Текст книги "Полнолуние"

Глава 5. МИХАЙЛИШИН

Терехин, покряхтывая, втиснулся ко мне в машину, устроился поудобнее, положил на колени тонкую кожаную папку. И вдруг спросил:

– Слушай, сынок, а ты знаешь, кто такой Джеймс Бонд?

Я ничуть не удивился такому дурацкому, на первый взгляд, вопросу: от Волкодава чего угодно можно ожидать. И в любой момент, учтите.

– Конечно, – ответил я. – Герой романов Яна Флемминга. Я читал. А недавно по телевизору фильм про Бонда показывали. Правда, старый. "Никогда не говори никогда" называется. А что, товарищ майор?

– Да так. Вспомнилось случайно, – без улыбки сказал Терехин. – Поехали.

Я по опыту прекрасно знал, что Волкодав ничего никогда случайно не вспоминает. Но не стал особо распространяться по этому поводу: он по-прежнему был, мягко говоря, не в духе.

И мы отправились к Бутурлину.

* * *

Солнце уже стояло высоко в небе, жаря, как где-нибудь на Синайском полуострове. Я там никогда не был, но жарища была и вправду чумовая.

Поселок обезлюдел.

Спасаясь от послеполуденной жары, все живое попряталось в тень, которая тоже не особо спасала от жары – столбик термометра показывал в тени тридцать два градуса и явно не собирался опускаться до самого вечера.

Мои красные "Жигули", подпрыгивая на выбоинах и ямках, пылили по улице поселка. Я сидел за рулем в одной летней форменной рубашке с короткими рукавами, а рядом сердито сопел набычившийся майор Терехин. Казалось, он заполнил собой больше половины салона. Несмотря на нестерпимо жаркий, душный летний день, Волкодав так и не расстался с пиджаком и кепкой. И это, кажется, совсем ему не мешало. Правда, плащ он скинул. В уголке рта Терехина торчала незажженная сигарета. Мы все знали, что, уступая настойчивым просьбам жены, майор Терехин курить старался как можно реже. Вот и сейчас он сидел с изжеванной сигаретой во рту и внимательно меня слушал. А я рассказывал ему о Бутурлине.

– Живет здесь постоянно, на Сиреневой улице, пятнадцать, – говорил я, вертя баранку. – Он местный, коренной алпатовец. Раньше, до выхода на пенсию, работал директором детского дома.

– Какого детского дома? – буркнул Терехин. – Того самого, где Гуртовой воспитывался?

Я не удивился тому, что Терехин располагает такой информацией о Гуртовом. И не удивлюсь, если у Волкодава целое досье на него оформлено.

– Да. Детдом был в старой усадьбе. Барской. Его лет семь назад закрыли, еще до того, как вы стали здесь работать. Перевели в другой район, – пояснил я Терехину, внимательно глядя на дорогу. – Теперь в этой усадьбе Гуртовой пансионат для миллионеров строит. Уже, считай, достроил.

– Знаю, – буркнул Терехин. – А ты сколько здесь участковым, Михайлишин?

Он точно меня за дурачка считает. Проверяет, что ли? А чего меня проверять. Я уверен: он и так все про меня знает. Потому что Волкодаву достаточно разок полистать чье-нибудь личное дело, чтобы потом каждую строчку всю жизнь помнить. Память у него не хуже, чем у персонального компьютера последнего поколения. И быстродействие такое же, по-моему.

– Шестой год, товарищ майор, – спокойно ответил я.

– Ладушки. Валяй дальше.

– Директором детского дома Бутурлин стал где-то году в семидесятом. А до этого был географом-картографом. По работе много путешествовал, часто бывал за границей. Составлял карты, исследовал всякие там труднодоступные районы. В Индии, в Африке. Потом подцепил какую-то непонятную тропическую болезнь, в очень тяжелой форме. Но сумел выкарабкаться. И жаркие страны для него сразу же закрылись. А вот жена его умерла. От той же болезни. Остался сын. И тогда он сменил профессию, пошел в директора детдома и занялся воспитанием сирот. Да, еще он воевал. Имеет награды.

– Где это ты все умудрился раскопать? Да еще так быстро? – подозрительным тоном спросил Терехин.

– Вы же знаете, товарищ майор, у меня в поселке есть кое-какие источники, – уклончиво ответиля.

Как же, стану я ему своих информаторов раскрывать. Только по письменному приказу. Или в случае крайней необходимости. А тем более того, кто мне все это поведал.

– Источники, – хмыкнул Терехин. – Скрытный ты, оказывается, Михайлишин.

– Я не скрытный, товарищ майор. Но это мои источники. Лично мои.

– Ты что, обиделся? – слегка удивился Волкодав.

– Нет.

– Правильно – за шутку не сердись, в обиду не вдавайся. На начальство обижаться нельзя, сынок. Его только можно про себя материть. Или тайком подсиживать. Но ты вроде не по этому делу, верно?

– Верно.

– А вообще – что он за человек, Бутурлин?

Я на минуту задумался. И продолжил, по-прежнему глядя не на майора, а на дорогу:

– Не очень общительный. Ведет довольно замкнутый образ жизни. Умный. Гордец. Живет один. Жена, как я говорил, умерла очень давно, после этого он так и не женился. Правда, в поселке летом живут близкие родственники – сын с женой и дочкой. То есть – внучкой Бутурлина. Внучка большую часть времени, по крайней мере последнюю неделю, проводит у деда. Они очень дружны. Сын – членкор, занимается наукой. Насколько я понял, исследованиями в области лазерных технологий. Деньги зарабатывает большие. Его жена – доктор медицинских наук, гинеколог. Тоже работает – в частной клинике в Москве. Совместное предприятие.

– А эти данные откуда? Тоже личные источники? – перебил меня Терехин.

– Тоже.

– Дальше.

– Они живут отдельно от Бутурлина. У них здесь тоже дача. Большая. Построили пять лет назад. Скорее даже загородный дом, чем дача. Сам Бутурлин, я уже говорил, тщательно следит за здоровьем: регулярно бегает по утрам, зимой ходит на лыжах.

– Еще что?

– Бутурлин – заядлый охотник. Они с Пахомовым, ну, с убитым, каждый год сезон открывали…

В это время, по случайному совпадению, мы как раз проезжали мимо конторы охотхозяйства, где до выхода на пенсию трудился покойный Пахомов. На кирпичной стене висело что-то красно-белое, выцветшее, бывшее раньше радостным лозунгом. Теперь от него осталась китайская грамота: "Товари…..раним род… природу!"

– Охотник, говоришь? – сказал Терехин, мельком взглянув на остатки лозунга.

– Да, товарищ майор.

– Оружие у него есть?

– Да. Зарегистрировано, все по закону, товарищ майор.

– Какое оружие?

Я решил слегка отыграться на Терехине за все его сегодняшние наезды. И ответил коротко, хотя здорово рисковал, потому что Волкодав – человек злопамятный:

– Увидите, товарищ майор.

При этом я не сдержался и невольно улыбнулся. Чуть-чуть улыбнулся, но он сразу это засек.

– Что значит – "увидите"? – тут же заледенел Волкодав. – Ну-ка, сынок, объясни.

– Трудно объяснить, товарищ майор. Да вы сами все на месте поймете.

– Все темнишь, Михайлишин. Ладушки, увидим.

Я промолчал. Волкодав постучал пальцем по передней панели машины:

– По доверенности водишь?

– Нет, товарищ майор. – Я невольно засмущался. – В лотерею выиграл. Давно уже.

– Ну-у! – удивился Терехин. И внезапно, без перехода поинтересовался:

– А родители у тебя живы-здоровы?

– Да. В Кропоткине живут, у меня на родине. Есть такой город в Краснодарском крае. Кропоткин.

– Везунчик ты, Михайлишин, – подозрительно ласковым тоном сказал Волкодав, и я сразу насторожился. – Родители, слава богу, живы, машина есть, крыша над головой есть… Здоровья хоть отбавляй, молодой, перспективный… А чего в холостяках ходишь?

Вместо ответа я крутанул баранку и притормозил возле выкрашенного белой краской штакетника, за которым на аккуратных клумбах цвели пионы, розы и еще множество разнообразных цветов. Над ухоженной лужайкой с легким шорохом вращался разбрызгиватель, посылая вокруг себя веер сверкающих на солнце тонких водяных струек и создавая некую иллюзию прохлады. В изумрудной траве сияли капельки воды. Чуть слышно гудел моторчик разбрызгивателя.

А дальше, за кустами сирени и жасмина виднелся большой, послевоенной, насколько я знал, постройки двухэтажный особняк с мезонином. Он стоял в самом конце Сиреневой улицы. С левой стороны к ограде большого сада вплотную подступал лес. За домом и садом виднелся некошеный пойменный луг, речка Сутянка и за ней – снова лес. Чистые стволы березок светились на фоне темно-зеленого ельника.

– Здесь, товарищ майор.

Я заглушил двигатель и поставил машину на ручной тормоз. Обойдя "Жигули", я толкнул калитку, пропуская Терехина вперед. И громко позвал:

– Хозяин!..

Никто не отозвался.

– Николай Сергеич! – снова крикнул я.

И опять ни звука. Только шелестела под слабым ветерком скукожившаяся от жары листва.

– Как же так? Дома его, что ли, нет? – Я невольно растерялся. – Я ж ему звонил, предупреждал!

– Ох, Михайлишин, – презрительно сплюнул Волкодав, вытащив из рта неприкуренную сигарету. – Ни хрена, я чувствую, тебе доверить нельзя. Ни хрена!

– Но, товарищ майор…

Но я не успел закончить.

– Ба-а-а! Какие у нас гости! – раздался невесть откуда молодой, веселый голос.

Глава 6.ТЕРЕХИН

Мы с Михайлишиным разом обернулись.

От ухоженной клумбы с розовыми пионами поднялась стройная высокая девица лет двадцати, не более.

Я невольно крякнул.

На ней были шорты, сделанные из обрезанных выше колена вылинявших джинсов и фирменная желтая майка Йельского, насколько я смог прочитать, университета на тонких бретельках. Майка открывала загорелые округлые плечи и плотно обтягивала высокую полную грудь. Судя по нахально проглядывающим сквозь ткань соскам, под майкой больше ничего не было. Выгоревшие добела волосы девицы стягивала эластичная зеленая лента под цвет чуть раскосых глаз. А глаза были хитрющие и ехидные, особенно когда она смотрела на меня.

Кто она Бутурлину? Для дочки слишком молода. Значит, скорее всего внучка. Явно приехала из Москвы – раньше я ее не встречал. Хотя в академпоселок на лето приезжают сотни таких барышень.

На руках у нее были длинные резиновые перчатки, перепачканные землей. Эта соплячка задумчиво покачивалась на носках, переводя бесцеремонный взгляд с Михайлишина на меня и обратно. Я, как мог приветливее, улыбнулся наглой девице. Потому что мгновенно решил держать с ней ухо востро. Я сразу понял – стопроцентная гарантия, что в этом пруду водятся черти. Потом я услышал легкий, еле слышный вздох и покосился на Михайлишина.

Мой бравый участковый стал похож на вареного судака. Я ухмыльнулся и незаметно толкнул Михайлишина локтем в бок. Участковый очнулся и весьма неуверенно промямлил:

– Привет, а это я…

– Добрый день, Антон, – вежливо ответила девушка. – Вы к дедушке, насколько я понимаю? Сейчас я его позову.

Нахально покачивая задницей, девица пересекла аккуратно подстриженную лужайку. Она остановилась напротив двух ступеней, ведущих к широкому, во всю стену, французскому открытому окну. И заорала:

– Дед! За тобой пришли! Выходи сдаваться!..

Я не ошибся. Внучка.

Послышались неторопливые шаги, и на ступенях в проеме окна появился человек.

Он был высок и подтянут. На загорелом худощавом лице под густыми пшеничного цвета бровями выделялся чуть длинноватый, с горбинкой нос. Квадратный, без старческой дряблости подбородок и четко очерченные губы. Тонкая полоска светлых усов. Слегка выцветшие ярко-синие глаза глядели совершенно по-молодому. Честно говоря, во всем облике этого человека не было и намека на то, что я подразумевал под "стариканом". Если бы не седая, ухоженная, без единого намека на лысину шевелюра да мелкая сеть морщин у глаз и на шее, то Бутурлин вполне мог бы сойти за моего ровесника.

То, что это именно Бутурлин, мне стало понятно с первого взгляда.

Широкие и костистые плечи Бутурлина облегала бежевая коттоновая рубашка, заправленная в идеально выглаженные фланелевые брюки. На ногах были легкие летние туфли. Завершал его стильный и не совсем дачный наряд цветастый шейный платок в тон рубашке. На мой взгляд, Бутурлин выглядел чистой воды московским пижоном, и мне это сразу не понравилось. Слишком уж элегантен был этот старик, слишком уж был из другого, чужого для меня мира. К тому же – и это я тоже отметил – в том, как Бутурлин стоял, как спокойно смотрел на нас с Михайлишиным, чувствовалась порода, которую не приобретешь никакими деньгами и даже воспитанием, пусть и очень хорошим. Порода и уверенность: от Бутурлина – я это ощущал всей кожей – мощной волной исходила внутренняя сила.

У меня возникло странное и не слишком приятное ощущение, что я, взрослый пятидесятилетний мужик, профессионал, сыщик, рядом с этим человеком выгляжу сопливым мальчишкой. Даже не мальчишкой – неотесанным увальнем, деревенщиной. К тому же я интуитивно почувствовал, что этот человек не уступает мне по части упорства. Это меня сразу же насторожило. По характеру моей профессии мне всегда надо занимать главенствующее положение по отношению к людям, связанным с очередным расследованием. Я к этому привык и по-другому думать и действовать не могу. И сейчас уступать тоже не собирался. Конечно, в данный момент я не собирался подробно анализировать свои первые впечатления от Бутурлина; время для этого наступит позже. Сейчас надо было действовать. И поэтому я мысленно ограничился привычно-стандартной формулировкой, сводимой примерно к трем фразам: "Крепкий орешек. Придется повозиться. Но все равно никуда не денется".

В общем, разодетый в пух и прах хозяин дома сразу же и категорически мне не понравился.

Бутурлин спустился со ступенек и по усыпанной толченым кирпичом дорожке подошел к нам. Не сдержавшись, я раздраженно повел носом: от Бутурлина пахло дорогой туалетной водой.

– Добрый день, – с легким полупоклоном сказала Бутурлин. – Антон мне звонил, предупреждал, что заедет ко мне на разговор. Чем могу служить, майор?

В глазах – ни любопытства, ни тревоги. Это я тоже сразу почувствовал. От него шло ровное, открытое спокойствие, и я, опять же с чувством смутной неприязни, снова для себя это отметил.

Скажем прямо, это было довольно странно. Человек десять часов назад обнаружил труп своего приятеля, с которым накануне встречался, разговаривал, выпивал. И надо же – невозмутим до безобразия. Такой выдержке можно только позавидовать. А может, он просто хороший артист? Или…

Впрочем, я понимал, что у Бутурлина было достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к встрече. С другой стороны, я приказал Михайлишину не говорить старику, что он приедет не один. Но тогда откуда Бутурлин узнал, что я – милицейский майор? Может, мы встречались раньше? Нет. Точно нет. Или мельком? Нет. Скорее всего, он видел меня в форме. И я тут же взял на заметку еще одно качество Бутурлина – наблюдательность. И конечно – выдержку.

Но виду я не подавал. Я молчал и тоже внешне бесстрастно смотрел прямо в глаза Бутурлину.

– Здравствуйте, Николай Сергеич, – сказал Михайлишин Бутурлину. – Познакомьтесь, пожалуйста, – начальник нашего уголовного розыска, майор Петр Петрович Терехин. Он хотел побеседовать с вами… По поводу утреннего происшествия.

– Бутурлин, – первым протянул мне руку Бутурлин, окидывая меня цепким взглядом.

– Терехин, – я пожал ему руку.

– Вы хотите допросить меня? – спокойно спросил Бутурлин, чуть улыбнувшись. Но глаза его оставались холодно-отчужденными.

– Что вы, Николай Сергеевич, – широко улыбнулся я ему в ответ. Что ж – играть, так играть. И я продолжил эдаким небрежно-развеселым тоном:

– Это просто ни к чему не обязывающая беседа. Я хотел бы кое-что узнать, так сказать, из первых рук. Как у нас, милиционеров, говорят, взять объяснения.

– Объяснения?

– Это так называется. Порядок, знаете ли. Вы уж мне ответьте на кое-какие вопросы… Хорошо?

– Ну что ж. В таком случае прошу в дом, – сказал Бутурлин, жестом предлагая войти. И снова я с враждебностью отметил элегантность, даже изысканную отработанность бутурлинского жеста.

– Ты вот что, Михайлишин, погуляй-ка тут, пока мы с Николаем Сергеичем поговорим, – грубовато буркнул я двинувшемуся было следом за нами участковому.

– Слушаюсь, товарищ майор! – радостно гаркнул в ответ Антон Михайлишин.

* * *

Первое, на что я обратил внимание, когда вслед за хозяином вошел в обширную – не менее сорока квадратных метров – гостиную первого этажа, – это отсутствие пыли. В лучах солнца, падавших сквозь широкое окно, не плясали, как это обычно бывает, пылинки. В гостиной царила идеальная чистота. Пахло трубочным табаком и нагретым деревом. И еще – мастикой. Я сразу и не припомнил, когда в последний раз был в комнате, где старомодно натирают полы мастикой, вместо того чтобы раз и навсегда покрыть их лаком.

Бутурлин кивнул в сторону широкого кожаного кресла:

– Присаживайтесь, Петр Петрович. Чай? Кофе?

– Спасибо, Николай Сергеич. Лучше кофе, – ответил я, снимая кепку и опускаясь в мягкие объятия даже не скрипнувшего под тяжестью моего тела кресла.

Я тоже решил быть воспитанным. Скорее всего, это наиболее верный путь к тому, чтобы разговорить старика. И кофе отнюдь не помешал бы после бессонной ночи. Хотя, с другой стороны, опять может желудок прихватить. Ну и черт с ним. Заболит так заболит.

Бутурлин кивнул и вышел.

Я вынул из папки стандартные бланки для записи объяснения, из кармана – перьевую ручку. Откинулся на мягкую спинку кресла и огляделся.

Стены гостиной сначала показались мне обшитыми деревянными панелями, но потом я разглядел, что это были не панели, а идеально выровненные, явно вручную обработанные и тщательно подогнанные бревна. Скорее всего, дерево было тоже не лакированное, а вощенное. Оно имело какую-то непривычную глубину: матово отсвечивающее, мягкого темно-медового оттенка. Потолок был набран из таких же широких досок. Судя по качеству обработки дерева, это было сделано очень мастерски и с любовью. На века. Будь здоров времени и труда потребовала такая работа. И денег. Кстати, о деньгах. Гостиная была обставлена исключительно антикварной мебелью: искусное соединение различных пород дерева, инкрустаций из поделочных камней и цветного граненого стекла. Исключение составлял стоящий на столике суперсовременный радиотелефон "Сони". Но и он каким-то странным образом отлично вписывался в эту почти музейную обстановку. По одной стене гостиной, между двумя застекленными, тоже старинной работы книжными шкафами, висели прекрасно выполненные чучела. Головы кабана, оленя, волка, медведя. И головы африканских животных – льва, буйвола, зебры и еще каких-то неведомых мне антилоп. Судя по тому, что рассказывал мне Михайлишин, это были охотничьи трофеи Бутурлина. А по двум другим стенам, где не было окон, на коврах была развешана обширнейшая коллекция холодного оружия: старинные кинжалы, шашки, сабли, палаши, шпаги и еще Бог весть что. И все в отличном, вполне рабочем состоянии. Мягкий ворс ковров подчеркивал изящество форм и скрытую силу стали. Рехнуться можно. Так вот что имел в виду Михайлишин, когда темнил насчет оружия.

Я прислушался. Из глубины дома, видимо с кухни, доносилось негромкое позвякивание посуды.

Я недолго боролся с искушением. Поднялся с кресла, подошел к стене и снял со стены один из кинжалов. Вынул его из ножен: похоже, серебро с инкрустацией и потускневшими от времени самоцветами. Покачал тяжелый клинок в руке, потрогал ногтем широкое, необычно изогнутое лезвие: как бритва.

И у меня перед глазами сразу же возникли четыре совершенно параллельных, сверхаккуратных разреза, оставленных неизвестным оружием на горле Пахомова.

– Я бы на вашем месте, Петр Петрович, этого не делал, – раздался сзади голос Бутурлина.

Он появился в дверях с подносом в руках – я отчетливо видел его отражение в стекле книжного шкафа. На подносе стояли небольшие фарфоровые чашки и медная джезва с кофе.

– Почему же? – поинтересовался я, не оборачиваясь.

– Некоторые кинжалы отравлены.

– И этот? – спокойно спросил я.

– Это работа сирийского мастера. Шестнадцатый век. Вам повезло – он не работал с ядами.

– А не боитесь вот так – держать дома отравленное оружие? А если вдруг дети возьмут поиграть?

– Не боюсь, – тоже спокойно ответил Бутурлин. – И сын с невесткой, и внучка достаточно взрослые люди. Домашние мои к оружию не прикасаются, знакомые – тоже. Все мои друзья знают про особенности этой коллекции. А посторонние у меня бывают крайне редко. Дом – на сигнализации. Кстати говоря, Петр Петрович: подробная опись моей коллекции с фотографиями лежит где-то в вашем департаменте.

Последнюю фразу Бутурлин добавил как бы между прочим. Но в ней отчетливо слышалась скрытая язвительность. Я промолчал. Аккуратно повесил кинжал на место и снова уселся в кресло.

Бутурлин подошел к овальному низкому столику, поставил на него поднос. Разлил кофе по чашкам. Сел в кресло и закинул ногу на ногу, аккуратно поддернув брючину. Достал из стоящей на столике деревянной сигаретницы короткую толстую папиросу и неторопливо закурил. По комнате поплыл ароматный запах трубочного табака. Бутурлин пододвинул сигаретницу ко мне:

– Угощайтесь. Я сам их набиваю.

– Спасибо, Николай Сергеич. Я привык к своим, – вежливо ответил я, доставая из кармана пиджака пачку "Мальборо" и закуривая. Потом я осторожно взял с блюдца фарфоровую чашечку с кофе и сделал глоток. Кофе был превосходный.

– Внимательно вас слушаю, – сказал Бутурлин.

– Вы дружили с убитым? – спросил я.

– Это сильно сказано, Петр Петрович. Скорее, мы были хорошими знакомыми, можно сказать, приятелями, – подумав, ответил Бутурлин. – В бытность мою директором детского дома Пахомов, который всю жизнь проработал егерем в нашем охотхозяйстве, частенько наведывался к нам. Человек он был одинокий, бездетный. Но тем не менее – добрейшая душа и сделал для моих воспитанников много хорошего. Он прекрасно знал и понимал лес. И зверя тоже. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я молча кивнул.

– Я, как вам, наверное, уже доложили, не чужд охотничьей страсти, – неторопливо продолжил Бутурлин. – Но на крупного зверя никогда не ходил с партнерами. Только один на один. Пахомов это понимал. Он был настоящим егерем и охотником. Когда я брал у него лицензию, он даже не спрашивал, в каком месте я собираюсь охотиться. А вот на уток мы частенько вместе выезжали…

Он замолчал. Видать, воспоминаниям предался. Мне же было нужно совсем другое.

– Пахомов долгое время работал егерем. И у него наверняка были стычки с браконьерами, – сказал я, прерывая затянувшуюся паузу. – Вы не знаете, кто-нибудь был серьезно обижен на Пахомова?

– Обижен? – Бутурлин ненадолго задумался. – Он мне ничего подобного не рассказывал. Хотя вполне допускаю, что стычки, как вы изволили выразиться, вполне могли быть. Покойный был мастером в своем деле. А помимо профессионализма – честным и принципиальным человеком.

– В каком смысле?

– Я знаю – и не только с его слов, – что у него несколько раз возникали крупные конфликты с хозяевами района и области. Вы же представляете себе, что начинало происходить в любом, не только нашем охотхозяйстве, когда туда при прежнем режиме наезжали пострелять, причем пострелять во все подряд, партийные бонзы?

Это был вопрос.

– Думаю, что представляю, – уклончиво сказаля.

– Впрочем, я не уверен, что при нынешних властях ситуация кардинально изменилась, – не обращая внимания на мой тон, продолжил Бутурлин. – Так вот, Пахомов, насколько мне известно, протестовал, писал о подобных случаях и в райком партии, и в обком, в первопрестольную. Потом были какие-то комиссии, что-то там выяснялось, принимали меры. Но страдал от этого только сам Пахомов. Впрочем, вам все это лучше смотреть по документам, которые могли сохраниться. А местные браконьеры… Не знаю.

– Были заявления Пахомова в милицию? – спросил я.

– Тоже не знаю. Где можно найти эти документы, если они, конечно, существуют, понятия имею. Мне кажется, это уж ваше дело – искать.

– Найдем, – сказал я, отпивая кофе и глядя Бутурлину прямо в глаза. – Обязательно найдем, Николай Сергеич.

Мои слова повисли в воздухе. Если Бутурлин и услышал в них намек (а намек был), то внешне никак на это не отреагировал. Во всяком случае, выражение его лица осталось по-прежнему доброжелательно-отстраненным. Я не сводил с него глаз. С улицы доносилось разноголосое пение птиц. Интересно, что он сейчас мне скажет?

– Могу только заметить, – спокойно сказал Бутурлин после небольшой паузы, – что по необычному способу убийства мне трудно предположить, что убийца – из браконьеров.

– Вы действительно так считаете?

Бутурлин спокойно прикурил новую папиросу и легко усмехнулся:

– Прошу заметить, Петр Петрович, что это всего-навсего мое личное мнение. И к существу нашей приватной беседы отношения не имеет.

– Понятно, – спокойно сказал я, сминая окурок в медной пепельнице. – Беседа наша, конечно, не совсем приватная, но тем не менее… А сейчас, Николай Сергеич, расскажите, пожалуйста, поподробнее о вашей вчерашней встрече с покойным Пахомовым.