Текст книги "Афганистан. Честь имею!"

Навсегда девятнадцатилетний

Горячий песок, раскаленные камни в горах. Жарко! Мучает нестерпимая жажда. Да, лето в Афганистане не похоже на наше. Когда у нас дурманяще ароматно пахнут травы под ласковым солнцем, под вечер приятная прохлада делает тебя невесомым, а сверчки и лягушки заводят свою привычную симфонию, – здесь солнце палит безжалостно и нестерпимо. Руки помимо воли тянутся к фляжке.

Тогда, 24 июня 1981 года, идя с товарищами в очередной раз на «боевые», Гера, естественно, о смерти не думал. Моджахеды появились перед разведчиками неожиданно. Против небольшой разведывательной группы их было многовато. Но разведчики смело приняли навязанный бой. Прицельным огнем из автомата Гера заставил духов залечь и тем самым дал возможность своим боевым товарищам развернуться для боя.

Этот бой, в котором душманская пуля остановила сердце Германа Горяинова, навсегда оставил его девятнадцатилетним.

Судьба. Какое емкое слово. Многие верят в нее. Ибо она преподносит радости и невзгоды, счастье и горе. За судьбой Германа – бессмертие.

Мама Германа, Людмила Андреевна, пишет, что с детства сын был окружен любовью и заботой ее родителей, братьев и сестер. Он очень любил всех и все его любили, но самым обожаемым человеком у него была, конечно, бабушка Панна Николаевна.

В школу Гера пошел уже когда семья жила в Казахстане, в городе Талды-Курган. Потом, в 1973 году, семья вернулась в Новосибирск, и Гера продолжил учебу в школе № 119. С ребятами он сходился очень быстро, «потому что был с юмором, никогда никого не обижал».

«Во всех делах Герман был спокоен и решителен, – вспоминает классный руководитель Милодора Федоровна Николаева. – Душевный, чуткий, отзывчивый товарищ. Честный, вежливый человек».

Таким он и остался в памяти друзей и одноклассников. Любили его в классе не только за смелость. Как никто другой, Герман умел находить общий язык с совершенно разными по характеру людьми. Ни под кого не подстраивался, мог любому в глаза сказать то, что о нем думает. И это не обижало, друзей от этого не становилось меньше.

В любой группке, на которые обычно разбивается по интересам класс, он был своим. Часто ли встретишь парня, которому доверяются девичьи тайны? А ему доверялись. Девчата советовались с ним, зная: поймет, никому не расскажет. Была ли у него самого тайна – первая любовь? Никто не знает.

Гера серьезно увлекался борьбой: самбо и дзюдо. В спортзале он становился удивительно хладнокровным и расчетливым, резким, быстрым в обдуманном риске, а если проигрывал, то долго не мог успокоить свое самолюбие. Изматывал на тренировках и себя, и своего друга, соперника и напарника Сашу Кашеутова. Звание кандидата в мастера спорта по дзюдо обязывало.

Там же, в спортзале, на тренировках и соревнованиях Герман познакомился с курсантами Новосибирского высшего военно-политического общевойскового училища. Много расспрашивал, узнавал новые интересные для себя подробности армейской жизни. Возможно, уже тогда он и сделал свой выбор: учиться после окончания десятилетки нелегкой, но такой необходимой профессии – Родину защищать.

Неудача на вступительных экзаменах сначала обескуражила его, а потом заставила искать другой путь к заветной цели. Герман поступает в топографический техникум. Может, с отчаяния, может, хотел что-то самому себе доказать. Мечта о военной службе, офицерской карьере завладела им настолько, что, проучившись полгода, он оставляет техникум, поступает на работу на Новосибирский завод конденсаторов, ждет призыва в армию, чтобы потом из армии, испытав тяжесть солдатской службы на собственном опыте, вновь поступать в военное училище вне конкурса.

Из армии писал мало. Больше писал о зеленой весне в Афганистане, о том, какой бедный и забитый народ живет там. О себе вскользь: «Занимаюсь спортом. Есть временный спортзал и ковер». Как бы извиняясь за сухость и краткость письма, в конце дописывал: «Здесь ничего страшного нет. Переживать за меня нечего…» Потом был тот бой, последний, письмо замполита отряда: «…погиб при выполнении своего солдатского и служебного долга при оказании интернациональной помощи народу Афганистана… Спасибо за воспитание сына… Вы можете по праву гордиться Германом…»

Директор школы № 80, в которой Герман закончил 10-й класс, Александр Валентинович Гладилин, говоря о Германе, вспомнил одну восточную мудрость: «Хочешь жить годы – сей просо, хочешь жить десятилетия – сади деревья, хочешь жить вечно – учи детей». Эта мудрость своим крылом коснулась и Германа, который подолгу возился с мальчишками в секции спортивной борьбы, обучая их премудростям борьбы.

Удивительное чувство гармонии исходило от Германа Горяинова. Всем он запомнился своей простотой, чуткостью, как малышам, так и взрослым.

Об особом отношении к нему говорит «Неотправленное письмо другу», написанное его одноклассниками. Вот этими, взрослыми уже, девочками и мальчиками. Мы приводим его полностью, в нем человеческая мудрость и любовь к другу.

Неотправленное письмо другу

Посвящается Герману Горяинову

«…Как быстро летит время! Нам уже за 40. Нашим детям уже по 18. По 18, как и тебе тогда.

Чаще и чаще мы оборачиваемся назад, туда, где осталась наша юность, туда, где навсегда остался ты. И только сейчас, став родителями взрослых детей, стало понятно, сколько боли принесла твоя смерть близким.

Смерть… Это сейчас, Гера, когда многих уже нет рядом, стало ясно, какая она – безжалостная, нежданная, неутомимая. Всегда, как охотник, настороже. Берет лучших из лучших. Любит полакомиться.

Но это сейчас, а тогда!? Гера, тогда, помнишь?

Весна… Весна! Хотелось орать во все горло! Потому что небо синее, потому что воздух пьяный, потому что мы молодые! Ты вспомни, Гера! Буйство зелени, запахи, будоражащие кровь, смутные желания, безудержные, еще не осознаваемые в пелене будущего. Позади школа, а впереди – новое, непознанное, но точно прекрасное! Там любовь, там счастье, там – целая жизнь. И ничего в голове, Герка, ничего! Ветер, только весенний ветер. Ты помнишь? Мы же мчались как бешеные, подхваченные этим весенним вихрем, кружились в хороводе танцев, первых влюбленностей, робких поцелуев, ни о чем не думали. Жизнь, смерть, будущее – все это отступало куда-то. Успеем еще! Важным было только сейчас, и всё…

Знали ли мы, юнцы, что именно тебе, самому славному, доброму мальчишке, достанется этот страшный жребий – война… Мы еще помнили ту войну, 45-го, но она так давно закончилась, что мы перестали бояться умереть на войне. И снова была весна. Все дышало счастьем. И мы мечтали об институтах, любви, женитьбе, детях. И никому не приходило в голову, что все это может оборваться выстрелом.

Как вмиг все изменилось! Ты ушел не в армию, а на фронт! Мы тут встречались, влюблялись, целовались, строили планы, а твоей заботой было выжить, выдержать еще один переход, остаться жить после очередного боя. Ты взрослел быстрее, чем мы. И жизнь твоя пошла как при ускоренной съемке: повзрослел, возмужал, погиб. Тогда они забыли, что ты еще не любил, не родил ребенка, не посадил дерево. Они забыли, что тебе 18…

Они… Кто виноват, Гера? Кто ответит за твою смерть? Бог, судьба, генералы?

А знаешь, потом было 15 февраля – День вывода войск из Афганистана. А сколько еще погибло, Гера… Сколько еще вернулось под кодовым названием „груз 200“… А война затянулась, Гера! И снова мы в ответе за погибших, за тех, кому так и не исполнилось двадцати.

Герман Горяинов. Кто он? Мальчишка из соседнего двора, одноклассник, отличный парень, „груз 200“. Не укладывается в голове. Затопляет душу горячая боль, рвет сердце. Не утихает, болит, ноет. И это навсегда.

Нет вам забвения. Мы помним о вас и любим вас, навсегда оставшихся восемнадцатилетними.

Неотправленное письмо. Кто адресат? Все те, перед кем мы навсегда в долгу».

Имя Германа продолжает жить. Живет в сердцах тогдашних мальчишек, которых он учил бороться, живет в Германе, сыне Саши Кашеутова, друга Горяинова.

Что это – роковая судьба?

Рассказать о Дмитрии Балыбине решилась сама его мама, Нина Васильевна. Кто может лучше знать его? Конечно, она. Не каждой матери дается такой рассказ. Нина Васильевна решилась. И мы благоговейно предоставляем ей слово.

«Совсем маленьким он был тихим и спокойным. А когда достиг возраста „почемучек“, то вопросам не было конца.

В детском садике его сильно толкнули, сломали ключицу, но в садик ходить разрешили. Так он встретил Новый год. Год в костюме Петрушки и с гипсом. А летом еще несчастье. Шли они с другом вдвоем по двору, а третий мальчик из кустов сказал: „Сейчас стрельну в глаз“. Как сказал, так и сделал. Попал из лука стрелой, на конце которой был пластилин, нашему сыну в глаз. Лечили в больнице. Болел он и инфекционными болезнями. Сколько было бессонных ночей и слез!

В 1970 году он пошел в школу. После работы, как только захожу во двор, начинаются жалобы: „А ваш Дима дернул меня за косу… А ваш Дима меня толкнул… А ваш Дима собаку привел…“ и т. д. На летние каникулы очень любил ездить в пионерский лагерь.

Учеба давалась ему легко. В 1978 году он кончил 8 классов и поступил в Машиностроительный техникум.

Мы начали строить дачу. Не только соседи, но и мы сами были очень приятно удивлены: наш сын работал, как добрый молодец из сказки – много, быстро, ловко. Землю под фундамент копал, стены возводил, пол настилал, крышу крыл. Мы днем на работе, а у него каникулы, и он строил один. Приезжаем на дачу, соседи рассказывают: ну и сын у вас, как старик – стучит и стучит, стучит и стучит, а когда делаем перерыв, идет в огород и приводит в порядок викторию (очень любил эту ягоду).

О его курении в семье не было разговоров, сигареты мы ему не покупали. Но он курил. Но курил так, чтобы мы никогда не видели. Ему было стыдно курить на глазах у родителей.

Днем он занимался стройкой, а вечерами любил ходить к соседу. У нашего сына масса вопросов: как на производстве работать? Беседы были длинные и содержательные. Он очень сильно тянулся к старшим, стремясь обогнать свой возраст. Очень любил людей.

У Димы был большой интерес ко всему новому.

Когда от техникума в первый раз попал на производственную практику в цех на заводе „Сибсельмаш“, то он был в восторге. Он так рассказывал о практике, о цехе, о людях, там работающих, с таким подъемом!

Дима был аккуратным, чистоплотным, отличался вкусом. Редко обременял других просьбами, старался сделать все сам для себя. Чистил и гладил свою одежду сам. Заботился о младшей сестре. Любил животных, ухаживал за ними, защищал их. В коллективе сверстников он чувствовал себя свободно. Был справедлив.

Перед окончанием техникума Дима делал чертежи к дипломному проекту. Сколько было старания, упорства, усидчивости!..

В конце февраля 1982 года Дима защитил диплом. В марте был отпуск. Я предложила ему съездить в Москву. И они втроем – друзья по учебе – съездили в отпуск в столицу.

Дима мечтал поступить учиться в институт. Увы, мечта не осуществилась. 31 марта 1982 года он поступил по распределению на завод „Сибсельмаш“, а 2 апреля 1982 года Дима был призван в армию.

Служил в Афганистане. Получили мы от него 13 писем. О себе он писал мало. Подробно описал только первый прыжок с парашютом.

В каждом письме спрашивал: как машина? (У нас был старый „Москвич“.) Каждый раз просил отца не отделывать до конца дачу: мол, вернусь и сам все сделаю.

Последняя фраза в последнем письме: „Ужас, как сладкого хочется!“.

Погиб он в возрасте 19 лет.

Боль утраты не проходит, а наоборот, делается еще сильнее.

О службе сына в армии мы ничего не знаем. Это был 1982 год, тогда все было засекречено. Даже на могильном камне нам было продиктовано написать: „Погиб при исполнении служебных обязанностей“ (и не более). Правда, хоронили со всеми воинскими почестями.

Гроб с телом нашего сына сопровождал Сальников Сергей Николаевич из Красноозерского района. Наедине ни с ним, ни с гробом нам оставаться не позволили. Гроб был закрыт, без окошечка.

Монумент Славы воинам-сибирякам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, у нас в городе Новосибирске был открыт в 1967 году.

По сторонам от Вечного огня – огромные пилоны с фамилиями погибших. А чуть впереди (метров на 30) напротив этих больших пилонов теперь установлены небольшие (два – справа и слева от Вечного огня). На одном фамилии погибших в Афганистане, на другом фамилии погибших в Чечне.

Мы довольны, что имена наших сыновей увековечены именно здесь. Здесь Вечный огонь, чисто, сухо, море солнца, венки, цветы. И живем мы рядом. И раньше рядом жили, только переехали в соседний квартал. И всегда ходили в этот сквер гулять. Посылаю вам детскую фотографию нашего сына, где ему 6 лет; через 13 лет он погибнет. А ровно через 30 лет его имя увековечат чуть ли не на этом месте, где он стоит на фотографии (буквально в нескольких метрах). Что это? Роковая судьба?»

Что же в нас главное?

19 ноября 1987 года, в пятилетнюю годовщину со дня смерти Александра Кононова, в поселок Вараксино близ Ижевска съехались его однополчане из Свердловской, Пермской, Челябинской областей, из Сыктывкара и Москвы. В квартиру, где живут отец и мать Саши, входили молчаливой процессией. Вначале внесли человека без руки и обеих ног, который обратился к Борису Николаевичу и Таисии Михайловне:

– Папа! Мама!

Это был капитан Радчиков Валерий Григорьевич, бывший командир роты, в которой их сын служил санинструктором; Саша вынес его, истекающего кровью, во время боя с минного поля, а потом подорвался сам.

Родители Саши уже знали о ротном Валерии Радчикове. Из устных рассказов о том, как он велел солдатам стоять, а сам пошел проверять, не заминирована ли тропа, и подорвался, как он кричал: «Не сметь подходить ко мне!» и как Саша Кононов ослушался на сей раз командира… Из газеты «Красная Звезда», где был о нем очерк «Мужество», – о том, что Радчикову помогала осваивать протезы тот же врач, Анна Васильевна Бобылева, что ставила на ноги знаменитого Алексея Маресьева. От совершенно незнакомого и как бы «постороннего» человека – слушателя подготовительного отделения Киевского пединститута Николая Щербакова, который случайно услышал от самого Радчикова эту историю и прислал в Ижевский горком комсомола письмо с просьбой не оставлять без внимания Сашиных родителей. «Сашей должны гордиться. Саша должен жить в памяти людей!»

Есть какие-то человеческие качества, которые не измеряются всеми привычными словесными мерками, что-то заставляет людей проникаться особой любовью к малознакомому, а то и вовсе незнакомому, даже случайно задетому краем сознания имени. Саша Кононов из этой породы.

Не случайно памятную встречу за столом у Кононовых Валерий Радчиков начал так: «Почему мы собрались здесь? Да потому, что Саша – это че-ло-век!».

И всю ночь шли разговоры, какой он был человек.

Из высказываний знавших его людей, из его писем, из свидетельств журналистов (благодарно назовем И. Мерзлякову из «Комсомольца Удмуртии» и Н. Хохрякову из Ижевского «Машиностроителя») складывается портрет действительно человека, ничем, казалось бы, не отличающегося от других, но в то же время созданного как бы из некоей чисто человеческой сущности, без посторонних «примесей».

Где, в какой колыбели он выпестован? В простой рабочей семье, которая долгое время (почти всю Сашину жизнь) ютилась вшестером на семнадцати квадратных метрах однокомнатной квартиры. В тесноте, да не в обиде здесь царила истинно человеческая атмосфера любви, совета и труда.

Младший в семье Саша не был избалован ни мамой, ни папой, ни любящими сестрами. Доминантой его характера с малолетнего возраста все называют стремление помочь другому.

Мама, Таисия Михайловна: «Саша очень любил людей. Именно любил. Он готов был принять на себя чужую боль, чужое страдание».

Папа, Борис Николаевич: «Играл во дворе, вдруг бежит: „Папочка, что же мы наделали?!“. Оказалось – повалилась поленница, на которой играли малыши. Саша бросился помогать падающему Ильясу, и ему бревном придавило руку. Ни по дороге в больницу, ни потом, когда гипс накладывали на перелом, ни разу не заплакал, не застонал.

Ходим по лесу, грибы собираем, я только что из больницы. Он мне говорит: „Папа, ты за грибами не наклоняйся. Увидишь гриб – мне скажи, я сорву“».

Слава Громов, сослуживец, видевший его последним, перед Кабульским госпиталем: «Он будто меня же успокоить хочет, на носилках уже без ноги лежит и шутит: „Ничего! Вот только как с девчонками теперь ходить буду?“».

О масштабах дружеских связей Саши Кононова говорит такой факт. В одном из писем он обращается к отцу с просьбой отпечатать в фотоателье 40 его фотокарточек (в Афганистане это затруднительно) – столько надо разослать друзьям. «Сегодня вот получил 11 писем – все просят…»

Еще одна красноречивая приписка к письму: «Если на ваше имя придет посылка из Таджикистана, не удивляйтесь: это от парнишки, который служил со мной».

Какая-то пронзительная виноватость слышится и в письмах от начальства. Официальные сообщения-соболезнования приходили, как правило, в одном письме от командования. В случае с Сашей письма прислали лично от себя командир части Керимбаев, заместитель командира по политической части Муратов, врач-хирург Утеев Асылхан Алпыспаевич, у которого Саша был санинструктором и который делал ему первую операцию в Баграме.

Через несколько лет, когда часть вышла из Афганистана, когда сменилось несколько призывов, от личного состава части пришло письмо с приглашением родителям Саши на открытие памятника.

Саша живет в памяти людей.

А на том памятном сборе в квартире Кононовых, уже под утро, сидя на расстеленном на кухне одеяле в кругу своих «афганцев», ротный Радчиков, как бы подводя итог ночи воспоминаний, спросил: «Что же в нас главное?». И сам ответил: «Справедливость. Правильно?». И все с ним согласились.

* * *

 
Капает, капает, капает дождь.
Хочется, каждому хочется землю умыть,
Выстрадать, выстирать краски березовых рощ,
Душу по капле собравши, слезой напоить.
 
 
Только вот рощи от слез этих самых черны.
Сушит огонь мою душу, и боль не унять.
Сколько уж дома, а мама афганские сны
Видит и в каждом от пуль закрывает меня.
 

«Пойду бить душманов»

Эти парни воевали в чужих горах в то время, когда их сверстники жили спокойной мирной жизнью. Наверное, этот контраст и оглушал их первое время после возвращения, заставлял пристальнее вглядываться в окружающий мир, которому, в свою очередь, также непривычны были их седые пряди, боевые награды и нашивки за ранения на модных пиджаках. Вы не видели, как человек, еще полчаса назад веселый, улыбающийся, может сразу постареть на десять лет? Такими становятся «афганцы», рассказывая матери погибшего однополчанина о том, что было там, «за речкой». Кто, кроме нас, расскажет о наших мальчишках-воинах, об их горячих сердцах, пробитых чужими пулями? Память о них должна жить в наших душах всегда, как пример доблести и отваги, как завещание грядущим поколениям любить Родину, на верность которой солдат присягает один раз и на всю оставшуюся жизнь.

7 февраля 1964 года произошло событие, не оставившее равнодушным никого. В семье Лидии Сергеевны и Константина Матвеевича Шемелиных родились «двойняшки» – Виктор и Ольга. Ольга была на 15 минут старше брата. Это было действительно дивное событие. Все, кто только мог, приходили посмотреть на новорожденных. Они глядели на всех удивленными глазками-бусинками и улыбались. Они просто купались во внимании окружающих, недостатка в котором не испытывали. Папа, мама, две старшие сестры и брат охраняли и лелеяли малышей и… А дальше пусть рассказывает Ольга, старшая «двойняшка».

«Семья у нас была большая, рабочая. Папа работал в ПТО (пункте технического осмотра вагонов) на железной дороге – старшим мастером. Мама была домохозяйкой. Сказать, что Витя рос примерным мальчиком, значит погрешить против истины. Был он обыкновенным поселковым мальчишкой: и драться ему случалось, и спорить с учителями. В начальных классах мы с Витей сидели за одной партой, были у нас общие учебники. Вместе вступали в пионеры в третьем классе, 22 апреля. В учебе братишка был сильнее меня, я все списывала у него, и учительница в конце концов была вынуждена пересадить меня на другое место. Мы с ним проучились все 10 лет в одной школе. Меня никто никогда не обижал, потому что все знали – у меня надежная защита. В поселке у нас было три школы, и везде у Вити были друзья. Мы с ним занимались баскетболом, вместе ходили в походы. Наш школьный физрук Литвинцев Виктор Александрович организовывал походы и велопробеги по местам Боевой Славы.

Наш папа был охотником, и Витя часто бывал с ним в лесу, где научился ориентироваться, „читать“ следы зверей. Уже в 9-м классе самостоятельно ходил на охоту. Возвращался уставший и счастливый, с добычей – зайцами. По дому помогал очень много. Мама за нас не переживала – мы всегда и везде были вдвоем.

Закончили мы школу. Витя всегда мечтал водить поезда. И после школы он пошел на курсы помощников машинистов, которые были организованы при локомотивном депо, а я поехала учиться в Читинский железнодорожный техникум. Витя всегда мне говорил: „Вот, сестренка, закончим учебу и будем работать на железной дороге. Я буду водить поезда – встречать рассвет, а ты мне будешь махать рукой“. Я приезжала домой каждую неделю, он меня встречал, и мы бежали на танцы. Все девчонки мне завидовали, что у меня такой мировой братишка.

И вот пришло время служить. У нас в семье никто не служил, не считая старшего брата, который был офицером и служил в ВВС. Виктор все шутил: „Пойду бить душманов“…

Проводили мы его в армию, и наступила такая тоска и пустота. С нетерпением ждали писем. Мама по несколько раз в день заглядывала в почтовый ящик. Витя очень любил маму. Всегда дарил ей букет цветов на 8 Марта. По вечерам любил подолгу разговаривать с ней о своих делах, о просмотренном фильме, о прочитанной книге. И когда писал письма из армии, всегда интересовался ее здоровьем и наказывал нам беречь ее.

Служить Виктор попал в отборные войска – воздушно-десантные. В учебном подразделении в городе Чирчик он пробыл всего два месяца и попал в Афганистан, в Кандагар. В августе он получил ранение в правую руку. Целый месяц не писал писем домой, боялся расстроить маму, лежал в медсанчасти. Когда его подлечили, вернулся в роту. Я узнала об этом сначала от его друзей, переживала очень, а потом уж он сам мне написал».

3 ноября 1982 года был последний бой Виктора… Бой в горах на высоте 3500 метров. Об этом уже рассказывали ребята, которые служили с Витей и после демобилизации приехали к родителям. Ребята из Дарасуна – Володя Самсонов и Вадим Курбатов. Долго длилась беседа поседевшей от горя мамы и уцелевших на войне, постаревших мальчишек…

«С Витей познакомились мы еще до призыва, на приписной комиссии в райвоенкомате, – вспоминает однополчанин Виктора Шемелина Владимир Самсонов. – А потом вместе с ним и еще несколькими карымскими парнями оказались в одной „учебке“. Окончили ее, пересекли на вертолете государственную границу – и разбросали нас по подразделениям нашей десантной части, ведущей непрерывные бои с душманами. С Виктором мы попали вместе, чему, конечно, очень были рады – земляк на чужбине, да еще на войне, роднее брата.

Обстрелялись мы быстро, обстановка такой была. Сначала, конечно, было страшно, но потом пришла уверенность в себе, опыт. Витя никогда за чужие спины не прятался на операциях, и за это ребята любили его. В одном из боев он получил пулевое ранение, но после лечения в госпитале снова вернулся к нам. Тот день, 3 ноября, мне никогда не забыть. Наше подразделение действовало в горах. Высота – три с половиной тысячи метров, кислорода не хватает, дышать трудно. Нам была поставлена задача – уничтожить базу душманов. Прошли мы около двух десятков километров с полной выкладкой. Время – осень по-нашему, а тут солнце в полдень дает за сорок градусов тепла. Вышли мы, не отдыхая, в район расположения банды и продолжали карабкаться по склонам, готовые в любой миг вступить в бой. Когда заняли исходную позицию для решающего броска, командир скомандовал: „Привал!“. Выставили охранение, перевели дух. Радист наш связался с командованием, доложил, что мы и как, передал командиру группы данные. На связи был сам командир части, он пожелал нам удачи и попросил поздравить Шемелина с награждением его медалью „За боевые заслуги“. Коротким был привал, мы снова поднялись – и в путь.

Двигались медленно – из-за каждого камня могла прозвучать очередь. Судя по карте, все „свои“ минные поля мы уже прошли, но теперь была опасность нарваться на вражеские. Духи всегда минировали подходы к своим базам и делали это очень умело – мину совершенно не видно. А тут еще не столько в землю, сколько по сторонам смотришь – палец на спусковом крючке, маскироваться по возможности надо.

Взрыв мины прозвучал внезапно и оглушительно. Все увидели, как упал Витя и шедший с ним рядом десантник. Я с товарищами бросился к ним: оба в крови. У Виктора была оторвана правая нога немного ниже колена. Кровь хлестала ручьем, а сам Витя был в шоковом состоянии и смог прошептать только: „Помогите“, когда я склонился над ним. Пока оказывали ему первую помощь, обнаружили, что осколки поразили вторую ногу и попали в живот. Вызвали мы по рации помощь. Группа пошла в бой, а мы подхватили Витю на плащ-палатку и понесли вниз. Надежды на его спасение было мало, от недостатка кислорода даже мы задыхались, а уж ему… Пронесли мы его где-то километров пятнадцать по горным склонам, а до помощи еще далеко было. Остановились мы дух перевести, сами чуть с ног не валимся, нагнулся к Вите – а дыхания не слышно, взял за холодную руку – пульса нет! Не донесли…»

Вот так оборвалась жизнь восемнадцатилетнего парня.

Дни похорон Виктора Шемелина совпали с днями, когда страна прощалась с генсеком Брежневым, благословившим афганскую войну и посылавшим туда наших ребят. О нем карымчане поминали только вскользь и со злобой, гибель Виктора заслонила собой «национальное горе».

Все друзья, одноклассники и однополчане, когда вернулись домой, пришли в родительский дом Виктора. Сейчас у них растут сыновья, которые носят имя Виктор.

В школе № 4 есть стенд «Подвиг Виктора Шемелина». Одна из улиц поселка Карымское носит имя Виктора Шемелина. В школе пишут о нем сочинения. Его унесла война. Война, которой вроде бы и не было, потому что все эти годы нам твердили, что над нами чистое небо и ясное солнце. Боялись сказать правду. А мальчишки гибли. Лучшие наши ребята.

* * *

 
Уголок России, отчий дом,
Где туманы синие за окном.
Где твои немного грустные
Голоса и песни русские.
 
 
Пускай кому-то повезет,
А кому-то нет.
Мы выполняем долг святой,
Военный свой обет.
 
 
Пусть душманы день за днем
Встречают нас огнем.
У нас Россия позади
Мы через все пройдем.
 
 
Уголок России, отчий дом,
Где туманы синие за окном.
Где твои немного грустные
Голоса и песни русские.