Текст книги "Углицкое дело"

6

Назавтра была пятница, постный день. Они все встали и перекусили на скорую руку, потому что да и что там было перекусывать, после чего Яков и Илья ушли, а после позвали и всех остальных, остались только Овсей и Маркел. Но и Маркел не стал сидеть, а тоже вышел и пошел, дай, подумал, посмотрю, как это у них там ведется.

А велось это у них, как оказалось, не на заднем, а на теремном дворе, почти перед самым красным крыльцом. То есть когда выйдешь в ворота и даже еще пройдешь мимо дьячей избы, которую, кстати, к тому времени уже всю починили и у нее на крыльце уже даже стояли стрельцы и дверь была закрыта. Маркел прошел мимо дьячей избы прямо к толпе, которая стояла дальше, возле сказанного красного крыльца. Там Маркел, когда протолкался, увидел столы, их было три, и посередине, за самым из них высоким, сидели Клешнин и Вылузгин, а с одного, с правого от них бока, сидели московские подьячие, то есть тоже уже сказанный Илья и с ним Парамон и Варлам, а слева сидели чужие, то есть незнакомые Маркелу пищики – наверное, подумал он, это углицкие. Так оно после и оказалось, но пока это было совсем не важно, а важно было вот что: перед столами стоял человек, его туда только привели, и он еще озирался. Но тут Вылузгин не дал ему как следует опомниться, а знаком поманил к себе. Тот человек подошел. Вылузгин поднял со стола крест, а это был большой серебряный наперсный, и тот человек поцеловал тот крест и невнятным быстрым голосом стал говорить, что во имя Отца и Сына и Святаго Духа он душой кривить не будет, а будет говорить только то, что было и что сам видел и сам слышал, и так далее. Говорилось это быстро и толково, никто тому человеку ничего не подсказывал, из чего Маркел подумал, что здесь подобным образом уже немало народу божилось, а вот теперь божится этот.

А этот человек уже вернул крест Вылузгину, Вылузгин положил крест на стол и начал спрашивать, кто перед ним такой и почему его сюда позвали и что он может дельного сказать. Тот человек сказал, что он Немир Бурков, здешний бывший царевичев сытник, а теперь, когда царевича не стало, он просто царицын.

– Царица, – строго сказал Вылузгин, – в Москве.

На что Немир Бурков подумал и сказал, что он сытник государыни Марии Федоровны, вдовой супруги государя Ивана Васильевича всея Руси. После чего осмотрелся. Все молчали. А народу вокруг было много! Да и что было сказать, Немир Бурков сказал все верно. А все равно крамола чуялась! Вылузгин сердито хмыкнул и посмотрел на Клешнина. Клешнин сказал:

– И царь тоже в Москве. Христианнейший и боголюбивый государь Феодор Иоаннович, сын Иоанна Васильевича. – И, помолчав, добавил: – И старший брат Димитрия Иоанновича, которого вы, псы, не смогли уберечь! – Эти слова Клешнин сказал уже довольно громко и грозно. И так же грозно продолжил, оборотясь уже только к Буркову: – Где ты был, когда царевича не стало? Почему его не уберег?!

Бурков сразу побелел, и руки у него, было видно, тоже сразу затряслись, но отвечал он бойко:

– А я, государь-боярин, тогда был в передних сенях, а двери были закрыты, и я ничего не видел. Да и кто я такой, чтобы видеть? Моя служба простая: носить блюда. Михалыч скажет: неси огурцов, я несу. Скажет: медов – я медов.

– Кто такой Михалыч? – спросил Вылузгин.

– Наш старший сытник, боярин, – ответил Бурков. – У нас два старших сытника, на переменку, Осип Михалыч и Тимошка.

– Где они? – спросил Клешнин.

На эти слова из толпы вышли двое, один назвался Осипом, второй Тимошкой. Им тоже велели подойти к кресту, они подошли и поцеловали его и побожились не кривить душой. После чего Осип, который, по его словам, тоже ничего не видел, а только слышал со слов верхнего, как он его назвал, сытника Семейки Юдина, что государь царевич занемог падучей и упал на нож, и долго бился и зарезался. Вот что он, сказал Осип, слышал, а видеть ничего не видел.

– Это, – сказал на это Вылузгин, – ты сразу не видел – а когда ударили в набат, что видел?

– Видел, что бежит народ, – ответил Осип.

– А дальше что? – спросил Клешнин.

– Набежало их ой сколько! – сказал Осип.

– А ты что? – опять спросил Клешнин.

– А что я? – испуганно ответил Осип. – Я человек маленький, меня робость взяла, ой, думаю, беда какая, надо ноги уносить, пока здесь чего не случилось! И я побежал.

– Ага! – громко сказал Вылузгин и даже потер руку об руку. – Значит, государь царевич здесь лежи и помирай, а нам всем дела нет, так, что ли?!

– Нет, конечно, – сказал Осип, а сам еще сильнее побледнел. – Разве же такое можно?!

– А зачем тогда бежал? – спросил Вылузгин.

– Так это я только вначале побежал, – сказала Осип, – а после сразу вернулся. А мне говорят: а чего ты вернулся? Государь лежит убитый!

– Какой тебе еще государь! – громко воскликнул Клешнин.

– Государь царевич, – сказал Осип.

– Убитый? – спросил Вылузгин. – Ты почему сказал: убитый?!

– Обмолвился! – испуганно воскликнул Осип. – Руби голову, боярин, обмолвился! Никакой крамолы не держал! Да ты бы только видел, что здесь творилось! Крик, гам, колокола гремят!

– Кто велел бить в колокола? – сразу же спросил Клешнин.

– Не ведаю, – ответил Осип уже почти спокойным голосом, потому что, подумал Маркел, он уже устал бояться, теперь от него нужно отстать и взять в гужи другого, свежего, а этот пусть стоит и радуется, что от него отстали, а ты ему тут вдруг…

Но Вылузгин решил иначе и опять спросил:

– Кто? – И сразу же добавил: – Почему молчишь? Язык короткий? Сейчас удлиним! – и обернулся, и позвал: – Ефрем!

Сзади стола расступились, и вышел Ефрем. Он был в красной атласной рубахе, говорили, что ее ему еще покойный государь Иван за верную службу пожаловал. Так это было или нет, Маркел наверняка не знал. Но все равно рубаха была славная, Осип ее как увидел, так даже зажмурился. Но Вылузгин сразу прикрикнул:

– В глаза смотри, в глаза! – И Осип опять разжмурился.

А Ефрем вышел на середину и осмотрелся безо всякой грозности, а разве что только постукивая обухом кнута по голенищу, но народу и того хватило – и все еще шире расступились. Ефрем стоял и помалкивал, и по сторонам поглядывал, и даже будто бы кое-кому подмигивал. Но никто ему не отвечал, конечно! И все молчали. Вылузгин подумал и сказал, чтобы привели Семейку Юдина. Юдин почти сразу вышел из толпы. Ему велели подойти к кресту, он подошел, поцеловал его и побожился.

– Рассказывай! – велел Клешнин.

Семейка Юдин стал рассказывать, что он, как он это назвал, в те поры был наверху, в трапезной, стоял у поставца, но яств еще не приносили, да и царевич еще не вернулся, и государыня сидела там же, где и он стоял, на лавке, и попрекала свою боярыню Настасью Голощекую за нерадивость, и было уже время садиться, а государь царевич всё не шел и не шел, а ходил возле стены под яблоней и играл с жильцами, то есть это ребятишками, в тычку, ножом через черту метал, как вдруг напала на него падучая, и он упал, и стало его бить, трясти, а ребятишки напугались и побежали кто куда, а Петрушка побежал к крыльцу и стал кричать, и вот тут все это подхватили и побежали туда, где он лежал, и так и он, Семейка, побежал.

– Сам это видел? – спросил Вылузгин.

– Сам, – сказал Юдин. – Я же вот так, возле окна стоял.

А кто окно открыл, подумал Маркел, а почему ты видел, а не крикнул сразу, и ты там разве один стоял, у поставца же даже у боярина стоят по четверо! Вот что тогда Маркел подумал, но ничего не сказал, потому что кто у него спрашивал?

А Вылузгин спросил другое:

– А когда ты на низ прибежал, кто возле царевича стоял?

– Арина Тучкова, – сказал Юдин. – На руках она его держала, а он был весь в крови.

– А еще рядом был кто? – спросил Вылузгин.

– Ой, тогда народу было уже много! – сказал Юдин.

– А чего ты так поздно прибежал? – спросил Вылузгин.

– Виноват! – сказал Юдин. – В другой раз буду быстрей.

– Но-но! – грозно воскликнул Вылузгин. – Я тебе дам в другой!..

И вдруг увидел Маркела! И сразу узнал его в толпе, и усмехнулся, и, продолжая усмехаться, опять повернулся к Юдину и уже не так строго спросил у него:

– А Василиса Волохова где тогда была? И чем ее государыня била? Поленом?

– Вот не приметил! – сказал Юдин. – Но чем била, тем, значит, и было надо!

– А чего ты к Василисе так недобро ставишься? – спросил Вылузгин.

Юдин подумал, осмотрелся и сказал:

– По недомыслию. – И тут же прибавил: – Винюсь!

Эх, подумал Маркел с горечью, ничего они из Юдина уже не выбьют, уже поздно, а раньше ведь могли! Да и еще много чего другого здесь можно было выбить, подумал Маркел дальше, уже выбираясь из толпы, и даже не выбить, а выспросить, а теперь не выбьешь и не выспросишь, ведь же эти уже крест поцеловали, как же они теперь другое скажут, эх! И вот с такими невеселыми мыслями Маркел выбрался из толпы на свободное место, прошел еще немного и присел под дерево в тенек. Оттуда тоже было очень хорошо слышно всё из того, о чем говорили у столов, но слушать это было скучно, потому что будто что в ступе толкли! Потому что кого бы там ни вызывали и не приводили бы к кресту, а говорили им одно и то же: царевич был, царевич накололся, у царевича падучая, долго его било, виноваты мы, не досмотрели и так далее. Скучно было, что и говорить. Но Маркел сидел и слушал, думал, может, кто проговорится вдруг, такое тоже бывает.

Но тогда такого не случилось, и Маркел, хоть и сидел в теньке, уже начал даже подремывать, когда начали звонить к обедне. Маркел сразу встрепенулся, сел ровней и опять осмотрелся. Возле красного крыльца, там, где вели розыск, народ почти даже не стронулся с места, а так и остался стоять. Чего они там еще могут ждать, ничего им никто нового не скажет, сердито подумал Маркел и повернулся дальше, это уже к малому крыльцу дьячей избы, и как раз увидел, как там из сеней на крыльцо вышли двое попов. Нет, даже не попов, подумал Маркел, когда их рассмотрел, а это были монахи высокого звания. И так оно после и оказалось, но тогда Маркел только видел, как они сошли с крыльца и скорым шагом пошли по кремлю в сторону Никольской башни, то есть на службу, на посад. А Маркел, наоборот, поднялся и пошел к дьячей избе.

Когда он к ней подошел, там дверь была уже опять закрыта, а на крыльце стоял стрелец.

– Здорово живем, – сказал Маркел.

Стрелец ничего не ответил и даже на Маркела вниз не посмотрел. Маркел усмехнулся и сказал:

– День-то какой погожий! Как солнышко светит! – А после вдруг спросил: – Кто это такие были?

– А тебе какое дело! – сердито ответил стрелец и при этом уже посмотрел на Маркела, и это тоже грозно.

А Маркел медленно полез за пазуху, так же медленно достал оттуда овчинку, повернул ее той стороной, где был выжжен двуглавый орел, и теперь уже ничего не сказал.

Зато стрелец сразу сказал:

– А! Ну, тогда! – И уже не так громко продолжил: – А это их здешние, два настоятеля. Который выше и толще – этот отец Феодорит из Воскресенского монастыря, а второй – это отец Савватий из Алексеевского. Были здесь у нас в расспросе.

– Ага, – сказал Маркел, – ага. И мой боярин тут, он их расспрашивал.

– Он, он, – сказал стрелец. И от себя еще добавил: – И митрополит с ним.

– Ну, а как это иначе! – тут же сказал Маркел. – Как же их без митрополита расспрашивать! Грех! – И также тут же спросил: – Долго они здесь были?

– Долго, – сказал стрелец. – Ой, долго!..

Но тут же замолчал, потому что заскрипела дверь. А после она открылась и на крыльцо вышел сам Шуйский. Стрелец сразу как окаменел. Да и Маркел тоже стоял смирно и не шевелился. Шуйский подошел к перильцам, уперся в них руками, осмотрелся, и на Маркела тоже посмотрел, но как на пустое место, а после поднял голову и посмотрел на купола собора. Там с колокольни продолжали звонить к службе.

– Эх! – громко сказал Шуйский, после чего поднял руку и перекрестился на купола. А после еще раз. А после еще. А после развернулся и опять ушел в избу.

Маркел еще немного подождал, после спросил чуть слышно:

– Кто там еще у них?

Стрелец подумал и сказал:

– Их губной староста, как его звать забыл. И еще один с ним кто-то.

– Староста – это Муранов, – уверенно сказал Маркел. – А еще кто-то – это не их ли приказчик?

– Он, он! – сказал стрелец.

– Раков, – сказал Маркел. – Русин!

Стрелец с уважением сказал:

– Откуда ты всё знаешь?!

Маркел на это молча показал овчинку и так же молча опять ее спрятал. После посмотрел на закрытую дверь, после на заставленные окна и сказал:

– Долго им сегодня здесь сидеть. Ой, чую, долго! Ну да тебе чего! Ты же при службе! Также и я пойду да тоже послужу маленько.

После чего он и на самом деле развернулся и пошел неспешным шагом сперва мимо той толпы, которая стояла возле красного крыльца, а после мимо колокольни, с которой тогда ударили в набат, но вот кто именно ударил, теперь Вылузгин никак не мог дознаться, как слышал Маркел, сидя в теньке под деревом. Так же и теперь, как он слышал опять, люди в этом путались и путались, и поэтому, думал Маркел, идя дальше к воротам, скоро надо будет звать Ефрема. И Ефрем всё разъяснит, Ефрем всегда всё разъясняет, еще дальше думал он, подходя уже к самым воротам.

В воротах стояли стрельцы. Теперь здесь везде стрельцы, думал Маркел, проходя через ворота (то есть через ворота в проездной Никольской башне, вот как правильно), и были бы они здесь сразу – ничего бы здесь такого не случилось, никто бы не посмел мутить народ и бить в набат, в Москве никто не бьет, не смеют, а здесь всякий страх потеряли, вот боярин Василий и гневается.

Подумав так, Маркел остановился, и это было как раз на середине того моста, под которым еще вчера лежали люди, а теперь был только сухой ров, местами поросший травой. Если людей вчера отдали, подумал Маркел дальше, значит, их сегодня будут хоронить, и Битяговского тоже, и посмотрел в ту сторону, где было его подворье, но с моста его видно не было. Зато хорошо был виден Торг, тоже почти пустой, а за ним кабацкий двор. О, сразу подумал Маркел, а ведь верно, он же туда собирался, а сегодня пятница и постный день, значит, будет в самый раз! Подумав так, Маркел сразу взбодрился, и поправил шапку, и пошел с моста вперед и, через площадь и Торг, в горку на кабацкий двор. Маркел шел легким и широким шагом и так же с легкостью думал, что нечего ему в кремле делать, да и даже грешно, потому что если кто уже был приведен к кресту, так как же ему теперь быть, говорить против креста, так, что ли? Нет, так нельзя, это грех, и он никого вводить в грех не желает, думал Маркел дальше, все ближе и ближе подходя к кабацкому двору, который, как это и положено по постным дням, стоял закрытый. Маркел подошел к воротам, взялся за висевшую там колотушку и постучал условным стуком, немного подождал, а после, когда в воротах приоткрылась маленькая дверца, решительно вошел в нее.

7

А там, за той дверью, стоял высоченный детина и грозно смотрел на Маркела. Рожа у детины была вся изодрана, исполосована, будто ее медведь в прошлом году подрал (а, может, так оно и было), а сам детина был одет в овчинный полушубок на голое тело и в правой руке держал нож. Вот как там тогда Маркела встретили! Но Маркел ножа как будто не заметил, а просто достал овчинку и показал ее. Детина сразу оробел и убрал руку с ножом за спину. Маркел усмехнулся и сказал:

– Из Москвы я, из Разбойного приказа. Где хозяин?

– А, это! – растерянно сказал детина. – Так ведь сегодня пятница!

– Веди! – грозно велел Маркел. – Кому сказали!

Детина развернулся и повел. Нож он так и держал за спиной, а так как Маркел шел за ним следом, то он этот нож хорошо рассмотрел – нож был мясной, рабочий. А они тем временем поднялись в горку, прошли мимо ледника и повернули прямо к стоялой избе. Там дверь была открыта и оттуда были слышны голоса.

– Как его звать? – спросил Маркел.

– Евлампий Павлов сын Шатунов, – ответил детина, не останавливаясь и даже не поворачивая головы.

После чего они поднялись по крыльцу и первым в дверь вошел детина, а уже за ним Маркел. Там, в стоялой избе, то есть в самом кабаке на его ближней черной половине, тогда было непривычно пусто, потому что только возле стойки, по ту и эту ее стороны, стояли двое: там целовальник, как сразу подумал Маркел (и, как после оказалось, не ошибся), а здесь, с этой, – сам кабацкий голова Евлампий, человек невысокий, но ловкий и крепкий, и это сразу чуялось. Увидев чужака, Евлампий сделал вид, что удивился, и спросил:

– Ты кого это привел, Григорий?

– А это из Москвы! – сказал детина (а его звали Григорий), а про Разбойный приказ не сказал, побоялся.

Маркел сам сказал:

– Мы из Разбойного, стряпчий я тамошний, вот что.

– Из Разбойного? – переспросил Евлампий. – А мы разве чего наразбойничали?

– Я пока что этого не знаю, – ответил Маркел. – Но хочу узнать! – И уже только после этого достал и показал овчинку.

– Ага! – сказал Евлампий. – Ну, если такое дело! – И повернулся к целовальнику и приказал: – Петя, сбегай за горячим, а то, чую, разговор будет небыстрый.

– Нет, – сказал Маркел, – горячего не надо. Нынче пятница.

– А мы постного! – сказал Евлампий. И еще раз сказал: – Петя!

Петя куда-то нырнул и пропал. А Евлампий, опять повернувшись к Маркелу, продолжил:

– И чего это мы здесь, на подлой половине? Идем в белую!

– Нет-нет, – строго сказал Маркел. – Мы люди простые, к холе непривычные. И мы на службе!

После чего повернулся и отступил, и сел к общему столу на край, и указал рукой, куда (то есть напротив него) нужно сесть Евлампию. Евлампий скучно усмехнулся, но вслух спорить не стал и сел там, где ему указали. Маркел, глядя на него, сказал:

– Евлампий Павлов Шатунов, так правильно?

– Так, – сказал Евлампий.

– Давно здесь?

– Пятый год.

– Ага! – сказал Маркел. – Вот славно! Значит, всех здесь знаешь. Как облупленных.

– Ну, не лупил, а знаю, – уклончиво, но в то же время с гордостью сказал Евлампий.

– А Ваську Спиридонова? – спросил Маркел.

– Какого Спиридонова? – спросил Евлампий.

– А московского приказчика, – сказал Маркел, – который здесь посошных нанимал. Небось, прямо за этим столом! Наливал им и записывал! И еще наливал! И еще раз записывал! Так было?!

– Ну, я не этого знаю, – уже совсем скучным голосом сказал Евлампий.

– Да как ты этого не знаешь? – еще пока просто спросил Маркел. – Он же у тебя здесь сколько просидел? Может, недели три!

– Я не считал, – сказал Евлампий.

– Ага, – сказал Маркел уже сердитым голосом. – Ага!

– Да, не считал, – сказал Евлампий уже тоже не так скучно. – Потому что знаешь, сколько у меня здесь народу по скоромным дням сиживает? Может, пол-Углича, вот как! Разве за всеми уследишь?

– Конечно нет! – сказал Маркел. – Куда там! – Тут он как раз увидел подходившего Петра с миской закуски и грозно сказал ему: – Неси обратно! – А Евлампию сказал: – Ну, ладно! – и снял шапку, положил ее на стол, после чего сказал усталым голосом: – Жаль мне тебя, дурака, ох, как жаль! А никуда теперь не деться! Потому что служба!

– Что служба? – настороженно спросил Евлампий.

Маркел на это молча осмотрелся. Евлампий поднял руку и махнул. Петр и Григорий сразу вышли, и даже закрыли дверь. Стало темнее. Маркел сказал:

– Ты напрасно Ваську выгораживал. Ваське и так веры нет. Кто не знает, кто он такой и кто такие посошные, и кто же это будет их слушать! Важно другое: то, что ты меня не послушал, Евлампий, и это уже беда. Твоя беда, конечно, не моя. Я приехал и уехал, и у меня таких Евлампиев ты знаешь сколько? До самой Сибири! А за корчемство знаешь, что бывает? А если не знаешь, так Ефрем напомнит. Мы же с собой Ефрема привезли! Ефрема видел?

– Видел, – сказал Евлампий, – как не видеть. Но я не только это видел. И я еще не только видел, но и слышал, кто тебе сказал, что я корчемствую.

– Кто?! – быстро спросил Маркел.

– Авдотья Власова, вот кто! – также быстро ответил Евлампий.

И замолчал, но продолжал смотреть очень сердито. Зато Маркел, наоборот, заулыбался и сказал:

– Э, нет! Мне Авдотья про тебя ни слова не сказала. А сказала она только вот что. – И тут уже и Маркел замолчал, подождал немного, а потом продолжил: – Она сказала только вот что: что ее Влас тогда пришел домой крепко пьяный, а время было еще раннее. Вот я и подумал, – еще дальше продолжил Маркел, – что где ему еще было напиться, если не в корчме!? Государев же кабак, пока обедня не закончится, всегда закрыт. Так или нет?

– Так, – сказал Евлампий.

– А где Влас тогда напился? – опять быстро спросил Маркел. Евлампий промолчал. Маркел покачал головой и сказал: – Эх, ты! Ничего ты не знаешь! Васька Спиридонов сколько здесь сидел, может, две недели, а ты его не видел. Но это ладно Спиридонов. А вот теперь еще! У вас люди пьют невесть где невесть что, несут мимо тебя деньги, а ты здесь кто? А ты казна, ты царский интерес, а мимо тебя идет царю поруха, а ты опять не знаешь! Если, конечно, сам тайно не гонишь, вот я чего очень боюсь, Евлампий!

Вот что тогда сказал Маркел! Евлампий помолчал, потом сказал:

– Не я это! Вот крест! – и поднял руку и перекрестился.

– Что не ты? – спросил Маркел.

– У меня, – с жаром сказал Евлампий, – всё чисто! У меня всё записано, у меня на всё счет: и сколько мне чего привезли, и сколько было заплачено, сколько поставил, сколько выгнал. Вот хоть сейчас давай смотреть! Вот только Петра позову!

– Э! – сказал Маркел и усмехнулся. – Без этого никак! Это мы всё обязательно сделаем: и книги просмотрим, и шнуровку, не вынимались ли листы и не вставлялись ли, не вырезались ли, и нет ли где подчисток. Подчисток не было?!

– Христос с тобой! – сказал Евлампий. – Что ты такое говоришь?!

– То что буду делать, то и говорю, – сказал Маркел. – А тебе чего пугаться? У тебя всё чисто, сам же говорил! И в подвалах тоже чисто, и мы и их проверим, не завалялось ли чего. И вес ли выдержан, и стопы ли по мере.

– Э! – весело сказал Евлампий. – Это хоть сейчас!

– Нет, – строго сказал Маркел. – Это уже завтра. Сегодня же нельзя, сегодня постный день, сегодня грех! – и подморгнул.

– Завтра так завтра! – радостно сказал Евлампий. – Завтра мы тебя, боярин, еще в воротах встретим!

– Но это завтра! – уже опять строго сказал Маркел. – А сегодня ты пока повспоминай, может, чего и вспомнишь.

– Чего вспомню? – настороженно спросил Евлампий.

– Я этого пока не знаю, – так же строго продолжал Маркел. – А ты пока вспоминай, вспоминай! Тут же у вас вон что случилось! Государева братца убили! Или он, может, сам убился, но ведь беда какая! Может, ты про это чего слышал? Люди же у тебя здесь собираются всякие, много чего видавшие. Но человек же как устроен! Он, пока трезв, молчит, а зато как чарочку пропустит, а за ней другую – так, глядишь, и скажет что-нибудь. Или молчат?

– Молчат! – сказал Евлампий. – Я просто сам своим ушам не верю, а молчат!

– Так, может, у тебя что с ушами случилось? – как будто бы участливо спросил Маркел. И тут же так же предложил: – Может привести тебе кого их прочистить? Вот у нас есть Ефрем, могу его.

– Нет, – сказал Евлампий и поморщился. Потом сказал: – А что тут говорить! Люди очень оробели, просто удивительно! А как было им не робеть! Пятнадцать человек убили! А после еще и ведьму.

– Ведьму? – спросил Маркел. – Какую?

– А! – в сердцах сказал Евлампий. – Я не знаю!

– А кто знает? – спросил Маркел.

Но Евлампий не ответил. Он смотрел в стол и молчал.

– Ведьма! – задумчиво сказал Маркел. – Я так и думал. – А после еще помолчал и спросил: – Ведьма жила у Битяговского?

– Зачем у Битяговского? – сказал Евлампий.

– Тогда у кого? – быстро спросил Маркел. – У царицы? У царицы, ты сказал?!

– Разве я такое говорил? – испуганно сказал Евлампий.

– Говорил! Еще как говорил! – очень уверенно сказал Маркел. – А если и не говорил, так сейчас скажешь! Ведь скажешь же?!

– Нет, не скажу! – в сердцах вскричал Евлампий.

На что Маркел только усмехнулся и сказал:

– А это уже и не надо. Я это уже и так знаю. С твоих же слов! Так всем скажу!

– Черт! Вот ты кто! – тихо сказал Евлампий. И еще раз сказал: – Черт! – а после перекрестился.

Маркел еще немного помолчал, потом сказал:

– Эх, ты! Жаль мне тебя, болвана. Да я, если захочу, теперь могу в золу тебя стереть. А не буду. Потому что жаль. А еще и потому… – И тут он опять помолчал, а после медленно сказал: – Потому что ты мне сейчас про эту ведьму все расскажешь, и никто про это не узнает, потому что это я сказал, Маркел, а я от своих слов не отступаюсь никогда. – И еще помолчал, и сказал: – Говори.

Евлампий тоже сперва помолчал, а после начал говорить чуть слышно:

– А что мне сказать, когда я ничего почти не знаю. Слышал только, люди говорили, что у государыни жила баба-уродка, эта баба была ведьма, государыня ее взяла к себе наверх, когда государь царевич захворал, это когда напустили на него черную порчу, а уродка говорила, что она ту порчу снимет, а тут вдруг пришла эта беда, не стало с нами нашего царевича, и государыня велела прибить ту уродку, и ее прибили насмерть, и это всё, что я знаю.

– А что, – спросил Маркел, – раньше царевич не хворал?

– Не приведи Господь! – сказал Евлампий. – Такой был голубок! А тут вдруг такая порча!

– Отчего? – спросил Маркел.

– Да злые люди напустили, – в сердцах сказал Маркел. – Отчего она еще бывает?! А злых людей много!

– Где?

– На Москве!

– О! – громко сказал Маркел и помолчал. Потом тихо спросил: – А ты знаешь, что за это может быть?

– Да уж как не знать! – сказал Евлампий. – А как было, так оно и есть.

– И все у вас так думают? – спросил Маркел.

Евлампий промолчал и только усмехнулся, отчего стало ясно, что все.

– А почему не говорят? – спросил Маркел.

– Кому? – спросил Евлампий.

Маркел вздохнул, задумался.

– Принести? – спросил Евлампий.

– Чего? – спросил Маркел.

– На пробу, – ответил Евлампий. – Одну чарочку! И постного холодного. Горячего у нас нельзя, ты же знаешь, и мы закон блюдем. А чарочку надо! И это же не пьянства ради, а для проверки. Ты же должен знать, что у нас тут люди пьют, а то вдруг тут одна гадость какая-нибудь, вдруг я народ травлю и обираю, и ты это тогда сразу пресечешь. Если это гадость. А?

– Нехорошо это! – сказал Маркел.

– А что в нашей жизни хорошего?! – в сердцах вскликнул Евлампий и тут же в сторону добавил: – Петя! Не зевай! – и, опять поворотившись к Маркелу, продолжал уже опять обычным голосом: – А ведь ничего нет, это верно. Хотя кажется, что есть. Вот, как сейчас у меня: не стало нашего царевича – народ сразу сюда ни ногой. Потому что это же известно: выпил всего вот столечко, а брякнул вот на столько! И голова долой! Вот они и не идут. И мои говорят: хозяин, ой, беда! А я им говорю: вы погодите. И только так сказал, наехало стрельцов, опять пошла торговля, и уже не на запись, как раньше, а сразу платят, мои говорят: ой, радость-то какая! А я им опять говорю: погодите! И только сказал…

И тут Евлампий замолчал и усмехнулся. Тогда Маркел продолжил за него:

– И тут я к тебе пришел и говорю, что надо перемерить, перевзвесить. Так?

– И это тоже, – сказал Евлампий. – Да и другого тоже есть.

– Чего? – спросил Маркел.

– А, всякого! – сказал Евлампий. И тут же добавил: – А вот и она!

Маркел обернулся и увидел, что Петр уже вернулся и у него в одной руке миска грибочков, а во второй чарка (даже, правильнее, чара) хлебного вина. От вина шел добрый дух.

– Надо, надо испытать, – сказал Евлампий. – А то как же.

Маркел подумал и кивнул. Петр поставил перед ним миску, в миске уже была ложка, так что доставать свою было не нужно, а чарку поставил под самую руку, нет, даже почти что в пальцы вставил. Маркел усмехнулся. Евлампий вдруг спросил:

– А не боишься?

Маркел сердито мотнул головой, перекрестился, взял чарку и, не отрываясь, выпил, поставил и сразу принялся закусывать. Петр и Евлампий молча ждали. Маркел перестал закусывать, кивнул головой и сказал:

– Хороши грибочки. Хрумкие!

– А винцо? – спросил Евлампий.

– Просто царское! – сказал Маркел. – Но недоразбавлено. Небось, горит.

– Ну, может быть, – сказал Евлампий. – Виноват, перестарались!

– Ладно, – сказал Маркел. – Чего там. Это не самый грех. Но завтра приду и проверю из общего чана!

– Милости прошу! – сказал Евлампий. – Всегда добрым людям рады.

А Маркел опять взял чарку, поднес ее к носу и понюхал.

– Еще? – спросил Евлампий.

– Нет, – сказал Маркел, – хватит, мы на службе. – После еще понюхал и сказал: – Чистый дух, так бы всю жизнь и нюхал. – Потом спросил: – Что добавляешь?

– Э! – сказал Евлампий. – А вот это я тебе уже и под кнутом не расскажу! Знаешь, сколько мне за это сулили? А я молчу.

Маркел опять понюхал чарку и сказал:

– Через вишневый уголь чистишь.

– Нет, – сказал Евлампий. – Не через него.

– А через что? – спросил Маркел.

– Га! – сказал Евлампий радостно. – Так я тебе и рассказал! А налить еще налью, пей сколько сможешь, и все даром, мне не жалко.

Маркел опять понюхал чарку и сказал:

– Тоже колдовство какое-то! – и посмотрел на Евлампия.

Евлампий покривился и сказал:

– Вот так и угощай добрых людей. Так и на дыбу недолго попасть.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Маркел. – Не буду. Да мне уже и некогда. – Тут он встал из-за стола, взял шапку, и Евлампий тоже встал, и он сказал Евлампию: – Завтра опять приду. Так что у тебя еще вон сколько времени! Вспоминай про эту бабу, спрашивай. – Тут он повернулся к Петру и спросил: – А ты что про нее знаешь?

– Про кого? – спросил Петр.

– Про бабу-уродку, – быстро продолжал Маркел, а сам при этом повернулся так, чтобы закрыть собой Евлампия, чтобы тот не делал Петру знаков, и опять сказал: – Про ту уродку, что государыня убить велела, где она сейчас?

– Так закопали ее, что еще! Еще вчера, – сказал Петр. И тут же громко сказал: – А! – потому что понял, что проговорился. Маркел посмотрел на него и подумал, что зато теперь его хоть в кипятке вари, он уже больше ничего не скажет. Поэтому Маркел не стал его дальше расспрашивать, а только строго усмехнулся, надел шапку, отвернулся и сказал уже Евлампию:

– Вот так-то! Завтра я к вам приду. А вы пока что вспоминайте, вспоминайте, спать вам сегодня будет некогда! – и развернулся, и пошел к порогу.

– Эх, не тех грибочков мы тебе подали! – сказал ему в спину Евлампий, но он и не подумал оборачиваться, а как шел к порогу, так и вышел, а там и вышел со двора в открытые Григорием ворота – вот какой ему тогда был сделан почетный выход.