Текст книги "Оливье"

ОЛИВЬЕ

Много есть свидетельств о последнем ингредиенте. Но, будучи прямым потомком Федора Кольбе, архитектора и посвященного второй генерации, я давно понял, что рецептура не ограничивается перечнем продуктов. И что только неукоснительное соблюдение всех условий, закона и его духа поможет добиться цели. Знать бы еще эти условия.

– Вроде очнулся, вашбродь, – говорит Потап, приподнимая голову алхимика за окровавленные волосы.

Потап любит все эти вашбродь, кушать подано да чего изволите-с. Настоящий лакей. Только ливреи не хватает. Вместо ливреи на нем протертые джинсы в обтяжечку и длинный свитшот, подпоясанный красным кушаком. Потапу двадцать пять лет. Он из новых. С его ушей свисают белые сопли наушников, и какие-то гнусавые голоса нашептывают русский рэп.

Алхимик дергается, лупая мутными глазами. Бороденка его торчит в разные стороны клочьями, хотя совсем недавно была словно из барбершопа.

– Водицы прибавь, – лениво роняю я.

Потап берет ведро и с размаху плещет в рожу пленного. Тот фыркает. Взгляд становится осмысленным.

– Итак, господин Эмерсон. Остановились мы с вами на том, что вы не знаете, куда делась книга, и даже не знаете о ее существовании. Позвольте в очередной раз вам не поверить…

Господин Эмерсон дергается вперед, железный стул скрипит по бетону.

– Ви сумасшедший! Псих! Я не знать ни про какие книга! Я ничего не знать про ваш идиотский оливье! Я дипломат! У меня неприкосновенность! У вас будет большой проблэм с ваш власть!

– Наш власть с нами проблэм не имеет. Она не трогает нас, мы не трогаем ее.

Я достаю конверт, выкладываю на стол фотографии. Стол забрызган водой и некоторые карточки покрываются мокрыми пятнами.

– Вот, – говорю. – господин Эмерсон на выходе из архива. Вот господин Эмерсон рядом с аэропортом, несет кейс. Замечательный, кстати, кейс. Десять уровней защиты, фирма «Бломб энд Даунинг», пятимиллиметровая пуленепробиваемая броня. Тяжело, наверно, было. А вот господин Эмерсон в трактире «Красная матрешка». Говорите, ничего не знаете про наш идиотский оливье? А что это за блюдо на столе перед вами? А кто сидит напротив господина Эмерсона? О, да это сам Кристофер Лагас, шеф-повар небольшой кучки нью-йоркских ресторанов. Удивительно.

Алхимик смотрит на фотографии, глаза бегают, борода дергается, словно от кома застрявшей во рту жвачки. Американцы при стрессе всегда так. Национальный рефлекс. Наконец, он поднимает голову и смотрит на меня.

– Что ви мне показывать? Я дипломат, я перевозить посольский документ. Кейс есть обязательное условие перевоз через граница! Я налаживать бизнес с ваш страна. Мистер Лагас приехал бизнес визит и хотеть пробовать аутентик специалитет. Официант посоветовать нам это… Это залитое жирный майонез кубик овощ крошево. Если это есть ваш оливье, то вам мои соболезнования!

Я делаю еле заметный знак указательным пальцем, и Потап бьет господина Эмерсона кулаком в скулу. Тот хрюкает и замолкает. Я наклоняюсь вперед.

– Мистер Лагас командор вашего ордена и с недавних пор основной резидент на территории Российской Федерации. То, что вы общаетесь с ним, поедая наше оливье, лучше всего прочего говорит о том, что он не только шеф-повар. А вы не только дипломат.

Я двигаю к нему две оставшиеся фотографии.

– Вот это мои любимые. Господин Эмерсон в Цюрихе, выходит из дома фрау Мариус. Обратите внимание, кейс в руках господина Эмерсона такой же, что и в Шереметьево. Посольские документы говорите? А вот вы уже на следующий день в Москве. Узнаете дом? Этот обгорелый особняк? Что вы делали по адресу Неглинная, 29, в бывшем здании ресторана «Эрмитаж»? И что вы делали в Цюрихе, на Шофельгассе, 5, где проживает старушка фрау Мариус, единственный потомок первого распорядителя оного ресторана?

Алхимик смотрит на меня с ненавистью. Он явно не ожидал, что мы доберемся до Цюриха. Пора с ним заканчивать.

Потап рывком поднимает ему голову, всаживает небольшой шприц в основание шеи. У Потапа точные, экономные движения, как у робота, любо посмотреть.

Алхимик дергается, выпучив глаза. Я терпеливо дожидаюсь, когда расширятся зрачки.

– А теперь будьте внимательнее, господин Эмерсон, – говорю вкрадчиво. – Я покажу вам еще шесть фотографий. Смотрите не отвлекаясь, смотрите прямо в центр.

В отличие от предыдущих, эти снимки квадратные и закатаны в толстый пластик для сохранности. Строго говоря, это не совсем снимки. Я медленно протягиваю первую карточку, держу ее буквально перед его носом, смотрю на реакцию. Ничего. Вторую. Реакция в пределах погрешности. Третью. Ничего. Странно, я как раз на нее рассчитывал. Четвертую. Веки господина Эмерсона, алхимика и дипломата, дергаются, зрачки на мгновение уходят в сторону.

Я убираю лишние снимки в карман, смотрю на оставшийся. Удивительно. Потом коротко киваю Потапу.

Стены в нашей конспиративной квартире укрыты двойным слоем шумоизоляции, на окнах бархатные шторы, даже в вентиляции стоят звукоулавливающие мембраны. Но и этого может оказаться недостаточно. Я перестраховщик.

Глушитель негромко чавкает, господин Эмерсон валится на пол вместе со стулом. Крови совсем немного, даже от ударов было больше.

Потап деловито прячет «ругер» за пазуху, вопросительно смотрит на меня в ожидании распоряжений. Я встаю.

– Пока свободен. Только прибери тут. И язык не забудь.

Потап приседает на корточки перед трупом и достает нож.

***

Есть десятки рецептов, но только три из них канонические, и горе тому, кто обращает внимание на апокрифы. Первый, ветхий – с рябчиками и раковыми шейками. Второй, новый – с колбасой и горошком. И третий, который даже не рецепт, а новомодное руководство к украшательству подачи. Все эти ломтики красной рыбы, гренки и даже чипсы. Все посвященные презирают третий канон, но вкушать приходится именно его, ибо уже нет ресторанов, верных традиции. И мало поваров в наших рядах. В сущности, поваров среди нас вообще нет. Среди алхимиков, на западе, есть, но на то они и еретики.

Вечерняя пурга загнала меня в незнакомое заведение. Здесь почти пусто, столики отделены ширмами, а за окном валит снег, горят гирлянды и медленно текут красные огни автомобилей.

Я не глядя отдаю меню официантке.

– Оливье, будьте добры.

И через десять минут с отвращением смотрю на бледно-оранжевые кубики вареной моркови. Проклятое наследие голодной перестройки. Я едва успеваю занести никчемную едальню в черный список, чтобы ребята из группы контроля вплотную позанимались ее поваром. Звонит телефон.

– Кольбе. Мальчик мой.

Голос Воеводы скрипуч и как всегда напрягает.

– Ты нашел?

– Нет, наставник. Книги у него уже не было. Но у меня есть зацепка.

Молчание в трубке напрягает еще больше.

– Плохо. Очень плохо. Времени мало. До меня дошли слухи, что о книге копает еще кто-то. Скорее всего, алхимики послали сюда не только этого твоего Эмерсона. Помощь нужна?

– Один справлюсь. Здесь рядом.

Связь пропадает. Я выхожу из едальни в темноту и вьюгу. Да, рядом. Буквально через дорогу.

Бывшее помещение какого-то завода, теперь ночной клуб. У входа топчутся малолетки, без шапок, но с поднятыми до ушей воротниками. Прохожу мимо широких охранников, показав им квадратную заламинированную карточку.

Когда-то здесь была точка алхимиков. Пока мы ее не зачистили. Эмерсон, видимо, решил, что дважды снаряд в одну воронку не попадает. Распространенная ошибка.

Проталкиваюсь сквозь потную толпу разгоряченной молодежи, сквозь трясущуюся от децибелов тьму, сквозь бьющие по глазам лучи лазерных установок. Полуголые девки цепляются за руки, таращатся их слюнявые бойфренды. Последние метры преодолеваю с нескрываемым отвращением, расталкивая всех руками. Сзади по коровьи возмущаются пьяные быки. Самый надутый стероидами вяжется следом, но я захлопываю дверь перед его носом.

Здесь темно, пахнет сыростью. Проход к лестнице я нахожу ощупью, и только наверху включаю фонарик. Коридор, заколоченные окна, скрипучие доски на полу. Луч фонарика выхватывает щель в стене. Первая закладка. Пусто. Я иду дальше, прислушиваясь к музону. Мне кажется, что к нему примешивается еще что-то. Шорох, звон стекла, осторожные шаги. Я останавливаюсь, жду, вглядываясь в темноту. Бесполезно.

Вторая закладка тоже пуста. И третья.

Кейс я нахожу в четвертой. Заваленной тряпьем дыре между половицами. Обитый дорогой кожей металлический ящик фирмы «Бломб энд Даунинг». Сенсорная поверхность замка отсвечивает в глубине красными искрами.

Достаю из кармана зип-пакет, раскрываю и брезгливо, двумя пальцами, выуживаю из него отрезанный язык господина Эмерсона. Кладу на сенсор, кейс мягко щелкает, и красные огоньки сменяются зелеными. Мало кто знает, что язык человека намного индивидуальнее зрачков и пальцев. Сенсорный замок кейса улавливал не только трещины, но даже запах, который подделать невозможно.

Затаив дыхание, я медленно отвожу крышку в сторону.

***

Даже Воевода не знал, каким образом алхимикам удалось обойти нас на этом повороте. С самого начала, с тех пор, как сто лет назад две группы посвященных напрочь разодрались на Втором Соборе, было ясно, что мы ближе к разгадке. У нас фора. Мы живем на земле Мастера, на земле, где он похоронен. Мы используем то, что выращено и произведено здесь. Мы раскопали все доступные архивы, все воспоминания. Выудили крупицы сокровенного. От пары капель хлебного вина в соусе «провансаль» и сорта оливок до степени прожарки рябчиков, о которой упомянул в своем забытом дневнике гласный городской думы Симеон Пришибеев.

Но главное свидетельство, книгу, мы найти не смогли. Ее нашли алхимики. Кто бы мог подумать, что она уже сто лет хранится всеми забытая на чердаке фрау Мариус. И если бы не наша разведка, мы бы уже проиграли гонку.

Есть три канонических рецепта, но даже первый из них – не главный. Главный – один. Настоящий. Тот, что Мастер унес с собой в могилу. Тот, который более ста лет пытаются повторить посвященные, выгрызая друг у друга крупицы знания.

Мы не можем примириться, мы слишком разные. Засевшие на западе еретики и их местные приспешники, которые считают, что главное это дословное следование рецепту, точность в ингредиентах и выявление французских корней в нашем салате. И мы, верящие в посконность и изначальную русскость творения Мастера. В то, что главное даже не рецепт, а следование по пути славянской духовности. Не просто же так весь мир называет наш салат «русским». Алхимики не в состоянии понять, что буква рецепта – это лишь поверхность. За ней кроется настоящая глубина, настоящие законы мироздания. На то они и алхимики.

Я дрожащими руками достаю книгу из кейса. Она в тяжелом сафьяновом переплете. Щелкаю застежкой и раскрываю. Листаю плотную вощеную бумагу. Потом достаю телефон и набираю номер.

– Она у меня, наставник, – шепчу я, оглядываясь.

– И?

– З

...

конец ознакомительного фрагмента