Текст книги "Контуженый"

11

Обескураженный я покидаю наше тайное место и плетусь на привокзальную площадь. В голове тяжелый туман. Златы нет, денег нет, лучших друзей нет и не будет, и я не знаю, что делать.

На меня с радостным визгом налетает девушка.

– Никита! Вот ты где!

Вглядываюсь. Это Маша Соболева. На ней жилетка магазина «Магнит». Выскочила из магазина и даже не переоделась.

– А мне сказали, ты вернулся. И я сразу…

Маша обхватывает меня и прижимается. Тут же отстраняется и стучит кулачками в грудь:

– Зачем ты на войну поперся! Зачем, зачем, зачем?

Сломанные ребра стонут под легкими ударами. Если бы не обезболивающее я бы взвыл, но не подаю вида. Надоело быть слабым. О чем она спросила? Про войну.

– Я не мог не поехать. – Ничего другого моя голова не придумала. – Мы так решили с друзьями.

– Почему мне не сказал? Не предупредил.

– Быстро все получилось.

– А если бы я попросила остаться, ты передумал?

Я вглядываюсь в Машу и пытаюсь вспомнить, между нами что-то было? Она так радуется встрече, а я равнодушен. Наверное, не было, ведь Маша не Злата, и даже со Златой у меня получилось плохо. Это я помню, а лучше бы забыл.

Качаю головой:

– Нет, не передумал.

– А твоя мама?

– Мама есть мама. Она молилась и ждала.

– А я… Я для тебя носки связала.

– Какие еще носки?

– Теплые, шерстяные.

– Летом?

– Я первый раз в руки спицы взяла. Не знала, как начать, вязала, распускала…

Маша еще что-то лопочет, а на меня накатывает раздражение: кто она такая, чтобы перед ней оправдываться?

– Дай телефон, – требую я.

Маша протягивает трубку. Я нахожу в контактах имя Златы Солнцевой. Жму вызов. Вместо ответа техническая белиберда.

Я злюсь:

– У тебя неправильный номер.

Набираю по цифрам телефонный номер из заявления в ЗАГС и опять слышу – «Абонент выключен или…».

Маша видит, кому я звоню. Хмурится.

– Злата сказала, что ты контужен и ничего не помнишь.

– Я Контуженый, но помню, как звонил ей и сказал, что руки-ноги целы. Целы! А она наплела про протез!

– Какой протез? – Маша пытается утихомирить мою разбушевавшуюся руку.

– Обманула. Мою мать обманула. Соврала!

Голова трещит, ноги заплетаются. Маша сковывает мои судорожные движения в крепком объятии. На ее светлые волосы капает кровь. Кровь из моего носа. Она отводит меня к скамейке, усаживает, вытирает кровь с лица бумажными салфетками. Я пью таблетку от головной боли. Жду, когда полегчает.

Маша говорит что-то успокаивающее, а я слышу, как объявляют прибытие пассажирского поезда. На этом маршруте работает Злата!

Я отталкиваю Машу и спешу на перрон. Хочу бежать, но не могу из-за сломанных ребер. Стоянка поезда десять минут, я должен успеть найти Злату.

Иду вдоль состава от вагона к вагону. Вглядываюсь в лица проводниц. Те видят меня и шарахаются.

Замечаю полненькую проводницу со знакомым лицом. Смотрю на бейджик – Оксана. Точно! Оксана сменщица Златы.

Наседаю с вопросами:

– Где Злата? Она работает здесь.

– Злата уволилась.

– Когда?

– После прошлого рейса.

– Почему?

– Вроде парень у нее погиб.

– Я жив! Она знает!

– Может, другой парень, – оправдывается проводница и отступает.

Я выхожу из себя:

– Мне надо с ней поговорить. Где Злата?

На шум прибегает бригадир поезда:

– Молодой человек, не мешайте работать.

– Она прячется в поезде! – решаю я и заскакиваю в вагон.

Оксана объясняет бригадиру:

– Он с Донбасса. Контуженый.

Я иду по вагону, заглядываю в каждое купе. Поезд трогается. На перроне мечется встревоженная Маша. Она ловит мой взгляд через окно и бежит следом, цепляясь глазами за глаза, словно такой сцепкой хочет удержать поезд.

А я ищу Злату, хлопаю раздвижными дверцами купе и требую:

– Злата, выходи! Это Никита. Кит! Контуженый!

Меня хватает бригадир, пытается утихомирить:

– Контуженый, покиньте состав!

Теперь я другой, не тот робкий парень из ночного клуба. И бью первым. Благо, правая рука в порядке. Бригадир отшатывается, но держит удар.

Проводница Оксана вопит и зовет на помощь. Высовываются пассажиры, прибегает проводник-мужчина. В меня вцепляются несколько рук, я пытаюсь отбиваться и падаю. Сломанные ребра и ключица обдают внутренним жаром, меня обездвиживает жуткая боль. Мелькает мысль, сейчас бы оружие.

И вот я со связанными руками в купе проводников.

Вспотевший бригадир в разорванной рубашке увещевает:

– Ты пойми своей дурною башкой. Злата Солнцева уволилась по собственному желанию. У нас ее нет!

– Неправда.

– Правда! – с жаром доказывает бригадир.

Я прислушиваюсь к боли в голове – умеренный шум. Нос не кровоточит, как бывало в тех случаях, когда меня подло обманывали. Получается, мне говорят правду.

Бригадир называет дату увольнения. Злата уволилась сразу после разговора со мной из больницы. Я обещал приехать, а она не хотела меня видеть. Она обманула мою мать. Заставила взять кредит, присвоила деньги и исчезла. Злата воровка!

Но почему? Ей достаточно было денег из тайника. Зачем подставлять мою мать? Это личная месть? Или Злата попала в беду? Я теряюсь в догадках.

– Послушай, боец, – втолковывает мне бригадир. – Я могу вызвать наряд на ближайшую станцию, а могу тебя отпустить. Ты успокоился?

– Я Контуженый. Мне надо в госпиталь. Направление в кармане.

Бригадир достает медицинские бумаги, читает и делает шаг к примирению.

– Так нам по пути, боец. Мы скоро будем в Ростове-на-Дону. Я развязываю? Ты не будешь бузить?

– Извините, с головой что-то.

– Понимаю, ранение. – Бригадир развязывает мне руки. – До Ростова сиди здесь, только тихо. Оксана, дай ему чаю.

Проводница приносит чай в подстаканнике, подвигает печенье. Я пью, она с опаской наблюдает за неуравновешенным пассажиром.

Вскоре женское любопытство берет вверх:

– Слушай, тебе зачем Злата? Бесишься из-за любви или отомстить хочешь?

Я смотрю, как подрагивает чай в стакане. Вопрос застает меня врасплох. Люблю или ненавижу – полярные варианты, а я не могу выбрать. Всему виной голова.

Глотаю чай и признаюсь:

– Не знаю. Я Контуженый.

Проводница разочарованно кивает и оставляет меня.

Остаток пути я мучаюсь ее вопросом, но не нахожу ответа. Прибытие в Ростов переключает уставший мозг на более простую задачу. Я покидаю поезд, держа в руке направление в военный госпиталь.

При выходе на привокзальную площадь ушлые таксисты зазывают клиентов. Я показываю мордатому таксисту адрес госпиталя.

Тот скептически оценивает мой внешний вид:

– А деньги у тебя есть?

Подходит другой, разглядывает подвязанную руку:

– В госпиталь? Ты с фронта, брат?

Я киваю. Таксит мне радуется, как родному:

– Садись, за так довезу. Ты только расскажи, как там в Донбассе?

Я осторожно опускаю больное тело в такси, откидываюсь в кресло.

– Арта бьет снарядами, мы накрываем минами, «музыканты» идут на штурм.

– Работают братья?

– Еще как работают.

– Что скажешь, победим бандеровцев?

– Россия всех победит, – заверяю я.

– Когда?

– Когда всех или только бандеровцев?

Таксист широко улыбается, одобрительно кивает и включает донбасские песни.

12

В Ростовском военном госпитале меня обследуют заново: рентген, анализы, МРТ. Здесь врачи разного профиля проводят осмотр по своему направлению.

Старый невролог с мохнатыми седыми бровями в очках на кончике носа разглядывает снимки моего мозга и бормочет невнятно:

– Ушиб головного мозга… Пластинчатая эпидуральная гематома в левой лобно-теменной… – Он чувствует, что я прислушиваюсь, поднимает взгляд поверх очков и успокаивает: – Угрозы для жизни больше нет.

Я сглатываю ком в горле.

– Какой жизни? На таблетках?

– На своих ногах и с двумя руками! – отвечает врач повышенным голосом, снимает очки и вновь проявляет снисхождение: – Ты молодой, мозг должен адаптироваться. А пока, будь добр, принимай лекарства.

Я получаю рецепты и список рекомендаций.

С ключицей проще. Хирург где-то у себя смотрит рентгеновские снимки и назначает операцию. Об этом мне сообщает медсестра. Она делает укол на ночь и инструктирует:

– Утром не есть, не пить. За тобой придут, когда надо, и отвезут в операционную.

Просыпаюсь, жду. Проходит час, другой, третий. К обеду в желудке просыпается наглый червячок аппетита, разрастается, шевелится, издает нудные трели.

Тащусь на пост медсестры:

– Про мою ключицу не забыли?

– Сначала оперируют тяжелых и по экстренным случаям. Ключица подождет.

– Можно обедать?

– Не вздумай!

Покорный вздох, глаза в пол, возвращаюсь в палату. Куда я ходячий со своей ерундовой проблемой, в госпиталь вертолетами с поля боя эвакуируют.

Вечером, наконец, привозят каталку за мной. Я в операционной под яркими лампами. Анестезиолог налаживает катетер на запястье, заглядывает в глаза, и я проваливаюсь в долгожданную пустоту.

Прихожу в себя голый в постели, когда уже темно. Наркоз отходит. В левом плече жгучая боль, рукой не двинуть. Пытаюсь надеть трусы одной правой – то еще упражнение. Если бы не помощь соседа по палате с позывным Григ я бы грохнулся с кровати.

Сна нет, состояние дерьмовое, но терпимое. Григ приносит чай и хлеб, оставшийся после ужина, помогает отвлечься. У нас много общего, он тоже из «музыкантов Вагнера», и мы болтаем полночи.

Григу слегка за тридцать. Он попал в «Группу Вагнера» из колонии строго режима.

– Приехал мужик и доходчиво растолковал нам зекам, что в жизни каждый имеет право на второй шанс, но его надо заслужить. Заслужить с оружием в бою на Донбассе.

– Лысый и энергичный мужчина? – уточняю я. – Сам глава ЧВК к вам пожаловал.

– Сразу видно, серьезный начальник, – подтверждает Григ.

– Он попусту трепаться не будет.

– А то! Рубил правду-матку, что нас ждет на войне. Ему нужны только штурмовики, самые смелые и борзые, такие и выживают. Рассказал и про смерть. Но это не смерть в пьяной драке. Погибший в бою, станет героем.

– И как, ты медаль заслужил?

– То сейчас я с медалью, а тогда решать надо было здесь и сейчас. Согласен – с тобой беседуют. Подходишь – назад хода нет. Обратку не включишь, в колонию не вернешься, – рассказывает Григ.

Я знаю, как «вагнеровцы» поступают с дезертирами, и молчу. А Григ и сейчас сам себе удивляется:

– Я семь лет на зоне отсидел, до воли пять месяцев, а я подписался на шесть.

Тут уж и я удивляюсь:

– Почему?

Он сводит брови и гнет шею:

– Я такое накуролесил… Это мой шанс вернуться домой человеком.

Я понимаю его и киваю:

– Хочется жить по-людски.

– И мое погоняло оказалось в тему. Я Григорий, короче, Григ! Назвал себя на беседе, мне улыбаются – наш! Григ почти Вагнер, тоже композитор. Был ЗК, стал боец ЧВК!

Григ воевал в штурмовом отряде бывших заключенных. Из них получаются выносливые, крепкие, неприхотливые и дисциплинированные бойцы. Их посылают в самое пекло, где выживают самые дерзкие и отчаянные. Григ выжил. Через полгода получил тяжелое ранение и билет на свободу, но жаждет вернуться в боевой строй.

– Куда я с такой рожей, только врагов пугать.

У Грига обожженная щека и шрамом исковеркана губа еще от бандитской жизни. Если первый раз увидишь – кровь стынет в жилах. Григ об этом знает и посмеивается, отчего становится еще страшнее.

– Мы же за огневым валом идем. Такая тактика. Прижимаемся вплотную к разрыву снарядов и, пока враг не очухался, заскакиваем в траншеи. А там уже кто ловчее. Я зубы скалю, у них шок, у меня фора.

Наша батарея тоже двигала огневой вал перед штурмовиками Вепря. Ювелирная артиллеристская работа: один миномет работает дымовыми минами, чтобы наших не было видно, а другой осколочно-фугасными подавляет врага. Это я помню. Еще бы вспомнить, как я выжил, а остальные погибли.

Через несколько дней после операции меня выписывают. Получаю медицинские документы. На рентгеновском снимке ключицы отчетливо видна титановая пластина поверх сломанной кости, закрепленная восьмью саморезами. Как будто доску слесарь соединил, не жалея металла. Зато плечо теперь не опущено, а поднято на место.

Лечащий врач говорит коротко и по существу:

– Перевязка через день. Снятие швов через десять в поликлинике по месту жительства. Месяц руку не нагружать. Через год пластину можно удалить.

– Снова операция? – спрашиваю врача и усмехаюсь: – Еще дожить надо.

Врач не спорит. И не видит ничего смешного в моих словах. На его столе нет коллекции смертельных осколков, зато в шкафу куча историй болезней, которые точнее назвать историями выживших и почивших.

Прощаюсь с Григом. Он уже месяц по больницам. Правую руку ему собрали по кусочкам, получилась короче. Два главных пальца, большой и указательный, взрывом оторвало, остальные Григ упорно разрабатывает. Про инвалидность и слышать не хочет, добивается разрешения врачей на продолжение службы.

Сегодня Григ светится от новости:

– Чапай меня в группу обнуления берет. Не штурм, но тоже важное дело. Согласен?

– Обнуления? – не сразу понимаю я.

– Спецгруппа в службе безопасности. Буду трусов и дезертиров обнулять. Рука не дрогнет. – Григ демонстрирует, как будет нажимать курок трехпалой ладонью. – В затылок предателю не промахнусь. А лучше в лоб, чтоб видел, гад!

Кровь отливает от головы, хватаюсь за спинку кровати. В пустом черепе перекатывается колокольный голос командира Тарантино: «Ты под подозрением. В предательстве». Обвинение – хуже некуда. Как оправдаться, не представляю.

– Контуженый, ты чего такой бледный? – беспокоится Григ.

В качестве объяснения я молча стучу пальцами по голове и покидаю палату.

– Хвост пистолетом. Еще увидимся! – кричит вдогонку радостный Григ.

Я чувствую холодок на затылке. Неужели меня ждет участь предателя? Явится такой, как Григ, и обнулит.

В прострации выхожу из госпиталя, топаю к остановке. Не сразу понимаю, что окликают именно меня. Кто-то говорит тихо, но отчетливо:

– Контуженый?

Сбоку пристраивается работяга в спецовке коммунальной службы. Он продолжает идти и говорит под нос:

– Ты на меня не смотри, я от Грига. Сигаретами угостишь?

Это условный пароль. Я не курю, но протягиваю заготовленную пачку. Помимо сигарет в ней свернутые деньги. Попутчик закуривает, пачку сует в свой карман.

– За следующим столбом пакет из фастфуда. На вокзале при входе сканируют. Из города езжай автобусом.

Человек в спецовке быстро уходит, а я подбираю бумажный пакет. У Грига обширные связи, его курьер не подвел. Среди бумажного мусора из фастфуда в пакете прощупывается тяжелый пистолет.

В госпитале на соседних койках мы быстро нашли общий язык с Григом и пришли к выводу, что на гражданке раненому бойцу необходим ствол.

Вспоминаю наш ночной разговор накануне выписки.

– Враги не только за линей фронта, но и в тылу, – яростным полушепотом убеждает Григ. – Чтобы победить, нужно не обороняться, а нападать. Согласен?

Мне тут же видится Вепрь с его настойчивым «понял». Видимо, у штурмовиков последнее слово как контрольный выстрел.

– Мы бойцы! Какой боец без оружия. Согласен?

Мне хорошо рядом с Григом. С ним просто и ясно, у меня ни головной боли, ни крови из носа.

И я повторяю слова-заклинания:

– Все понял, согласен.

Прямолинейный решительный Григ и в быту напорист, как на фронте:

– Могу организовать ПМ. Хоть завтра. Согласен?

– Откуда?

– Контуженый, этого добра теперь за глаза и под ребра.

Я помню свою беспомощность в стычке в поезде и помню о своих планах. У меня есть важное дело в Дальске. На первый взгляд бытовое, однако, к гадалке не ходи, мирной беседы не получится, потребуется сила. А какая сила, если «месяц руку не нагружать». Чтобы исход «мирной беседы» был в мою пользу лучше иметь оружие.

В госпитале я отвечаю Григу согласием, и теперь в моем кармане приятная тяжесть – пистолет Макарова с полной обоймой. Даже идти становится легче, чувствую прилив сил.

13

Я возвращаюсь в родной Дальск на автобусе. По дороге накручиваю себя и первым делом заглядываю в контору «Быстрокредит». Хочется ближе познакомиться с финансовыми «благодетелями», кто так щедро одарил мою доверчивую маму.

Это и есть мое важное дело – разобраться с мошенниками.

Вхожу в опрятное помещение, оформленное в деловом стиле. За белым столом девушка в белой блузке с зеленым платком на шее. Перед столом зеленые стулья. На салатовых стенах крупные постеры: счастливые лица всех возрастов, в руках деньги, над головами заклинание огромными буквами – УДОБНО, ЛЕГКО, НАДЕЖНО! Вся обстановка в зелено-белых тонах – цвета спокойствия.

Я тоже пока спокоен. Сажусь перед менеджером и разглядываю ее. Менеджера «Быстрокредита» зовут Ольга. Светлые волосы прилизаны, блузка по фигуре, шейный платок ей чертовски идет. Но она на стороне врага – красивая деловая сучка. Также я наблюдал за противником на линии боевого соприкосновения. Как бы ни были враги опрятны, с ними предстоит смертельная схватка.

Ольга чувствует настроение клиента и морщится от моего внешнего вида: потасканный камуфляж, согнутая рука зафиксирована бандажом, запах дальней дороги, а в глазах звериная решимость.

Однако даже в таких обстоятельствах она пытается улыбнуться:

– Здравствуйте. Какую сумму вы просите?

– Я не прошу, а требую. Аннулировать залог и грабительские проценты.

– Вы о чем? – беспокоится менеджер.

– Я Контуженый. В миру – Никита Данилин. Вы дали моей матери миллион рублей, пока я валялся в больнице. Миллион я верну. А свои хотелки с процентами и залогом квартиры засуньте в жопу! Это не по-людски!

Ольга в очках. Очки ей тоже идут. Она производит впечатление серьезной бухгалтерши, которой все обязаны. От хамства она растерянна, но к скандалам привыкла.

Менеджер берет паузу, роется в документах, вчитывается в кредитный договор и прощупывает меня сквозь стильные очки:

– Кредит на лечение сына, то есть вас. Вы сказали, что Контуженый и лежали в больнице. Вам требуется платная операция или реабилитация?

Я возмущенно трясу головой:

– Не мути! Решай по-людски.

Ольга решает, как прожженный бюрократ. Она стучит ухоженным ноготком по подписи в договоре:

– Изменения условий подписанного договора может согласовать только Олег Рацкий. Он директор нашей кредитной организации и мой муж. Приходите после восьми вечера, обсудим вместе с ним.

– После восьми. Муж, жена… – ворчу я.

– Семейный бизнес, – охотно объясняет Ольга. – Ваш вопрос сложный.

Я соглашаюсь, но предупреждаю:

– В восемь вернусь с договором мамы, чтобы его аннулировать.

– Мы поступим по закону.

– А надо по-людски!

Кажется, у меня появился свое слово – контрольный выстрел. Подействует ли оно на жадных финансистов?

Ольга Рацкая захлопывает папку и выталкивает меня вежливым голосом и ледяным взглядом:

– Разумеется. Будем ждать.

Я ухожу, пошатываясь от головной боли. Через витрину за мной наблюдает Ольга, накручивая кончик платка на палец.

Вечером мать уходит в ночную смену на хлебозавод, чтобы утром в магазинах был свежий хлеб. Она стала работать ночью после гибели отца на железной дороге.

– Ночью оплата выше, а днем я за тобой пригляжу, – объясняла она мне еще школьнику.

В детстве я был одет, обут, и все в нашем квартире было, как у соседей. Это было главной заботой мамы. Каждый год она копила на обновки: то новые занавески, то новый кран на кухню, чтобы одной рукой регулировать, а то и новый телевизор. Обо всех покупках непременно сообщалось соседям. В общем, старались жить не хуже других. Только на море мы ни разу не ездили.

«Зачем тратиться на отдых, лучше люстру купим – хрустальную! Твоим детям достанется», – убеждала мама.

Ее воспитание сводилось к вопросам. «Сынок, ты поел? Что получил? Уроки сделал?» Я кивал и спешил во двор в дружную компанию, где заводилой был Денис Шмелев. Так мы и сдружились: Кит, Чех и Шмель.

Около восьми вечера вслед за мамой я покидаю квартиру с кредитным договором. Во дворе встречаю Машу Соболеву. Ее озабоченное лицо прорезает улыбка.

– Никита, как прошла операция? Рука в порядке?

– До свадьбы заживет, – отвечаю банальной фразой.

Маша смущается, видит в моей руке документы в файле и меняет тему:

– Ты куда?

– С «Быстрокредитом» разобраться.

– Так они работают до восьми.

– Точно?

– Да. Я с работы отпрашивалась, чтобы к ним успеть.

Я не слушаю ее, иду быстрее. Какого черта встреча назначена после восьми? Мне пудрят мозги? С мозгами у меня беда, но это Рацкому с женой обманщицей не поможет.

Главный вход кредитной конторы закрыт, внутри темно. Обманули!

Из-за угла выглядывает менеджер Ольга Рацкая и машет рукой:

– Сюда. Через служебный вход войдем. Олег вас ждет.

Я успокаиваюсь и огибаю здание. Здесь темно. Ольга показывает путь, я смотрю под ноги.

И вдруг из-за куста бросается тень – взмах палкой и удар по голове. Я успеваю отклониться, и удар приходится вскользь – задевает голову и правое плечо. Но мне с больной головой и этого достаточно. Я падаю. В груди пожар, в глазах черная муть, правая рука немеет.

Сквозь ватный туман доносится голос Ольги Рацкой, подзуживающей мужа:

– У Контуженого с башкой проблемы. Вмажь ему еще, и он всё забудет.

Рацкий переминается, готовится к новому удару. Я проверяю правую руку. Пальцы шевелятся, рука двигается. Выдергиваю пистолет и палю не глядя.

Звучит один выстрел и мой хриплый голос:

– Стоять! Следующий на поражение.

В глазах чуть проясняется. Две мутные фигуры замирают.

Сзади торопливые шаги и испуганный голос Маши:

– Немедленно прекратите! Я вызвала полицию!

Я с трудом приподнимаюсь на колени. Башка гудит, сломанные ребра ноют. Правая ключица, к счастью, цела. Маша помогает мне подняться, потом поддерживает, чтобы меня не шатало.

Оружие меня спасло, спасибо Григу. Но главное дело не сделано.

Я вырываюсь из рук Маши и отчитываю ее:

– На кой нам полиция! Я бы сам разобрался.

Слышен звук полицейской сирены. Маша мечется, словно хозяйка перед приходом гостей, и волнуется больше всех:

– Уже едут.

Звук сирены приближается. Какой же противный гудок, мозги сверлит. Я закрываю глаза, тру лоб и виски – вырубите этот вой!

У Олега Рацкого хозяина «Быстрокредита» первый шок проходит. Он куда-то забросил палку и подбадривает себя:

– У меня все по закону. Есть подписанный договор. Полиция разберется.

Нас освещают фары патрульной машины. Выходят двое полицейских, оба с укороченными автоматами. Встают по разные стороны машины за раскрытыми дверцами. Грамотно. После начала спецоперации в Донбассе местная полиция на чеку.

– Никому не двигаться! Руки держать перед собой на виду! – командует полицейский.

– Что случилось? – спрашивает второй. Его голос мне кажется знакомым.

В голове словно ворочаются камни. Я выплевываю их в виде слов:

– Мою мать… эти гады… обманули… с кредитом.

– Он хотел нас убить! – визгливо пищит Ольга Рацкая. – Он стрелял!

Я замечаю, что Маши нет. Сбежала, а могла бы свидетельствовать в мою пользу. Это вынужденная оборона. Шарю взглядом по земле, вижу файл с кредитным договором, а выпавший пистолет исчез. До ушибленной головы постепенно доходит, куда делось оружие.

Ай, да Маша! Какая же она умница.

– Документы! – требует патрульный.

Паспорт я еще не восстановил. Полицейский смотрит мою справку о ранении.

– Никита Данилин? С фронта вернулся.

Я узнаю сержанта Костю Воинова с нашей улицы. Успокаиваюсь и даже шучу:

– Вместо фронта придумали линию боевого соприкосновения. Там, вроде как не война, а спецоперация.

– Ага, с самолетами и крылатыми ракетами. – Костя вдруг оправдывается: – Я тоже хотел добровольцем, но жинка с дитем не пускает. Как там на самом деле?

– Адресок подскажу. Поезжай, сам узнаешь.

Напарник Воинова встревает с вопросом:

– Пакуем и оформляем?

Костя настроен миролюбиво:

– Я Никиту знаю, он минометчик с Донбасса. – Трясет справкой: – Черепномозговая, переломы, контузия. С такого взятки гладки.

– Он в нас стрелял! – возмущается Рацкий.

– Ага, из пальца, – ворчу я.

– Из пистолета! Обыщите его.

Напарник Воинова меня ощупывает. Мне даже щекотно.

– Подумаешь, громко пукнул. У тебя глюки, Рацкий.

Полицейский обнаруживает у меня таблетки. Я перехватываю упаковку.

– Спасибо, брат, вовремя. Рацкий, хочешь таблетку от головы?

– Он чокнутый!

– Контуженый, – подтверждаю я и с трудом проглатываю таблетку.

Воинов тихо, но внятно предупреждает семью ростовщиков:

– На вас полно жалоб, господа Рацкие. Не зарывайтесь!

– Мы по закону, – мямлит Ольга.

– К черту такие законы. Давайте сделаем по-людски, – предлагаю я.

– Это как? – недоумевает Рацкий.

– Деньги я верну. Я, а не мать! Переоформим договор на меня с нормальным процентом.

– Что скажете, денежные вампиры? По мне, так норм, – кивает Воинов. В его руке в такт хозяину «кивает» автомат.

Перепуганная Ольга убеждает мужа согласиться.

Костя Воинов провожает меня до конторы и оправдывается:

– Я же Воинов! Должен не посрамить честь фамилии. Но у меня баба с прицепом.

– Сын?

– Пацан!

– Ступай к бабе и заделай еще одного. Расти новых воинов, Воинов.

Сержант со счастливой улыбкой пожимает мне руку:

– Никита, ты обращайся, если что.

В конторе недовольная Ольга строчит новый текст кредитного договора. Теперь я должен «Быстрокредиту» миллион рублей. Залог на квартиру аннулируется. Проценты в рамках закона.

Одной рукой рвать два экземпляра старого договора неудобно. Мы выходим на улицу. Олег Рацкий чиркает зажигалкой, я держу в руке горящий документ, пока не обжигает пальцы.

– Без обид? – спрашивает Рацкий и протягивает руку.

Я отворачиваюсь и ухожу молча. В мирной жизни все сложнее, чем на войне. Может, снова туда, где проще?