Текст книги "Полнолуние"

Я отвернулся и стал преувеличенно внимательно рассматривать старый след протектора, сохранившийся на обочине дороги. Глядел я на него так, словно это был след ноги преступника. Меня мучили поганые предчувствия.

К тому же опять заныло под ложечкой и изжога подкатила. Знакомые ощущения: незалеченный гастрит, который рано или поздно – я это знал – перейдет в язву желудка. Конечно, надо было с утра пить не навиган и тем более не кофе, а махнуть стакан теплого молока. Или съесть тарелку овсянки, как обычно заставляет меня делать Катя. Но что теперь говорить. К тому же овсянку я на дух не переношу.

Сразу по приезде на место преступления я быстро, но тщательно осмотрел берег ручья и тропинку, ведущую наверх. Ходил молча, ни на кого не обращая внимания. Осмотрел я и то, что еще несколько часов тому назад было Иваном Пахомовичем Пахомовым, – бывший егерь, затем пенсионер, шестидесяти семи лет, несудимый, состоял, вдовец и так далее, – а теперь называлось коротко: "труп гражданина Пахомова". Все сведения об убитом мне сразу же по приезде четко и ясно изложил Михайлишин. Вид лежащего в ручье почти обезглавленного, синюшного трупа не прибавил мне хорошего настроения. Бесцельно, на взгляд неискушенного зрителя, побродив еще немного вокруг места преступления, я поднялся к машинам. Ничего особенного возле трупа я не обнаружил. И поэтому стал ждать: вдруг ребята что-нибудь нароют. Сейчас дело было за судмедэкспертом и собакой. Которой по-прежнему не было. Но я понимал, что на собаку надежды маловато: если и были какие следы, то их смыл ночной проливной дождь. А может быть, и не смыл.

Вот такие дела.

Все это тоже не радовало. Не попадем мы сразу в цвет, как пить дать, не попадем.

Возле меня давно топтался Михайлишин – он подошел сразу, как я вылез из лощины. Но я делал вид, что в упор его не вижу. Старший лейтенант был "пустой". Это я понял с первого же взгляда, как только выскочил из джипа и увидел на обочине его пришибленную фигуру. Парень коротко доложил мне обстановку. Но к сказанному по телефону ничего существенного кроме биографических данных покойного он добавить не мог. Если бы что-то новенькое обнаружилось, то Михайлишин давно бы сказал. Это же его участок. Да уж, Михайлишин постарался бы ничего не упустить. Но участковый был "пустой". И обсуждать с ним вероятные версии было бессмысленно. Надо сначала спокойно обмозговать ситуацию. Тем более что, как я уже говорил, собаки до сих пор не было.

Именно поэтому я не остался возле трупа, а поднялся к машинам и теперь вот размышлял, машинально переминаясь с ноги на ногу и уставившись на след протектора. И, естественно, молчал. А что тут скажешь? В этом году по району совершено пятое убийство. И все пять – не в академпоселке, а в райцентре. Три – обычные бытовухи по пьяному делу, и ребята из моего отдела быстро и без особых усилий раскрыли их по горячим следам. Убийцами, как и следовало ожидать, оказались местные. С четвертым пока не получалось. И, судя по странным обстоятельствам убийства, как-то: отсутствие явных мотивов и орудия преступления (жертва была застрелена из ТТ, гильзы остались на месте убийства, но пистолета так и не нашли), – быть ему "висяком", то бишь оставаться нераскрытым – слишком мало данных, а следовательно, и надежды на то, что мы найдем убийцу. Который, судя по всему, был залетным. И скрылся без следа. Потому что пристрелили (четыре пули в грудь легли на редкость кучно) приехавшего в охотхозяйство на кабана одного московского функционера-демократа. Чрезвычайно шустрого и активного, если судить по публикациям.

Пристрелили голубя прямо на охоте, он и "Хайль Гайдар" вякнуть не успел. Невелика шишка, но все равно убийство зависло. Дело взяла под контроль область. Потому как прихлопнули не Бог весть какую, но шишку. И мне время от времени устраивали головомойку по поводу этого "висяка". Как вспомню – на душе муторно.

И теперь новое – зверское убийство. Прав Михайлишин: не похоже оно ни на что. Хотя бы по способу убийства. По крайней мере, я ни с чем подобным не сталкивался. Он тоже. Но он – просто участковый, а я – сыщик. Разные весовые категории. Но не в этом дело: все когда-нибудь бывает в первый раз. И не стоит по этому поводу метать икру. Мой участковый, молодчик, старался не метать. Так что, следуя этому золотому правилу, старший лейтенант Антон Михайлишин тихонько стоял рядом со мной и вроде как спокойно смотрел на копошившихся в лощине Колю и доктора Вардунаса.

Я покосился на старлея. Крепкие нервы у парня. Не зря я его хочу забрать к себе. Единственное, что выдавало его волнение, – это моторика, как любит выражаться наш высокоученый доктор. То есть жесты. Со времени моего приезда Михайлишин уже дважды снимал форменную фуражку и приглаживал и без того аккуратно причесанные короткие темно-русые волосы. Я его понимаю: он чувствовал себя не в своей тарелке – убийство, а тем более такое вот, нечеловечески жестокое, для академпоселка – событие экстраординарное. Да еще не где-нибудь, а на его участке. Первое в этом году убийство на его территории, поэтому старлей явно чувствовал себя виноватым. Хотя какая может быть вина – убийство всегда происходит неожиданно.

Слышу – Михайлишин тихонько вздохнул. Потом он быстро посмотрел на меня: ждал от начальства указаний. Но начальство мрачно молчало. И поэтому Михайлишин тоже не произносил ни слова, время от времени искоса поглядывая на меня с высоты своего роста – участковый был под метр девяносто. Здоровый парень, накачанный. Насколько я знаю, он давно и серьезно занимается карате. Лицо у Михайлишина загорелое, крупно вылепленное. Гладко выбритое. Интересно, когда это он успел? Наверняка с вечера брился – сегодня утром у него времени не было. Хорошее лицо, подвижное. Но сейчас оно ничего не выражало и казалось даже безмятежным. Но я-то видел: светло-серые глаза старшего лейтенанта были прищурены и в них – по крайней мере для меня – легко читалось скрытое напряжение. И на лбу у него выступили мелкие капельки пота. А ведь было еще не жарко.

Я полез в карман плаща и вытащил пачку "Мальборо". Достал сигарету и прикурил от почти невидимого в утреннем свете огонька "зиппо".

Надо было с чего-то начинать.

Глава 3. МИХАЙЛИШИН

– Что молчишь, сынок? – повернувшись ко мне, резко спросил Терехин. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Доброе молчанье лучше худого ворчанья? – продолжал он. – Мысли-то есть?

Это очень похоже на нашего майора: может вот молчать, как бирюк, хоть час, хоть два, а потом вдруг шарах – вопрос на засыпку. С ним не замечтаешься. Я искоса посмотрел на него. Он стоял, выдвинув вперед квадратную челюсть. Стоял жутко мрачный в своей знаменитой кепке, тень от козырька которой падала ему на глаза. Поэтому их выражения мне не было видно. Но коли обращается: "сынок" – значит, злой он сейчас как собака. А поговорками он сыплет, когда совсем злой. Но в любом случае – злой или добрый – Терехину лучше не врать: он на лжи любого поймает за пару секунд. На то он и Волкодав. Я его почти всегда так называю, за глаза конечно. И не я один. Он такой. Ему палец в рот не клади – мигом отхватит, и "мама" вымолвить не успеешь. Поэтому я честно ответил:

– Нет, товарищ майор.

При других обстоятельствах я обязательно обратился бы к нему по имени-отчеству: Петр Петрович. Он не очень любит официальные обращения. Но сейчас был неподходящий момент для задушевной беседы.

Он угрюмо посмотрел на меня:

– Ни одной?

– Ни одной, – признался я.

– Ничего не нашел? Орудие убийства?

– Нет. Я все тут облазил, товарищ майор, – сказал я.

– Следы не затоптал?

Я даже обиделся – что он меня, за пацана держит, который только позавчера из школы милиции вылупился? А еще к себе перетащить хочет. Об этом мне один мой дружок из его отдела по большому секрету шепнул. Правда, с Терехиным я упорно прикидываюсь, будто ничего про это не знаю. Но, честно говоря, жду не дождусь, когда это произойдет. Думаю, в самое ближайшее время. Особенно если я хоть как-то помогу ему распутать это убийство. Так что пахать я готов не за страх, а за совесть. А он мне про следы.

Но обиды я не то что не высказал, даже глазом не моргнул в ответ на его реплику: Терехин таких дел на дух не выносит. Я только коротко ответил:

– Я был осторожен.

– И?..

– Пусто. Да вы ж сами смотрели.

– Я-то смотрел, – проворчал он. – Какие-нибудь необычные детали?

– Ничего подозрительного. Все, как обычно. К тому же ночью гроза была, вы же знаете. Так что следы… – Я пожал плечами и добавил:

– Надо ждать собаку, товарищ майор.

– Собаку. Я сам ее жду, собаку. Как любимую барышню. Долго ждут, да больно бьют…

Терехин ожесточенно сплюнул, не глядя на меня:

– Слушай, сынок, а ты выяснил, что он тут делал?

– Кто? – не понял я его. – Убитый?

– Да нет, старикан твой, который труп обнаружил.

– А-а, Бутурлин… Понимаете, товарищ майор, он бежал.

– От кого?

– Ни от кого. Он джоггингом занимается.

– Чем-чем? – Он повернулся ко мне неуловимо быстрым движением.

Я мысленно себя обматерил. Лучше его сейчас не раздражать. Дело в том, что Терехин терпеть не может, когда в разговоре употребляют всякие новомодные, особенно американские словечки и выражения. Хотя готов поставить на кон свою месячную зарплату: он прекрасно знает, что такое джоггинг.

– Ну, то есть он бегает трусцой, товарищ майор, – сказал я. – Он пенсионер и на здоровье слегка зациклился. Встает ни свет ни заря каждое утро и делает пробежку… Всегда по одному и тому же маршруту. В том числе через этот овраг и обратно.

– Это он тебе сказал?

– Нет. Я и раньше это знал.

Он что-то невнятно пробурчал себе под нос. Я терпеливо ждал новых вопросов.

– Он тебе домой позвонил?

– Да.

– Тебе, а не дежурному? Почему?

– Он меня хорошо знает.

– Откуда он звонил?

Я указал рукой в сторону видневшегося неподалеку дома под зеленой крышей:

– Вон оттуда, от Скоковых. Они хорошо знакомы. Сразу же после его звонка я позвонил дежурному, а сам сюда поехал.

Терехин помолчал. Потом спросил с эдакой ленцой в голосе, которая могла обмануть кого угодно, но только не меня:

– А где этот твой Бутурлин сейчас, сынок?

Вопрос явно не предвещал ничего хорошего.

– Я его подробно опросил и… и отпустил, товарищ майор, – сказал я. – Временно.

– Ишь ты… Отпустил, значит?

– Я не хотел его здесь держать, товарищ майор, – попытался объяснить я. – Но Николай Сергеич, то есть Бутурлин…

– Ты мне уже говорил, как его зовут, – в голосе Терехина послышались стальные нотки. Волкодав – он и есть Волкодав.

– Бутурлин одет был легко, а утро прохладное после дождя… И вообще, он человек старый…

– Хм, старый, – неодобрительно буркнул Терехин. – А я по-твоему, что, молодой?..

Я промолчал.

– Мда-а-а… – протянул он. – Ну, ты даешь, сынок. Надо же, вместо того чтобы придержать единственного свидетеля, он его спокойненько отпускает. Из милосердия. Ты что – мать Тереза? Может, у тебя в машине печка не работает, или бензина стало жалко? Так я тебе денег одолжу. На бензин. Получается, вместо того чтобы душегуба ловить, я тебя азам работы должен учить, сынок? Забыл, что торопыга обувшись парится?

Я по-прежнему молчал.

Да Терехин и не нуждался в моих оправданиях. Он занимался другим: вставлял мне, как он сам любит выражаться, "в мягкой французской манере". Но вставлял по полной программе.

Волкодав, конечно, был прав на все сто – свидетеля нельзя было отпускать до приезда опергруппы. Но я помнил, как расспрашивал Николая Сергеевича, когда примчался сюда первым. И как потом он, считая, что я не вижу его манипуляций, сунул под язык таблетку валидола. Я ведь знаю, что без лекарства он из дома не выходит.

Вот тогда-то я его и отпустил.

А теперь вот чувствую себя перед Волкодавом как щенок, бесстыдно нагадивший в чужой гостиной на персидский ковер. Как будто взял – и специально отпустил настоящего преступника, замочившего невинного егеря. Хотя в отличие от майора Терехина я не первый год знаю старого Бутурлина и, хоть застрели ты меня, представить его в роли хладнокровного убийцы ну никак не могу.

– Струхнул твой Бутурлин, когда труп обнаружил? – без улыбки спросил Терехин, но тон при этом слегка сбавил.

– Наверняка испугался. Но по его виду я бы не сказал. Он хорошо держался.

– Ладушки, Михайлишин. Потрясем твоего старикана, хоть ты его и отпустил… Попозже. У тебя все?

– Нет, не все. Вот что я выяснил у Бутурлина, товарищ майор. Покойный Пахомов ведь из гостей шел. А в гостях-то он вчера был как раз у Бутурлина. Они старинные приятели.

Терехин внимательно посмотрел на меня. Задумался.

– А это ты тоже самостоятельно выяснил, сынок? – тихо спросил он, выделив слово "самостоятельно".

– Нет. Это мне сам Бутурлин сказал.

– Без нажима?

– Сам. Сразу же. Это было первое, что он мне сказал, когда я сюда приехал.

– А ты говоришь, сынок, мыслей нет, – удовлетворенно сказал Терехин, оскалив белоснежные, как у двадцатилетнего, зубы. – Вот тебе и первая зацепка. Обязательно потрясем твоего бегуна. Время смерти определили?

– Доктор Вардунас как раз этим занимается. Я ему сказал, чтобы тело на берег не вытаскивали, пока вы не приедете и сами не осмотрите.

– Тело, сынок, я уже осмотрел, – ворчливо сказал Терехин. – Тело как тело, ничего особенного.

А вот тут он слукавил.

Способ убийства был необычен, и он это прекрасно понимал. Просто сейчас Волкодав зол на весь свет, потому и лается. Я знаю: он всегда злится, когда какое-нибудь серьезное дело, особенно убийство, начинает раскручивать. Не любит Волкодав убийц. Ох, не любит. Не завидую я тому, кто егерю горло перерезал.

Он достал из кармана плаща плоскую металлическую баночку. Открыл ее, загасил окурок о дно баночки и спрятал его туда же. Сунул баночку обратно в карман. И тут же закурил новую сигарету.

Я услышал торопливые шаги и обернулся.

– Да, вот, кстати и сам доктор, – сказал я Терехину.

Из лощины, на ходу стягивая медицинские перчатки, поднимался высокий, невероятно худой человек с длинным костистым лицом, на котором выделялся крючковатый нос. Человек был дочерна загорелый и напоминал индейца племени сиу, по ошибке надевшего элегантный костюм и модные круглые очки в роговой коричневой оправе. Это и был наш судмедэксперт – знаменитый доктор Вардунас, которого Волкодав всегда вытаскивает на убийства.

– Доброе утро, Петрович, – весело обратился индейский вождь к Терехину, засовывая перчатки в пластиковый пакет. – Пришел полюбоваться на кровавое зрелище?

– Да нет, я вообще-то по грибы отправился, – огрызнулся Терехин. – Народ говорит, белый на Касьяновой пустоши косяком пошел.

– Ну что ж, Бог в помощь, Петрович, – невозмутимо парировал доктор.

– Когда предположительно он умер, доктор? – спросил Терехин, глядя мимо Вардунаса в сторону ручья. Увидев, что Терехин разговаривает с доктором, к нам немедленно подошли и остальные члены опергруппы.

– Думаю, что не более шести-семи часов назад, – сказал Вардунас.

– Значит, где-то в районе полуночи?

– Вроде того. Точнее сейчас трудно определить – труп всю ночь пролежал в холодной воде.

– Причина смерти?

– Шок. Потеря крови. Практически мгновенная остановка сердца. Точнее скажет патологоанатом. Дай сигарету, Петрович, – попросил он Терехина.

– Ты ж вроде как бросил?

– Бросил. И начал.

Терехин молча протянул ему пачку. На меня они не обращали ни малейшего внимания – словно я был не человек, а клен на обочине.

– Да-а, – медленно протянул доктор, прикуривая от зажигалки Терехина. – Много я повидал, но такого…

В ответ Терехин только хмыкнул:

– А чего особенного-то? Ну, полоснул душегуб ножичком по горлу.

– Нет, Петрович. Не ножичком, – серьезно сказал доктор. – Четыре разреза. Чрезвычайно глубокие, идеально ровные и параллельно расположенные разрезы. Совершены они явно одновременно. Такое ощущение, что это было сделано каким-то специальным приспособлением. Каким – я понятия не имею.

– Маньяк?

– Не уверен. Ничего необычного, кроме способа убийства, нет. Никаких, по крайней мере при внешнем осмотре, следов изнасилования. Дополнительных травм, членовредительства – тоже. Хотя совсем не исключено, что и маньяк. Но первое впечатление у меня такое, Петрович, что к убийству тщательно подготовились. А я, знаешь ли, дорогой Петр Петрович, доверяю своим первым впечатлениям.

– Ладушки, ладушки, Глеб Алексеич, – ворчливо прервал доктора Терехин. – Впечатления можешь оставить для мемуаров. Когда бригада закончит осмотр, вытаскивайте жмура из ручья – и быстренько в морилку, на вскрытие. Вряд ли на нем пальчики остались. Наверняка водой смыло.

Последняя фраза была сказана специально для поднявшегося из лощины Коли Бабочкина. Тот в ответ только хмыкнул.

– Если патологоанатом обнаружит что-нибудь экстраординарное, немедленно звони мне в отдел, – велел Волкодав светловолосому оперу Саше Поливалову и, повернувшись, хмуро взглянул на меня. – А ты вот что, сынок… К завтрашнему утру чтобы нарисовал мне всю картинку по академпоселку и железнодорожной станции: ну, шпана, малолетки, алкаши. Кто чем вчера занимался, есть ли у кого связи с Москвой. Кто от "хозяина" недавно вернулся. Понял?

Ничего себе, сказанул! По всему поселку? Это называется отработка криминогенной зоны. А говоря нормальным языком – это ж сколько мне придется за один день перелопатить всякого дерьма? Я подумал, может, он даст мне хотя бы еще сутки? И решил поклянчить:

– Но, товарищ майор…

Даже закончить фразу он мне не дал.

– Что – "но"? – свирепо уставился он на меня. – Жмурик на твоей территории, Михайлишин?

– Да, обнаружен на моем участке.

– Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?

– Понял, товарищ майор.

Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:

– Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?

– Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, – испуганно затараторил сержант. – Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…

И тут Волкодава наконец прорвало – все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.

– Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! – рявкнул он. – Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!

Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.

У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.

И вдруг она глухо зарычала. Шерсть на загривке встала дыбом, собака попятилась и так резко прижалась к сапогам сержанта, что едва не сбила его с ног.

– Джина! – прикрикнул проводник. – Ты что?.. След!

Но овчарка закинула морду к безоблачному утреннему небу и жалобно, протяжно завыла, не отходя от хозяина.

Она выла так, что меня мороз по коже продрал.

И вот тогда я понял, что это странное убийство – не последнее.

Будут и другие.

Глава 4. ТЕРЕХИН

Минут через тридцать после приезда кинолога с собакой, которая так и не взяла след, я уехал с места убийства. Но прежде чем отправиться к себе в райотдел, решил заскочить домой и перекусить: боль в желудке не проходила. Правда, и не усиливалась. И на том спасибо.

Машину я не отпустил.

Катя была уже дома, и на кухне меня ждал горячий завтрак. Меня всегда изумляло то обстоятельство, что, как правило, жена буквально с точностью до минуты предугадывает мой приход. Даже когда я не звоню и не предупреждаю. Телепатирует она, что ли?

Услышав мои шаги, Катя с улыбкой повернулась ко мне, а сама продолжала накрывать на стол. Вид у нее был невозмутимо-спокойный. Но я точно знал: она уже поняла, что у меня проблемы по службе.

Потому, едва переступив порог кухни, я ей сразу же объявил:

– Знаешь, у меня убийство. И похоже, так просто с этим делом не разберешься. Поэтому если я чего не так ляпну – не обращай внимания. И заранее прости.

Она подошла ко мне. Обняла и нежно погладила по щеке.

– Хорошо. Я не обижусь, Петя.

Я заглянул ей в глаза. Петей она меня называла в минуты близости. Обычно я для нее, впрочем как и для всех остальных, был просто Терехиным. Или товарищем майором. Или иногда – как, например, в разговоре с тем же Гуртовым – господином майором. В лучшем варианте – Петром Петровичем. А вот, гляди ж ты! Значит, действительно она все поняла. Впрочем, я и не сомневался.

Катя поставила передо мной паровые котлеты с пюре, яйца всмятку и салат. Помидоры и огурцы в салате были с нашего огорода.

– Желудок болит? – полуутвердительно проговорила она.

Я молча кивнул и принялся за котлеты, время от времени поглядывая на хлопотавшую у плиты жену.

Мы с ней женаты уже почти два десятка лет. Катя – коренная москвичка. Но настырный лейтенант Терехин, родом из Смоленска, когда-то чуть ли не с защиты диплома уволок ее в ЗАГС. И больше не отпустил. Сейчас она преподает английский язык в алпатовском техникуме, вбивает иноземную премудрость в головы местных балбесов. Екатерина моложе меня на семь лет – недавно ей стукнуло сорок два. Она у меня статная, высокая, со спокойным русским лицом и широко расставленными светлыми глазами. И выглядит по меньшей мере лет на десять моложе своего возраста. А еще с девичьих времен она носит роскошную, почти до пояса, толстенную косу. Она часто укладывает ее в корону. Это выглядит немного старомодно, но мне нравится. Видимо потому, что я и сам, наверное, человек не особенно современный, иногда не вписывающийся в это новое, сумасшедшее время.

Детей у нас нет из-за тяжелой операции, которую Катя перенесла еще в молодости. Но я давно уже, хотя и с трудом, свыкся с тем, что у нас в доме не слышно детского ора. И всю свою нерастраченную отцовскую любовь я постепенно перенес на Катю. Хотя не часто проявляю ее – такой уж у меня нелегкий характер.

На самом же деле никому и в голову не придет, что суровый милицейский майор по прозвищу Волкодав до сих пор как мальчишка влюблен в свою красавицу жену.

Вот такие дела.

Я сосредоточенно жевал котлету. Катя налила мне в чашку молока и, помедлив, осторожно спросила:

– Кого убили?

– Пахомова. Бывшего егеря из охотхозяйства.

Катя отрицательно покачала головой:

– Не знала его. А на чьем участке убийство произошло?

– У Михайлишина. В академпоселке.

– А-а… Этот… Тот еще парень. Себе на уме, – вдруг заявила жена.

– А ты откуда знаешь? – удивился я.

Катя усмехнулась, глядя мне прямо в глаза:

– Видела его пару раз в твоей богоугодной конторе. Он такое впечатление производит… Как бы тебе поопределенней сказать… Ну, словно у него всегда стоит.

– Екатерина! – Я чуть не подавился котлетой. – Где это ты, голубушка, набралась таких выражений? У своих бандитов в техникуме?

– Именно стоит, – нисколько не смутилась моя жена. – И не изображай из себя майамскую полицию нравов, Терехин. Я ж не матерюсь, правда?

На это мне действительно нечего было возразить. Катя тем временем невозмутимо продолжала:

– Ты присмотрись к нему повнимательней: вроде как по всем статьям настоящий мужик. Симпатичный, морда невероятно мужественная. Ну, просто не участковый, а техасский рейнджер какой-то. А ведет себя с точностью до наоборот. Особенно с женщинами.

– Много ты у нас в конторе женщин видела, – буркнул я.

– Видела, не видела – не важно, – отмахнулась Катя. – Я о другом. Твой Михайлишин – просто сплошная обходительность и воспитанность. Я бы сказала даже – аристократизм. Откуда это у него, у провинциального милиционера?

– Я, к твоему сведению, тоже провинциальный мент, – заметил я с легкой обидой.

– Ты – другое дело. Ты – сыщик, – вне всякой логики возразила Катя. – Кстати, Петя, а почему это он до сих пор не женился? С такой-то внешностью? Сколько ему лет?

– Двадцать девять, – припомнил я сведения из личного дела Михайлишина.

– Вот-вот. Для мужика самый возраст жениться. А он не женится. Он откуда родом?

– Из Краснодарского края.

– Не местный, значит. А давно переехал сюда?

– Еще до нас.

– Понятно. Ну, в общем, есть в твоем Михайлишине нечто эдакое, скрытое, – закончила свой анализ Катя.

– Ну и ну, – только и смог я прокомментировать сказанное женой. – Тебя, Екатерина, послушать, так мой Михайлишин – просто какой-то шпион.

– Ага. Джеймс Бонд.

– При чем здесь Джеймс Бонд? Михайлишин, между прочим, Афганистан прошел.

– Ну и что? Один он прошел, что ли?

– Может, он тебе просто не нравится?

– Может быть, – легко согласилась Катя. – Я действительно не люблю красавчиков.

– Да с чего ты взяла, что он красавчик? – возразил я.

– И еще мне кажется, что он скрытый бабник, – продолжила Катя, явно меня не слыша.

Тут я окончательно обалдел.

– Михайлишин?! Да Бог с тобой, Екатерина, – сказал я. – Ты что – свечку держала?

– Вот-вот! – весело засмеялась она. – А сам еще удивляется – откуда это я таких выражений набралась. От кого, как не от тебя, Терехин? Ну, ладно, ладно. Давай, ешь, Петя. А то все остынет.

Я снова принялся за еду.

Черт с ним, с Михайлишиным. Перед моими глазами снова возник жмурик, лежавший в ручье у Почтамтской.

Все там было как-то не так.

И убитый, и место убийства. И главное – способ. Такое ощущение, словно убийца собирался напрочь отчекрыжить Пахомову голову, да почему-то не довел дело до конца. Что-то его спугнуло? Но что?.. Четыре параллельных разреза до самого позвоночника. Произведены, как утверждает Алексеич, одновременно. И сделаны так аккуратно и профессионально, как другой и скальпелем сотворить не сможет. Может быть, медик? Хирург? Нет, не похоже. А мотивы? Где мотивы? Кому помешал бывший егерь, пенсионер, который уже давно не гоняется за удалыми браконьерами по бесконечным лесам охотхозяйства? И чем он его прикончил? Удар сбоку, по горлу, да еще сразу четырьмя опасными бритвами, зажатыми в руке? Бред. Я почувствовал, что иду не туда. Бритвы – это уж ни в какие ворота не лезет. Тогда чем? И кто он такой?

А ведь судя по силе, с которой были нанесены удары, убийца наверняка не самый слабый человек в мире. Пожалуй, без ствола с таким парнем и здоровиле-каратисту Михайлишину не совладать, хоть у него и стоит все время… А если это все же маньяк? Кто он такой? Залетный? Местный? Раньше таился? Только своего доморощенного Чикатило нам в Алпатове не хватает. Хуже нет иметь дело с маньяком. Даже американцы, уж на что в этих делах доки, да и опыта у них больше, бывает, годами бегают за такими уродами. И не всегда находят.

Вот и я начну бегать. Как Бутурлин, буду с этим маньяком заниматься джоггингом до самой пенсии. Если, конечно, дадут доработать до нее, а не выпрут до срока со службы. За профнепригодность, так сказать.

Я хмуро подвел итог своим размышлениям и чисто автоматически, уже не замечая, что ем, закончил завтрак. Выпил подостывшее молоко. Потом встал из-за стола и пошел к дверям, на ходу влезая в рукава плаща. Но вовремя остановился. Повернулся к жене.

– Спасибо, Катюша, – поцеловал я ее в щеку.

– На здоровье, – улыбнулась она. – Обедать приедешь?

– Не знаю. Я тебе позвоню.

Я вышел из дома, уселся на переднее сиденье джипа рядом с молчаливым водителем Славой и велел ехать в отдел.

Там я собрал своих ребят и – понеслось. Все, как обычно, все, что полагается делать в таких случаях: штаб по убийству, план на сегодня, телефонограммы по всем отделениям области. Потом я дал запрос в ЗИЦ – зональный информационный центр, в Москву. Затребовал информацию по центральным регионам России о аналогичных или подобных убийствах. Раздал своим молодцам задания. Они повздыхали-повздыхали и дружно разбежались. К этому времени прокуратура уже возбудила дело.

Я, естественно, заглянул и к начальству, к Виталию. Рассказал ему все как есть. И уговорил обойтись пока собственными силами. Подполковник для приличия поворчал, но с моими доводами в конце концов согласился.

Вернувшись к себе в кабинет, я до обеда зарылся в текущие дела, которых и без этого загадочного убийства было под завязку. А без четверти три за мной заехал Михайлишин.