Текст книги "Фредерик Рюйш и его дети. Гид по ранним коллекциям Кунсткамеры"

– Я же сначала, как вы просили. Так вот: сегодня в девять где-то вечера звонок в дверь. Мама в глазок посмотрела, ко мне бросается, хватает в охапку и в тайник запихивает. Я даже опомниться не успела. Тихо, говорит, сиди, иначе убьют, а за меня не беспокойся, иди потом к дяде Сереже с восьмого этажа. Ну я, как дура, сижу в этой каморке папы Карло, от ужаса чуть не поседела, – девушка отодвинула от себя пепельницу. – В комнатушке этой есть щелка, и если вбок смотреть, то видно, что в левой части комнаты происходит. Входят два дядьки – один лысый, на Шнура похожий. Он и говорит: «Где документы?» Мама как-то так сразу испугалась, побледнела. «У меня, – говорит, – их нет». Тогда другой говорит: «Ну чего с ней разговаривать, отведем к нам в офис, там она быстро заговорит». Они взяли маму под руки и вывели из квартиры.

– И мама не сопротивлялась?

– Нет, абсолютно – спокойненько пошла.

– А ты, значит, так и сидела в этой потайной комнате?

– А чего мне было делать! Я там от ужаса пошевелиться боялась. И вообще, я больше барабашку боялась, чем этих мужиков, – повела плечами девушка. – Как они ушли, я в милицию позвонила, а потом к вам вот спустилась, как мама велела.

Пока Марина рассказывала, я вспоминал мою последнюю встречу с ее матерью, случившуюся три дня назад на лестничной площадке. Тогда Татьяна Владимировна, женщина лет пятидесяти пяти, выглядела действительно растерянной. Она сказала, что у нее имеются сведения, которые меня как литератора могут заинтересовать. Обещала зайти, но, как видно, не успела.

– А что сказали милиционеры?

– Чего они могут сказать? Сказали, что будут искать.

– Слушай, Марина. Я, конечно, понимаю, что тебе мамины дела до фени, – начал я. – Но, может быть, она говорила что-нибудь тебе о них последнее время?

– Меня и милиционер спрашивал то же. Да нет, ничего не говорила.

Все произошедшее было довольно странно. Скорее всего похищение Татьяны Владимировны связано с ее служебной деятельностью. В то же время было совершенно очевидно, что Марине возвращаться домой и ночевать одной нельзя. Она видела этого Шнура и теперь становилась опасной свидетельницей. Неясно, какая роль в этом спектакле была отведена мне. Может быть, Татьяна Владимировна, хватаясь за любую соломинку, назвала первого попавшегося, кто пришел в голову. Во всяком случае я – человек более или менее благонадежный, и ехать далеко не нужно: на лифте две остановки… И все же что-то настораживало меня в рассказе девушки…

– Ну и что мы будем делать? – спросил я, не ожидая ответа от Марины, скорее, самого себя.

Марина пожала плечами.

– Я выкурю еще сигаретку, дядя Сережа?

– Кури.

Я посмотрел на девушку внимательнее. Личико у нее могло быть симпатичное, если бы не портил его весь этот выпендреж: эти торчащие перьями разноцветные, как у попугая, волосы, немыслимые с блестками тени над глазами, лак на ногтях… Ну что это за лак?! Марина была среднего роста и сложена пропорционально. Если бы не болезненное желание выделиться из общества и наплевать на него своим видом. Вот я какая! Смерть попсе! А я из своего ретро выглядываю с некоторым ужасом… я ведь даже Шнура не знаю. Не-ет! Мы такими все-таки не были!

Марина курила молча, иногда поглядывая на меня. Я тоже молчал.

– Ну, значит, так, – когда она потушила сигарету в пепельнице, начал я, – дома тебе появляться нельзя, это ясно, ты теперь свидетельница…

– Свидетельница Иеговы?

– Ты, наверное, не совсем понимаешь всю серьезность, – проговорил я, сверля Марину строгим взглядом. Мне было даже приятно, что я, такой серьезный человек, поучаю эту молоденькую неразумную девушку. – Тебе как свидетельнице запросто твой любимый Шнур может отрезать голову и отправить вместе с ней к Иегове.

– А где я жить буду? – спросила Марина с каким-то вызовом, как мне показалось.

– Ну, поживешь пока у меня, у меня две комнаты. Я в кабинете спать буду, а ты здесь ляжешь. Тем более ты здесь накурила – тебе и дышать. Завтра утром будем думать, что делать дальше. Тебя такой вариант устраивает?

– Устраивает. А у вас жена когда приедет?

– Только через неделю, к сожалению, – сказал я.

– Значит, целую неделю вы совершенно свободны. А вы не боитесь с женщиной в одной квартире? – она как-то ехидно посмотрела мне в глаза.

– Что?!! Я тебе дам «с женщиной»!

Мне и в голову не приходило, что неформалка Марина может считать себя женщиной… Странно, а почему не приходило? Наверное, есть молодые люди с серьгами в носу, кислотники со спущенными для понта штанами, как сейчас модно, в бесовских татуировках, которые видят в ней женщину.

– Иди мойся, я постелю тебе на диване, а сам еще немного поработаю, мне роман нужно через три месяца сдавать, а у меня конь не валялся… Да не расстраивайся, – я обнял Марину за плечи, – найдем мы завтра твою маму. Я в милицию позвоню – у меня начальник отделения знакомый.

Глава 3. Фредерик Рюйш. Детство, отрочество, юность

Последние слова:

– Да не покинет меня Бог никогда!

Блез Паскаль

Фредерик Рюйш родился в 1638 году в Гааге. С детства его тянуло к естественным наукам, и он с душевным трепетом и восторгом отрывал ножки мухам, вскрывал им животики маленьким ножичком, препарировал кузнечиков и ящериц, в более осознанном возрасте подобравшись к мышам и кошкам. Фредерик был любознательным и развитым мальчиком с хорошей памятью. Нередко отец наказывал его за излишнее усердие и интерес к внутреннему, но не к внешнему. Отец не мог уразуметь, что может привлекать Фредерика в Божией епархии – во внутреннем мире живых существ. И как вообще можно разобраться в этих переплетениях кишок и органов мертвой крысы, где сам черт ногу сломит?! И казалось ему что перепутано все это нарочно и бессмысленно, так, чтобы заморочить честных людей.

Но маленький Фредерик с интересом копался в этом добре, выискивая закономерности и соответствия, не оставляя своих занятий порой до позднего вечера. Кроме этого страстного увлечения, в праздничные дни Фредерик, как, впрочем, и многие мальчишки счастливого и беззаботного возраста, любил бегать смотреть казни. Он приходил всегда заранее и, подобравшись поближе к эшафоту, с интересом наблюдал за приготовлениями и, в особенности, за самой казнью. Но делал это не как все мальчишки – с замиранием сердца, но с каким-то особенным затаенным вожделением и научным любопытством, впитывая в себя каждую кажущуюся незначительной мелочь. Как ломается шейный позвонок под тяжестью повешенного, как конвульсивно вздрагивает и извивается его тело… и, если тяжести тела осужденного недостаточно, палач обхватывает ноги преступника и виснет на нем, удвоив вес и сокращая страдания несчастного. И почему после этой нехитрой операции человек умирает почти мгновенно. Особенно же привлекали любознательного Фредерика казни через усекновение головы. Гильотин в то время еще не было. Предложенную парижским врачом-гуманистом Жозефом Гильотеном машину для безболезненного обезглавливания ввели в эксплуатацию только в 1792 году. А до тех пор головы в Голландии рубили мечом. Фредерик тянулся к плахе, изо всех сил высматривая подробности отсечения головы, чтобы дома, уединившись, обдумать это действо, в деталях воспроизводя его в памяти.

Видя такой интерес сына к естественным наукам, отец решил отдать его в ученики аптекаря. Здесь, среди склянок со снадобьями, среди дурманящих запахов лекарственных трав, среди разноцветных целебных порошков Фредерик обрел, наконец, счастье. Целыми днями перетирая в ступке целебные корневища и пахучие травы, диковинные цветы и лапки насекомых, он учился готовить лекарства от кровотечений и мужского бессилия, от радикулита и мигрени… Обучался готовить яды, которые могут убить человека мгновенно или, затаившись в организме, исподволь точить его, разрушая и еще при жизни превращая в разлагающееся тело. Там, среди склянок, он прикоснулся к тайне бытия. И эта тайна очаровала его.

Его острый ум и хорошая память, точность движений и, прежде всего, особое чутье, которое необходимо аптекарю, служили ему хорошую службу. При помощи отца у Фредерика появилась своя аптека, к нему шли за лекарствами, ему верили. Но молодому амбициозному Рюйшу было уже недостаточно работы аптекаря – его влекла анатомия человеческого тела. Он поступил в знаменитый Лейденский университет, где прилежно изучал медицину.

Голландская анатомическая школа того времени приобрела в Европе огромную популярность, чему способствовало первое применение здесь микроскопа. Хотя изобретателем микроскопа считался итальянец Мальниги, но широко применяться он начал именно здесь, в Голландии. Лейденский университет, куда поступил Фредерик, славился одним из лучших в Европе анатомических театров. В кабинетах театра хранилось удивительное собрание редкостей. Главное место в нем занимали экспозиции скелетов. Скелет осла, верхом на котором восседал скелет женщины, убившей своего ребенка. В бешеную скачку смерти на скелете быка отправился скелет мужчины, казненного за воровство домашнего скота. Тут же стоял обезглавленный скелет убийцы со своим собственным черепом в костлявых руках. В углу красовалась виселица с висящим на ней скелетом юного вора. Их были десятки, сотни – и все они были выстроены композиционно, создавая жутковатые картины смерти. Здесь же хранились заспиртованные препараты кистей рук, ног, забальзамированные головы, изготовленные знаменитым доктором Бильсом.

В XVII–XVIII веках анатомические театры и кабинеты украшали скелеты преступников верхом на скелетах лошадей, ослов, свиней… Это было нашествие скелетов на Европу, они мчались в галопе в кровавый век XIX.

Рюйша, как и его современников, впечатляли эти собрания и, можно сказать, там, в Лейденском университете, определилось направление всей его жизни, которому он отдаст свои силы, которое сделает его великим и богатым, принесет ему всемирную славу, многочисленных и влиятельных врагов, а также сделает его глубоко несчастным и одиноким человеком. И в конце жизни, не зная, кому передать открытую им великую Тайну, понимая, что не может взять ее с собой в могилу и не может никому оставить, он будет умирать в муках, как умирают все, кто уносит с собой в могилу Тайну, которая была открыта только ему.

Глубину теоретических познаний Рюйша известные анатомы того времени ставили под сомнение, но в практической медицине он превзошел многих. Поэтому после окончания университета в 1665 году подающего большие надежды анатома Фредерика Рюйша пригласили в столицу, в амстердамскую хирургическую школу в качестве демонстратора анатомии.

Здесь, в столице, перед двадцатисемилетним амбициозным молодым человеком открылись большие возможности. Он производил перед публикой анатомические вскрытия, приобретал широкую врачебную практику. И вновь ему несказанно повезло, как везло всю жизнь. Как раз в это время освободилось место судебного медика, и Фредерик Рюйш благодаря связям, деньгам и, в особенности, одной любовной истории с дочерью городского палача получил это место. Должность судебного медика практически не приносила дохода, но она давала несказанно большее. У Фредерика Рюйша появился доступ к телам казненных и их жертвам. Он присутствовал на казнях преступников, констатировал их смерть, а затем ночью тело казненного отвозили к нему в мастерскую, где он производил свои опыты.

Анатомический театр

В те времена считалось, что казненные преступники не имеют права на христианское погребение, и анатомы со всего Амстердама, радостно потирая руки, растаскивали покойников по своим кабинетам. В этом была и назидательная сторона: каждый преступник знал, что после казни тело его будут препарировать при большом скоплении народа, после чего части его с вывороченными внутренними органами выставят на всеобщее обозрение или, выварив в большом чане, смастерят скелет и усадят верхом на свинью в назидание другим преступникам на веки вечные. И этот посмертный позор должен был уберечь многих от совершения преступления… но не уберегал.

Не столько сами вскрытия увлекали Фредерика – он нарезался покойников еще в университете, – сколько работа над изготовлением демонстрационных препаратов и изобретением снадобья, которое могло бы сохранять плоть от разложения, чтобы препараты могли долго храниться, радуя глаз. Этому он посвящал все свое свободное от врачебной практики время. Фредерик целыми днями пропадал в мастерской, пытаясь разгадать секрет бренности плоти, проводя множество экспериментов, препарируя сотни трупов казненных и жертв преступлений. Рюйш вставал в четыре часа утра и, засучив рукава, трудился над трупами, чтобы продлить им жизнь. Вернее, дать вторую жизнь уже в виде препарата в своем музее. Покойники даже снились ему по ночам. Он экспериментировал.

Многие анатомы Европы изобретали способы консервации человеческого тела и изготовления музейных препаратов. Свои открытия они держали в строжайшей тайне, ведь это было и средство обогащения. Забальзамированных покойников и их части выставляли напоказ за деньги, а также их охотно приобретали любители редкостей. В то время это был хороший бизнес, и, как всякий прибыльный бизнес, он подразумевал большую конкуренцию. Нередко анатомы нанимали воров для того, чтобы они выкрали секрет у более удачливого коллеги, подожгли его дом или уничтожили препараты. Казненные, мертвые дети, уроды стоили хороших денег. Те анатомы, кто не сумел, как Фредерик Рюйш, пристроиться к эшафоту, вынуждены были платить немалые деньги могильщикам, которые ночью тайно выкапывали тела недавно погребенных. Власти преследовали похитителей мертвецов. Их казнили как воров, и их тела, в свою очередь, поступали на этот анатомический конвейер, но процесс было уже не остановить. Публика как с ума посходила – она жаждала острых ощущений и она их получала.

Глава 4. Положение безнадежно

Последние слова:

– Академик Павлов занят. Он умирает.

Иван Павлов

Я проснулся от запаха кофе. Первая мысль, пришедшая мне в голову: кто может готовить в моей квартире кофе? Неужели жена вернулась? Припомнился вчерашний вечер. Над романом я просидел до пяти утра, и неудивительно, что проснулся только в двенадцать. Захотелось кофе и почему-то яичницу. И тут, как по щучьему велению, дверь открылась, и в комнату вошла Марина. На ней был голубой шелковый халатик, в руках она держала поднос, на котором стояли чашечка кофе и тарелка с яичницей.

– Я приготовила вам завтрак, – сказала она, ставя поднос мне на одеяло.

– Спасибо, конечно, за заботу. Но лучше бы мне помыться сначала.

Я смотрел на нее спросонья другими глазами, утренними, не так, как вчера.

Да и не было сегодня на ее лице идиотского вечернего макияжа, и вымытые причесанные волосы выглядели совсем не так тошнотворно. А она вроде ничего.

– Знаешь что, Мариночка, ты давай отнеси это в кухню, – я поднял поднос и протянул ей. – Спасибо тебе за воплощение американской мечты, но я сейчас помоюсь и приду. Договорились?

– Как скажете, дядя Сережа.

Она покорно взяла поднос и вынесла из комнаты, я проводил ее взглядом…

Тьфу ты, черт! Уже три недели, как уехала жена, неудивительно, что на молодежь заглядываешься. Я резво вскочил с постели, надел халат и пошел умываться.

– … Сейчас я позвоню начальнику нашего отделения милиции, – сидя за завтраком, говорил я. – Он мой старый знакомый. Я выясню, как идет расследование похищения и что нам с тобой делать.

– Я думаю, не нужно звонить в милицию, – задумчиво проговорила Марина, помешивая ложкой в чашечке с кофе. – У них наверняка еще никаких сведений нет. Вы же знаете, как работает наша милиция. А завтра видно будет.

– Нет, Марина, сидеть сложа руки нельзя: неизвестно какие подонки выкрали твою мать.

– Дядя Сережа, а о чем ваша новая книга?

– Моя книга… Она о великом голландском анатоме Фредерике Рюйше, кстати, он открыл лимфатическую систему. Но особую известность ему принесли опыты с бальзамированием…

– Как интересно! – подперев подбородок кулачком, Марина с восторгом уставилась мне в глаза. – А расскажите, что там будет.

Я посмотрел в ее голубые, как небо, глаза и словно протрезвел. Я вдруг понял, что Марина нарочно выводит меня на рассказ о моей новой книге. Ведь любого писателя стоит только слегка подтолкнуть к теме, на которую он пишет, и его уже не остановить. У нее явно было что-то на уме. Что-то она скрывала.

– Я, кажется, слышала о Фредерике Рюйше, но где, не помню. Может, в школе проходили…

– Знаешь что, Марина, ты помой посуду, а я пока в милицию позвоню, – сказал я, поднимаясь из-за стола.

Я вышел в прихожую, взял трубку и пошел к себе в кабинет. Включив ее, обнаружил, что трубка не работает. Я вернулся к базе, подергал, потряс ее – телефон безмолвствовал.

– Марина, ты сегодня никому не звонила? – спросил я, входя в кухню с трубкой в руке.

– Нет. А что – телефон не работает?

– Почему-то молчит, – ответил я, глядя на то, как девушка моет посуду.

– Бывает. Может быть, отключили, у нас часто отключают.

– Может быть, – сказал я, выходя из кухни.

В прихожей я достал из внутреннего кармана куртки сотовый телефон, на ходу набирая номер отделения милиции, прошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

– Здравия желаю, Николай Николаевич, – поздоровался я, услышав на другом конце провода знакомый голос. – Как жена, дети?.. Ну чудно, чудно. Да нет, пока ничего не выходило, сейчас новый роман пишу. Слушай, я ведь звоню по поводу похищения моей соседки из сто восьмой квартиры. Тут у меня ее дочка волнуется. Что-нибудь новенькое появилось?.. Как какого похищения? Тебе что, не доложили? Вчера дочка ее милицию вызывала, из вашего отделения приезжали, допросили ее… Как ничего не слышал?!. Тут, может, недоразумение. Ладно, извини за беспокойство. Наверное, это я что-то напутал… Да нет, нет, все нормально. Не нужно никакой машины. Ну давай, обнимаю, дорогой. Созвонимся. Привет семье!

Я отключил телефон и минуту смотрел на него.

– Вот, значит, как! Старших обманывать нехорошо…

Я решительно рванул дверь. За дверью стояла Марина и молча смотрела на меня своими невинными голубыми глазами с удивительно четко очерченными зрачками.

– Ну и как это понимать? – спросил я, злобно улыбнувшись.

– Что, дядя Сережа?

– Ты вызывала вчера милицию? – я с ходу взял сердитый тон.

– Да, вызывала.

– А чем ты тогда объяснишь, что они ничего про этот вызов не слышали?

Девушка пожала плечами.

– Ты знаешь, у меня такое чувство складывается, что ты меня дурачишь. Тебе так не кажется?

– Нет, я не дурачу, – на глаза ее навернулись слезы. – Не дурачу…

– Ладно, ладно, я ничего не скажу про это твоей маме, но давай переодевайся и иди домой.

– Я не пойду домой, – твердо сказала девушка, упрямо глядя мне в глаза.

– Ты что, с мамой поругалась? – догадался я. – Ну хочешь, вместе пойдем?

– Вы ошибаетесь, дядя Сережа, – проговорила она, делая ко мне шаг и оказавшись почти вплотную, так что я почувствовал запах ее волос… Она, подняв голову, не мигая смотрела мне в глаза… Какие красивые у нее были глаза… Марина совсем не походила на свою полную, с грубыми чертами лица мать. Она мне даже нравилась сейчас в этом упрямом волнении.

– Хорошо, пусть я делаю ошибку, но я должен отвести тебя домой. Я поговорю с твоей мамой, она тебя ругать не будет. Иди собирай вещи, живо!

Я решительно закрыл перед ней дверь кабинета и стал переодеваться. Я был раздражен.

С какой стати эта девица взялась меня обманывать?! Мне как будто делать больше нечего, как возиться с ней. Она, видите ли, с матерью поссорилась, а я, как дурак, вынужден выслушивать ее сказки о похищениях. Сразу сказала бы, что идти некуда. Теперь перед Николаем Николаевичем как-то нужно будет оправдываться. Эх, неудобно!! Да и глупо как-то!.. Господи! Да она же у меня ночевала, подумают неизвестно что… Что я молодежь растлеваю… Неудачная ситуация складывается.

Я застегнул рубашку и остановился.

А что же я матери ее скажу? Скажу, что ее выкрали карбонарии в масках… Мне, значит, сорок пять – ей восемнадцать… Если подумать хорошенько – да если мои книжки полистать, уж чего там только не найдешь! Ведь со мной теща две недели не разговаривала, прочитав «Квадрат для покойников», одно название романа «Живодерня» чего стоит, а «День всех влюбленных» так и вовсе о каннибализме. Да если с пристрастием почитать мои книжки, то сложится впечатление, что для меня растлить малолетку – обычное дело. До соседей дойдет… До жены, не дай бог!! А до нее точно дойдет, уж ей соседи наверняка донесут… Ух, елки! От таких перспектив голова шла кругом.

Я надел пиджак. Может, галстук надеть? Как будто я в нем и спал всю ночь… Неубедительно. Но галстук все-таки надел.

Чего же я, дурак, вчера ее не догадался домой отвести, и ничего бы этого не было, не было бы позора… А мать ведь у нее судьей работает. Я рассмеялся негромко, но вслух. Как любит говорить один из героев моего романа, «положение безнадежное». Это значит не только надеяться не на что, но и стоит успокоиться: твоя судьба в руках Всевышнего. Он все решает, а тебе и делать ничего не надо. Я застегнул пиджак на все пуговицы. Ну, ничего, зато со мной правда. Хотя правда и справедливость торжествуют только в кино и в романах. Ну и пусть! Положение безнадежно!

Я распахнул дверь. Марина так и стояла на прежнем месте в коридорчике. Мне почему-то стало ее жаль.

– Ну что, девочка? – я обнял ее за плечи, она прильнула ко мне своим тельцем. – Ты хоть понимаешь, в какое меня положение поставила?

Она молча закивала раскрашенной разноцветной головкой. Что-то вдруг нежное к этой девушке поднялось внутри меня.

– Так, – я резко отстранил ее, может быть, слишком резко. – Давай переодевайся, я тебя жду.

Она повернулась и медленно пошла в комнату… я отвернулся, нарочно не стал смотреть ей вслед… на уходящую фигуру.

Марина вышла через пять минут в брючном костюмчике, в башмаках на платформе неимоверной, со своим рюкзачком «Смерть попсе!».

– Ты не волнуйся. Мама тебе ничего не сделает, – сказал я, и голос мой слегка дрогнул. «А мне?»

Мы вышли на лестницу, я стал закрывать ключом замок, как вдруг дверь соседней квартиры открылась, и на лестницу, мерзко гавкнув, выскочил бультерьер соседки Клары Ивановны. За ним показалась и его хозяйка.

– Здравствуйте, Сергей Игоревич, – сказала она, окинув меня взглядом. – А ты, Мариночка, чего не здороваешься?

– Я вас в упор не вижу, – схамила Марина.

Я про себя одобрительно хмыкнул: я бы тоже с удовольствием так сказал. – Фу! Невоспитанность сплошная.

Хозяйка гнусного барбоса по-собачьи фыркнула и, влекомая животным, поспешила вниз. Ну, теперь-то уж вся лестница будет знать о том, что у меня ночевала – о, ужас! – заходила, ко мне заходила Марина.

Мы стали подниматься по лестнице.

– Слушай, это ты мне испортила телефон? – спросил я, слегка повернув голову.

– Да, – виновато опустив голову, ответила Марина.

– Это чтобы я в милицию не звонил?

– Да. Они бы все равно ничего не сделали.

– А что я теперь делать буду без телефона, ты не подумала?

– Там проводочек отсоединен, я приду сделаю, – сказала она, поравнявшись со мной и заглядывая мне в глаза.

– Нет уж! Теперь я сам. Ты с мамой разбирайся.

Мы остановились у ее двери. Марина полезла в рюкзачок за ключами. Я надавил кнопку звонка.

– Смотри-ка, дверь приоткрыта, – сказал я, заметив щель.

Я толкнул дверь и, отстранив девушку, вошел в квартиру. Квартира носила следы неимоверного бардака. Вещи из всех шкафов были вывалены на пол, ящики выдвинуты, подняты ковры… Чем-то напоминая египетскую пирамиду, на полу возвышалась груда книг из шкафа. Привычный глаз тут же вырвал из навала знакомую обложку моей книги. Зрелище разгрома впечатляло и подавляло. Я стоял посреди этого обыска, изумленно озираясь по сторонам, рядом со мной стояла Марина. Чрезмерное обилие форм обычно действует на меня угнетающе, я впадаю в гипнотическое состояние растерянности, начинает кружиться голова. Мы стояли так, озираясь, посреди развала несколько минут.

– Дядя Сережа, – негромко проговорила Марина, беря меня за руку, – кто же этот бардак убирать будет?

Я пожал плечами. Слова девушки вырвали меня из оцепенения.

– Здесь ничего трогать не будем, пойдем сейчас ко мне, – сказал я, решительно поворачиваясь, взял девушку за руку вышел из квартиры.

Мы сидели в гостиной за большим столом со стеклянной столешницей молча.

Марина курила, стряхивая пепел мимо пепельницы, я смотрел в сторону. То, что произошло, окончательно выбило меня из равновесия. Значит, девушка говорила правду, а я подумал черт-те что… Нужно срочно что-нибудь предпринять.

– Почему ты сказала, что вызывала милицию? – спросил я.

– Вы, дядя Сережа, не обижайтесь, но мама велела, чтобы я никому не говорила, кроме вас. Ну, а раз вы не знали ни о чем, я и растерялась.

– Теперь хоть понятно, как нужно действовать.

– Как? – девушка затушила сигарету и закурила новую.

Я поднялся, взял с базы телефонную трубку.

– Очень просто, – я протянул ей трубку. – Ты исправляешь телефон, потом я звоню Николаю Николаевичу, они присылают опергруппу, осматривают квартиру, снимают отпечатки и начинают искать твою маму. Понятно?

– Понятно, – девушка улыбнулась как-то натужно. – Но, по-моему, не стоит вмешивать сюда милицию, сами разберемся.

– Какое «сами»?! – воскликнул я рассерженно: терпеть не могу запаха хабариков, я встал, взял пепельницу и отнес в туалет вытряхнуть в унитаз. – Ты хоть понимаешь, что это дело профессионалов, – вернувшись, сказал я. – Что мы с тобой сделаем!? Это в американских фильмах Шварценеггер всех побеждает. Где мы твою маму искать будем? Да и Шварценеггера где возьмем? И не забывай: ты свидетельница. Может быть, тебе придется в милиции пока пожить, или где они там свидетелей прячут.

– В пятизвездочном отеле они свидетелей прячут… Ну, может быть, я у вас останусь, как мама сказала.

– Послушай, Мариночка, – я сел напротив и, насколько возможно, приблизился через стол к девушке, – у меня тебе находиться опасно, они, возможно, будут тебя искать. И вообще, с каких это пор ты маму слушаться стала?

– Ну, кто догадается меня у вас искать? Будут по родственникам, по друзьям разыскивать.

Пожалуй, в ее словах был резон. Что могут ей предложить в милиции? Отдельную камеру. А так она недалеко от своей квартиры, да и мать знает, как с ней связаться в случае чего. Не зря же она велела ей ко мне идти.

– Ну ладно, оставайся у меня, а там посмотрим.

Марина улыбнулась, но тут же подавила свою улыбку, хотя по глазам было видно, что она очень довольна.

– А чего ты так радуешься? – спросил я, глядя на ее довольную физиономию. – Милицию все равно подключать нужно. Тут профессионалы должны работать.

Я оставил Марину дома, а сам отправился в милицию к Николаю Николаевичу. Друзьями мы не были, скорее старыми знакомыми, наши жены дружили со школы.

Выходя из дома, я оглядывался и испытывал сильное подозрение к каждому встречному прохожему и, пока дошел до отделения, изрядно утомился.

Мы проговорили с Николаем Николаевичем около часа. Он обещал делом этим заняться прямо сейчас. Выслал опергруппу на место преступления и одобрил мое предложение, чтобы девушка пожила пока у меня, но сказал, что с ней обязательно нужно будет побеседовать и составить фотороботы похитителей, посоветовав быть поосторожнее.

Марину пришлось уговаривать отправиться в отделение милиции для составления фоторобота, и только к вечеру она согласилась. Я проводил ее, прождав около двух часов. Когда мы вернулись домой, я пошел в кабинет за компьютер: нужно было продолжать роман. Марина между тем отправилась в кухню готовить ужин.

Через час она постучалась ко мне в кабинет.

– Дядя Сережа, вас можно отвлечь?.. Ужин готов.

Как-то мило это прозвучало «вас можно отвлечь?»! Давно никто не говорил со мной так мило, с тех пор, как уехала жена… да, пожалуй, и она не говорила.

Я вышел в комнату и остановился на пороге. Из музыкального центра доносилась органная музыка, мои любимые токкаты Баха. Стол был сервирован, посредине стояла откуда-то взявшаяся бутылка вина, горели свечи… Прямо романтический ужин.

В загадочном мерцании свечей Марина выглядела пугающе очаровательно, хотя на ней и был атласный голубой халат, но в полумраке он выглядел вечерним платьем. Волосы она убрала назад, открыв лицо, и это лицо поразило и смутило меня.

– А что это за праздник сегодня? – прокашлявшись от некоторой неловкости, проговорил я, озирая обстановку.

– Просто захотелось поужинать с удовольствием, – сказала Марина. А вам, дядя Сережа, не нравится?

– Да нет, отчего же. Очень мило, я тут отвык от сервиса, одичал немного, – проговорил я, садясь за стол. – А вино откуда? – я взял бутылку в руки. – Ладно, я понимаю, что ты взяла первую попавшуюся кассету и поставила в музыкальный центр, – говорил я, открывая штопором бутылку вина, но откуда ты могла узнать, что я люблю «Хванчкару», можно сказать, с детства, да и вообще… Откуда взяла эту бутылку?

– Можно я не буду отвечать на эти вопросы? У меня тоже есть маленькие тайны.

Марина закурила сигарету и выпустила тоненькую струйку дыма. Она курила, элегантно держа сигарету между средним и указательным пальцами. Как все-таки красиво, когда курит женщина. Зря моя жена курить бросила. Сколько, оказывается, достоинства и, пожалуй, даже элегантности было в этой девушке. Как я не замечал этого раньше? Я налил в бокалы вино.

– Давай выпьем за то, чтобы твоя мама поскорее нашлась и чтобы ей не сделали ничего плохого, – поднял я бокал.

– Найдется, – уверенно сказала Марина, глядя на меня голубыми глазами.

Мы выпили. Оказалось, что готовила Марина вкусно, во всяком случае, из того, что разыскала у меня в холодильнике. В другой раз я, конечно, отпустил бы какую-нибудь неуместную шутку по поводу того, что не рановато ли ей пить вино в мужском обществе и разрешает ли ей пить вино мама? Или еще что-нибудь в этом роде. Но сейчас, глядя через стол на Марину, не хотелось говорить ерунды, хотелось говорить глупости. Что-то поднималось внутри мальчишеское, неуемное, давно и накрепко забытое. Хотелось шалить, бузить, не только говорить, но и делать глупости… Вино, что ли, так действовало?..

Но я удерживался, изо всех сил удерживался. Я человек все-таки разумный и должен соблюдать… себя в руках. В глазах девушки я видел веселые огоньки… Черт, почему мы не в одном возрасте? Хотя мне сейчас казалось, что в одном. То ли она поднялась до моего возраста, то ли я опустился до ее. Но мне же не пятьдесят, я как раз на рубеже между сорока и пятьюдесятью. Как писал Виктор Гюго, «Сорок – старость молодости, а пятьдесят – молодость старости». Марина смеялась и, сев за фортепиано, спела несколько песенок и даже мой любимый романс…