в руках профессора сосунок. Парнишка с головой, набитой стихами Гумилева и идеями Кропоткина. С детскими глазами, в которых светится уверенность в возможности перевернуть мир. С походным мешком за плечами. В чистой камуфляжной форме и новехоньких «берцах». С пистолетом в руке.

Судя по экипировке, это был Толик, возглавлявший группу диверсантов, направленную для разгрома лаборатории.

Постаревший Томский поджидал свою молодую копию с улыбкой на губах. Ничего кроме умиления он не испытывал. Почаще бы встречать таких призраков. Почаще бы иметь свидания с бесшабашной юностью.

Призрак продолжал шагать навстречу Томскому. Его внимательный взгляд изучал туннель на предмет опасности, не замечая постаревшего собрата. Но вот детали его экипировки сделались не такими четкими, как раньше. На фигуру набежала тень, превратив живой образ в темный силуэт. Призрак остановился в пяти метрах от Томского. Сложил руки на груди. Оч-чень знакомым жестом.

Анатолий не выдержал.

– Чеслав, ты?

– А ты думал, прикончил меня?

Призрак произнес эти слова механическим, лишенным интонаций и эмоций голосом.

– Рассчитывал, что мы больше не встретимся?

Толик прыгнул к призраку, рассчитывая вырвать тайну своих страшных видений одним стремительным маневром и… свалился с кровати.

Больно ударился головой о пол. Чертыхнулся. Бросился к ведру с водой и окунул в него голову. Казалось, что от соприкосновения с разгоряченным лбом вода закипит. Не закипела. Толик немного успокоился. Настолько, что у него мелькнула гениальная мысль: нужно просто не вынимать голову из ведра! Захлебнуться и этим прогнать поселившихся в мозгу демонов. Покончить со всей чертовщиной одним махом.

«А как же Лена? Что будет с сыном, который родится без отца?»

Томский вырвал голову из ведра. Вдохнул полной грудью и сел на кровать. Наблюдая за каплями, которые образовывали на полу лужу, задумался. Ответ должен быть, и нечего искать его в потустороннем мире. Он здесь! Посыл оказался правильным. Толику вспомнились его путешествия по поверхности без противогаза. Мелькнули перед мысленным взором кафельные стены лаборатории профессора Корбута.

«Как можно упустить из вида такую простую вещь! Ты, хочешь этого или нет, наполовину гэмэчел. Создание, неподвластное человеческой логике. Яд, однажды влитый в твои вены, начал действовать давно. Ты, дурак, даже радовался своим способностям. Оказалось, что прогулки по радиоактивным улицам без противогаза – только цветочки. Ягодки появились совсем недавно. Твои видения – результаты действия модификатора. Болезнь прогрессирует, а лекарство от нее можно найти там, откуда зараза взялась. На Красной, черт бы ее подрал, линии».

От этой мысли Томскому сразу полегчало. Так было с ним всегда, когда появлялась цель. Дальше – дело техники. Какой бы недостижимой эта цель ни казалась, существовали способы до нее добраться. Пусть и самые немыслимые. Надо было только сделать первый шаг.

И Толик его сделал. Сперва вытер лужу воды на полу. Потом начал вытирать полотенцем мокрые волосы и сморщился от боли. Ох, и здоровенную же шишку он себе набил, сверзившись с кровати! И поделом. Нечего было распускать сопли. В ведре с водой всегда успеешь утопиться. А пока – Красная линия с ее тайнами. Следы работ профессора нужно искать там.

Само собой, у Томского не возникло даже тени мысли отправиться в заповедник Москвина и хватать за глотку его научных гениев с требованием раскрыть секреты проекта ГМЧ. Нужен был всего один человечек, который знал о разработках красных если не все, то очень много.

Томский осмотрел комнату и, не найдя следов беспорядка, вышел наружу. Он был уверен: даже проницательный прапор не найдет на его лице следов нездоровья или бессонницы.