Текст книги "Нефрит"

Я шел почти час, пересек пару лесных дорог, идущих параллельно трассе, но по ним не пошел. По дорогам можно передвигаться на машинах, и там проедут сразу, как только начнется поиск. Мне надо было выйти к реке, я знал, что, двигаясь прежним курсом, я обязательно упрусь в нее, а там, на берегу, уже определюсь, куда мне подаваться дальше. До реки оставалось совсем немного, я уже узнавал эти места, когда-то в детстве я походил с удочкой по обоим берегам Подгорки, прежде чем отец и дядька стали брать меня на настоящую рыбалку.

Выходить на сам берег я не стал, мне не нужны были встречи с какими-нибудь случайными рыбаками. Поэтому я нашел небольшую сухую полянку, скрытую от реки. Я специально прошелся до берега и убедился, что поляну с прибрежной тропы не видно. Сбросил рюкзак и присел прямо на траву. Все! Теперь я не тронусь отсюда, пока не стемнеет или пока я не придумаю что-нибудь интересней. Пока я шел, торопясь и выглядывая дорогу, мне некогда было как следует обдумать сложившееся положение. Я боялся отвлекаться. Теперь же времени у меня было полно, и я начал перебирать события этого утра. Все это время я держался на нервах, был постоянно напряжен, как струна, здесь же я наконец позволил себе расслабиться.

И тут меня накрыло. Меня трясло и морозило, словно я резко заболел, тошнота подкатывала к горлу, и мне пришлось отползти в сторону, чтобы вывалить под дерево все съеденное вчера. До меня наконец впервые по-настоящему дошло, что случилось со мной сегодня. Я был на волосок от смерти, сейчас вспоминая, как деревья полетели на меня, я явно почувствовал, что кожу на затылке собрало морозом. И тут же предо мной встала картина еще страшнее этой – хруст кости и противный писк умирающего рыбоглазого бандита, потом хруст горла водителя и кровь, потоком хлынувшая мне на руки. Я вскочил и, не думая про возможность попасться кому-нибудь на глаза, побежал к берегу. Там забрел в воду прямо в берцах и начал ожесточенно мыть руки. Я зачерпывал со дна мелкий песок и тер ладони, словно хотел содрать кожу. Потом начал плескать воду в лицо, стараясь унять лихорадочное горение щек и лба.

Я стонал и матерился, пока холодная вода немного не остудила меня. Шатаясь, я добрел до поляны и без сил рухнул прямо на траву, и тут непонятный, словно наркотический сон навалился на меня. Ему невозможно было сопротивляться. Уже засыпая, я нащупал рюкзак и сунул его под голову.

Проснулся я резко, словно меня кто-то толкнул. Сел и непонимающе огляделся, мозг был еще в плену сна. Лишь через пару секунд я сообразил, где я, и сразу события сегодняшнего дня снова встали передо мной. Я испугался, что меня сейчас опять накроет истерика, но, к моему удивлению, картины, встававшие перед глазами, уже не вызывали никакого шока. Похоже, мозг прошел через какую-то ломку, получив такой психический удар, не выдержавшие нервы перегорели, и остались только те, что были крепче. Организм включил защитный механизм – заставил мозг заснуть. Этот сон не дал моей нервной системе выгореть полностью. Словно включил какого-то другого Кольку Гурулёва. Я вдруг отчетливо понял, что, если понадобится, я могу сделать все это снова. Мысли были четкими и ясными, а организм требовательно просил пищи. Словно не я это несколько часов назад блевал в кустах, не в силах удержать съеденное.

Я всегда считал себя не таким, как мои братья, да и остальные мужики в нашей родне. Мне всегда казалось, что я более ранимый и глубже других переживающий любые коллизии жизни. Но вот сейчас я воочию убедился, что абсолютно такой же и так же, как Валерка, смогу отрезать ухо кому-нибудь. Ничуть при этом не морщась. Это всерьез напугало меня, я не хотел становиться вторым дядей Афанасием, для которого жизнь человека значила не больше, чем жизнь какого-нибудь лося. Однако, подумав, я успокоился – эти убийства, как и то, первое, на Витиме, не доставили мне никакого удовольствия, и, если бы была возможность, я бы обошелся без них. Я усмехнулся, – похоже, серийным маньяком я все-таки не буду.

После того как я ожил и снова смог нормально соображать, я первым делом решил дозвониться наконец до Валерки. Благо телефон я все-таки прихватил. Но судьба словно смеялась надо мной – когда я достал из кармана Нокию, я обнаружил, что мобильник мертвый, батареи в нем не было. Я сразу вспомнил, что бандит вытащил аккумулятор, когда телефон вдруг ожил, хотя я это видел своими глазами, когда забирал телефон, даже не вспомнил. Просто схватил и сунул себе в карман, батарея так и осталась в сгоревшей машине. Интересно, что сейчас там творится возле нее? Знают ли, что там был я? Вообще, если машина сгорела дотла, убийство могут и не обнаружить. Но это если трупы обгорели сильно. Потом, когда найдут Копченого, всё все равно всплывет, но это дало бы мне время. Однако те, кто послали встречать меня, вряд ли купятся на случайную аварию, они-то землю носом рыть будут. Знать бы еще, кто это.

Я достал телефон Копченого – обшарпанный «Самсунг» с трещиной во весь экран – включил и прошелся по номерам. Их у него было совсем немного по сравнению с моим, забитым номерами под завязку. При этом, как я и ожидал, все номера были по кличкам и сокращениям, так что я никого не узнал. Звонить наугад сейчас я побоялся, потом будет еще время, когда буду вычислять всех причастных к охоте на меня. Уже сейчас я не сомневался, что я отомщу и за дядьку, и за разграбленную базу, и, конечно, за себя. Главное, добраться до дома и собрать своих, родня будет не в себе, когда узнает про все это. Но тут я вспомнил про то, что говорила мне мать, – неужели родственники поверят такой ерунде? Блин, надо обязательно связаться с Валеркой или на крайний случай с Борисом. Он хоть и паршивая овца в нашей семье, но дядька все время старался втащить его в семейный бизнес, так что он все равно что-нибудь знает. Ну и в случае чего, если придется что-то решать, теперь его голос, голос прямого наследника, тоже многого стоит. Блин, надо было запоминать номера, запоздало подумал я, а то и телефон есть рабочий, а позвонить не могу. По номеру я помнил только два телефона, и те свои, один – МТС, один – Мегафон.

День я так и проторчал без настоящей еды. В рюкзаке я нашел свой НЗ – шоколадку и, откусывая по маленькому кусочку, жевал ее в течение нескольких минут. Наверное, столько же времени организм и помнил о том, что я ел ее. Голод был таким зверским, что я всерьез подумывал пойти в поселок прямо сейчас. Похоже, организм после пережитого стресса требовал восстановить потраченные ресурсы. Подгорное было совсем рядом, до меня временами уже доносился шум машин. Если идти напрямую, через кладбище, я буду дома за полчаса, но я вспоминал все то, что произошло сегодня утром, и вся охота идти сразу пропадала. Вместе с голодом и вынужденным бездельем у меня росла злость на тех, кто организовал все это. Найду – придушу своими руками.

Только сейчас, во время вынужденного бесцельного времяпрепровождения, я впервые серьезно задумался о том, кто будет теперь вместо дядьки. Он хоть и смеялся иногда, что пора ему уходить на покой, силы уже не те, серьезно о своем преемнике никогда не говорил. Ну а мы тем более. Я лежал, глядел на кусок голубого неба между вершинами деревьев и перебирал в памяти, кого можно было бы «посадить на царство» так, чтобы семья продолжала жить по-старому, ничего не почувствовав. Но сколько я ни думал, настоящего преемника я не видел. Мой отец вообще старался даже случайно не касаться дел, связанных с бизнесом семьи. Он считал все это дело насквозь криминальным и прямо говорил об этом. Но, конечно, только дома. На людях мы все были одной семьей, и не дай бог кому-нибудь задеть кого-то из нашей родни, неприятности ему обеспечены. Так и отец, внутри семьи отказывавшийся от всяких дел с нефритом, дал бы по морде каждому, кто назвал нашу семью бандой.

Как ни странно, в личных отношениях между дядькой и отцом никаких трений не было, когда-то они вместе ездили на рыбалку и на охоту, сейчас, когда отец сильно сдал – он был старше матери на десять лет, – они встречались только за бутылочкой самогонки. Обычно они никогда не обсуждали семейный бизнес, но, если вдруг случайно касались и отец начинал горячиться, предлагая бросить все это, дядька лишь посмеивался и переводил разговор на другое. Я думаю, во многом здесь была замешана моя мать. Она была родной сестрой Росомахи, и характер у нее был ничуть не мягче, а в некоторых случаях и тверже, чем у брата. Она даже сохранила свою фамилию, когда сошлась с отцом, несмотря на то что отец, по рассказам, очень хотел, чтобы она взяла его – Брагин. Я усмехнулся, вот, наверное, мама смогла бы заменить Росомаху, у нее был не только твердый характер, но и трезвый ум. А уж преданности семье у нее хватало на десятерых. Но в нашей семье царил суровый патриархат, никто даже обсуждать не станет кандидатуру женщины.

Остальные мужики нашей семьи – дальние дядья, троюродные и четвероюродные братья, зятья и прочая седьмая вода, – на мой взгляд, тоже годились только в исполнители. Была в нашей родове такая черточка – ради намеченной цели они готовы были горы свернуть, но надо было, чтобы эту цель кто-то наметил, кто-то принял решение. Я вспомнил даже тех родственников, которых дядька пристроил во власть. У нас было несколько человек таких – двое в милиции, один в администрации района и двое в администрации поселения. Нет, никто не тянул на место старшего нашей семьи.

Оставались только Валерка и Борис, вообще в нормальном бизнесе фирма переходит по наследству детям, но наш «бизнес» был очень специфическим. Я думаю, если государство перевело бы добычу нефрита частниками в нормальный формат, нашей «фирмы» и не возникло бы. Но теперь она есть, и сейчас появилась проблема наследства. Для управления нашим делом нужна была не только деловая хватка, но и умение выживать в криминальном мире скупщиков, рэкетиров, «крышевателей» и другой подобной швали, как всегда, кишевшей вокруг дела, фонтанировавшего деньгами.

Валерка шел первым претендентом, он был не только старшим – ему скоро должно было стукнуть двадцать пять, – но и наиболее вовлеченным в дело по сравнению с Борисом. Отец первым начал привлекать его, сначала возил с собой на переговоры, на встречи с перекупщиками и прочими нужными людьми. Но через какое-то время оставил это дело и стал брать его только на практические дела, где нужны были сила, ловкость, и умение произвести впечатление на собеседника совсем не умными речами. Как говорил сам Валерка, я терпеть не могу все эти переговоры, мне всегда хочется положить всех этих «боссов» мордой в пол и отходить битой по почкам. В таких «переговорах» он действительно был мастак, я не забуду, как он провел встречу с моими кредиторами в Москве. При этом его отличала бесшабашность и полное отсутствие страха перед противниками. Хотя среди них попадались действительно опасные типы. Такой он был и на охоте – что говорить, если своего первого медведя он убил, когда ему было семнадцать, лишь на год позже, чем его отец. Дядька убил первого в шестнадцать.

Управлять империей Росомахи без умения договариваться никак не получится. Мы находимся не в вакууме, и, если со всеми решать все дела силой, можно настроить против себя всех, а это может привести к войне. Ну и самый худший вариант – безрассудный Валерка может нарваться на такую «крышу», против которой не потянет вся наша семья. Зато никто не мог лучше него организовать перевозку товара и передачу его заказчику. Охрана перекупщиков сразу чуяла в Валерке замаскированного волка и, по родству душ, уважала его. Так, что на организованные им караваны ни разу не пробовали наезжать. Отсюда вывод – если и ставить Валерку во главе дела, рядом с ним надо ставить человека, который будет работать мозгами и языком, мускулы уже есть.

Я подумал про Бориса и задумался – младший сын дяди Афанасия был белой вороной в нашей семье. Уж на что я считал себя непохожим на остальных Гурулёвых, Борька отличался еще больше. Во-первых, он отличался внешне: все Гурулёвы, те, кто были кровными родственниками, были черноволосыми и черноглазыми, с явной примесью азиатской крови. Большинство были высокими, хотя тут отступления бывали чаще, например, дядя Афанасий сам был не очень высоким, зато Валерка вымахал под потолок. Так вот Борька был светлым, почти блондином – так что шутка про частое отсутствие дядьки, смолоду ставшего охотником-промысловиком, набила всем оскомину. На самом деле у него было что-то с пигментацией, настоящим альбиносом он не был, но, как говорится, к этому стремился. Он был невысоким, в дядьку; здоровьем не отличался, в детстве, я помню, он постоянно болел; да и ничем не отличался, был каким-то невзрачным, незапоминающимся, словно стертым. Не спасали даже глаза, они были темные и живые, как у остальной родни, но он постоянно прятал взгляд, так что увидеть их можно было редко.

Как я помню, Борька с самого детства сторонился нас, остальных детей. Он не участвовал в коллективных играх, не бегал с нами купаться или гонять на великах. Он постоянно играл в одиночестве. Когда он стал подрастать, дядька стал таскать его на охоту и на рыбалку, но он и тут ничем не увлекся. Можно сказать, он был самым ярким представителем нового вида детей, как только появились компьютеры, игровые консоли, а позже смартфоны, он стал их самым преданным поклонником. По его просьбе у дядьки первым в поселке появилась антенна спутникового интернета. Поначалу это было удовольствие не из дешевых, но что не сделаешь для любимого сына.

С тех пор он почти не выходил из своей комнаты. Похоже, он даже ел прямо возле компьютера и, если бы его не силой не гнали в школу, вообще бы не отходил от монитора. Он и сейчас остался таким, а ведь парню скоро двадцать два. Дядька, хоть старался не показывать этого, любил младшего сына. По-моему, даже больше, чем Валерку, и Борис беззастенчиво пользовался этим. После школы дядька определил его в университет в Иркутске, заплатив всем, кому только возможно. Ему сняли шикарную квартиру, купили новый ноутбук, такой навороченный, что Валерка шутил, что такой компьютер есть только у Билла Гейтса и у нашего Борьки. Однако все это было зря – Борис три или четыре дня посидел на парах, а потом залип возле своего ноутбука и больше так и не появился в аудиториях. Через пару месяцев дядька отправил за ним Валерку, и тот вернул брата в родной дом. Я, думаю, если бы Валерка натворил такое, его бы изгрызли, а Борьке хоть бы что, ну не хочет учиться, и ладно, он и так такой умный.

По-моему, самым главным его качеством была скрытность, у него невозможно было узнать, что он думает о чем-либо. Он всегда увиливал от ответа. Я диву давался – как это человек в его возрасте не имеет своего взгляда на какие-то проблемы. Инфантильность его меня поражала.

При этом он действительно был умный, этого у него не отнимешь. Не просто хитрый, нет, он мог придумать такой неожиданный ход, чтобы не ходить в школу, что мы с Валеркой только разевали рты. Иногда мы могли уговорить его, чтобы он придумал что-нибудь и для нас, и он соглашался, но всегда мы за это должны были заплатить.

И еще у него была одна черта, которая роднила меня с ним, он тоже был психованный. Даже хуже, чем я. Если у него перекрывало, то он точно мог убить. Мы с Валеркой как-то пару раз вытаскивали его на мужское развлечение – массовые драки с другими районами, но после того, как он чуть не забил доской насмерть пацана из парковских, мы больше его с собой не брали. К счастью, психовать ему приходилось редко, и дядька, и тетя Тамара ублажали его как могли. Он был любимчик.

Сейчас, я знал, он вел кое-какие дела для дядьки, те, где требовалось копаться в интернете, но этим и ограничивалась вся его деятельность в семейном бизнесе. Он вообще не интересовался этим. Похоже, главной его мечтой было остаться наедине с компьютером. Так что Бориса в деле управления семьей можно было списать сразу.

Я вздохнул, ну что же ты, дядька, хоть бы завещание оставил, что ли…

Я не стал ждать, когда станет совсем темно, летом это происходит слишком поздно. Лишь только сумерки сгустили тени в кустах, я вышел на берег, немного спустился и по мелкому перекату перебрел на другой берег. Через десять минут я уже видел первые дома Подгорного. Часы показывали четверть одиннадцатого, скоро должна была наступить долгожданная ночь, хоть и короткая, но по-настоящему темная. Я знал, что здесь, на окраине поселка, я мог спокойно идти и сейчас, здешняя жизнь почти ничем не отличалась от жизни в глухой деревне, и большинство местных жителей уже легли спать. Неспящая молодежь и гуляки сейчас находились в центре, там, где открыты двери нескольких кафе.

В этот раз все обошлось без приключений, пару раз мне попадались люди, но оба раза – одиночки, которые не обратили на меня никакого внимания. Так что минут через сорок я стоял на другой стороне улицы, почти напротив родного дома. Как я и ожидал, света в окнах не было – родители тоже легли спать. Меня никто не ждал. Я постоял несколько минут, держа возле уха мобильник, спрятав лицо под капюшоном и изредка поддакивая воображаемому собеседнику. Изображал разговор, чтобы соседи не заподозрили чего, увидев торчащего столбом человека у себя перед домом.

Все вроде было спокойно, но паранойя, заразившая меня после сегодняшних событий, все-таки сработала, и через центральную калитку я не пошел. Я вернулся к переулку, делившему наш ряд домов, прошел через него на улицу, на которую выходил задний двор нашего дома, и там перепрыгнул через забор. Калитка была и здесь, но тут, чтобы открыть ее, надо было кого-то вызывать, с улицы она не открывалась. Когда я приземлился, нога, про которую я уже забыл, опять дала себя знать, боль была хоть и не острой, но вполне ощутимой. Похоже, все-таки ушиб, подумал я, и начал осторожно пробираться вдоль ограды к внутренней калитке, ведущей из хозяйственного двора к дому. В это время с опозданием залился тревожным лаем наш пес Рыжий, и загремела его цепь. Я подошел к калитке и шикнул на Рыжего, лай в тот же момент сменился на радостное повизгивание.

Не успел я еще подойти к дому, как над крыльцом загорелся фонарь, и дверь резко открылась. Кутаясь в шаль, на крыльце стояла мать.

– Я знала, что ты придешь, – спокойным голосом сказала она и быстро выключила свет. Потом пояснила: – Не надо чтобы тебя видели. Пойдем в дом.

Это вместо радостных приветствий и объятий, как поступила бы любая другая мать, но я не в обиде, мама у меня кремень. Когда мы вошли в сенцы, открылась дверь дома, и на пороге появился отец.

– Не выходи, – предупредила его мать. – Мы уже заходим.

Она все-таки обняла и поцеловала меня, но только когда мы были уже дома.

– Что ты встречаешь его, будто он год дома не был, – проворчал отец и, кряхтя, присел к столу. – Он неделю только в лесу и побыл.

Сам он лишь пожал мне руку и стукнул по плечу – с возвращеньем.

– Ты, мать, давай сооруди на стол, видишь, парень голодный, аж с лица спал.

– Да вижу я, – спокойно ответила она. – Сейчас все будет.

Есть я действительно хотел зверски, а сейчас, почувствовав себя дома и в безопасности, организм срочно потребовал пищи, недвусмысленно подавая сигналы бурчаньем в животе. Я не выдержал, взял из хлебницы кусок хлеба и, посыпав солью, откусил большой кусок.

– Ты не хватай куски, сейчас нормально поешь. Ты лучше садись. – Отец показал на стул рядом с собой. – И давай рассказывай, что там у вас с Афанасием произошло?

– Отец! – прикрикнула от холодильника мать. – Не трогай его пока. Дело серьезное, поест, все расскажет обстоятельно.

Отец лишь махнул рукой и не стал настаивать. С некоторых пор он перестал спорить с матерью, она всегда была тверже его.

Я рассказал им про дядьку, и про метеостанцию, и про базу, правда, не сказал про трупы там. Не хотелось привязывать родных к убийствам, мое дело, я и разберусь. Но мать сразу почувствовала, что я недосказываю, и твердо сказала:

– Рассказывай все! Хоть ты и здоровый парнища вымахал, но тебе еще только двадцать. Мы уже жизнь прожили и многое видели, так что наши советы тебе лишними не будут. И не переживай, из этого дома ни одно слово не выйдет. Ты наш сын, и мы будем с тобой до конца.

Отец во время моего рассказа несколько раз вставал, хватался то за таблетки на тумбочке, то за сигареты, но, так и не доведя дело до конца, опять присаживался и слушал. При этом он все время, словно про себя, тихо ворчал, что он сто раз предупреждал, что до этого дойдет. Мать сидела, выпрямив спину и сложив руки на коленях, словно школьница. За все время она не проронила ни звука.

После моего рассказа в доме повисло тягостное молчание. Наконец отец не выдержал, вскочил и опять уселся на своего конька.

– Я ведь говорил Афанасию, сто раз говорил, что…

– Подожди, Тимофей. Сядь, не дергайся. Раз уже все сделано, назад не воротишь. Надо думать, как из этого вылезать.

Мать говорила вроде спокойно, но я сразу почувствовал, как она напряжена. Отец опять только махнул рукой и рухнул на стул. Я смотрел и понимал, что отец совсем сдал, раньше он так себя не вел, он всегда был спокойней матери.

– Ты давай сначала поговори с Валеркой. Раз он что-то очень хотел тебе сказать, может, уже знал что-нибудь.

Я вскочил. Как это я забыл?! Ведь я хотел позвонить сразу, как приду. Я побежал в свою комнату, схватил свой «выходной» яблочный мобильник и сразу набрал номер брата.

– А где он сейчас, кстати? – крикнул я из комнаты, пока шли гудки.

– В город уехал, в Читу. Дела какие-то.

Дела?! Я ни про какие дела в Чите не знал, мы с дядькой были всю неделю вместе, но он ни слова не сказал о том, что отправляет Валерку в город. Я уже хотел было отключить телефон, но там зазвучал встревоженный голос Валерки.

– Братан, это ты? Чё молчишь?

Я невольно ответил:

– Привет, Валера.

– Бля, ну наконец-то! Я никак не могу тебя выловить. Ты где сейчас?

Я растерялся, говорить ему правду или все-таки соврать. Верить ему или нет, я совсем запутался.

– Чё ты опять молчишь? Где ты я спрашиваю?

Я решился.

– Я дома. В Подгорном.

– Твою медь! Не надо было тебе сюда появляться. Ладно, сейчас будем думать. Подожди минутку. И это, скажи – про отца правда?

– Да, убили дядю Афанасия.

– Суки!

Я слышал, как Валерка заскрежетал зубами.

– Суки, – повторил он. – Кровью умоются.

Он еще раз выругался, потом другим тоном сказал:

– Все, подожди пару минут, братан, я перезвоню. Никуда не уходи. Вообще не выходи из дома. Стволы же у вас есть, на всякий случай держи под рукой.

Ствол?! Что происходит? Он что-то знает!

– Валерка, зачем ствол?! Почему? Кто…

Однако в трубке уже звучали гудки. Он отключился.

– Что он сказал?

Мать стояла в дверях моей комнаты.

– Да ничего не сказал! Сказал, подожди, перезвоню. И сказал никуда не уходить.

– Вообще это правильно. Лучше пусть никто не знает, что ты здесь. Пойдем на кухню, еще поговорим.

В этот раз про оружие я говорить не стал. Черт знает, что подумают родители. И доставать на виду у них не буду, пусть ружья стоят в сейфе, у меня есть кое-что другое, не заметят. Что надо вооружиться, я не сомневался, после такого Валеркиного звонка мысли в голове были одна мрачнее другой.

– Пойду на двор схожу, – бросил я и толкнул дверь. – Приду, потом поговорим.

Надо сначала вооружиться, решил я. У меня в гараже была спрятана одна штуковина, как раз для такого случая. Суну под подушку, никто не заметит. Я не так уж боялся, что на наш дом нападут внаглую, не девяностые. Да и все местные знали, что в этом случае поднимется вся родня, и тогда «вендетта» будет настоящая. Но для личного спокойствия «Макаров» под подушкой – это будет самое то. Когда-то мне его купил Валерка, я давно его просил об этом, и из очередной своей «командировки» в город он привез мне подарок. «Макаров» со спиленным номером и две новеньких, еще в масле, обоймы с патронами. Мы с ним съездили в лес, и я расстрелял обе обоймы – Валерка предупредил, патроны не жалей, не проблема. В тот же вечер он принес мне еще пачку тупоносых патронов для ПМ.

Я возил его в машине, просто в бардачке, пока его там не увидел сам Валерка. Я тогда наслушался матов, обидных прозвищ, из которых «малолетка тупой» было самым ласковым.

– Найдут его у тебя, и кранты. Просто случайно остановят менты городские, которые знать не знают, что ты племянник самого Росомахи, и ты хрен объяснишь, откуда он у тебя. Пробьют по пуле, еще и вылезет, что на нем какая-нибудь мокруха. Покрутится тогда батя, чтобы тебя отмазывать, а у него что – дел мало?

Тогда я спрятал его под полом в гараже, а Валерка заставил меня сделать все бумаги и купить неотличимый от ПМ травматический пистолет. Мол, вот эта хреновина как раз для нашего поселка, если надо, попугаешь пьянь поселковую.

Я уже взялся за наброшенный в петлю замок, когда что-то необычное остановило меня. Я огляделся, все было как всегда, но все-таки что-то тревожило меня. Наконец я понял – не слышно лязга цепи, Рыжий даже не вылез из будки. Вот умаялся сторож, спит как убитый, удивился я. Пес всегда несся ко мне, только заслышав мои шаги. Хоть днем, хоть ночью.

Ладно, решил я, достану пистолет, потом пойду посмотрю – может, заболел барбос. Я опять склонился к замку, в этот момент мне померещилось, что сзади кто-то есть, я резко обернулся и успел заметить летящий мне в голову темный предмет. Уклониться я не успел.

Очнулся я в темноте. Сильно болела голова. Было душно, и лицо колола какая-то дрянь. Я не сразу понял, что или на голове у меня надет мешок, или я закутан какой-то грубой тканью. Где-то недалеко что-то булькало или мяукало. Видно, мозги мне стряхнули порядочно: что это так быстро и беспрестанно мяукает, притом на разные голоса, я тоже понял лишь через несколько минут. Сначала я все старался сообразить, какой зверь может издавать такие странные звуки. И вдруг меня осенило – это говорят люди, и сразу все встало на свои места. Значит, я все-таки у хунхузов. Значит, все дела закрутили китайцы! Мне даже стало как-то легче – теперь я знал, кто во всем виноват. Но тут же в голову пришла совсем другая мысль – я вряд ли смогу кому-нибудь рассказать о своем открытии, китайцы никогда не оставляют свидетелей. И не только свидетелей, обычно они даже тел не оставляют. Как в ментовской поговорке – нет тела, нет дела. Поэтому о них так мало знают.

Я осторожно пошевелился и понял, что связан по рукам и ногам. Дернуться по-настоящему я боялся, не хотелось, чтобы похитители поняли, что я очнулся и все слышу. Правда, пока это мне никак не помогло – китайцы все время говорили на своем языке. Я подумал, что прав был дядька, когда в шутку говорил, что всем нам надо учить китайский, потому что если дальше все пойдет так же, как сейчас, то через десять лет китайцев в Сибири станет больше, чем нас.

Однако все мои попытки представиться мертвым не увенчались успехом, похоже, хунхузы заметили, что я пришел в себя. Наверное, дышать по-другому стал. С меня резко сдернули тряпку, и в глаза ударил яркий свет. Голоса зазвучали громче, а потом кто-то схватил меня за плечи и водрузил на стул. Глаза адаптировались к новому освещению – я сидел на обычном канцелярском стуле в самом центре освещенного пространства, остальные, кто находился в комнате, прятались в темноте. Лампа в лучших традициях детективного кино светила мне прямо в лицо, и я никого не разглядел. От этого яркого света голова у меня совсем разболелась. Здорово болел затылок, по которому прилетела дубинка или чем там они вырубили меня, ломило в висках и над бровями. «Наверное, стряхнули голову, – подумал я, – ничего, это ненадолго». Эта невеселая шутка совсем не поддержала меня, уж очень она была похожа на правду.

– Зачем вы убили бригаду в Сухом Ручье?

Впервые в комнате прозвучала фраза на русском языке, при этом на чистейшем русском, без всякого шепелявого китайского акцента. Наш, понял я, кто-то из местных, кто работает на хунхузов. Я знал, что таких теперь немало, особенно из местных китайцев, осевших в золотой тайге еще с царских времен. Они и тогда были хунхузами и спиртоносами. Хотя много было и обычных русских, китайцы платили исправно и денег не жалели.

Сам вопрос сначала до меня не дошел, я уперся в то, что он задан на русском языке. Однако мне напомнили:

– Зачем вы убили бригаду в Сухом Ручье?

Вот так, даже не назвали меня, не поприветствовали, как говорится – ни здравствуй, ни прощай, сразу к делу. Но к этому дела я никакого отношения не имел и даже не представлял, о чем идет речь. Я знал пару Сухих Ручьев, они находились в разных местах, и о каком идет речь, я понятия не имел.

– Вы меня с кем-то путаете, я ничего не знаю о таком деле.

Мелькнула дикая мысль – а может, и вправду перепутали, но я тут же откинул ее, стали бы они выкрадывать меня прямо из дома, даже не зная, кто я. Опять залопотали по-китайски, а потом переводчик сообщил, что они ничего не путают.

– Ты Николай Гурулёв-Брагин, племянник Афанасия Гурулёва. Зачем ваши люди убили бригаду в Сухом Ручье?

Да, конечно, они не перепутали. Все обо мне знают, даже то, что по паспорту у меня двойная фамилия. Это здесь я никогда не представлялся так, в наших краях это звучит дико, зато в Москве я с удовольствием называл себя при знакомстве. Если по отдельности каждая фамилия звучала по-деревенски, то вместе я сразу начинал звучать как какой-нибудь граф.

Вот далось им это убийство!

– Я ничего не знаю ни о какой бригаде, я даже не знаю, о каком Сухом Ручье вы говорите – о том, который в Лысенковской Пади, или о дальнем за Мудриканом. И раз вы знаете, кто я такой, то вы знаете, какой будет цена за то, что вы меня захватили. Вы же знаете, что Гурулёвы своих в обиду не дают. И уберите эту чертову лампу!

В темноте опять заговорили по-китайски, в этот раз они мяукали дольше, при этом один начал говорить на повышенных тонах. Наконец они до чего-то договорились, и снова заговорил переводчик:

– Сухой Ручей за Мудриканом. Ваши люди убили там бригаду наших земляков и забрали все золото. Вы нарушили договор и должны быть наказаны.

– Золото?! Мы не занимаемся золотом! Об этом даже вороны в тайге знают! Вы что, из-за этого начали всю эту канитель?! Надо было сразу выйти на Росомаху, и вопрос бы закрыли.

Невидимый толмач перевел, потом выслушал ответ и снова спросил:

– Афанасий Гурулёв не планировал заниматься золотом?

– Нет, конечно! Я бы это точно знал!

Я выкрикнул это и задумался, а точно ли я все знаю. В конце концов, на золоте делают еще большие бабки, чем на наших камнях.

– В тайге появились новые люди. У нас есть точные сведения, что это ваши. Они начали зачищать золотоносные ручьи. Как ты это объяснишь?