Текст книги "Лабиринт"

Сергей Булыга
Лабиринт

Одни рождаются в поле, другие в лесу, третьи в дороге, на постоялых дворах, а самые счастливые рождаются в родительских домах. Молчаливый же родился в лабиринте, и первое, что он увидел, это очень высокие стены, уходящие к самому небу. Но серые и холодные стены не испугали его потому, что в вышине над ними Молчаливый увидел яркое синее небо. Родился – и не закричал. Смотрел на небо, жевал беззубым ртом и хмурился. Мать испугалась, шлепнула младенца раз, второй… Все, кто рождаются на свет, должны испуганно кричать – так надо, – а этот молчал.

Он так и вырос молча, его так и назвали – Молчаливый. Мать часто плакала, кричала:

– Скажи хоть что-нибудь!

А он молчал. Он ничего не говорил, зато очень любил слушать. Стоило лишь старикам собраться у костра и заговорить о былом, как Молчаливый крадучись подходил к ним, садился и слушал. Поначалу его отгоняли, говорили, что не его это ума дело слушать взрослые речи, а после привыкли. Молчаливый мог слушать часами, особенно если беседа шла о том, что же сокрыто за стенами лабиринта.

На этот счет предполагали разное. Одни считали, что весь мир – это лабиринт, и нечего тут голову ломать. Другие же уверяли, что лабиринт имеет предел, что из него можно выбраться, и тогда…

И тут мнения вновь разделялись. Одни утверждали, что, выйдя из-под защиты высоких стен лабиринта, человек непременно погибнет, ибо в открытых пространствах водится великое множество крайне опасных для него зверей. Другие же, напротив, доказывали, что за пределами лабиринта вдоволь еды и питья, что там светло. А им возражали: да, конечно, там светло, там все освещено солнечным светом, но солнечный свет, как известно, губителен для человека. И это великое благо, что стены лабиринта столь высоки, что солнце освещает лишь их вершины, а ниже проникнуть не может. Ведь солнце – это… Но так как никто из стариков никогда не видел солнца, то разговор на этом обычно иссякал, и начинали спорить о другом – куда идти, какие делать отметки на стенах, что брать с собой, как уберечься от дозорных враждебного племени и еще о многом и многом другом.

Однако все эти беседы велись более для приятного времяпрепровождения, нежели для практической пользы. Ведь в то, что из лабиринта можно выбраться, никто всерьез не верил. Просто людям необходимо мечтать, вот старики и мечтали. Вспоминали, как тридцать восемь зим тому назад охотники поймали человека в диковинных одеждах. Человек этот не умел изъясняться на правильном языке, был сильно истощен и вскоре умер. Одежду его поделили, и племени, к которому принадлежал Молчаливый, достались его башмаки и еще какой-то плоский камешек странного вида со странными же знаками на нем. Башмаки и камешек хранились в капище; в большие праздники жрец позволял встряхнуть камешек и приложить его к уху, и тогда можно было услышать негромкое мерное тиканье. А вот башмаки, те не позволялось трогать никому. Считалось, что тот, кто их наденет, потеряет душевный покой и будет плутать по лабиринту до тех пор, пока не обессилит и умрет.

Башмаков все боялись. Один лишь Молчаливый иногда подкрадывался к капищу, заглядывал в щель между камнями, жадно смотрел на башмаки и мечтал о том дне, когда он похитит их и выйдет из лабиринта. Но, Молчаливый это понимал, его время еще не пришло.

А пока что он ждал и мужал. Помогал матери – собирал съедобный мох, молол в ручных жерновах улиток, ловил в ручье водяных жуков и лягушек. Когда же он подрос, брат матери стал брать его на охоту за крысами.

Крысы в лабиринте водились большие – длиною в три, а то и в пять локтей, это считая без хвоста. Охота на них требовала силы, мужества и сноровки. Вооружившись каменными ножами, мужчины спускались в тесные норы и, освещая себе дорогу гнилушками, с трудом пробирались вперед. Крысы строили свои норы по образу и подобию каменного лабиринта; их жилища изобиловали ответвлениями, тупиками, ложными ходами и западнями, так что они почти всегда появлялись внезапно – сверху, сбоку, а порой и из-за спины – и сразу же бросались на человека, пуская в ход острые зубы и когти. Дрогнешь – погибнешь. Отец Молчаливого в свое время так и не вернулся с охоты. Дядя – тот был удачливей. Весь в шрамах, раздражительный и нелюдимый, он уже много лет охотился на крыс, и не было еще такого случая, чтобы он вернулся домой без добычи.

Ну а добыча – это сочное мясо, это кости для мелкой домашней утвари, это хвосты для веревок, усы и уши для капища.

Крыса – это кормилица, но она же и убийца. Не раз уже случалось, что в голодные годы полчища крыс выходили из нор и нападали на селения. Тогда женщины и дети укрывались в специальных нишах, выдолбленных высоко в стенах, а мужчины вступали в ожесточенные и кровопролитные сражения, которые порой длились неделями.

Гибли не только в сражениях, но и от эпидемий. Люди вдруг ни с того ни с сего теряли аппетит, становились вялыми, сонными, потом засыпали… и больше уже не просыпались. Да и мало ли отчего еще можно было погибнуть в лабиринте! Крысы нападали на детей, вражеские лазутчики похищали женщин, мужчины сражались за пещеру…

Пещер было мало; выдолбить пещеру в стене лабиринта было делом тяжелым и долгим. Часто случалось такое, что работу начинал отец, а заканчивал сын, а то и внук – человеческий век в лабиринте недолог; сорок зим считалось глубокой старостью.

А Молчаливому исполнилось пятнадцать. Следующим летом он возьмет себе жену…

Но этого не будет! Он уйдет. Пусть даже он так никогда и не выберется из лабиринта, но зато у него будет надежда, и он умрет вместе с ней. Упадет от истощения или погибнет а крысиной норе, или же его укусит ядовитый паук – все что угодно, но только не покорность судьбе. Он больше не желает жить в лабиринте, он хочет увидеть солнце. Вершины стен, освещенные солнцем, они же такие красивые – яркие, сухие, не то что внизу, где все покрыто слизью и улитками. О, если бы он мог, как паук, лазать по стенам! Но он не паук, он человек, он существо ходячее – и, значит, он пойдет, будет идти, идти, идти – хоть целый год, хоть два, а хоть даже и три – и выйдет, и увидит солнце, а потом… А потом ему будет уже все равно, пусть даже солнечный свет действительно окажется губительным, и он умрет от него. Но он умрет не здесь, не в лабиринте. Нужно только добыть башмаки, и тогда он будет спокоен: ведь тот, кто их наденет, потеряет душевный покой и будет идти по лабиринту до тех пор, пока не лишится последних сил. Быть может, этих сил ему как раз и хватит ровно настолько, чтобы выйти и увидеть солнце. А нет, так нет!

Подумав так, Молчаливый поднялся, надел свою самую крепкую куртку, взял самый острый нож, неслышно выскользнул из родной пещеры и, крадучись, направился к капищу. Была глубокая ночь, мать и младшие братья давно уже спали, никто его не удерживал.

А в капище горел огонь. Жрец сидел у костра и грел над огнем свои узловатые старческие руки. Молчаливый, затаившись за камнем, смотрел на огонь и неслышно вздыхал. Сколько ночей он вот так же подглядывал за ним, стараясь уяснить, как же это старику удается из черного жирного камня вызвать огонь. Никто в племени этого не умел и уметь не смел. Женщин и вовсе к костру не подпускали, а среди мужчин чести погреться у костра удостаивались только охотники за крысами да лазутчики. Лазутчики – это глаза и уши племени, а охотники добывают жирный камень в крысиных норах: двое стоят с ножами наготове, третий поспешно рубит камень…

Но отчего он загорается? Жрец говорит, что камень загорается от прикосновения его руки, но Молчаливый этому не верит. Он знает – что-то сокрыто в руке старика, но вот что?

– Эй, Молчаливый! – вдруг окликнул жрец, не поворачивая головы.

Молчаливый не шелохнулся.

– Я кому говорю! – повысил голос старик.

Молчаливый прижался к стене и не проронил ни звука.

– Садись к огню, я давно тебя дожидаюсь.

Голос жреца не предвещал ничего плохого, и Молчаливый вошел в капище, сел рядом со жрецом и, не удержавшись, тоже протянул руки к огню…

А глаза его неотрывно смотрели на башмаки, стоявшие на священном желтом камне.

– Я не только сегодня, я вообще давненько за тобой приглядываю, – сказал жрец, глядя на огонь. – И знаю: ты хочешь уйти. Ты ищешь выход из лабиринта и думаешь, что башмаки тебе в этом помогут.

Молчаливый опустил голову. Он знал, что жрец умеет читать по глазам.

– Если я буду спать, ты их похитишь, – продолжал жрец, – а если же нет… то ты сначала убьешь меня, а потом все равно их похитишь и уйдешь.

Рука Молчаливого незаметно скользнула к поясу, к ножу. Жрец слабо улыбнулся и сказал:

– Погоди, не спеши. Сначала выслушай меня, а сделать свое дело ты всегда успеешь… если будет на то моя воля!

Молчаливый убрал руку с пояса и приготовился слушать. Жрец пригладил негнущимися пальцами свою лысую бугристую голову и заговорил:

– Ты заблуждаешься. Мечтаешь выбраться из лабиринта и думаешь, будто это самое главное в жизни. Увы, это не так. Вот ты хочешь бежать, но откуда? Что есть лабиринт? Быть может, это единственное наше спасение, быть может, его стены защищают нас от неведомых, чудовищных бедствий. Да, жизнь здесь скудна и безрадостна, но что такое радость? Ты думаешь, что радость – это нечто большее, нежели то, что ты имеешь сейчас. Ты ведь еще хочешь быть сытым, ты не желаешь каждую ночь ждать нападения крыс, страшиться эпидемий. Да, это так: вся наша жизнь проходит в предчувствии беды. Однако это самое предчувствие заставило… нет, научило нас быть сильными, терпеливыми, чуткими к ближнему. Плохо ли это?

Молчаливый молчал. Жрец грустно улыбнулся и продолжал:

– А вот теперь представь, что может случиться с человеком, когда он будет сыт и забудет о страхе. Что, если подобная самодовольная безнаказанность сделает его во много раз хуже самой бешеной крысы? Так что прежде всего хорошенько подумай, что значит лабиринт для человека, и уж только после этого решай, а нужно ли тебе бежать из него.

Жрец замолчал и пристально посмотрел на Молчаливого. Жрец был стар и, наверное, мудр. Старость лишает человека многого: тело становится дряблым, глаза слезятся и плохо видят, уши почти не слышат. Над старыми смеются женщины, старыми брезгуют крысы. Однако взамен всего этого старость делает человека спокойным и мудрым. Человек начинает различать то, что недоступно самому зоркому глазу, и слышать то, чего не слышит никакое ухо. Понять, зачем воздвигнут лабиринт, возможно только в старости. То есть уже тогда, когда руки станут слабыми, колени устанут сгибаться и будут болезненно щелкать при каждом шаге. Так что если ему в старости откроется, что лабиринт – это действительно зло, западня, то сил бежать отсюда все равно уже не будет. Значит, совет жреца – это коварная ловушка. А если так…

– Постой! – поспешно воскликнул жрец. – Не шевелись! Сейчас я усну, сон мой удивительно крепок, я буду молчать…

И он замолчал. Покачнулся, вздохнул и упал. А Молчаливый вытер нож об колено и посмотрел на старика. Тот тихо умирал. Теперь никто не помешает забрать башмаки и уходить до тех пор, пока будут силы. Как хорошо, что башмаки лишат его покоя и заставят идти даже тогда, когда он потеряет решимость и пожелает вернуться назад. Как хорошо…

Но тут Молчаливый заметил, что рука умирающего медленно разжалась… И на его ладони сверкнул маленький блестящий осколок. Молчаливый нагнулся, взял осколок в руки, рассмотрел. А что, если… И, боясь ошибиться, он осторожно притронулся осколком к обломку черного камня, лежащему возле костра – ничего. Провел сильнее – камень зашипел. Еще сильнее – камень вспыхнул. Так вот оно что! Так вот как добывается огонь! Теперь его никто и ничто не остановит. Спрятав осколок в тайный кармашек на поясе, Молчаливый подступил к священному желтому камню и посмотрел на башмаки, затем… О, нет! Он еще долго стоял над ними и все никак не решался их надевать. Что есть лабиринт? Что сокрыто за его стенами? Так ли ужасны жизнь впроголодь и беспрестанные войны с крысами?

Да, ужасны. Да, нестерпимы. Молчаливый нагнулся, взял башмаки и снял их с камня, торопливо, стараясь ни о чем думать, обулся, встал, сделал шаг, второй… Хей-ха! Он не ошибся, его время пришло! Башмаки оказались ему в самую пору, значит, они ждали его – только его! И Молчаливый, даже не оглянувшись на умирающего старика, решительно вышел из капища.

Он шел всю ночь, боясь остановиться. Он ничего не видел, то и дело спотыкался, отступал, падал, проваливался в трещины, карабкался, ломая ногти, вверх и снова шел – порой на ощупь, наугад. Шел медленно, а временами замирал и слушал. Он знал: покинув племя, он теперь ничей, теперь никто его не защитит, поэтому он должен быть очень осторожным и никому не доверять. Он должен верить только в одно – что лабиринт не бесконечен. Скрипел под ногами песок, шуршали осыпи, предательски шатались валуны, а он все шел и шел. Холодные шершавые стены то расступались, то сходились так близко, что даже тусклые звезды вверху, и те исчезали из виду.

К утру он выбился из сил, нашел укромную расщелину, залез в нее, надежно завалил камнями вход, лег и тут же заснул. Проснувшись ранним вечером, он ждал, стараясь не шуметь, когда стемнеет, потом осторожно выбрался из своего убежища и двинулся дальше.

Так продолжалось долго, может, несколько недель. По ночам он шел по лабиринту, а когда становилось светло, отдыхал. Он собирал улиток, пил гнилую воду, плутал в тупиках, возвращался, скользил, ударялся о камни, вставал и снова шел. Да, у него был волшебный осколок, он мог добыть огонь и освещать себе дорогу. Но что, если этот свет привлечет посторонних? Нет, уж лучше блуждать в темноте. И он шел, спотыкаясь, хватаясь за стены, при этом не очень-то беспокоясь о том, куда нужно при случае сворачивать. Единственное правило, которого он при этом придерживался, – это как можно дальше обходить селения, ибо где люди, там и лабиринт, а вот зато где их нет, там, может быть, не будет и лабиринта.

Однако этого всё не случалось и не случалось. Да оно и понятно: будь лабиринт не столь большим, из него давно бы уже все разбежались. А так…

Однажды на него напали крысы. Он шел по осыпи, шуршание мелких камней под ногами клонило ко сну. Молчаливый устало зевнул и только хотел было сесть… как тотчас же четыре жирные злобные твари с разных сторон напали на него и сбили с ног. Крысы хрипло визжали, кусались и рвали Молчаливого когтями, а он, не в силах встать на ноги, бил их ножом, катался по земле, брыкался и снова бил, резал, колол… Когда же он вскочил, две уцелевшие твари метнулись в ближайший проем, а третья, полуживая, медленно отползла в сторону, повернулась к нему и свирепо оскалилась. Молчаливый не стал ее трогать, он слишком устал, и крыса уползла.

Зато четвертая, убитая, осталась. Разделав и освежевав ее, Молчаливый постелил на камнях ее еще теплую, мокрую шкуру, лег на нее и тут же заснул.

Шесть дней он жил на осыпи. Шесть дней он жег костер, ел жареное мясо и ждал, когда заживут его раны. Впервые он ни от кого не прятался, он чувствовал себя уверенным и сильным, страх покинул его. Он знал: теперь его рука не дрогнет, крысы – это не дряхлый старик. И когда затянулась последняя рана, Молчаливый поднялся, надел башмаки, густо намазал их крысиным жиром и двинулся дальше. Было теплое, душное утро.

Он шел весь день, а ночью спал. Он шел еще два дня, а на рассвете третьего, проснувшись, вдруг почувствовал, что его правое колено не сгибается. Это рана на нем загноилась. Ха, это не беда! Превозмогая боль, Молчаливый, хватаясь за скользкую стену, поднялся и пошел.

А в середине дня упал. Он попытался ползти, но колено так сильно болело, что глаза застилало кровавым туманом. Тогда Молчаливый впервые заплакал – беззвучно. Слезы текли по щекам, а он неистово бил кулаками по камням и молчал. Потом вдруг вскрикнул и забылся.

Очнулся Молчаливый оттого, что кто-то осторожно тронул его за плечо. Молчаливый медленно открыл глаза и осмотрелся. Должно быть, он лежал на спине в незнакомой пещере, залитой холодным серебристым светом. Ему было тепло и мягко – кто-то заботливо укутал его в толстое одеяло из крысиных шкур. Укутал, тронул за плечо и скрылся. Или спрятался. Подумав так, Молчаливый зажмурился и притворился спящим.

Вначале было тихо, но вскоре где-то совсем рядом послышался приглушенный говор множества людей. Потом люди вдруг замолчали, и кто-то один сказал:

– Ну вот, он совсем слаб и не опасный. Я так и думал.

И вновь чья-то рука осторожно легла ему на плечо. Молчаливый тотчас же открыл глаза… И увидел склонившегося над ним благообразного старика с седой коротенькой бородкой. Старик приветливо улыбнулся ему и спросил:

– Тебе уже лучше?

Молчаливый согласно кивнул и повернул голову в сторону, чтобы получше осмотреться. Оказывается, он лежал на высоком, устланном шкурами каменном ложе, стоявшем посреди довольно-таки просторной пещеры. Вдоль ее стен сидело на корточках множество мужчин и женщин. Все они, одетые в просторные и теплые одежды, с любопытством смотрели на Молчаливого. Холодный серебристый свет причудливыми тенями ложился на их круглые сытые лица.

Но что это за свет? Вновь повернувшись, Молчаливый увидел открытый очаг, в котором лежала большая охапка светящегося мха. Как странно! В его родных местах найти даже один побег такого мха считалось за большую удачу. Ведь из него варили очень целебный отвар. Даже один его глоток сразу делал человека отдохнувшим и веселым. На целый день, а то и на два…

– Откуда ты? – спросил старик.

Молчаливый медленно закрыл глаза. В самом деле, откуда? А куда он пришел? Что это за люди вокруг? Что они задумали? Он слабый и беспомощный, он весь в их власти!

Старик громко сказал:

– Наш гость еще не в силах отвечать на наши вопросы. Однако, судя по всему, он пришел издалека. Но главное вот что! Глаза его полны безумия, так что, вполне возможно, это и есть тот одержимый, о котором мы столько наслышаны. Мечты его кощунственны, деяния его безумны. Вот вы ответьте мне: разве у Вселенной, у бесконечности, может быть край?

– Нет! – дружно ответили люди.

– Что есть Вселенная?

– Есть лабиринт!

– А что есть лабиринт?

– Спасение!

И наступила тишина. Молчаливый, не выдержав, открыл глаза. Люди бесшумно вставали и также бесшумно, как тени, покидали пещеру. Когда все они вышли, старик вновь склонился над Молчаливым и сказал:

– Я рад, что ты пришел ко мне. А еще я очень рад за тебя. Потому что никто иной, кроме меня, не в силах тебе помочь.

Молчаливому стало очень неприятно смотреть на этого самодовольного старика, он попытался отвернуться… Однако старик легко удержал его и с улыбкой продолжил:

– Вот и сейчас: любой другой принял бы тебя за безумца, а я же продолжаю беседовать с тобой как равный с равным. Итак…

Старик немного помолчал, прищурился и, глядя прямо в глаза Молчаливому, стал тихо, но очень властно говорить:

– Мир, созданный Творцом, покоится на вечных и мудрых законах. Этих законов великое множество. Однако же основа мира одна, и имя ей Доброта. Доброта помогает трудиться, с ней легче переносить голод и болезни. И, главное, она дает понять, что мир, в котором мы живем, неизменим. Мы следуем законам Доброты и потому счастливы. Тебе же кажется, что лабиринт не безграничен и за ним есть другая, привольная и сытная жизнь. Но это не так. Лабиринт не имеет конца. Ибо что есть конец? Пустота. А в пустоте жизнь невозможна.

Молчаливый опять захотел отвернуться, но старик снова удержал его и с улыбкой продолжил:

– Я знаю. Ты хочешь сказать, что готов уйти и в пустоту, лишь бы только покинуть лабиринт. Пусть так. Но куда ты пойдешь? И, главное, откуда? Где ты сейчас находишься? Ты идешь наугад и на ощупь, и в то же время почему-то думаешь, будь твой путь правилен и целеустремлен. А что, если ты все это время бродишь по кругу или и вообще с каждым шагом удаляешься от края лабиринта? Куда тебе идти, ты знаешь?!

Но Молчаливый молчал. Он молчал много дней. Ему лечили ногу, его поили бодрящим отваром, кормили сладким мясом – он молчал. Он думал над словами старика. Он понимал, что все это ложь. Лжив сам старик, и лживо его жирное, сытое племя, и лжив их серебристый холодный огонь. Да-да, вот именно! Этот огонь его не согревал, а только давал свет. И люди, приносившие ему еду, смотрели на него без всякого сочувствия, а просто с любопытством. А старик, тот и вовсе не лечил его, а только не давал умереть. Его якобы мудрые речи не давали никакой опоры душе, а лишь дурманили разум. Они толкали Молчаливого смириться и поверить в то, что лабиринт бесконечен, а края бесконечности достичь нельзя. Да это будто и не нужно, потому что стены лабиринта защищают их от врагов. А голод, холод и болезни убивают лишь слабых и оставляют невредимым сильное потомство. А войны с крысами сплотили племя. И еще о многом и многом другом говорил этот лживый старик. Его сородичи очень любили его слушать, а после повторять за ним всё то, что он им скажет. Один Молчаливый молчал. Он по-прежнему твердо верил в свою цель, он был одержим ею и знал, что он добьется своего. Нужно только немного подождать.

И он дождался – болезнь понемногу ушла. Однажды он без посторонней помощи спустился с ложа и, держась за стену, прошелся по пещере. На следующий день он вышел в лабиринт и долго сидел, глядя на шершавые стены, на серое небо. У него слегка кружилась голова. Люди, столпившиеся поодаль, о чем-то шептались. Он не слышал их слов, но он знал, что они говорили примерно такое:

– Он безумен! Он одержим! Он считает себя самым умным на свете!

Пусть так, пусть говорят, что угодно! Молчаливый даже не улыбался, хотя ему было очень смешно. На третий, на четвертый и на пятый день он снова сидел у пещеры и думал. Теперь он сидел в башмаках. Башмаки были густо намазаны жиром. А поодаль толпились зеваки – босые. Все молчали.

На шестой день, когда подул холодный ветер, Молчаливый вышел из пещеры, посмотрел на притихших зевак, усмехнулся, взял в руки волшебный осколок, резко ударил им по жирному камню…

И у него в ладонях заплясал огонь! Настоящий, горячий. Огонь обжигал ему пальцы, слепил глаза и укреплял в душе уверенность.

– Не смей!

Это крикнул старик. Потом поспешно выбил у него из рук горящий камень и затоптал его в песке. Молчаливый резко обернулся к нему, замахнулся…

Старик же, разведя руками, улыбнулся и сказал:

– Прости меня, я был не прав. Прости!

Молчаливый растерялся. Старик еще раз улыбнулся, потом посмотрел на зевак и строго сказал:

– Уходите!

Зеваки ушли.

– Вот ты опять молчишь, – сказал, немного погодя, старик. – Ну что ж, возможно там, откуда ты пришел, такой обычай – всегда молчать. А у нас по-иному. И вообще, у вас одни обычаи, а у нас другие. Мы мирное племя, наши костры никому не приносят вреда и ничего не сжигают. Поэтому нам бы очень хотелось, чтобы твой злой огонь больше никогда не горел в нашем селении.

Молчаливый вздохнул. А старик, улыбнувшись, сказал:

– Да, мир бесконечен. Но еще бесконечней душа человека. Твое безумие зашло так далеко, что теперь даже я уже не в силах его вылечить. Единственно, чем я могу тебе помочь, так это дать тебе на дорогу запас провизии и пожелать, чтобы ты как можно скорей одумался и возвратился. В свой дом. Потому что свой дом…

Молчаливый не стал дальше слушать. Он развернулся и пошел.

– Куда ты? – удивленно воскликнул старик.

Пройдя немного, Молчаливый оглянулся. Племя, столпившееся возле старика, смотрело ему вслед. Он махнул им рукой. И они замахали. Безумцы! Молчаливый торопливо пошел дальше. Однако на первом же повороте он резко остановился и волшебным осколком сделал первую зарубку на стене – чтобы не возвращаться, не плутать, а идти только вперед.

Шуршала под ногами галька, крошились камни – а он шел все быстрей и быстрей. Теперь в нем было столько сил и нетерпения, что он мог бы идти, не останавливаясь, не только днем, но и ночью. Однако ночью темно, он может не заметить своих собственных зарубок и сбиться с дороги. Вот почему, как только наступали сумерки, Молчаливый останавливался на ночлег. Найдя удобное для отдыха место, он разжигал костер и жарил на огне улиток. Теперь он уже не боялся, что его могут заметить. Он знал, что теперь он сам внушает страх. Уже не раз с ним случалось такое, что при его появлении встречные поспешно уступали ему дорогу и, прячась за обломками скал, с опаской следили за ним.

Он шел и шел – много дней. Охотился на крыс, пил грязную, тухлую воду, вновь шел. И однажды…

Он встретил Того-Кто-Построил. Случилось это так. Был душный и пасмурный день. Молчаливый торопливо спускался по узкой тропе, сжатой холодными скользкими стенами. Неловко соскочив с камня, расколовшегося у него прямо под ногами, он вытер пот со лба и глянул в сторону, за поворот.

А там, в каких-то трех шагах… и далее, насколько, сразу даже не представишь… лежал, свернувшись кольцами, толстенный, в два обхвата червь. Червь был пепельно-серый, весь покрытый чешуей, между которой пробивалась жесткая бесцветная щетина. Червь медленно, мерно дышал. Чешуя шевелилась и сухо шуршала.

Да, без сомнения, это был Тот-Который-Построил.

Старики говорили, что некогда мир был пуст и только где-то в его недрах, как во чреве, рос Тот-Который-Построит. Мир долго ждал. Мир засыпало снегом и задувало ветром. Ничто живое не могло появиться на свет, ведь ему негде было жить. И вот тогда гигантский червь восстал из недр и нарушил пустоту. Он разрывал песок и обваливал скалы, он насыпал холмы и подтачивал твердь. Он был неудержим, и он построил лабиринт. Мир, обретя в лабиринте укрытие, немедля населился жизнью. А Тот-Который-Построил ушел на покой. Он, говорят, вновь скрылся в недрах. Однако иногда случается такое, что он выползает на свет, лежит и лакомится жизнью.

И вот он теперь перед Молчаливым. Толстенный, непомерно длинный, в чешуе. Священный Червь!

Но правда ли это? Да, он, конечно, страшен. Всех, кого он встречает, он душит в объятиях. Вот и сейчас, проснувшись, он поднял свою слепую безглазую голову…

Как вдруг Молчаливый, не выдержав, выхватил нож, замахнулся и крикнул – бессмысленно, дико! Он не боялся смерти и не защищался, нет. Просто никто в этом мире, пусть даже Тот-Который-Построил, не смеет помешать ему уйти из лабиринта. И, подскочив к Священному Червю, он…

Не успел ударить. Червь зашипел, отпрянул и, гремя чешуей…

То ли где-то мгновенно укрылся, а то ли вообще исчез – непонятно. Исчез – и снова наступила тишина. Отбросив нож, Молчаливый упал на колени, закрыл лицо руками и заплакал. Он ничего не чувствовал – ни радости, ни скорби, – он просто плакал.

А потом вдруг услышал голоса. Он обернулся. На одной из скал стояли люди и, глядя на него, о чем-то спорили. Он встал и шагнул к ним. Они разбежались и скрылись.

В тот день он ничего не ел. А ночью, когда лег к костру, никак не мог заснуть. Вначале он просто боялся. Еще бы! Ведь он поднял руку на Священного Червя и обратил его в бегство. Он унизил его, оскорбил. А за оскорблением всегда следует месть. Червь обязательно вернется и задушит его, и задавит!

Но время шло, а Червь не возвращался. Почему он так медлит, недоумевал Молчаливый. Медлят только слабые. А Червь очень силен и огромен…

Но потом он стал думать, что это только по сравнению с ним Червь огромен, а по сравнению с лабиринтом он сущее ничтожество. Почти такое же, как и сам Молчаливый. А если это так, то Червь никакой не священный, а просто очень большой. Священен лабиринт, вот он по-настоящему огромен. Нет, он бесконечен. И тогда многажды много раз прав тот старик, который говорил, что нельзя достигнуть края бесконечности. Нет ничего глупее, чем искать то, чего нет. Нужно возвращаться к тому, что есть. И чем скорее, тем лучше!

Молчаливый поспешно поднялся, затоптал костер и пошел в темноту.

Он торопился, он шел очень быстро.

Но только на четвертый день он увидел первую пещеру. Пустую. А рядом с ней еще одну, еще и еще. И везде было пусто. Везде было одно и то же: пустые лежанки, обломки посуды и серая, холодная зола в очагах.

Переночевав в заброшенном селении, он двинулся дальше. Он долго плутал и, сбившись с дороги, кричал, искал следы, жег дымные костры – бесполезно. Потом он еще несколько раз входил в селения, тоже пустые. Везде только обрывки шкур, изломанные детские игрушки, заброшенные капища… и крысы. Крысы, завидев его, разбегались.

Он шел дальше. Он понимал, над ним висит проклятие, но все равно не останавливался. Он не боялся, он знал, что придет. Ведь даже если лабиринт бесконечен, то он-то, Молчаливый, не всесилен и, значит, когда-нибудь он не выдержит, остановится и упадет. Возможно, уже мертвый. Но в башмаках.

Однако все случилось иначе. А начиналось это так: войдя в еще одно пустое селение, он так разгневался, что решил даже не останавливаться, а сразу идти дальше. Он так бы и сделал – он миновал уже почти все селение…

Как вдруг что-то заставило его остановиться и оглянуться. Время было вечернее, начинало темнеть. Вокруг было тихо и пусто. Но, тем не менее, Молчаливый явственно чувствовал, что он здесь не один. Осторожно ступая, держа в руке нож, Молчаливый подкрался к одной из пещер, ко второй…

И замер. Там, в той пещере, было особенно тихо. Так бывает только тогда, когда кто-то затаит дыхание. Молчаливый зашел в ту, вторую пещеру, подождал, пока глаза привыкнут к темноте…

И увидел женщину. Она сидела на ворохе крысиных шкур и пристально смотрела на него.

Только теперь Молчаливый почувствовал, как он устал. Ноги его не держали. Опираясь на стену, он сел и привалился спиной к камню. Нож выпал у него из руки. Женщина поднялась, подошла к нему и спросила:

– Ты кто?

Он смотрел на нее и молчал. У нее было красивое лицо. А волосы седые, длинные. И добрые, теплые руки – они легли ему на плечи.

– Ты кто? – опять спросила женщина.

Он улыбнулся в ответ. Она помогла ему встать и провела в глубь пещеры. Там он сел возле очага и осмотрелся. Лежанка, покрытая ворохом шкур, скудная утварь в углу, вот и все. Женщина села напротив него и опустила голову. Седые спутанные волосы скрыли ее лицо.

Вдруг Молчаливый почувствовал холод. Он съежился и задрожал. Где-то падали капли, шуршали мокрицы. Склонившись к очагу, он высек волшебным осколком огонь. Пламя вспыхнуло, затрепетало. Охапка сухого лишайника быстро сгорела, он подбросил еще. И еще. И еще. Обернулся…

Она смотрела на него и улыбалась. Она была красивая и добрая. Он сел с ней рядом. Обняв его горячими руками, женщина тихо сказала:

– Мне было страшно. Я думала, это пришел другой, – и, не выпуская его из объятий, стала смотреть на огонь.

В ее больших глазах плясали отблески костра. Глаза казались черными, бездонными, как лабиринт. Ее руки сжимали его, согревали. Ему было очень тепло.