Текст книги "Ведьма"

11. Вечер Трудного Дня

Звукорежиссера проекта «Ясновидящий» Алексея Кузьмичева вырвало прямо в автобусе, как какого-нибудь перепившегося подростка. Ему было очень стыдно, тем более что ничего крепче кефира уже больше месяца он в рот не брал, потому что они с женой решили зачать ребеночка. Супруга по этому случаю обошла всех врачей, вместе они прошли несколько оздоровительных процедур, включая серию болезненных уколов в задницу. Словом, все было очень даже неплохо, и вдруг – фу, у приличных людей на глазах.

Позже он понял достаточно отчетливо, что именно с ним произошло, но в тот злополучный миг, когда немногочисленные пассажиры новенького южнокорейского «Хендая», плохо скрывая отвращение, наблюдали винегретный фонтан на ступеньках перед дверью, у него было несколько версий. Ну, во-первых, конечно, жара – и на улице, и в съемочном павильоне, – от которой в эти августовские дни деваться было просто некуда. Во-вторых, Мэрилин Мэнсон в наушниках: в прежние времена Лешка Кузьмичев получал от этого коммерчески успешного исчадия ада удовольствие, почти сравнимое с сексуальным, но сегодня одна из любимых его вещей – Valentine’s Day – сработала как стакан пересоленной воды и два пальца в рот. Ну и в-третьих, салон автобуса, впитавший пассажирский пот.

Да вообще-то, честно говоря, непонятно, что за хрень!

Согнувшись пополам перед ступеньками задней двери, он с ужасом разглядывал результаты своего приступа. Да, теперь уже вряд ли кто-то рискнет подниматься в салон по этим ступенькам. Пассажиры в машине притихли. Лешка настороженно прислушался к своим ощущениям – рванет еще раз или это уже все? – потом осторожно поднял голову. Невольные зрители стали быстро отворачиваться. Черт побери…

Краска стыда стала обильно заливать его лицо и шею.

– Простите, – ни к селу ни к городу выдавил он, хотя к тому моменту на него уже никто не смотрел. Он молил, чтобы быстрее случилась остановка. Дурацкий день какой-то сегодня… Как и предыдущая ночь.

Ночью он долго не мог уснуть. Примерно в полночь они с молодой красавицей женой закончили любить друг друга, оба в одинаковой степени блаженства упали на подушки (впрочем, насчет степени блаженства жены Лешка всегда немного сомневался), очень скоро заснули… И тут он почувствовал тяжесть в груди, словно кто-то навалился сверху, не давая вздохнуть. На сердце Алексей Кузьмичев никогда не жаловался, потому что всю жизнь и питался правильно, и спортом занимался, и не пил, и не курил. Поэтому парень был сильно удивлен. Пару раз его придавило как следует, потом отпустило, но ощущения свои он запомнил.

Днем на съемочной площадке он выполнял свою обычную работу – стиснув зубы, зажмурившись и мысленно проговаривая молитвы, которые он никогда не знал и даже не слышал, цеплял микрофоны к одежде экстрасенсов, как настоящих, так и мнимых (поди разбери на данном этапе, кто из них кто!), писал интервью вместе с журналистами, таскал провода. Дважды при контакте с участниками он почувствовал себя скверно и один раз запомнил очень отчетливо. Некто под странным именем Рустам Имранович случайно задел его локтем во время настройки «жучка», и Лешку чуть не вы вернуло наизнанку. Мужик, кажется, этого даже не заметил, думал о чем-то своем и смотрел куда-то вдаль, поверх голов. А вот второй раз… Алексей помнил, что в глазах у него помутнело, картинка поплыла, словно при наведении линзы, а потом он ничего не помнил. Смутно – какой-то длинный коридор, маленькие пучки света, сырость, дурацкие звуки «плюк, плюк, плюк»… Фу…

Потом он пришел в себя, попросил партнеров подстраховать его на площадке, тут же покинул ангар и выпил в трейлере пол-литра теплой воды из пластиковой бутылки. Вскоре он выяснил, что в подсобных помещениях нашли мертвую Ирину Королеву. На предварительном допросе у прибывших ментов он пробурчал что-то нечленораздельное, потому что ни черта не помнил и не хотел, чтобы его неуверенность и забывчивость были использованы против него, а потом сразу убежал, отпросившись у продюсера.

И вот вечером – рвота в рейсовом автобусе…

Остановка случилась очень скоро. Дверь машины с тихим шипением открылась, и Алексей пулей вылетел из салона, расталкивая локтями толпу. Вослед ему кто-то крикнул «Алкаш!», но он даже не сбавил скорости, хотя в обычной ситуации обязательно постарался бы внести ясность.

Он бежал домой. Ему хотелось скорее под холодный душ.

* * *

Спустя несколько часов после того, как Кузьмичев украсил непереваренным обедом ступеньки южнокорейского автобуса, поклонница реалити-шоу «Ясновидящий» Агнесса Мкртчяновна-или-бог-ее-знает-как Шипилова лаялась с соседями по лестничной клетке. Ссора получилась… ну, не то чтобы очень уж грязная, но некоторым образом мерзопакостнее, чем обычно.

Она выносила мусор. Мусоропровода в этом хрущевском муравейнике отродясь не было, а потому вонючие пакеты приходилось выносить на улицу, ковылять с ними через весь двор, здороваясь с соседками (или показывая им язык). Эта процедура выпадала Агнессе раз в два-три дня, но Вечером Трудного Дня она застряла с большим и готовым разорваться мусорным пакетом уже на собственной площадке.

У перил в растянутом на коленях трико и красной футболке с изображением брюссельского писающего мальчика покуривал сосед Петр Иванович Суслопаров. Мужчина он был худой и высокий, одинокий, не злой и не добрый, в бытовых склоках фигурировал редко, предпочитая молчаливые посиделки с кроссвордом на кухне, и поэтому его вспышка в этот вечер произвела эффект лопнувшего воздушного шарика.

– Слушайте, мадам хорошая, – буркнул он, выпустив струю мерзкого папиросного дыма прямо женщине в лицо, – хотелось бы вот какой вопрос задать, собственно, пользуясь случаем: до каких пор это будет продолжаться?

Агнесса поджала губы, перехватила пакет. Подгнившие картофельные и морковные очистки готовы были вывалиться на пол.

– Не поняла, – сказала Агнесса. Отчего-то взгляд и голос Петра Ивановича ей сильно не понравились. В воздухе явственно запахло серой.

Петр Иванович, в целом добродушный и безотказный человек, всегда готовый помочь открыть дверь, если заело ключ, или поднять тяжелый диван на пару этажей, затушил папироску о край перил и мерзко плюнул на ступеньки.

– Задолбала ты меня. Честное слово, не погляжу, что баба, – засвечу как-нибудь промеж глаз. Ей-богу, засвечу… Смотри, что творишь, свинюка! Смотри, смотри!

Она опустила взгляд. Пакет вырвался из ее рук, и все гнилое овощное месиво развалилось по ступенькам, засыпав одну тапочку Петра Ивановича. Тот с омерзением дернул ногой.

– Иваныч, ты не в себе? – проблеяла Агнесса. – С какой ноги ты сегодня встал?

– Хрена моржового тебе Иваныч! Еще раз услышу твои мерзкие стоны через стенку – убью!

И тут она поняла, в чем дело!

И ей стало совсем нехорошо…

Проклятые стены, эти проклятые квартирные стены никогда ничего не задерживали и ни от чего не защищали! Если можно было как-то смириться с нескончаемым оптимизмом «Русского радио» и даже записанными на диск церковными песнопениями, то с воплями сексуального наслаждения соседствовать трудно, особенно если ты уже немолод, одинок, раз в неделю стираешь свою затасканную красную футболку с писающим мальчиком, сидишь вечерами с кроссвордами на кухне и из всех сексуальных развлечений способен только на ритмичное почесывание волосатой задницы.

Да, иногда она извлекала своего резинового друга не только ночью, но и совсем не поздним вечером, и в последний раз она сделала это не далее как полчаса назад. Однако ей и в голову не могло прийти, что Петр Иванович все это слышит. Черт побери, как же она расслабилась-то, как же неудобно…

Неудобно? Ха! Это ужасно!

– Да-да, не смотри на меня так, соседка, – сказал мужик. Тон его неожиданно стал смягчаться, а глаза почти подобрели. Он был сейчас похож на директора школы, который применил к отпетому хулигану тактику кнута и пряника.

Для Агнессы это было еще ужаснее. Она не знала, куда отвести глаза и спрятать руки. Вдобавок проклятый мусорный мешок расползался по ступенькам, источая ароматы. А Петр Иванович все добрел и добрел. Сволочь…

– Я все понимаю, дорогая, – говорил он, хитро поглаживая подбородок, – но и ты меня пойми, елки зеленые… Все же на слуху. Думаешь, это возможно спокойно слушать? Ты просто не понимаешь…

Тут Агнесса не выдержала.

– Да пошел ты! Старый каз-зел!

Пнув ногой остатки мусора, она повернулась к мужику задом и юркнула в квартиру.

Как и Алексею Кузьмичеву, ей тоже хотелось скорее под душ, но только под горячий.

Экстрасенс Михаил Поречников пришел домой рано. В университете он сегодня так и не появлялся, после испытаний отправился домой. Он принял душ почти сразу, как только вошел в дом, быстро разделся, бросил одежду на диван и нырнул под прохладную струю.

– А-а-а, блин…

Черт знает что с ним сейчас происходило! Пожалуй, до сего дня он никогда не переживал такую гамму чувств, никогда не испытывал столько ощущений сразу. Что-то похожее он чувствовал, когда после важной лекции в университете сразу вся группа студентов осаждала его стол, задавая свои извечные вопросы: «А когда можно принести?», «А сколько страниц?», «А поставьте автоматом», «А дайте…», «А где взять?». Он вертел головой в разные стороны, едва успевая ухватить суть вопроса, не говоря уже о том, чтобы внятно ответить на него. Причем он реагировал даже не на вопросы, а на эмоциональный фон: студенты все разные, у каждого в голове помимо учебы куча всяческих вещей – неудачный секс, поход в клуб, нехватка денег, дырка на колготках, болеющая мать… Господи, чего только не намешано в юных студенческих головах… И вот все это великолепие осаждает его после важной лекции, и он только успевает уворачиваться.

Сегодня – почти то же самое, такой же отчаянный штурм головы. Нужно было срочно от него избавиться, иначе ему не удастся уснуть, а завтра – полный рабочий день в университете.

Он даже не стал звонить своей возлюбленной студентке Ленке Хохловой, хотя и почувствовал, что она звонка его ждет – сидит в своей комнатке под настольной лампой, читает какой-то журнал… или газетку с цветными фотографиями… бог его разберет… и ждет, ждет, ждет. Причем ждет даже не для того, чтобы узнать, как все прошло на телевидении, а потому что соскучилась. Но не может он ей позвонить, потому что не сможет выдавить ни одного ласкового слова, хотя и вертятся они у него на языке, не может он описать, какая каша томится у него в душе на медленном огне…

Спать, спать, спать. И, как говорила учительница химии в «Большой перемене», завтра, Ганжа, снова в бой.

Приняв душ, он только натянул трусы, скинул верхнюю одежду с дивана на пол и рухнул спать.

Последний отчетливый образ, который посетил его перед окончательным забытьем, являл собой самодовольное лицо профессора Саакяна. «Чему ты радуешься опять, сволочь?» – подумал Миша и уснул.

Хуже всего этим гадким Вечером Трудного Дня пришлось продюсеру реалити-шоу Маришке Садовской. Они ехали с Женькой Ксенофонтовым в закрытом трейлере обратно в студию, потягивали коньяк из пластиковых стаканов. На мониторах застыли кадры сегодняшних съемок – Михаил Поречников и Людмила Кремер. Оба давали интервью после поисков карлика в этих ящиках. Оба, кстати, прошли испытание успешно.

– Что думаешь? – нарушил молчание Евгений. Он тоже был не в духе.

– Дерьмо всякое думаю, – буркнула Маришка, – что я еще могу думать после такого? Что-то мне подсказывает, что не дотянем мы это сраное шоу до счастливого финала.

– Почему?

Она кивнула в монитор с Людмилой Кремер:

– Не нравится мне эта черная курва. Такое ощущение, что Ирка Королева… Ну, как будто с ней что-то связано…

– И тебе тоже так показалось?

Маришка фыркнула.

– А кому эта дамочка здесь в кайф? Нашему генеральному только. Все остальные так и будут на толчке после каждой съемки сидеть!

– Ты – сидишь?

Она не удержалась, хихикнула. Женька все-таки иногда довольно удачно добавлял ложечку меда в чан с дерьмом. За это она его время от времени и потрахивала.

Или он ее?

Ай, какая разница!

– Жень…

– Что?

Она зевнула, чтобы скрыть свое желание заплакать.

– Поехали ко мне.

Он не заставил себя упрашивать.

– Поехали.

…Впрочем, сексом они сегодня не занимались. Они уснули на нерасправленной кровати, даже не раздевшись. Початая бутылка коньяка осталась стоять возле домашних тапочек Маришки.

Женька перед сном успел подумать об Ирине Королевой и даже всплакнуть немного. Нелепая какая-то смерть у нее случилась и очень непонятная, и сегодня почти вся съемочная группа «Ясновидящего» украдкой пускала слезы.

Из дневника Екатерины Соболевой

2 июля 2008 года

Привет, дневничок-старичок! А все не так уж плохо как мне казалось несолько дней назад. Каким-то чудом отпросилась на концерт «Чай вдвоем» в ночном клубе. Купила билет вчера, а концерт будет только через две недели. Как мне удалось упросить маму, до сих пор не очень понимаю. Может, она была не в духе? Ха-ха. Конечно, клуб «Премьер», в котором пройдет этот концерт (а потом – дискотека! Мм… я в восторге!), недалеко от нашего дома, всего в десяти минутах ходьбы, но праздник этот закончится точно за полночь, и ночью эти десять минут пешком могут превратиться в настоящий родительский кошмар (я, правда, себе плохо представляю, что такое родительский кошмар, но мама рассказывала, что фантазия иногда рисует такие жуткие картины, против которых все эти ужастики по телевизору просто сказки братьев Гримм). Но что-то все-таки подвинулось в ее голове, раз она разрешила и даже сказала, что папа после концерта заедет за мной на машине… А сегодня ночью, дорогой мой дневничок-старичок, я представляла себе… Ой, тебе лучше не знать, что я представляла. Если бы узнали мои родоки, о чем их примерная доченька, которая тянет на золотую медаль, мечтает по ночам и чем именно занимается, ух, что бы было! Мамочка небось думает, что я до сих пор девственница, прикинь! А у меня было один раз… еще осенью… Прости, я тебе не рассказала, мне так было страшно, что я даже тебе не решилась рассказать, – думала, вдруг, не дай бог, кто-нибудь найдет блокнот, и вот это была бы та еще катастрофа! Сейчас-то мне уже проще будет с этим бороться… Слушай, я до сих пор удивляюсь, как меня наш гинеколог Тамара Павловна матери не сдала. Она ведь нас обеих наблюдает. Все-таки Тамара – человек, она все понимает, у нее дочка – моя ровесница, вот повезло девке с мамашкой!.. Ну что, ты хочешь узнать, как все прошло? Да так себе, честно скажу… Я перепугалась насмерть, а Сашка, по-моему, еще сильнее. У него это тоже было в первый раз, хоть он и рассказывал, что пробовал уже, но врет, конечно, как и все они всегда врут, чтобы накинуть себе цену. Вот всегда думала, почему нельзя искренне обо всем поговорить? Почему нельзя взять за руку и сказать как есть – что на душе, на сердце, что болит, о ком скучаешь? Почему надо создавать вокруг себя какую-то завесу? Зачем этот туман? Почему нужно казаться кем-то другим, а не тем, кто ты есть? Неужели так проще?! Что, тебя пугают такие вопросы, старичок? Скажу тебе как другу, многих парней в нашей школе они тоже пугают, и пацаны, вроде неглупые на первый взгляд, шарахаются от меня как от пугала, а ты ведь знаешь, что я не пугало. Единственное, пожалуй, спасибо маме за то, что не позволила мне в свое время считать себя уродиной… я красивая… но несчастливая, потому что умная… Ой, я отвлеклась, прости. Ну, словом, ничего у нас толком не сложилось, хотя все вроде делали правильно, как я в фильмах смотрела… Не знаю, как-то не сложилось никаких внятных впечатлений. Может, я поторопилась и мне еще рано? Хотя… многие мои подружки уже не по разу и, кажется, вполне довольны. Или тоже врут? Ха-ха, скорее всего врут. Все вокруг врут. Зачем?! Ой, ладно, пока! А то не знаю, до чего договорюсь. Все, бай-бай, дорогой, пойду сделаю это сама… У самой всегда лучше получается (краснею).

☺☺☺

12. Баранов и амулет

Однажды бывшему капитану Баранову позвонили на мобильную трубку, и жизнь его снова приобрела странный оттенок. Впрочем, обо всем по порядку.

Валентин Баранов покинул органы внутренних дел после скандального дела о ликвидации двух мерзавцев. Одного из них звали Бубсень, другого – Вупсень, и дело это было столь же идиотским, как и клички преступников. Впрочем, резонанс оно имело весьма и весьма нешуточный. Судьба Баранова была практически решена уже в тот момент, когда два его сотрудника на спецоперации в ночном клубе «Лагуна» получили ранения, причем один из парней едва выкарабкался. Начальник Валентина, подполковник Воробей, давно точил на него зуб. Это был вздорный, склочный мужик, балансировавший на грани попадания в психушку или дальнейшего продвижения по службе. Многие сотрудники отдела гадали, куда его заберут раньше, справедливо полагая, что и в областном УВД, и в городском сосновом бору, окружающем психиатрическую лечебницу, нужны талантливые мерзавцы. В результате, конечно, Воробей получил новый кабинет в УВД, но напоследок он все же успел дать Валентину Баранову пинка под зад.

– Плохо, Валя, очень плохо, – вещал он во время их последней интимной беседы в кабинете, изображая расстроенного отца. – Я мог бы, конечно, замолвить за тебя словечко, но боюсь, что вновь осрамишь мое имя. Опять завалишь какую-нибудь операцию, и дай бог, чтобы обошлось без жертв в этот раз…

Баранов не мигая смотрел на портрет министра внутренних дел, висевший за спиной начальника, и мысленно задавал ему какие-то вопросы. В руке он вертел маленький пластмассовый предмет, похожий не то на авторучку, не то на зажигалку.

– Вот даже сейчас, – продолжал подполковник, – я тебе что-то говорю, говорю… Я тут как говорилка, понимаешь, у вас штатная, а ты меня не слушаешь ни хера. Вот если бы ты ко мне хоть иногда прислушивался, не ходил бы до сих пор в капитанах. Сколько тебе лет-то, любезный?

– Сорок два, – пробубнил Валентин.

– Сорок два… Молодой еще, а уже глупый. Эх…

Баранов положил руки на стол, давая понять, что слушать эту начальственную белиберду больше не желает, но так просто избавиться от Воробья никому в этом отделе еще не удавалось. Подполковник взмахом руки велел ему сидеть.

– Я тебе вот что скажу, старина: если ты и впредь будешь таким гордым или «независимым», как ты сам любишь говорить, то никогда не получишь даже майора, не говоря уже о следующих ступенях, если тебя, извини, вообще не разжалуют в постового. Ты помнишь, с чего ты начинал, мальчик мой?

Баранов молчал.

– Не помнишь. А я тебе мог бы напомнить, будь у меня побольше времени. Но уж ладно, пора собирать вещи и мне самому, и тебе…

Тут Валентин встрепенулся. Он полагал, что Воробей и в этот раз ограничится отеческим похлопыванием по плечу и сотрясанием своих сухоньких кулачков, но, очевидно, что-то такое произошло, пока он писал свои рапорты, отвечал на вопросы ребят из отдела внутренних расследований. «Черт, что он на меня повесил? – начали пульсировать в его голове неприятные мысли. – Взятки? Слив уголовных дел? Вот же гад!»

– Что вы хотите этим сказать? – осторожно поинтересовался он.

Воробей приклеил на сморщенное лицо свою фирменную улыбку, и Валентин понял, что добрый, но чрезвычайно оскорбленный в своих лучших чувствах «отец» закончился и начался подполковник Воробей, сука, подхалим и сволочь, каким его, собственно, знал весь район.

– Я ухожу, как вы знаете. Но я успел подписать приказ. Товарищ капитан, вы должны освободить кабинет в самое ближайшее время.

– Приказ?.. – обомлел Баранов.

– Совершенно верно. – И Воробей снова оскалился. – Мой приказ против вашего рапорта, который вы подали полгода назад. Можете считать меня злопамятной сукой, но счет у нас с вами равный, один-один. Честь имею.

Баранов перестал сопротивляться. Покидая гостеприимный кабинет начальника отдела, он успел бросить:

– Вот уж чего-чего, а чести у вас никогда не было.

Ответа он уже не услышал.

Он ушел из отдела, ушел из органов и почти ушел из этой профессии. Кто знает, если бы последняя беседа с начальством получилась иной, возможно, он не вел бы себя столь безрассудно, но лицо подполковника Воробья на одной линии с портретом министра внутренних дел произвело на него неизгладимое впечатление. «Боже, береги наших сограждан по вечерам в темных подворотнях», – подумал Валентин и хлопнул дверью.

Неделю он лежал на диване. Жена утром уходила на работу, вечером возвращалась, а он все лежал и лежал. Три дня она молчала, на четвертый не выдержала:

– Может, тебе попробовать вагоны поразгружать? Хоть развеешься…

Он не ответил, повернулся к стене и зло засопел.

Ночью ему приснился сон. Впрочем, не сон даже, а почти реальное видение, одно из тех, что посещали его во время своеобразных сеансов медитации: он перебирал в руках свой таинственный амулет, смотрел куда-нибудь вдаль и видел… Да он много чего видел, обо всем не расскажешь даже жене, не говоря уже о друзьях и сослуживцах!

Словом, в ночь с четвертого на пятый день апатии ему привиделся тот парень, с которым они пересекались на деле Виктора Вавилова. Баранов даже как будто покраснел от стыда: в его прекрасном мужском возрасте ему, словно озабоченному подростку, все еще снились какие-то молоденькие девчонки, а тут, понимаешь, приснился симпатичный молодой человек. Фу…

Звали парнишку, кажется, Миша, и фамилия у него была еще такая очень-очень знаменитая, но немножко переделанная. Они сидели с ним в летнем кафе и пили пиво. Точнее, светлое чешское пил только Валентин, а Мишка потягивал кофе из маленькой-маленькой чашки (в ней напитка-то было на одну затяжку ноздрей, а он еще делал вид, что получает удовольствие, чудак). Парень что-то говорил, шевеля губами, но ни услышать его, ни понять по выражению лица, что именно он говорит, было совершенно невозможно. Баранов так и сидел перед ним, соответствуя своей фамилии на сто процентов. Потом парень исчез, а Валентин проснулся.

Он обнаружил себя лежащим на полу возле дивана в гостиной. В спальне горел свет – жена легла без него и теперь, видимо, читала журнал. Валентин сходил на кухню, выпил воды, умылся и отправился к жене.

Вскоре он забыл об этом видении. Появились новые занятия, новые заботы и переживания. Валентину предложили интересную работу в детективно-охранном агентстве. Его бывший сослуживец, давно распознавший бесперспективность сотрудничества с государственными органами внутренних дел, довольно успешно вел свое частное дело, и как только по узким кругам специалистов побежали волны – «Сыскаря Баранова слили, вау, совсем спятили!» – приятель тут же принял его, тепленького, в свои объятия.

Валентин стал курировать работу служб безопасности сразу в нескольких крупных коммерческих учреждениях. Утром уходил из дома, слопав пару бутербродов, а возвращался затемно. Жена и десятилетняя дочь до поры до времени помалкивали, ибо муж и папа снова был в боевой форме и приносил домой стопки интересных разноцветных бумажек. Баранов с удовлетворением обнаружил, что по вечерам ему снова хочется выпить чаю со сливками и парой шоколадных конфет. Обычно при больших нервных перегрузках он этого не делал и за короткий промежуток времени мог значительно потерять в весе, но если дядя Валя снова ест конфеты – значит, жизнь, твою мать, налаживается…

Он вспомнил свое неожиданное ночное видение, когда раздался тот самый телефонный звонок, окрасивший его жизнь в странный оттенок.

– Здравствуйте, это Валентин Баранов, если не ошибаюсь.

Абонент не спрашивал, он утверждал.

– Да, Баранов… Слушаю.

– Михаил Поречников беспокоит. Помните такого?

Валентин промолчал. В желудке что-то неприятно заворочалось, словно зародыш Чужого. Ему показалось даже, что сейчас его рубашка разорвется и из пуза вылезет мерзкое слепое чудовище на длинной шее. Затошнило вдруг невыносимо!

– Я вас помню, конечно. Не скажу, что меня это сильно радует…

– Вы потеряли работу после того неудачного дела, верно ведь? – нажимал Михаил.

– Ну, дело как дело, не такое уж совсем… Э-э… Миш, ты меня извини, я очень занят. Если у тебя что-то важное, давай пошустрее, но если дело ждет, то лучше перезвони позже. Годится такой вариант?

Миша нисколько не смутился.

– Валентин, нам обязательно нужно встретиться. Сегодня в восемь вечера.

– Миш, извини, что повторяюсь…

Но экстрасенс не дал ему ни секунды на препирательства:

– Валентин, это важно для вас в первую очередь. Мне не хотелось бы говорить об этом по телефону, но… Видите ли, ваша карьера в компании, в которой вы сейчас трудитесь, продлится очень недолго. Если не хотите снова оказаться у разбитого корыта через месяц-полтора, примите мое предложение и приходите сегодня в восемь вечера в кафе напротив здания областной телерадиокомпании. Там есть небольшая кафешка на первом этаже жилого дома, не помню названия, но вы не перепутаете. Там готовят хороший кофе.

Судя по голосу, Миша улыбнулся. А Валентин уже обильно потел.

«Точно, это было не летнее кафе, – подумал он, – это было закрытое помещение. Он пил кофе из маленькой чашки, а я светлое пиво. Бл…!»

– Так вы придете?

– А у меня есть выбор?

– Уже нет, – хмыкнул Миша.

* * *

…Все оставшееся до встречи время Баранов отчаянно пытался убедить себя, что выбор есть всегда – даже у человека, приговоренного к казни через повешение (например, он может умереть красиво, как герой, или обосраться прямо на эшафоте под ногами у палача), но результаты этого импровизированного сеанса аутотренинга оказались плачевными: он понял, что никуда не денется и пойдет на эту встречу, как кролик на съедение к удаву. Подобные ощущения его немало беспокоили, ибо еще месяц-полтора назад публика вроде журналиста Виктора Вавилова и этого загадочного парнишки была у капитана уголовного розыска, что называется, «во где», а теперь его самого словно вели на заклание.

Кстати, он уже и не капитан уголовного розыска. Так что иди к нему, дорогой, и не забудь, что он говорил о твоей карьере!

В восемь пятнадцать он сидел в назначенном месте. Это был маленький уютный зал кафе с шестью двухместными столиками и барной стойкой. В меню – кофе, чипсы, колбаса, пиво и даже пельмени с майонезом. Все очень мило, и вечернее солнце приятно переливается на стене с пейзажами в золоченых рамках, и почему-то неожиданно комфортно, хотя Валентин совсем не хотел сюда приходить и даже чего-то боялся…

– Кхм… не отвлекайтесь, пожалуйста, – сказал Михаил, постучав ложечкой по блюдцу. – Лучше думайте над моим предложением. Вы думаете?

– Я думаю, Миш, думаю. И меня, честно говоря, терзают смутные сомнения.

– Можете их озвучить?

Валентин глотнул пива, посмотрел в окно. Он знал, что после второй кружки пива вечер перестанет быть томным, а потому нужно заканчивать дело как можно скорее.

– Все это вилами на воде писано, – произнес он наконец. – Я мент, хоть и бывший, и меня в первую очередь интересуют факты, на основании которых можно построить какую-то более-менее внятную версию. А то, о чем говоришь ты, замешено на какой-то чертовщине. Не смотрю я этот долбаный телевизор, и уж тем более подобные шоу, и не верю я ничему, что мне там могут показать.

– А мне?

Баранов опустил глаза в кружку.

– Мне вы тоже не верите, товарищ капитан?

Баранов пожал плечами.

– Понятно. – Михаил вздохнул. Придется устроить небольшой аттракцион. Он не очень любил такие моменты, но без этого никого ни в чем не убедишь. – Дайте-ка мне эту штуку.

– Какую? – якобы не понял Валентин.

– Ту, которую вы мацаете с утра до вечера. Амулет ваш. Вон он у вас в левой руке зажат.

Баранов покраснел до корней волос и инстинктивно сжал амулет еще сильнее. Сейчас он, пожалуй, готов был рассердиться. «Не тронь эти вещи, – хотелось ему крикнуть, – и не смей смеяться над этим!»

Но он промолчал.

– Хорошо, можете оставить себе, – согласился Миша. – Поверьте, я не собираюсь над вами смеяться, я просто покажу, что вы ошибаетесь, считая это цирком… Нет, ну конечно, – он кивнул в сторону здания телекомпании, – в какой-то степени там действительно чистое шапито, телевизионное шоу, предназначенное для собирания зрительской аудитории, но есть вещи, которые придется принять.

Он сделал паузу, прикоснулся пальцами к левому виску, потом начал говорить:

– Женщине лет пятьдесят… Она поймала вас за руку, вы не успели увернуться и очень скоро развесили уши, как зомбированный… Она рассказала о семейных проблемах и продала вам эту штуку за… Ну, за довольно немалые деньги… С тех пор вы с этим предметом не расстаетесь, он везде и всегда с вами… Вы верите в его чудодейственную силу, и он вам помогает… Но, знаете…

Валентин напрягся, покраснел еще сильнее, но Михаил не собирался его жалеть. В конце концов, он не девица красная, он мент, хоть и бывший.

– В этой капсуле самая обычная водопроводная вода, – сказал он, придвинувшись к собеседнику поближе, почти на расстояние дыхания. – Сама по себе она не имеет никакой практической ценности и не обладает магической силой. Вся его сила – исключительно у вас в голове. Это сила веры. Будете смеяться, товарищ Валентин, но вы тоже немного экстрасенс, и именно поэтому мне нужны вы, как бывший мент и как человек, способный поверить в то, что происходит в этом телевизионном цирке. А происходят там, я вам скажу, серьезные гадости.

Миша откинулся на спинку стула и одним коротким глотком допил свой кофе.

– Убедил?

«Более чем», – хотел сказать Валентин, но ментовский гонор не позволял ему соглашаться так быстро. Он молчал.

– Вижу, что убедил. Знаете, товарищ капитан, я мог бы сейчас, не вставая с этого стула, убедить вас в том, что землю захватили злобные марсиане, как в фильме у Тима Бёртона, и вы бы побежали на улицу смотреть, как они поливают напалмом ваш родной город. Но я привык работать честно.

– Ты владеешь гипнозом?

– Немного.

Баранов попил пива, посмотрел в окно на заходящее солнце. На какое-то мгновение ему показалось, что мимо витрины кафе действительно проскакал смешной зеленый человечек с выпученными глазами. Он фыркнул, провел рукой по лицу.

– Что ты там говорил насчет моей карьеры?

Миша не ответил. Он вообще как будто никуда не торопился. Им принесли счет, он полез в карман за бумажником. Сунув пару купюр в кармашек черной папочки, парень с ожиданием уставился на Баранова.

«Любит дешевые эффекты», – подумал тот.

Экстрасенс улыбнулся, и Валентин тут же снова покраснел, как будто его застали мастурбирующим в душе. Пожалуй, в присутствии этого парнишки даже думать надо весьма осторожно. «Кстати, а не вторжение ли это в личную жизнь? И не дать ли ему в рыло?»

Михаил вздохнул.

– Не тем вы сейчас заняты, товарищ капитан хороший, – сказал он. – На компанию, в которой вы сейчас трудитесь, очень скоро будет совершен рейдерский наезд. Ее ожидают трудные времена, и лучше вам оказаться подальше от руководства.