Текст книги "Орден хохочущего Патрикея"

Глава 5
Бумажный план авантюристов

– Нет, шеф. Вы, конечно, фигура сугубо самостоятельная и без сомнения подкованы на всякого рода «поганках». Но когда по вашему желанию мимо нашего рта проплывает кусок белого хлеба с шоколадным маслом! Мы на это смотрим отрицательно. Правда, друг?

Но друг не отозвался на вопрошающую речь Филипка. Он стоял, очарованный, и смотрел в дальний угол комнаты, где толстый мохнатый паук под хрип садиста из Рамштайна давил зеленую навозную муху. Короткий ласковый удар под «ложечку» вернул это тело из небытия в реальность. Годзилла икнул и прохрипел: – Да… Шеф… Масло… м-м-м… рот… друг… А на фига это всё надо? – сжав кулаки и отклячив от непереносимой обиды нижнюю губу, он опять вперил безумный взгляд в угол комнаты, забыв обо всем на свете.

– Ну что ж. Видно, и моя очередь настала рассказать вам о масле. О Бутане. И о длинных очередях в мексиканское посольство. Всех желающих бесплатно и единовременно получить вид на жительство в этой скромной и благополучной стране, – Андрей Джонович слегка прослезился, но, подавив в себе эмоции, продолжил: – Вы же хотите заработать маленько денег на жизнь? Вижу. Хотите. Я тоже, к счастью, этого хочу. И не машите репой своей бестолковой, Филипп, в этой жизни все решения буду принимать я, а вот когда вы будете на моём месте, но вы никогда на нем не будете. То будете решать… нет, не вы… Годзилла будет решать. Да что он там стоит как статуя алебастровая. Пните его. Не могу же я в пустоту орать.

Но Филипок, озадаченный витиеватой речью шефа, не решился вторично приложиться по Годзилле и поэтому лишь легонько толкнул его. – Продолжайте, шеф. Он всё слышит.

– Ну, вот значит. Масла нет. Тьфу ты!

– Мы чего, масло повезем? Во незадача. Во день непрушный. Сначала двум кексам заработок в виде стекла непонятного отдали. Потом выясняется, что надо не пойми куда везти не пойми что. И этот убогий стоит. Хоть бы слово молвил, – Филипку даже захотелось выругаться матом на Годзиллу, но, судя по тяжёлому дыханию, тот вконец пришел в себя, и поэтому грек не решился испытывать судьбу.

– Да нет, друзья мои суровые. Ни пропан, ни бутан непричём совершенно. Причем, эти два кекса, как позволил себе выразиться Филипп. Которым я впарил под видом необработанного алмаза кусок стекла со стеклянной фабрики имени пса Алого и его верного помощника Карацупы. И они купились. В их обязанность будет входить доставка этого камня по назначению в определенный пункт. В вашу обязанность будет входить негласное их сопровождение с последующим изъятием путем банальной кражи этого никому ненужного стекла.

– И чо? – это уже подал голос тезка умершего ископаемого.

– А вот тут-то и самое главное, – Андре ласково, но с отвращением обнял союзников за потные плечи и зашептал: – Вы же знаете, что они два миллионера подпольных, чёрт их возьми. Вы же знаете, какой кэш они сорвали с этого Пизанского туалета. А куча навоза за конюшней? Она им тоже принесла кой-какие дивиденды. А билеты? На Луну? Сколько было желающих? Только ты, толстомясый, отнес туда все деньги нашего фонда «Тайга для Лыковых и не только». Не помнишь? Я помню! А бесплатные туалеты в лесу? Нет, это не они. Это ты, Филипок, мне предложил. А я, дурак, купился. Ладно. Это почти в прошлом. В настоящем другое. Вы, значит, украдаете. Ну, воруете, стекляшку. Они являются ко мне, не выполнив задачи поставленной. Я обязываю их мне заплатить. Вот и всё! Миллионеры – без денег, а вам – доля малая, слава и почет. И не надо ни о чём думать, и им, и вам билеты я уже взял. Выезд завтра. Помыться, побриться, горькую не пить. Завтра «как штыки» на вокзале дышите в спину этим двоим фраерам. Поняли?

– Чего ж непонятно-то, – с тоской на лице протянул грек. – Понятно, а причем здесь Бутан-то?

– Эх, други мои ситные, – с вожделением и лаской заговорил Андре. – Эх, други! Я ж по нации не американец какой-то. Не туземец с острова Пасхи. Я кровью своей чувствую родство свое с неизведанным народом. Бутанянин я! Или Бутаниист. Не могу ещё правильно сказать. Получим миллионы за стекляшку, соберу вещи и в путь. Море там есть, наверное, буду на море жить, ни о чём не думая.

– А если нет. моря-то?

– Как нет? Море везде есть! Даже в Польше. Знамо дело.

– А какое там море-то? – переспросил Годзилла, торжественно икнув. – В Польше?

– Как. какое? Чёрное, конечно. Хорошее море!

И вот так, выслушав географические нотации, два бедолаги поплелись домой приводить себя в порядок перед дальней неизведанной дорогой. А в это время два других бедолаги обсуждали внезапно свалившееся на них счастье в виде нелепой стекляшки и неизвестной поездки.

– Ну что? Мой милый старинный друг, – произнес Эдвард, глядя задумчиво и прищурясь в противоположенную от Зули сторону. И поэтому было непонятно, к кому он обращается. То ли к напарнику, то ли к тряпичному рваному клоуну, валявшемуся в придорожной канаве. – Сведем дебет с кредитом и посчитаем сальдо. Так, в наличии у нас: А – стекляшка, неизвестной и непонятной пробы. Б – конверт, судя по толщине, напичканный билетами и деньгами. В – хитрющая рожа нашего работодателя.

– Почему стекляшка-то? – заволновался коллега. – А вдруг и не…

– Говорю – стекло, значит, слушай. Я ему этот кусок сам впарил два года назад под видом космической пыли. Он просто забыл от волнения. Ладно. Надо отвезти, значит, отвезем. Тем более что все труды оплачиваются, – и, чуть-чуть подумав, бросил, – пошли, знаю куда.

Ничто не могло испортить комфортного настроения пришедшему летнему дню. Ни мухи. Плотным кольцом взявшие в осаду праздничную робу торговца космическими удовольствиями. Ни сигналы о помощи пассажиров воздушного шара из Южной Африки, приземлившимся в Антарктиде на дрейфующую льдину, ввиду плохого образования его запускавших. Ни хромая лошадь, бесцельно бродившая у пекарни, пинавшая пустые банки из-под пива и наслаждающаяся их прощальным звоном.

Концессионеры шли вперед. Эдвард шагал нагло и упрямо, походкой побеждающего в этой жизни человека. Зуля наоборот семенил с видом вечного проигравшего.

– Вот и пришли, пожалуй, – ни к кому не обращаясь, произнес Эдвард и резко притормозил перед парадным входом старого, давно не ремонтируемого здания, на котором гордо висела ржавая, покосившаяся вывеска с вычеканенными строгими словами и почему-то на английском: Post-office. По-здешнему «Почта». По преданию её сюда приволок и обменял на шампанское старый местный рыбак Крилев Лола, обнаруживший её ниже по течению Гольфстрим.

– Так, Андриян. Слушай команду. Я зайду сюда. А ты медленно, но уверенно идешь в промтоварный магазин и покупаешь чертёжный футляр. Тубус называется. Он очень нам в дальнейшем пригодится. Зачем, потом объясню. Всё, вперед, времени мало. Ещё в порядок себя приводить. Да, мух за собой в магазин не волоки, разгони по дороге!

– Хорошо, шеф!

– О-о-о, шеф! А почему не босс? Или не патрон? Что, Зуля, мухи закусали?

– Нет, не закусали, но, учитывая тяжёлое положение в состоявшихся событиях, отдаю в ваши… в твои руки приоритет принятия окончательных решений и…

– Во как тебя в этой куче накрыло-то. И отпускать, видно, не хочет. Ладно, принимаю приоритет. Иди. Одна нога здесь, другая там.

Зуля выслушал, развернулся и, отмахиваясь от опьяневших мух, пошаркал за столь нужной в их деле штукой. Тубусом.

А Эдвард шагнул в почту, столкнувшись на входе с рыжим наглым отроком, хитро оглядывавшим всё вокруг, и с желанием, написанным на его лице: немедленно напакостить и убежать.

– Привет, девчонки! Бандерольку бы отослать. Можно? – крикнул в пустоту Эдвард, приблизившись к стойке.

– Кого посылать-то вздумал? То есть чего будешь? Слать? – пропела приемщица.

Эдвард достал из сумки кусок стекла, обтер его и с грохотом выложил на стойку: – Да вот. Корешку лучшему. Лунный камень. В подарок. От нашего общества независимых экспертов группы «космопоиск». Он позавчера прилетел. Камень этот. Тёплый ещё. Вдруг он ещё информацию космическую в себе несёт. Вот друган и расшифрует её. А нам почёт и деньги!

– А-а-а! Ну ладно, отошлем. Ручку возьми, там, на цепочке привинчена. Бланк заполни, – и, немного подумав, добавила, как бы между делом. – Я когда на стекольном заводе пивные бутылки на заказ выдувала, у нас таких лунных камней на заднем дворе прорва валялась. Вот я не знала. Сейчас, наверное, уже почётным членом был бы Общества вашего!

Эдвард шагнул к столу и с удивлением обнаружил, что ручка отсутствовала. Присутствовала только цепь, на которой она, видно, держалась. Пошарив в кармане, он достал на свет зашарпанную шариковую ручку и сходу надписал бланк: «г. Вымя, ул. Вымя. Кощееву В. Ы». Сложил вчетверо бумажку и незатейливо крикнул: – Эй, дядя, ручки-то нету. Чем написать-то? Пальцем?

Приемщица тоскливо почесалась, понюхала пальцы и торжественно резюмировала: «А ведь это он! Рыжий окаянец! Не зря он здесь час пасся. И анекдоты мне похабные рассказывал. Бдительность мою усыплял. Поймаю – уши оторву, извергу! На, ручку – пиши! Заведующей нашей, умницы».

С этими словами она передала в окошко неприхотливую ручку «паркер» с золотым пером. Эдвард постоял полминутки, засунул в окно бланк, кусок стекла, свою ручку с колпачком от «паркера» и, увидев, как поданное им исчезло с глаз, развернулся и вышел прочь, на улицу.

Но то ли нога подвела на выходе, то ли что-то наложенное котами вынудило потерять равновесие. Эдвард упал.

Но обидно было и не само падение. И не издевательское наслаждение со стороны посторонних этим падением. Обидно было, что ладони, выставленные вперёд, уткнулись прямо в самый центр нехорошей кучи. И ничего поделать уже было нельзя.

Привстав на коленки и с отвращением глядя на свои ладони, Эдвард обнаружил, что к ним вместе с кошачьим дерьмом ещё прилипла какая-то неведомая желтая медалька, тоже сильно замазанная и дурно пахнущая. Но, благо, рядом, как и везде, была вечная антикварная лужа размером с озеро Байкал, и проблема решалась.

Эд подошел к этому маленькому здешнему озерцу, с отвращением, сглатывая предательскую слюну, прополоскал свои ладони и оказавшуюся в руках медальку.

– Чего, помыться решил? Я видел, как ты грохнулся. Думал, нашел чего. Уж очень быстро ты нырнул. О, и правда, чего-то нашел! Дай глянуть одним глазком. Ну, лиса какая-то. Монгольская, похоже. Лыбится, сволота. Похоже, над нами смеется, – стоял рядом Зуля и причитал. С тубусом и без шлейфа пьяных мух.

В ладони у Эдварда лежала жёлтая медаль с рожицей хитрой, смеющейся лисицы, которая словно предлагала новому владельцу себя в качестве охранной грамоты на ближайшее неизведанное время. Подкинув в руке неведомую цацку, Эд окинул взглядом придорожные кусты, заприметил в них спящую козу, выпущенную на вольные хлеба, прицелился и… бросил медаль в карман.

Глава 6

– Извините, извините… да извините вы. Да пошел ты… Дай пройти… встал как лошадь. Ни туда ни сюда. Девушка, скажите, я могу?.. Слушайте, вы!!! Сволочь, чего мне в бок-то суете? Девушка, я могу?.. Ты, урод, я же сказал… Девушка, вот деньги… Дайте мне… ага… ага… мне. Два билета. Куда? Не знаю. Главное, чтоб сутки ехать. Ага. Во. Спа… Ну, убогий, ты допросился, – сорвав голос и потеряв ящик нервов, Эдвард, наконец-то, приобрел долгожданные билеты непонятно куда. Дело оставалось за малым: встретить дольщика, с которым было обговорено место и время встречи. И дождаться поезда, который увезет их в неведомые края.

Выйдя из вокзала ещё под сильным впечатлением от невоспитанности отъезжающих, Эд сразу же увидел Зулю, державшего в одной руке тубус, а в другой руку рыжего чудовища, по вине которого заведующая почтой лишилась всех привинченных ручек, ну и своего «паркера» в том числе.

Эдварда такой расклад явно не устраивал, и он решительным шагом направился к стоящей у столба парочке, полный решимости закатить скандал.

Увидев подходящего компаньона, Адриан заулыбался, зачесался и спрятал рыжего за спину, состроив при этом отсутствующую мину.

– Слышь, Зуля. Ты чего за клюквой собрался? Чего за наряд? Сапоги болотные, плащ какой-то покоцаный. Харя вся в газетах. Шапка зимняя. Клещ какой-то рыжий рядом. Ты чего? Нам ехать сутки. Тебя сейчас в исправдом заберут, личность выяснять. С какой ты помойки сюда явился. Валенки бы одел. На улице лето. Забыл что ли от волнения. Я с тобой с таким не поеду, – Эд сделал движение в сторону, показывая всем видом, что собирается уходить, но немножко задержался.

Напарник взял его нежно за локоток и виноватым голосом залепетал: – Сейчас все расскажу. Сейчас… сейчас… С чего начнем?

– С него, – тоном, не терпящим возражений, сказал Эд и ткнул пальцем в рыжего юнца. – Кто это, моншер? Откуда ты его надыбал?

– Это мой друг! То есть мой новый, внезапный друг! Я встретил его сегодня случайно. Возле валенок, чугунных. Он там стоял. И не знал, что к нему идет избавление в моем благородном лице. Он «потеряшка». Он отстал. Правда, я не понял от кого, но ему, он сказал, надо ехать. Я решил, может, ему надо ехать с нами? Ты сам с ним поговори. Он тебе лучше всё расскажет. Давай возьмём его с собой. Довезём его до дома.

– До какого?

– До евоного!

– А! Да до его дома его везти не надо. Он сам дойдёт. Недалеко. Ты знаешь, кто этот «потеряшка»?

– Я? Нет. Он не раскрыл тайны своей. Мне.

– Ладно. Хватит, – Эдвард устало махнул рукой и свистнул, подзывая рыжего шкета. Тот незамедлительно подбежал, но остановился в сторонке, на расстоянии, чтобы в случае опасности успеть унести ноги.

– Ну, привет… «потеряшка», – сказал Эдвард, протягивая руку.

– Ну, привет, – проговорил рыжий шкет, но руки не подал, а спрятал за спину.

– Знакомься, Зуля. Перед тобой стоит достойный отрок. Сын своего отца. Тоже не менее достойного. Иван Глебович. Ваня. Более известен местным жителям, безмерно страдающим от него, под благозвучным именем Воник. Его папа, достойнейший Глеб Егорыч, на данный момент является, как тебе, Зуля, известно, головой нашего города. Поэтому этот маленький сатрап проводит свои акции, никого и ничего не боясь. Видишь, Адрияныч, как ларчик просто открывается. А ну, быстро домой! Я ж не папенька. Я быстро тебя в чувство приведу.

– Постой, постой, Эд. Может, ты путаешь? Он же рыжий. А Глеб Егорыч и его половина тёмные. Может, это не он?

– Да он это, он, – потянулся Эдвард и уже без крика. – Отсылай его домой, скоро ехать. Билеты я взял. А чего ты так оделся-то? Чепушило.

– Ой ты! Гуслик, как он тебя забавно назвал. Петушило. Ой, рассмешил, – заулыбался во весь рот рыжий Воник, не забывая искоса контролировать действия Эда.

– Даже не знаю. Хотел по-праздничному. Побрился, помылся. Вот лицо маленько порезал бритвой. Сунулся в шкаф, а костюм дырявый. Мыши, видно, продырявили. Ну и прикинулся по-спортивному, – не хотел Зуля оправдываться, но надо было.

– Да! Экипировка хоть куда! Но сапоги надо поменять на более удобную обувь. Народ не поймёт. Короче, или ты едешь без сапог, или я еду один. Понятно, монсеньер?

Похоже, вопрос с переобувкой Зули так и завис бы в воздухе нерешённым, если б не неожиданное вмешательство в назревшую ситуацию наглого юнца.

До сих пор, пока Эдвард отчитывал компаньона, грозя ему увольнением, разжалованием, гауптвахтой, рыжий «перец» мирно стоял в сторонке и с упоением ковырял в носу. Но как только Эд залез в свой карман и извлек на свет потасканный конверт с билетами, вьюнош быстро оказался рядом. Беседа между компаньонами и рыжим отроком длилась недолго, минут сорок, сопровождалась дикой жестикуляцией, уходом и приходом всех вместе и каждого по отдельности, некоторыми нецензурными словами и составлением кукишей перед лицами.

Преимущественно перед лицом Воника.

Наконец дискуссия подошла к своему завершению. На свет всплыл конверт с билетами, купюра в сто рублей и медалька с хохочущим Патрикеем. Всё это незамедлительно перекочевало в карман Рыжего, и процессия, раздвигая ногами лужи, поперлась вперед, к дому отца своего сына.

Домик, к которому Воник подвел своих новых, ну если не друзей, то, наверное, новых жертв своих беспредельных действий, был не новый и зелёный. Архитектурно он впитал в себя все мыслимые и немыслимые фантазии владельца и периодически, от меры поступления денежных средств, фантазии новых его строителей. Здесь были и рококо, и готика, и все вместе взятые барокко, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Единственное, чего не коснулись архитектурные изыски, были забор и баня. Забор был каменный, а баня – деревянная. Рыжий подошёл к воротам, указал компаньонам на вкопанную у забора лавку, приглашая их присесть в ожидании, и скрылся на территории, громко заорав.

– Бабуля… Ба-а-а-бу-ля… Ба-а-а-б-б-б-у-у-у-у-л-л-л-л-я! Н-у-у-у где жы ты-ы-ы? Куда ж ты запропастилась-то? Времени нет вообще, – плаксиво затянул Воник, не забывая при этом зорко осматривать батюшкину коллекцию обуви и карманы верхней одежды отсутствующих членов семьи.

– Иду, иду, касатик ты мой огненный. Не вой как козел у бани. Видишь же, ползу скоренько. Не успеваю на твой противный крик.

В дверях каменного каземата показалась старушка в спортивном костюме, зажавшая под мышкой лыжные палки.

– Глаголь. Отрок. Только мухой давай. Меня на поле ждут. Девичник у нас. Партейку в гольф сгоняем. Пивка попьем.

– В гольф? А чего палки лыжные опять взяла? Опять без очков в спортинвентаре копалась? На ощупь. Ладно, это не главное. Главное, бабуля, в следующем. Собрался, значит, я к Мише-оленеводу в сопки. На пару дней. Ужинайте без меня. Впрочем, завтракайте тоже. Ты уж собери мне с собой съестного чего-нибудь дней на пять. Фотоаппарат, магнитофон, киперную ленту, эхолот, лодку резиновую и костюм вольного каменщика. Потом облигации пятипроцентного займа и калоши дедовы. Газеты из архива НКВД и картину Дупеля «Заноза». А также…

– Воник, милый, а где ж мне это всё взять? А зачем же это всё тебе? Ну, ладно, я понимаю, Дупеля, а ленту-то зачем? Может, я просто картохи нажарю? А?

И в очередной раз наказанная неисполнимыми желаниями рыжего изверга, бабуля, забыв о гольфе и девичнике, двинулась на поиски эхолота и прочих Дупелей, по ходу нодумевая, как было можно променять жареную картошку на какую-то поездку в улус к оленеводу.

А Воник тем временем, зная, что его уже долго никто беспокоить не будет, неторопливо заглянул в батюшкин стол, взял купюры, пару ботинок, воротник из чернобурки от матушкиного манто, выпрыгнул в окно и направился к лавке, где в ожидании сидели концессионеры.

Примерка папиных ботинок прошла на удивление без происшествий. Они не подошли вообще. Пришлось остаться в сапогах.

– Да! Дикое зрелище! Ладно, пусть будет пока так. Потом чего-нибудь подберем. Поизящней. Кстати, мой рыжий новый друг. Вам придётся отчитаться передо мной о проделанной вами работе дома и вернуть некоторые атрибуты, принадлежащие лично мне. Они дороги мне как память.

Отчитываться Воник не хотел, да и не умел, но без лишних разговоров достал и отдал конверт и орден, но не деньги, посчитав это широкое движение лишним и бесцеремонным.

– Ну, ладно – на вокзал. Надо «чуду» билет купить. Не зайцем его же везти? Ты мне в копеечку обходишься. Рыжеволосый! Возьми у моншера тубус и береги его как штандарт. Там наше всё! Там свобода и кабаки. Там английский костюм Андрияна и твои конфеты. Там… О-о-о… а эти два чёрта чего здесь делают?

В разноцветной, негативно возбужденной очереди в привокзальные раскидистые кусты южной акации, исполняющие роль отхожего места по маленькой причине, стояли, периодически пропуская свою очередь, два верных оруженосца Андрея Джоновича. Эту забаву придумал коварный Филипок, чтоб как-нибудь протерпеть время до отправления вагона и не дать заснуть мрачному Годзилле. Когда в кусты заходил толстый напарник, оставаясь один, он сразу же терялся, и, учитывая его громадную фигуру и не совсем интеллигентное выражение лица, беспокоить его никто не решался. Короче, забава была превосходной!

Годзилла ходил в кусты уже четвертый час. Филипок наслаждался содеянным. Народ протестовал, но, молча. Вышедший из здания местный стрелочник, в одетом на голову по поводу тёплого дня, пробковом шлеме, приобретённом по случаю в местном книжном магазине, достал кожаную дуду и задудел как пароход.

* * *

На пятый час допроса по делу, связанному с пропажей Ивана Глебовича, Михаил-оленевод признался, что он является действующим представителем организаций «Якудзы», «Триады» и прочих «Коза Ностр». И что он, и только он является организатором покушения на предводителя кубинской революции. При этом он упомянул своё непосредственное участие в ограблении пирамиды Хеопса. Не признавался только в одном. Уворовании и съедении раба божьего, Воника. По причине отсутствия такового.

Но, глядя в его наглое лицо и подозревая его в неправде, ему пообещали кинуть в лицо доказательства и вывести его на более чистую воду.

Взяв мешки и миноискатели, отправились к чуму грешного оленевода. Набрали, за неимением других, рыбьих костей, башку оленя, съеденного намедни, и бубен, сворованный Мишкой у шамана. По приезду складывали всё по размеру, но Воника из них не получалось. Галиматья какая-то выходила.

Но Мишка признался под спудом улик. Потерли руки. На радостях налили убийце стакан денатурата. Пообещали сто двадцать лет каторги. И ушли, оставив выть на скамейке от невообразимой несправедливости и отчаяния Мишку-оленевода. Будущего узника совести.