Текст книги "Проснись душа, что спиши"

Глава 7

Именно с этого места и начинается наш рассказ. Сидя в кресле – качалке, он предавался самым разным размышлениям. Какой-то чёткой последовательности мысли у него не наблюдалось никогда, и порой его посещали самые экзотические образы и пожелания. Однажды он вспомнил мультфильм, в котором один из героев подвергся удару током, и из его глаз посыпались искры. Идея проверить и зафиксировать этот феномен почему-то захватила его. Недолго думая, Игорь, за неимением какого-либо инструмента вообще, ножом снял пластиковую крышку розетки, и, выставив вперёд руку со смартфоном для записи на камеру, быстро, чтобы не дать страху овладеть собой, ткнул двумя пальцами в контакты. Удар тока пронизал тело и отбросил руку, но ожидаемых искр не было. Игорь остановил и просмотрел запись. Там тоже не было никаких искр. «Врут, сволочи!» – с чувством какого-то внутреннего удовлетворения подумал Игорь. Такие неожиданные всплески мыслей и желаний посещали его по причине абсолютного отсутствия не только дел, которые занимали бы его время, но и самого желания этими делами заниматься. Читать он не был приучен с детства. Телевизор работал круглые сутки только для того, чтобы как-то скрасить его одиночество, но он редко задумывался над тем, что видел по телевизору. Иногда он, правда, выбирался на автомобильную прогулку. Игорь почему-то был уверен, что пешие прогулки не соответствуют его статусу богатого человека, хотя вокруг не было ни души.

Да и богатства по сути дела тоже. Вот и сегодня, просидев, покачиваясь несколько часов на террасе, он вдруг решил поехать покататься. Выехав из гаража, Игорь направил машину в сторону от деревни. В нескольких километрах от его дома был незаметный съезд к озеру, где он обычно останавливался, невольно любуясь завораживающей красотой Ладоги. Игорь по привычке приехал на то же место. Остановив машину, он увидел барахтающегося в полынье, метрах в пяти–шести от берега пса. Недавно показанное по телевизору видео, как один мужик, ломая лёд, по грудь в воде пробирается к тонущей собаке и спасает её, всплыло в его голове. Особенно восторженные комментарии по поводу этого поступка. «А я смог бы так?»– Вдруг подумал он. И тут же безрассудно отозвался: «Да запросто!» Ни о чём не думая, он шагнул в воду. Ледяной холод обжёг ноги. Желая как можно скорее покончить с этим делом, Игорь заторопился и, встав ногой на скользкий от слизи камень, поскользнулся и с головой ушёл под воду. Он вынырнул и, пытаясь выбраться на берег, начал соскальзывать всё дальше в озеро, чем помог тонувшей собаке. Она воспользовалась головой рядом барахтающегося Игоря, чтобы опереться на неё и выбраться на лёд. Стряхнув воду, псина помчалась в сторону деревни, не обращая никакого внимания на своего спасителя. Мучения Игоря продолжались совсем недолго. Он утонул, так и не поняв, что ценой своей жизни спас собаку.

Глава 8

В квартиру к Телегиным позвонили. Ирина Алексеевна, одетая во всё чёрное, открыла дверь. На пороге стоял Семён Семёнович. Удручённый вид адвоката не предвещал ничего хорошего.

– Здравствуйте, Ирина Алексеевна. – Извиняющимся тоном произнёс адвокат.

– Здравствуйте, Семён Семёнович. – Сухо отозвалась на приветствие Ирина Алексеевна. Она понимала, что Семён Семёнович не имеет прямого отношения к её несчастью, но своей неприязни к нему скрыть не могла.

– Вы всё знаете? – Удивлённо спросил адвокат.

– Знаю ли я, что умер мой муж? – С раздражением ответила на вопрос вопросом Ирина Алексеевна. – Конечно, знаю. И если вы пришли выразить соболезнования, то не стоило беспокоиться. Тем более ни он, ни вся наша семья не имеют к вам никакого отношения.

– Увы, Ирина Алексеевна, но это не так. Я дорого бы дал за то, чтобы вы оказались правы. Но обстоятельства сложились так, что я, именно я, хоть и невольно, явился источником несчастий вашей семьи. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но всё-таки прошу вас рассказать мне об обстоятельствах его смерти. Поверьте, что у меня есть основания просить вас об этом.

– Последнее время Валерий Захарович жил на даче. Правильнее было бы сказать, со дня вашего появления с этим треклятым наследством. Он стал думать, что Игорь не его сын, хотя это не так, и не захотел больше жить здесь. Хоть и редко, но мы по телефону общались. Два месяца назад он перестал отвечать на звонки. Я забеспокоилась и поехала на дачу. Я нашла его мёртвым, лежащим на полу. У него случился инсульт.

Но умер он не от инсульта, а от того, что попросту замёрз. Понимаете? Он умер потому, что никого не было рядом. От того, что меня не было рядом.

– Я понимаю ваше горе, Ирина Алексеевна. – Пытался утешить её Семён Семёнович.

– Что вы понимаете? Ничего вы не понимаете! – Со слезами в глазах бросила Ирина Алексеевна. – Теперь он постоянно приходит ко мне во сне, молчит, плачет и то ли с укором, то ли с сожалением смотрит на меня. Я всё время прошу его: «Валера! Ну, скажи хоть что-нибудь!», а он молчит и плачет. И так каждую ночь. Вы не представляете, как я измучалась. Мне кажется, что я сойду с ума. – Закончила Ирина Алексеевна и горько заплакала.

Семён Семёнович, понимая тщету каких-либо слов, молчал. Ирина Алексеевна, однако, очень быстро взяла себя в руки. Вытерев слёзы, она извинилась перед адвокатом:

– Простите, Семён Семёнович. Что привело вас к нам?

– Я понимаю всё ваше горе, Ирина Алексеевна, но я не могу от вас скрывать, что произошло ещё одно несчастье.

– Сын? – опередила адвоката Ирина Алексеевна.

– Да, Ирина Алексеевна. Его нашли замёрзшим в лёд на Ладожском озере.

Его нужно похоронить. Поэтому я и приехал к вам.

– Сын для меня перестал существовать с момента нашего памятного разговора с вами. Так что хороните его сами. Деньги на это, я надеюсь, у него остались? Нас на похороны не ждите. Не мы от него отказались, а он от нас.

– Хорошо.

– У вас всё?

– К сожалению, нет, Ирина Алексеевна.

– Что же ещё?

– Дело в том, что Игорь Валерьевич поручил мне выяснить, по какой причине ему досталось это наследство.

– И что же вы выяснили?

– Прежде, чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы уточнить некоторые детали, относительно сестры Валерия Захаровича. Они двойняшки, насколько мне известно?

– Да. – Утвердительно ответила Ирина. – А причём здесь она?

– А у неё есть дети?

– Да. Двое. Сын и дочь.

– А как зовут сына?

– Игорь. – Ответила Ирина Алексеевна, начиная понимать, что хочет сказать адвокат, и, не дожидаясь следующего вопроса, закончила:

– Они родились в один день с моим Игорем. И зовут сестру так же, как и меня, Ириной. – Она всё поняла и опустошено посмотрела на адвоката.

– Какая же я дура! Какая же я бестолочь! – Воскликнула Ирина Алексеевна, и новый поток слёз полился из её глаз. Успокоившись, она продолжила:

– Мы все: я, мой муж и Ирина, учились на одном курсе. На третьем курсе к нам на факультет по программе обмена студентами приехали трое французских студентов. И у Ирки был роман с одним из них. Французы, конечно, уехали домой, а Ирка на четвёртом родила, как и я. Только мы с Валерой уже были женаты, а она осталось матерью одиночкой. Но на пятом курсе, прямо перед окончанием института, она вышла замуж. За Женьку Никишина. Он за ней ухлёстывал с самого начала учёбы, и готов был взять её хоть с тремя детьми. Сразу же после окончания учёбы они уехали на Север, да так и живут там. Я не вспомнила о них только потому, что у нас давным-давно нет с ними связи. Поначалу переписывались, перезванивались, а потом стали делать это всё реже и реже. И как-то сама собой связь и вовсе оборвалась. Стёрлись из памяти – закончила она.

– Значит, эти деньги предназначались не Игорю, а его двоюродному брату?

– обратилась она к адвокату.

– Вероятнее всего, так и обстоит дело.

– И что же вы намерены теперь делать? Он, небось, кучу денег успел потратить?

– В том-то и дело, что кучу, – угрюмо подтвердил адвокат.

– И кто же будет возмещать эти траты?

– Пока не знаю, но вполне вероятно, что это придётся делать мне.

– Почему Вам? – Не поняла Ирина Алексеевна.

– Причиной той ошибки, которая произошла, наверняка признают мои непрофессиональные действия. Но, кто же мог предугадать такое стечение обстоятельств?

– У вас есть средства, чтобы возместить траты моего сына?

– Откуда, Ирина Алексеевна? Я хоть и неплохо зарабатываю, но больше двадцати миллионов евро для меня такая же фантастическая сумма, как и для вас.

– И куда же он такие деньжищи потратил, интересно?

– Скажем прямо, не на помощь бедным.

– Я и не сомневалась. И что же вы собираетесь делать?

– Я даже подумать боюсь о том, что кто-то узнает об этом. Но перед вами я буду откровенным и хочу сказать, что и моя судьба, и судьба моих детей и внуков находятся в ваших руках. Как решите, так и сделаем.

– То есть, если я решу обнародовать то, что вы мне сказали, то несчастными окажутся ещё какое-то количество людей? Я правильно думаю?

– Да. – Коротко подтвердил адвокат.

– Ну, уж нет, Семён Семёнович! Хватит! И что же за мерзавцы придумали, что счастье в деньгах? Врут ведь, сволочи! Вот что мы с вами сделаем, Семён Семёнович. Говорить об этом мы с вами никому не будем, а поскольку эти деньги нам не принадлежат, то после вступления в наследство, я передам все эти деньги благотворительному фонду. Я не допущу того, чтобы от них пострадал ещё хотя бы один человек. Вас устроит такое развитие событий, Семён Семёнович? – Спросила Ирина Алексеевна, обращаясь к адвокату.

Семён Семёнович, чувствуя, что опасность миновала, и его семья спасена, сидел и молча, по-мужски, плакал. Ирина Алексеевна, увидев это, так же заплакала, подошла к Семёну Семёновичу, обняла его за плечи и принялась успокаивать как маленького ребёнка.

Так и хочется закричать на весь мир: «Люди! Где вы?» и услышать в ответ: «Мы рядом! Мы везде!»

Старшему брату, Мише, посвящается.

ШМАКОДЯВКА

Новелла

Глава 1

– Ну, ты посмотри на неё, а! Ты что же творишь, сука ты старая? – Заорала Люська, открыв дверь в сарай. – Семён! – Вновь закричала она. – Семён! Поди-ка сюда.

– Ну, чего тебе? – Отозвался муж, подходя к сараю.

– Ты посмотри, что сотворила эта старая сучка. – Сказала Люська, указывая куда-то вглубь сарая.

– Ну, чего ещё? – Заглядывая в сарай, спросил Семён. Обследовав то, на что указывала жена, он пожал плечами, не выразив ни удивления, ни возмущения, и снова спросил:

– Ну, и что?

– Как что? – Возмущённо спросила жена. – А кто мне всю плешь проел, когда я утопила щенят? – С не меньшим возмущением обратилась она к мужу. Относительно плеши она не выдумывала, но то, что причиной её появления был Семён, явно не соответствовало действительности. К своим сорока с небольшим Люська, которую когда–то в молодости называли и «Людой», и даже «Людочкой», превратилась просто в «Люську». Звали её так все, за исключением собственных детей, по нескольким причинам: со временем, то ли по причине нескончаемых забот и неудовлетворённости жизнью, то ли потому, что иначе и быть не могло, она из стройной и привлекательной девушки превратилась в какую–то совершенно непонятных форм ватную и не очень опрятную женщину, которая не знала в принципе, что такое терпение и, в особенности, молчание. Разговаривала она всегда, безотносительно того, был собеседник или его не было вовсе. Разговаривала с коровами, курами, собакой, небом, землёй, огородными растениями, камнями, вилами, то есть, абсолютно со всем, с чем она сталкивалась в жизни. Список её собеседников можно было бы продолжать до бесконечности, с которой она, впрочем, тоже непременно нашла бы, о чём поговорить. Хотя, можно было бы предположить, что вела она себя так по той причине, что её муж, Семён, был в этом плане её абсолютным антиподом, то есть, молчуном. Вытянуть из него хотя бы слово было большой проблемой не только в обычных обстоятельствах, но даже и тогда (имеются в виду стрессовые ситуации), когда любой другой человек обязательно что-нибудь, да сказал бы. Даже его сватовство было предельно кратко и необычно. Придя как-то домой к родителям Люськи с бутылкой водки, он, сидя за столом с её отцом и дождавшись её прихода, произнёс только два слова:

– Замуж пойдёшь?

И, то ли от неожиданности заданного ей вопроса, то ли потому что у него были золотые руки, и был он неутомимым тружеником, а может и потому, что претендентов было не так уж что бы много, и опасность остаться в старых девах была более чем вероятной, хохотушка Люська, не раздумывая, согласилась. Следующим словом, которое она от него услышала, было слово: «Да», произнесённое им в ЗАГСе. Но семья, несмотря на эти внешние несовместимости, состоялась. Состоялась во всех смыслах. И дом, и дети, и скотина, да и всё хозяйство вообще, находились под постоянным приглядом неутомимого молчуна Семёна и его говорливой жены. В этом сосуществовании двух, казалось бы, противоположностей, было одно неоспоримое и очень существенное преимущество – они не ругались. Ни по мелочам, ни по более серьёзным причинам. Люське, довольно хорошо изучившей своего мужа, вполне достаточно было его молчаливого взгляда, в котором она безошибочно угадывала его одобрение или неприятие, поэтому споров «ни о чём», из-за которых чаще всего и рушатся семьи, не было вообще.

– Пусть живёт! – Отрезал Семён и пошёл по своим делам.

– Это? – С недоумением спросила Люська. – Да это что такое вообще? – Обратилась она с вопросом к лежащей в углу сарая большой дворовой собаке Найде, рядом с которой возились три довольно внушительных размеров толстопузых щенка. Чуть поодаль от них копошилось некое неопределённое космато–волосатое существо, размером не более половины своих сестёр. Щенки, благодаря своему размеру и превосходству в силе, оттеснив уродца, усиленно чмокали, припав к соскам матери, и не давая возможности полакомиться их неудавшемуся брату. Но так продолжалось совсем недолго. Бесформенный комочек, сообразив видимо, что мирные переговоры в данном случае неуместны, впился своими острейшими зубками в ногу одной из своих сестёр, заставив ту завопить и ретироваться, и занял её место. Люська с удивлением посмотрела на происходящее и резюмировала:

– Не сдохнет! – И, не удержавшись, укорила Найду:

– Не кормили тебя что ли? – Обратилась она собаке, которая, чувствуя, видимо, свою вину, прижимала морду к земле, униженно снизу вверх поглядывала на хозяйку, и порывисто махала пушистым хвостом. – Шмакодявка какая–то. – С презрением заключила Люська, и пошла по своим делам.

Глава 2

Щенков Люська раздала быстро. Окружённый лесом посёлок зачастую подвергался, особенно снежными зимами, нападениям хищников (лис и волков) на домашнюю, включая и небольших собак, живность. Так что наличие большой и агрессивной собаки было большим подспорьем в борьбе с ними. Шмакодявку, понятное дело, никто брать не захотел. Бесполезное всегда в тягость. А презрительно–уничижительное прозвище, данное Люськой изначально, так и прилипло к щенку, хотя звать его стали Шмаком по причине того, что это был, во-первых, кобель, а, во–вторых, слишком уж длинной была эта кличка. Язык сломаешь, пока выговоришь. Со временем Шмак немного подрос, но так и остался недомерком, габаритами напоминая скорее какую-нибудь болонку, нежели сторожевую собаку. Люська, сталкиваясь со Шмаком, только горестно вздыхала, глядя на эту ошибку природы. «Нахлебник!» – Думала Люська до тех пор, пока он не опровергнул её ошибочное мнение. Как-то, на следующий год после рождения Шмака, Люська, возившаяся в огороде, услышала какие-то истошные визги и шум отчаянной борьбы, доносившиеся из-за дома. Бросив работу, она поспешила на шум. Открывшаяся картина одновременно и напугала её, и наполнила её сердце умилением и гордостью. Недалеко от изгороди в яростной схватке сцепились Шмак и коршун. Понять, что происходит, было невозможно. Катающийся клубок тел, хлопанье крыльев, перья вразлёт и ор дерущихся просто заворожили Люську. Внезапно всё смолкло. Косматое чудо отлепилось от бездыханного тела коршуна, и, повизгивая от боли и, не обращая на Люську никакого внимания, поплелось в сарай зализывать раны. «Семён!» – Почему-то родилось в сознании женщины. Люська смахнула слезу умиления и, увидев испуганно прижавшихся друг к другу детей, улыбнулась и с гордостью произнесла, обращаясь к ним:

– Защитник!

С тех самых пор отношение домашних к Шмаку резко изменилось. Все, кроме Семёна, старались угостить его чем-то вкусненьким, погладить, или просто поиграть с ним. Шмак на вкусненькое обращал такое же внимание, как и на любую другую еду, и, если не был голоден, то просто игнорировал желание домочадцев угодить ему. Странный был пёс. Молчаливый. Не привыкший с рождения к ласке, он тяготился вниманием людей, и старался как можно реже попадаться им на глаза, но службу нёс исправно. Cемён, да и только. Видя такое отношение Шмака, домочадцы отстали от собаки и больше не возвращались к неудачному опыту, несмотря на то, что он неоднократно подтверждал свою совершенно безрассудную смелость, молча, а оттого неожиданно, нападая и обращая в бегство любого противника, посягающего, по его мнению, на охраняемую им территорию.

Жилище, в котором проживали наши герои, можно было бы назвать скорее хутором, чем просто деревенским домом по причине того, что их участок находился не менее чем в ста метрах от окраины деревни, и пространство между ними, не занятое огородами, за восемь десятилетий существования посёлка давно поросло густым кустарником и деревьями, представляя собой, по сути дела, продолжение окружающего их леса. А, во–вторых, жили они со своими давними соседями со времени развала леспромхоза очень обособленно. Не по причине каких-то разногласий между ними и остальными жителями, а потому, что праздно болтающийся человек в деревне, если он не алкаш, явление совершенно противоестественное.

Некогда праздно шляться. Работой жили. Жили дружно и бесконфликтно, как и их прадеды, связанные с детства закадычной дружбой. И, если и возникали какие-то споры и мелкие ссоры (куда ж без этого), то решались они быстро, а порой просто жёстко пресекались, не позволяя им разгораться. В каждой из семей был свой лидер, обладающий достаточной мудростью для того, чтобы не допустить перерастания какого-то недоразумения в серьёзные и продолжительные конфликты. У соседей таким лидером была Варвара, Люськина одноклассница, которая к своим сорока не лишилась ни привлекательности, ни стати, несмотря на шестерых детей. Своей немногословностью и твёрдостью характера она, отчасти, была похожа на Семёна. Варя была всегда опрятно одета и тщательно причёсана, что в деревне при постоянных заботах, да ещё шестерых детях было делом ой, каким нелёгким. Совершенной загадкой для всей деревни была причина, по которой она вышла замуж за Никиту, внешне привлекательного, но ленивого и безалаберного парня. Поженились они после возвращения Никиты из армии.

Мать Варвары, Пелагея Семёновна, очень не одобряла выбор дочери, но, зная её характер, противиться не стала. После скоропостижной смерти мужа главенство в их семье как-то само собой перешло к Варе. Внешне отношения матери и дочери оставались прежними, но внутренне они обе поняли, что забота о благополучии семьи теперь полностью ложится на плечи дочери. После смерти мужа Пелагея Семёновна, очень любившая супруга и тосковавшая от разлуки с ним, стала быстро и неотвратимо увядать, и за какие-то три–четыре года из жизнерадостной пожилой женщины превратилась в полную старуху. Это в шестьдесят–то лет. Ни заботы по хозяйству, ни внуки не могли развеять эту тоску. За сорок лет семейной жизни Пелагея Семёновна и её муж поистине стали одним целым, так что смерть супруга и не зависящее от неё насильственное расставание с ним превратили её душу в большую кровоточащую и незаживающую рану. Ну, что ж здесь поделаешь? Жизнь. И как бы ни казалась она нам порой жестокой, совершенно очевидно, что мы сами не очень–то понимаем причин своего горя, потому и горюем, оплакивая ушедших близких. Привыкли. Предки горевали, и мы горюем. Хотя, при более внимательном рассмотрении этого вопроса, совершенно очевидным становится тот факт, что оплакиваем и жалеем мы самих себя, разрушенного многолетнего уклада жизни и духовных связей, неосознанно страшась при этом не только неопределённости своего предстоящего существования, но и своей будущей неизбежной кончины, невольным напоминанием о которой и становится смерть близких.

Пелагея Семёновна умерла в прошлом году, сразу после Пасхи, оставив Варю в некоторой растерянности. При жизни матери всё казалось Варе очевидным и понятным. Её присутствие было не только живым напоминанием того, что и как надо было делать, но и не давало сомнениям нарушить установленный порядок, благодаря которому из поколения в поколение и передаётся жизненный опыт предков, ибо опыт этот, пропитанный невзгодами и болезнями, потом и кровью множества поколений и является тем животворящим лекарством, тем иммунитетом, с помощью которого и сохраняется жизнь.

Глава 3

Деревенский быт не меняется в течение тысячелетий. И какие бы революционные изменения не происходили, именно эта, сложившаяся в течение веков организация жизни, не давала человеку опустить руки и сгинуть с лица земли. Не до революций, когда надо доить коров, чистить хлев, полоть огород, кормить скотину и детей (именно в таком порядке), штопать одежду, то есть, просто жить. Хотя, что для человека может быть важнее? Работа всё лечит. Работа – суть продолжения жизни. Сами же революционеры очень напоминают врачей самозванцев, возомнивших себя гениями и спасителями, и убеждающих общество в том, что оно болеет и требуется срочное хирургическое вмешательство, а так же в том, что именно они и являются единственными целителями, которые знают, что и как лечить. И невдомёк обществу, что первым революционером был дьявол и это дети его. Как только люди отдаляются от Бога, тут как тут и революция, то есть, дьявол и торжество беззакония. Мнимого больного насильственно укладывают на операционный стол, терзают плоть, и, не ведая, что же делать дальше, бросают его на операционном столе. Затем собирают бесконечные консилиумы, съезды, симпозиумы, состоящие из таких же целителей неучей, и начинается бесконечный поиск причин ошибок, способов их кровавого исправления, а также, причём обязательно, виноватых. Впрочем, виноватых назначают в первую очередь. Куда ж без них?

Ну, а что же больной? А больной в это время корчится от боли, когда кишки наружу, на том самом операционном столе, в который, по сути дела, превращается вся страна и, осознав, что никакой надежды на помощь нет, начинает лечить себя сам. И в этой, казалось бы, совершенно безвыходной ситуации, только одно упование и надежда остаются у больного – на Бога. И кается народ, и помощь, конечно же, приходит. Больной мало – помалу начинает выздоравливать, а «целители», приписывая целиком и полностью это выздоровление себе, требуют от больного своего прославления, почитания и соответственного материального воздаяния, изначально испытывая при этом к больному и измученному народу презрение и даже ненависть.

Мы привели этот пассаж не ради того, чтобы поумничать, а для того, чтобы объяснить то, что произошло в жизни наших героев. С приходом перестройки, а вслед за ней и развала государства, соответственно, развалился и леспромхоз, основанный ещё в начале тридцатых годов. Всё, создаваемое в течение десятилетий трудом их предков, рухнуло в одночасье. Ломать, не строить. Ни большого ума, ни умения не требуется. И вопрос: «А что же делать дальше?» со всей остротой встал перед каждым отдельно взятым человеком. И, если с развалом леспромхоза, некоторые из односельчан, лишившись работы (а лишились абсолютно все), отчаялись и, не зная, что делать, отчаяние своё стали лечить алкоголем, то наши герои приняли эти невзгоды просто и без надрыва. Посовещавшись, решили поначалу жить домашним хозяйством, а там, как Бог даст. У Варвары было две дойные коровы, да у Люськи одна, следовательно, молочными продуктами семьи были обеспечены. Кур да гусей – полон двор. Пока ещё были деньги, за которые можно было что-то купить, решили взять овец – шерсть валять. Огороды – по полгектара. Машина в хозяйстве тоже была. За три года до развала леспромхоза, Сёмёну, как передовику производства и ударнику коммунистического труда в качестве поощрения, по разнарядке, предоставили право купить УАЗик. Он и купил. А, если ещё учесть окружающий их бесконечный лес–кормилец, то упоминать об отчаянии нормальному человеку было бы и вовсе неприлично.

Единственная проблема, которая беспокоила Варю, это Никита и его тяга к спиртному. Его первый, так сказать пробный, загул в начале их совместной жизни, был самым жёстким образом пресечён Варварой. Перед ним была поставлена

дилемма: или водка, или семья. Никаких других альтернатив и послаблений не предлагалось. Никита выбрал семью. Выбрать–то выбрал, но выполнять требование жены не всегда получалось. Варя, понимая, что после потери работы Никите будет очень трудно сдерживать свою дурную наклонность, приняла соломоново решение: Никите дозволялось выпивать один раз в неделю после бани. Смягчение позиции было связано ещё и с тем, что парился он с Семёном и, следовательно, с ним же и выпивал. После возлияний Никита домой не допускался, так как, во-первых, Варя не переносила запаха спиртного, а, во-вторых, она не хотела, чтобы дети видели отца в непотребном состоянии. К воспитанию Варя относилась очень трепетно, и свято верила в наставления матери о том, что воспитание – это, прежде всего, личный пример. Отца своего Варя никогда не видела выпившим, за исключением, пожалуй, больших праздников, когда дети допускались к праздничному застолью. Того же она требовала и от мужа.

Глава 4

Новая жизнь ставила и новые задачи. Руководители леспромхоза после банкротства предприятия разъехались кто куда, бросив на произвол судьбы не только людей, но и всё хозяйство. Что смогли, продали, а до остального и дела нет. И штабеля заготовленного ранее кругляка, и кое-какая лесозаготовительная техника, и даже лесопилка со всем оборудованием были брошены. Делайте, что хотите. И всё это гнило, ржавело и порастало бурьяном.

Люди, поначалу поражённые безвластием, пребывали в оцепенении недолго. Поняв, что указаний сверху можно будет ждать до второго пришествия, они, сначала осторожно, совсем понемногу, а затем, осмелев и даже обнаглев, начали растаскивать оставшиеся богатства. Здесь уж, кто пострел, тот и успел. Наши герои в этом плане тоже не отставали от остальных. Семён, проработавший большую часть своей трудовой деятельности на лесопилке, не стал ждать, когда эта вакханалия свободы и безвластия закончится и ничего не останется. Взяв в помощники Никиту он стал вывозить на самодельном прицепе с делянок (благо не

далеко) кругляк, распиливать его на брус и доски, и всё это складировал во дворе. Таким образом, после двух недель непрерывного труда у него во дворе выросла небольшая лесобиржа. На первый взгляд можно было подумать, что леса этого должно хватить не только им, но и их потомкам, но на практике оказалось совсем не так. Давняя задумка построить хорошую просторную баню, из несбыточной мечты превратилась в осязаемую реальность. Баня получилась совсем уж роскошная: с сенями, предбанником, моечной и просторной парилкой. И, если раньше банный процесс занимал от четырёх до пяти часов, и мужикам, чтобы попариться, приходилось подтапливать баню, то теперь всё гораздо упростилось и ускорилось. Девчонок и мальчишек разделили и стали мыть всех вместе: матери – девочек, отцы – пацанов. Места теперь хватало всем. И только тогда, когда все были пропарены и помыты, наступал черёд отцов. Это было, пожалуй, единственное время, когда Семён, распаренный и расслабленный, сидя за накрытым столом в предбаннике, позволял себе о чём-то поговорить. Обычно выпивали после бани немного, по две – три стопки, плотно закусывали и Семён уходил домой, а Никита укладывался спать прямо в предбаннике. Тепла хватало до утра даже в самые лютые морозы. Иногда же двух–трёх стопок не хватало. По какой причине, они не задумывались, так как строго установленной нормы у них не было, а вот заначка была всегда. Но такого, чтобы напиваться, не было никогда. У Семёна было очень развито ощущение предельно допустимой нормы, которую он ни при каких обстоятельствах не превышал, а Никита совершенно не мог пить один. Он, как и Люська, очень любил поговорить, с той только разницей, что не видел он собеседников в окружающих его вещах и не представлял себе, как можно изливать душу, к примеру, потрёпанному берёзовому венику, потому и ложился спать немного грустный и неудовлетворённый из-за невозможности освободиться от переполнявших его мыслей, поскольку конвейер по их производству работал интенсивно и безостановочно:

– Ты понимаешь, Сёма, – говорил он после бани уже немного захмелевшему собеседнику, – я прямо сохнуть начинаю, когда не могу думать. Ты, вот, всё спрашиваешь, почему я такой худой, а, вот поэтому и худой. У Варьки всё дела, да дела. С детьми, о чём поговоришь? Только с тобой, раз в неделю, и отвожу душу.

Семён, прекрасно понимая, что у Никиты слова «думать» и «говорить» означают одно и то же, усмехался и миролюбиво возражал:

– Да ладно тебе. Никита. Нашёл, из-за чего расстраиваться. Ты мне лучше вот что скажи, – лукаво сверкнув глазами, продолжал Семён, – Варька твоя опять что ли на сносях?

– Да причём здесь это? – Обиделся Никита, понимая, на что намекает Семён, и замолчал.

– Да что ж ты как дитя малое? Обиделся, что ли? – Миролюбиво пытался оправдаться Семён. – Дети – это же радость. Вот и радуюсь за вас.

– Дети? – Мгновенно забыв про обиду, риторически вопросил Никита. – Это верно. Это ты в точку. Вроде галдят, снуют безостановочно, аж в ушах звенит, да в глазах рябит, а подбежит к тебе Санька карапуз, обхватит ручонками брючину, смеётся–заливается ни с того ни с сего, и столько в нём доверия и любви к тебе, что прямо слёзы наворачиваются. – Растроганно признался Никита и тут же предложил:

– Давай-ка, ещё по одной. За детей.

– За детей? За детей грех не выпить. – Согласился Семён. Налили. Выпили. Закусили и приумолкли, каждый думая о чём-то своём. Первым прервал молчание Никита:

– Слушай, Семён. А за что это Шмакодявка меня не любит?

– Не замечал. – Удивлённо ответил Семён. – А с чего взял?

– Да я тоже никогда не замечал. А тут как-то намедни иду мимо, а он у сарая в теньке лежит. Слышу – рычит. Даже не поверил. Думал кто-то чужой рядом. Оглянулся, а вокруг ни души, только я и он. Чё в голове у придурка? Он же безбашенный совсем.