Текст книги "Доброволец. На Великой войне"
Автор книги: Сергей Бутко
Жанр: Героическая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 9
Я и в самом деле чувствую себя сейчас как Василий Теркин, очищающий водой и паром тело и душу от военных тягот. Впервые попал в нашу здешнюю баню, сделанную умельцем Акимкиным. Ну и чудо же это, скажу я вам. В качестве освещения керосиновый фонарь «летучая мышь», и потому все убранство могу рассмотреть как следует. В уютной комнате (бывшей столовой) пристроен к камину очаг для согревания воды в большом котле, в углу стоит каменка из булыжников с железным ковшом. Вместо кутника тут приспособлен опрокинутый ясеневый буфет, на котором можно даже лежать. Вот такая она, русская банька на немецкой земле…
Ух ты! Есть даже березовые веники! Ну теперь попарюсь!
– Мишка, поддай! – басит Гойда, и я охотно беру ковш, чтобы в очередной раз, плеснув на камни кипяток, выпустить порцию пара. Вместе с остальными счастливцами остервенело машу веником, охаживая себя по спине и бокам. Удивительно устроен наш организм. Нет ни усталости, ни малейшего желания спать, а есть только кипучая энергия, переполняющая тело. Как же все-таки мало человеку нужно для счастья…
После мытья сам собой в предбаннике завязался разговор:
– Ну что, Мишка, страшно сегодня было в первый раз к немчуре лазить? – спросил Гойда.
– А то. – Я делаю испуганные глаза. – Темно кругом, не видно никого, а тут еще и этот пьяный мычит и бормочет, словно упырь какой.
– Ты что ж, упырей боишься? – насмешливо продолжал наш фельдфебель. – Как бы в потемках не примерещилось чего?
– Впотьмах – и блоха страх, – важным тоном мудреца изрек Морозов, чтобы тут же снова замолчать.
– Ну, хватит уже про страхи всякие болтать, когда праздник святой, – отрезал Гойда. – Лучше о нем думать надо и о победе.
– Скоро ли она? – с грустью произнес Голенищев.
– Спроси, что полегче… – Морозов мечтательно вздохнул: – Мишка, а Мишка, может, ты знаешь?
– Знаю, – ляпнул я, особо не думая после банного блаженства о том, что опять способен наговорить лишнего. Нужно срочно подтянуть самодисциплину, Михаил Иванович, а то однажды получится крупный прокол и вас рассекретят…
Обошлось. Выболтал немного, все больше рассуждал и намекал о предстоящих трудностях на фронте, но говорил так увлеченно, что меня не перебивали. Лишь под конец я немного сбавил темп и притих, самому стало тоскливо от ощущения скорого и не слишком-то радостного будущего. Голенищев решил разрядить обстановку:
– Уж больно ты, Мишка, умом ворочаешь. Будешь вот так умом раскидывать, душа обомлеет. Такое представится, что самому себе чужой станешь. Ты свое примечай, а с судьбой не спорься. Лбом стены не пробьешь… И крови-то не давай схолодиться. Война дух веселый любит. А на все стонать да вздыхать – силы не станет…
– Не бойся, – добавил Морозов, – держись всегда за нашего брата солдата. Он тебя и в бою защитит, и от непогоды укроет, и накормит, ежели понадобится. Народ, брат, – это все. За тебя народ, и все тебе удастся. Не с тобой – и ты как столб одинокий на дороге. Держись за народ и будь с народом. Теперь ты попробовал солдатской доли и знаешь, как много у солдата забот, да не говорит он о них никому. Воюет он, а дома, глядишь, семья: жена, ребята. Может быть, кушать им нечего, он один был кормилец. Нужна мужику и рабочему война как собаке шестая нога. Наши победят или немцы, все равно мужику несладко было, несладко и останется. Рабочий как перебивался с хлеба на квас, так и после войны перебиваться будет, если еще не убьют или, спаси бог, не изувечат.
Так вот.
– За народ держись, Миша, к солдату будь ближе, – произнес напоследок Гойда. – Помни: один человек легко ошибиться может, а народ, что бы ни делал, к правде идет. Размышляй, брат, обо всем. Время такое…
На этой философско-политической ноте наш разговор и завершился, а дальше настало утро и пора праздника.
* * *
Праздник как праздник – поздравления, пожелания, радостные вести о том, что турки разбиты Юденичем под Сарыкамышем, и… песни. Особые песни. Нужно было видеть, как засветились лица наших офицеров, когда Сазонов, вооружившись своим неизменным баяном, размеренно затянул на морозном воздухе:
Вот она, моя неосторожность. Ну чего теперь говорить. Думаю, что будущее на подобный «плагиат» на меня не обидится. Радуюсь вместе с остальными, а рядом в это время происходит примечательный разговор между поручиком Заметовым и каким-то незнакомым мне молодым офицером того же звания и с «Георгием» на груди. И разговор этот имеет самое прямое отношение к нынешней моей фронтовой специальности:
– …На своей практике я не один раз убедился, что далеко не каждый человек может быть разведчиком, даже если он бесстрашен, ловок, силен, имеет хорошо развитый слух и отличное зрение, – рассуждал собеседник Заметова. – Поначалу мне тоже казалось, что так называемые лихие ребята наиболее подходят для разведки. Вскоре мне, однако, пришлось от этого мнения отказаться, так как я дорого поплатился за него потерей двух прекрасных людей. С той самой поры к лихим ребятам я отношусь очень недоверчиво. Человек, стремящийся получить награду и ради этого готовый идти на самые рискованные дела, любитель сильных ощущений теперь для нас лишний. Такого типа люди по своему характеру неспособны к длительной и скучной работе по овладению техническим мастерством. Они склонны к всевозможным шумным предприятиям, ярким эффектам, к позам. Ну а с такими качествами разведчиком быть нельзя.
– Позвольте, позвольте. Я не согласен, ведь бесстрашие, дерзость, риск, бесшабашная удаль – все эти качества крайне необходимы любому разведчику. Возьмите хотя бы исторические примеры и героев прошлого: Сеславин, Фигнер, Давыдов в Отечественной войне двенадцатого года. Или лихой матрос Кошка в Севастопольскую оборону и наши пластуны-кавказцы. Везде и всюду дерзость, риск, исключительное бесстрашие. Нужно ли людей, отмеченных такими дарами природы, заменять тихими, скромными работягами? На одной лишь технике выполнения приемов далеко не уедешь. Способность дерзать, все ставить на карту – это лучшие стороны человеческого духа…
– Видите ли, – не дав закончить договорить Заметову и все так же не торопясь, продолжал поручик, – не всякий риск хорош и оправдан. Я не отрицаю допустимость риска, но бесшабашная удаль, как вы определили некоторые качества, необходимые разведчику, в большинстве случаев есть простое безрассудство. Разведчику нужно иметь горячее сердце, но при этом носить на плечах и холодную голову. Тогда и горячее сердце дольше будет биться в отважной груди.
Главное же заключается в том, что условия войны теперь совсем не те, что были даже двадцать лет тому назад, не говоря уже о весьма отдаленной эпохе Отечественной войны двенадцатого года. И военная техника, и орудия убийства чрезвычайно сейчас усовершенствовались. Я отдаю должное отваге, героизму и самопожертвованию перечисленных вами героев. Но ведь Давыдов имел дело с ружьем, стрелявшим на двести шагов, а отважный Кошка пробирался в окопы англичан, к тому же плохих солдат, не встречая никаких препятствий, кроме необходимости преодолевать пространство. Нам же приходится иметь дело со скорострельным автоматическим оружием, на нашем пути встают проволочные заграждения, ракеты, прожекторы, дистанционные огни. Все это техника. А против техники нельзя идти с одним бесстрашным сердцем, с сильными руками да с готовностью положить свой живот за престол и отечество. Дни военной романтики безвозвратно миновали. Поэтому, чтобы победить технику, нужно ей противопоставить, по крайней мере, такую же технику. И чтобы бороться с техникой, простите за повторение, нужен подготовленный во всех отношениях техник…
Вскоре к беседе присоединился Орлов. Речь зашла уже о нашей команде и ее подвигах. А еще через десять минут я вместе с остальными стоял перед «гостем» и чувствовал себя крайне неуютно. И вроде бы причин для беспокойства особых нет, но вот взгляд начальника команды разведчиков восьмого Финляндского стрелкового полка поручика Пунина мне не понравился. Бегло пробежавшись по Гойде, Морозову и Голенищеву, поручик почему-то задержался именно на мне. Не люблю, когда так смотрят. Цепко, внимательно, в самую душу пытаясь забраться. Пунин «сверлил» меня глазами всего секунд пять, но эти секунды мне показались целой вечностью. Одним словом, был я не в своей тарелке…
Пунин… Пунин… Где-то я уже слышал эту фамилию и видел это лицо… Точно. Это тот самый атаман Леонид Пунин, которому в будущем предстоит возглавить знаменитый отряд[21]21
Речь идет о т. н. «отряде атамана Пунина» (1915–1918 гг.) – одном из наиболее известных партизанских формирований Первой мировой войны, а в дальнейшем первом отряде специального назначения РККА. Сформирован штабом Северного фронта 26 ноября 1915 г. из числа офицеров и нижних чинов, большинство из которых были георгиевскими кавалерами.
[Закрыть]. Ну и ну. На фотографии он кажется не столь опасным, нежели в реальности… Наконец-то отошел в сторону. Но мне все равно не по себе.
А тут еще новости: наш полк приказом переводился в резерв, а Рублевскому после шести непрерывных месяцев пребывания на фронте наконец-то удалось выбить себе у начальства пусть короткий, но отпуск домой, в Москву. Уж не знаю, каким боком и для чего ради, но комполка уговорил поручика взять и меня с собой погостить. Вот такой очередной мне сюрприз жизнь подкинула. И протестовать я не стал. Зачем, когда появилась возможность посмотреть на дореволюционную Москву и встретить там приближающийся старый Новый год? К тому же в резерве все равно скучно, а так…
Уже через час я и Рублевский стояли на вокзале военной станции с названием Тольмилькемен. Туда-сюда сновали по рельсам рабочие в полушубках, всюду были видны жандармы, следившие, чтобы в вагоны (или из них) не проскочил какой-нибудь штатский «заяц». Смотрели не зря. Едва к дрожащей платформе подошел очередной поезд и раздался свисток, как неподалеку началась какая-то суматоха. Позже выяснилось, что пара жандармов никак не могли убрать с путей истеричного вида дамочку, тайно пробиравшуюся на передовую к мужу. Та вцепилась в рельсы, словно кошка, и отступать от намеченного явно не собиралась. Жандармы все же справились с задачей оттащить даму от рельсов.
– Что тут сказать? – улыбнулся Рублевский, когда и мы зашли в вагон. – Почти как по Толстому: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона»[22]22
Л. Н. Толстой. «Анна Каренина».
[Закрыть]…
Но в отличие от госпожи Карениной здесь все обошлось хорошо, а мы едем в Москву. Ведь так?
– Так точно, ваше благородие, – ответил я, – и…
– Отставить уставные нудности, – наигранно сурово приказал поручик. – Мы не на вахтпараде. Можешь называть меня просто Игорь Анатольевич.
«Ну Игорь Анатольевич, так Игорь Анатольевич», – согласился я. Тут же немедленно начался долгий разговор, к которому присоединились и наши попутчики. В общем, все как в песне дорожной:
Глава 10
Упаси вас бог ехать в одном поезде с болтуном. И речь идет не о Рублевском и не о молчаливом артиллеристе капитане Белове. Речь идет о военном враче Сигезмундове. О, от этого типчика уши начинают болеть быстро – болтает так, что любую бабу базарную переплюнет. Плюс внешний вид. Лысина блестит, усишки дергаются, плутовские глазенки мелькают – ни дать ни взять Паниковский на «Антилопе Гну». Однако он весьма начитанный человек и помешан на истории античности и Древнего мира. И ведь приходится слушать, поддакивать, погружаться в глубь веков.
– …Как-то меня заинтересовал один эпизод из жизни Клеопатры и ее любовника Антония. Историкам известно, что Антоний всегда славился своими пирами и ужасно любил похвастаться изысканными яствами, подаваемыми на них. Однажды, как гласит легенда, Клеопатра поспорила с Антонием, что он не сможет задать пир, который обошелся бы в десять миллионов сестерциев. Антоний, разумеется, пари принял и уже на следующий день устроил большой и роскошный пир, но Клеопатра привередливо заметила, что пир отличается от прочих лишь количеством еды, а вот сама царица может задать пир, состоящий из одного-единственного блюда, но это блюдо будет стоить десять миллионов сестерциев. Тут же по ее знаку слуги внесли чашу, наполненную уксусом. Клеопатра вынула из уха жемчужную серьгу и бросила в чашу. Жемчуг в уксусе растворился, и царица выпила этот напиток. Затем она хотела проделать то же самое со второй серьгой, чтобы угостить Антония, но тут знатный римлянин Планк, бывший судьей в их споре, удержал руку царицы и объявил, что Антоний проиграл…
О, великий Ра! Спаси от тьмы Египетской! Но бог Солнца меня, увы, не слышит. Болтовня длилась четыре долгих часа с остановками, пока, наконец, беспокойный попутчик не сошел на станции. Надеюсь, что называется она «Арбатов», и там сыну лейтенанта Шмита будет оказан должный прием.
А мы едем дальше. Рублевский начал рассказывать мне про Москву. Про этот древний город. Он мне знаком, но только в двадцать первом веке. Шумный Казанский вокзал, толкучка, эскалаторы метро, центральный Арбат и пригородное Тучково. Все это будущее Москвы, а что же ее прошлое (то есть настоящее)? Его я пока не знал. Читал о нем много и теперь, внимательно слушая поручика, припоминал прочитанное и мысленно представлял себя, теперешнего, на московских улицах. Воображение заработало на все сто процентов. Картина получалась пугающе живой и реалистичной.
Вот я сижу на скамеечке возле Патриаршего пруда, затем встаю и начинаю прохаживаться по Козихинским переулкам, по Козихе, где всегда полно студентов, где есть дешевое, но приличное жилье.
Но долго на Козихе не простоишь. Ноги уже сами несут вперед. Не замечаешь, как оказываешься на Лубянской площади, где стоят здания страхового общества «Россия» и дом Московского купеческого общества, а в самом центре много лет бьет фонтан работы Ивана Витала.
Если двинуться от Лубянки южнее, то попадаешь на Волхонку[24]24
Ныне ул. Пречистенка.
[Закрыть], где сорок пять лет гордо и величественно возвышается храм Христа Спасителя, возведенный по проекту Константина Тона. Огромным кажется тот храм, а места занимает в полторы тысячи квадратных саженей и вмещает семь с лишним тысяч прихожан. Заходят они в храм, крестятся, слушают музыку церковного композитора Костальского, голоса Шаляпина и Розова[25]25
Константин Васильевич Розов (1874–1923) – священнослужитель Российской православной церкви, Великий архидиакон (1921).
[Закрыть].
Если на север от Лубянки пойти, то выйдешь на Сретенку, где виднеется Сухаревская башня, бывшая когда-то прибежищем русского Фауста и «птенца гнезда Петрова» – чародея и чернокнижника Якова Брюса. Тут не место для дворянских особняков или богатых магазинов, тут царство мелких лавочников и купцов. Из-за большой доходности земли по всей улице дома расположились так плотно друг к другу. И сколько по Сретенке ни иди, а ворот не увидишь. Хочешь въехать во двор – проезжай с соседней улицы.
По соседству со Сретенкой стоит Трубная площадь, она же Труба. Там Птичий рынок. Дальше здание ресторана и гостиница «Эрмитаж». Между Цветным бульваром и Трубной улицей возвышается трехэтажный дом Внукова. Это сейчас в доме магазин, а в прежние времена на первом этаже гудел, шумел, пьянствовал разбойный трактир «Крым». Дурную славу имел тот притон, только фартовые ребята и рисковали соваться в его подвалы «Ад» и «Преисподняя»[26]26
Подвалы «Крыма» действительно носили такое название, поскольку в них собиралось преимущественно городское дно: уголовники, люмпены, деклассированные элементы и пр. Примечателен и тот факт, что с «Адом» было связано первое покушение на императора Александра II (4 марта 1866 г.). Именно в «Аду» разрабатывался план покушения.
[Закрыть]. И хотя давно уже нет «Крыма», житель московский помнит былое и спешит прочь от этого места. Спешит и попадает в Охотный Ряд, где находится чугунная часовня святого Александра Невского. Дорога эта часовня для героев отгремевшей уже русско-турецкой войны. Приходят они сюда, вспоминают павших товарищей и не знают, что восемь лет еще часовня стоять будет и глаз радовать, а затем конец ей настанет[27]27
Возведенная в 1883 г. часовня была снесена в ноябре 1922 г., став первым храмом, уничтоженным советской властью.
[Закрыть].
А еще охотнорядные места славятся своим изобилием, хлебосольством и сытностью. А вот если не понравишься местным молодцам, тогда не взыщи. Вскочат, заорут: «Бей жида, бей очкарика!» – беги тогда от этих погромщиков и реакционеров что есть мочи.
Бежишь, а перед глазами мелькает Большая Никитская, где Московский университет, Консерватория, Зоологический музей…
И повсюду вместе с тобой бежит, несется толпа московского люда – эта живая река, поток, масса, подчиненная ритмам города. Все такие разные и непохожие друг на друга. Суровые дворники с метлами и бравые городовые в начищенных до блеска сапогах, услужливые мелкие торговцы и солидные купцы, бесцветные служащие в вицмундирах и нарядные офицеры с гвардейскими погонами, простецкие мещане в поношенных пиджаках не первой свежести и надутые буржуа в дорогих костюмах, сшитых на заказ по последнему писку моды. Совсем иной люд обитает на Пресне. Там бойкие и хитрые лоточники с Тишинки о чем-то весело переговариваются с шумными и веселыми цыганами. Еще дальше заводские районы первой Пресненской части. Там уже опасно. Там Трехгорка и рабочий поселок, где царят грязный мат, нищета. Там местная шпана и урки сходятся в жестоких уличных побоищах, а нож и свинчатка дело обычное. Там живут «по понятиям», и даже полиция предпочитает бывать лишь по крайней надобности.
Есть, правда, среди московского люда и некий контраст. Остановишься, бывало, а мимо тебя с гиком и ором пронесется мальчишка-газетчик, не обращая внимание на недовольное ворчание мамок и нянек, мирно гуляющих с нарядными дитятями по бульвару на Патриарших прудах или по Собачке[28]28
Она же Собачья площадка – площадь в Москве, уничтоженная в 1962 г. при прокладке ул. Новый Арбат.
[Закрыть].
Но очень скоро весь этот древний русский город с его стариной и неповторимым бытом навсегда изменится. Москву, как и всю Россию, будет ожидать пора исключительно суровых жизненных испытаний, итоги которых устроят далеко не всех. Что-то навсегда сломается в том старом, патриархальном и незыблемом мире под названием «православная и монаршая Россия», что-то лопнет, что-то выскочит. Переменится абсолютно все. И те, кто не примет эти перемены, будут либо беспощадно раздавлены новой «красной» эпохой с ее реалиями, либо покинут родину, начав собирать жизнь заново по крупицам на чужбине, в эмиграции.
От подобных мыслей мне становилось не по себе, но отделаться от них не получалось даже тогда, когда после неблизкого пути старая Москва предстала предо мной во всей своей красе. Теперь я воочию наблюдал за ее нынешней, военной жизнью, и с каждым последующим мигом эта жизнь все меньше и меньше нравилась мне. Слишком уж много на московских улицах попадалось опасных и губительных для империи противоречий.
Глава 11
– Домой еще успеем, а пока я покажу тебе город…
С этой, как мне показалось, странной фразы Рублевского началось мое знакомство с дореволюционной Москвой. Иду рядом с подпоручиком, глазею по сторонам, дышу морозным воздухом, удивляюсь и жадно, как губка, впитываю информацию. Не город, а один сплошной медпункт. Госпитали, больницы, лазареты размещались везде, где только было возможно: в монастырях, народных домах, в музее Александра Второго, в ресторанах и трактирах. «Эрмитаж», «Тулон», «Аркадия», «Золотой якорь», «Фантазия» – все забито ранеными. Даже в Петровской подъездной, служившей по традиции на время коронации резиденцией русских царей, и там провели водопровод, канализацию и электричество. Еще Сигезмундов в поезде говорил, что там уже триста с лишним коек стоит. И все пациенты каждые две недели обязаны пройти медкомиссию в эвакуационном пункте, а это мало того что за городом, куда извозчик берет не меньше пяти рублей в один конец, так еще и на третьем этаже, куда ведет обледенелая лестница без перил. Походи-ка по такой с костылями!
А после и другая пытка: отбивайся от комендантства, словно шарманка выводящая одно и то же: «Когда вы отправитесь в свою часть на фронт?»
А сам фронт в это время уже вовсю производит офицеров[29]29
В сентябре 1914 г. специальным императорским приказом было введено производство офицеров прямо на фронте. Командующие фронтами или армиями получали право без экзаменов производить в прапорщики рядовых и унтер-офицеров, показавших в боях храбрость и имевших соответствующий образовательный ценз. Царь затем лишь утверждал списки высочайшим приказом.
[Закрыть] и возраст тут не помеха. Как будто не замечая меня, юного добровольца, толпа москвичей окружила молоденького подпоручика.
– Какой контраст, – восхищалась одна из дам. – Папаха, сурово нависшая над бровями, и эти глаза, такие безмятежные, юные, с золотыми огоньками.
– Георгиевский крест, кожаные ремни на детских плечах. Да сколько же ему лет? – спрашивала другая. – Должно быть, это самый юный офицер в нашей армии.
– Он очень юный, – со знающим видом отвечала третья. – Ему пятнадцать. Бросил гимназию и отправился на фронт добровольцем.
– Откуда знаете?
– Он уже все сам рассказал: крест и унтер-офицерский чин у него за то, что он вместе с пятью товарищами провел удачную разведку и захватил австрийскую батарею. А в одном из боев, когда выбыли из строя все офицеры, он поднял роту в атаку и захватил вражеский окоп – вот откуда и погоны подпоручика. Стал офицером за этот смелый подвиг[30]30
За основу взят реальный случай.
[Закрыть].
– Не горюй, Мишка, – слышу я утешение от Рублевского, – будешь и ты однажды офицером…
Конечно, буду, когда кругом такие молниеносные изменения происходят. Чего только трамвайное новшество стоит. Это для меня, человека двадцать первого века, многие из нынешних нововведений кажутся привычными, в чем-то даже наивными, но не для московского обывателя образца тысяча девятьсот пятнадцатого года. В нынешних трамваях пока еще сидят[31]31
По правилам, внутри салона дореволюционных трамваев стоять воспрещалось. Этот запрет был отменен лишь в 1915 г. вследствие сильно увеличившегося населения Москвы и нехватки трамвайного транспорта.
[Закрыть], а кто-то предпочитает ездить «зайцем», совсем не обращая внимания на «синих баб» (женщин-кондукторов), заменивших призванных на фронт мужей. Для царской России диковина. С черной кожаной сумкой на ремне через плечо (это для денег), деревянной колодкой (а это для билетов), наделенные «всей полнотой власти», они не считаются ни с кем. Сколько возмущения, должно быть, у пассажиров случается, когда они слышат возгласы:
– Местов нет. Видите – вагон неукомплектованный… Куды прешь!.. Поучи, поучи меня звонок давать!.. Это я ничего не сделаю?!. Городовой, веди его в участок, не сдается на волю победителей! Пусть часик-другой взаперти посидит…
Эх, переместить бы эту «синюю бабу» лет на сто вперед, в московское метро, где молодежь косяками через турникеты прыгает. Мечты-мечты…
Женщины-кондукторы властвуют в трамваях, а с ноября по велению городской Думы женщины промышляют теперь и среди извозчиков. И на машинах, наверное, тоже вовсю таксуют, как моя Ольга в две тысячи восьмом во время кризиса.
Не остаются без работы и рекламщики.
– Господин офицер, а господин офицер. – Возле нас завертелся ужом визглявый торговец, когда мы с подпоручиком шли мимо магазина Биткова, где, как известно, для людей военных всегда имеются «кровати, спальные мешки, лайковые непромокаемые и теплые куртки, кобуры и прочее». – Не желаете ли приобрести панцирь «Фортуна» с панцирным набрюшником? Всего двести рублей за массу достоинств.
– Нет, – резко ответил ему Рублевский. – Мне не нужно.
– Нужно, поверьте, – не унимался наглец, тут же начавший вещать казенным, рекламным языком, как торгаши из телевизионных «магазинов на диванах». – Панцирь абсолютно непробиваем шрапнельными, разрывными, револьверными пулями, осколками снаряда, штыком, шашкой и прочим холодным оружием. «Фортуна» имеет форму жилета, состоит из двойного ряда особого сплава овальных пластин, изолированных веществом, не пропускающим тепла, мельчайших осколков. Панцирь предохранен от ржавчины… Понимаю ваше недоверие. У Брабеца дешевле, но…
Мы уже не слушаем, а продолжаем идти дальше под неустанные крики другого торговца, бойко выдающего вирши Дяди Михея[32]32
Он же гвардии штабс-капитан Сергей Короткий. Поэт и автор тематических стихов, повествующих исключительно о папиросах.
[Закрыть]:
Взводный к нашей компании прилип,
Да шофер-молодчага, Архип,
Угостить чтоб начальственный мир,
Распечатал тут же «Каир»,
Двадцать штук – семь копеек.
Мы Архипушке «бабочку» дали,
Двадцать штук – шесть копеек.
С ним фельдфебелю пачку послали…
Ну, у этого папиросника выручка водится всегда.
О! А вот и местная алкашня. К торговцу подошли двое опухших, неопрятно одетых господ, похожих на Сифона и Бороду из «Нашей Раши». Купили «Пушку» и, шатаясь, застыли на месте, решив поболтать. Вот для кого усиленно «шинкарят» нынешние рестораны, из-под полы готовя «ханжу» и разводя денатурат с добавками. Вот для кого слаще любой музыки броские названия: «Болтушка», «Первак», «Третьяк», «Драгун». Вот кого заботит лишь одно:
– Бултыхнем, что ли?
– Н-да. И правда, пора бы подлисабониться.
– А может, кишмишевки?
– Нет. Лисабончик лучше. У парфюмера к-а-ч-е-с-т-в-о… и без последствий.
– Ну, тогда пусть валит ситрон. На полтинник.
– Ночью и днем только о нем… Скорее в Сокольники сливаться с космосом.
– Или к фармацевту. Рецепт при вас?
– Имеется. Вам какой?
– Spirtum vini от Броменталя…
– А если полиция нагрянет?
– Может, может… А может, и нам тогда вместо фармацевта в Калугу прокатиться?
– Калуга – это хорошо. Если есть билетик. Там сейчас такие целебные источники бьют. Градусов шестнадцать всего, но если много, то…
Хрипло смеясь, дореволюционная пьянь скрылась из виду, а нас с подпоручиком невольно задержало на некоторое время еще одно повсеместное явление тыловой жизни. Возможно, самое опасное и губительное для империи, ведущей войну.
* * *
Вижу и с болью в сердце констатирую – всюду торжествует накипь тыла. Была она и раньше, но не бросалась в глаза, прозябала в ничтожном мизере, голодная, потрепанная, небритая, в заношенном белье. Мелкие биржевые зайцы, ничтожные комиссионеры, безвестные проходимцы. С началом войны они как будто пробудились ото сна, повылазили, словно мерзкие тараканы, из своих щелей и нор, тут же хищно и крепко вцепившись в обмундирование, бензин, йод, железо, муку, сахар – во все то, что шло на потребу огромному, постоянно растущему хозяйству многочисленных армий. Но кто сказал, что этим барыгам можно только торговать, завышая цену по собственному усмотрению? Можно и обманывать, если у вас есть талант «великого комбинатора» Остапа Бендера.
– Дамы и господа! Друзья мои! Братья и сестры! – кричал с небольшого, наспех сколоченного помоста бодрого вида старикан. – Я гость в вашем прекрасном городе и прибыл сюда из Владивостока! Откровенно скажу вам, что даже там, на самом восточном краю империи, понимают всю тяжесть, обрушившуюся на отечество в нынешнее военное время! Победа близка, но нашим воинам нужна помощь! Наступила зима, а значит, на фронте в большом количестве требуется теплое белье и обувь! Я был там и собственными глазами видел катастрофическую нехватку вещей! Не передать словами того ужаса, что испытал не только я, но и родные наших героев-воинов! Антонина Кирилловна, прошу вас, расскажите!..
Агитатор довольно резво для своего возраста соскочил с помоста, уступив место худой, изможденного вида дамочке, одетой в поношенное пальто. Она немедленно принялась вещать в толпу низким хрипловатым голосом:
– Мой муж до войны работал скромным нотариусом, но вот и он уже три месяца как на фронте! Сколько же слез пролила я, читая его письма оттуда, из этого ада! Вот одно из последних! – Посиневшими от холода пальцами дамочка взяла листок и начала читать: «Дорогая и любимая Тоня. Все эти дни держался молодцом, хотя положение мое и всей нашей роты самое незавидное. Мороз крепчает с каждым днем, пробирая всех до костей. Сидим в окопах и мерзнем. На нашем участке спокойно, хотя немцы не раз пробовали доползти до нас и ударить в штыки…»
Слушать дальше мы не стали. Лишь задержались взглядом на большом фанерном плакате, обитом красной материей, с крупной надписью белой краской: «ПОСИЛЬНОЕ УЧАСТІЕ ВЪ ПОМОЩИ ФРОНТУ ПАТРІОТИЧЕСКІЙ ДОЛГЪ КАЖДАГО ИЗЪ НАСЪ! ВСТУПАЙТЕ ВЪ ПОЛЬШЕПОМОЩЬ!»
Что тут скажешь – вот они, «МММ» местного разлива и одна из главных причин грядущих бед и потрясений. И что самое поганое – мало кто теперь о будущем думает. Зачем, когда есть настоящее. «Бери от жизни все!» – этот лозунг властвует и здесь, в тыловой Москве.
Рядом с нами идут двое молодых прожигателей жизни, неспешно беседуя:
– А может, к Никитиным сходим, а?
– Нет, не хочу. Русских героев в Карпатах я уже видел.
– Ну, тогда к Саламонскому. Там гуттаперчевая принцесса выступает.
– Кто?
– Тамара Вегенер. Работает у Труцци, но сейчас здесь у нас на гастролях. Чудно как хороша.
– Лучше, чем черненькая Хетти?
– Лучше. Такое под куполом выделывает! Загляденье одно.
– Заманчиво…
– А может, на Морозову посмотрим?
– Б-р-р! Ну и шуточки у тебя, Кока! Это же не балет, а какая-то русская пляска… К тому же ее толстые неуклюжие ноги. Но если бы на эти ноги она прикалывала половину банковских билетов своего папаши, то их стоило бы целовать, а так…
Б-р-р!
– А что скажешь насчет кинематографа. Лина Кавальери та еще штучка.
– Не пробьемся. В «Паласе» давка.
– У меня билетики есть.
– Вот это другой разговор. Отправляемся скорей, пока сеанс не начался…
Пропасть!..
Я шел по московским улицам и видел эту огромную чудовищную пропасть, разделявшую фронт и тыл. И пропасть росла, ширилась, становилась больше с каждым последующим днем. Но этого разрыва как будто не замечают (или не хотят замечать). Вот холодной громадой возвышается дом Нирнзее, первый в Москве небоскреб – «тучерез» в девять этажей, а заодно самое высокое здание города, облюбованное холостяками и самоубийцами. Здесь грохочет «Метрополь», где у себя в номере кутит и устраивает карточные «мельницы» трагик Мамонт Дальский, а у входа швейцар любезно открывает дверь перед франтом и «театралом» Николаем Сафоновым, среди городской сыскной полиции и московских бандитов более известным под кличкой Сабан. Здесь в ресторанах, услышав привычное «Человек!», официант мигом приносит порцию ромштекса, соусник, наполненный отнюдь не соусом, стакан с чаем, а после наблюдает за тем, как очередной пьяница и бездельник отложит в сторону мясо и, подлив в чай «соус», начинает пить, вкусно щелкая языком и сладостно щурясь на соусник.
Здесь…
Слишком много всего здесь грязного. Неужели в Петрограде так же? Не знаю, не видел, но думаю, что да. Это пока еще призраки революции, тени, отблески, но вот дальше…
А Рублевский не останавливается и тащит меня в «Мартьяныч», популярный в Москве ресторан из нефешенебельных (могут войти даже нижние чины). Кормят там, по словам поручика, отлично и недорого. Что ж, посмотрим на эту дореволюционную столовку. На закуску предложили холодную кочанную капустку. На первое – щи. На второе – жареный карп с гречневой кашей. На третье – какая-то миндальная каша. Из напитков – квас. И в самом деле, неплохо поели-попили в кафе «Гранд-отель».
Снова я в пути, и снова душа не знает покоя. Доконал этот тыловой контраст.
– Ну вот и пришли, – вывел меня из мрачных размышлений голос Рублевского. Мы стояли у доходного дома Карзинкиных на Столешниковом переулке. У того места, где мне предстояло гостить ближайшее время и где меня ждала новая масса неожиданных встреч, знакомств и приключений.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
