Текст книги "Ключ от Снов"

Сергей Челяев
Ключ от Снов

КНИГА ПЕРВАЯ
ПРАВИЛА ЦВЕТОВ

ВСТУПЛЕНИЕ

В этом мире есть законы травы, и есть обычаи камней. Огонь и вода имеют свои заповеди, облака неспешно прокладывают по небу свои неслучайные пути, а реки и ручьи всегда знают свое начало и свой итог. Извечны лесные тропы, но никто еще не видел того, кто их прокладывает, минуя непроходимые кустарники и опасный бурелом. И у деревьев есть свои правила, время спать в белом призрачном оцепенении и время бурлить весенними соками. Говорят, они даже умудряются порой по ночам ходить друг другу в гости, если только верно то, о чем изредка рассказывают заблудшим путникам таинственные и легендарные лесные пастыри, а они, по слухам, сами поросли зеленым мхом и древесной корой. У них тоже есть свои обычаи, наиглавнейший из которых – никогда не являться на глазах более чем двум людям, способным поведать другим об их секретах.

Есть законы и у людей, но странное дело – для простого человека они подчас темны и неподвластны его разумению. Есть свои кодексы у магов и чернокнижников, правила врачевания у знахарей и ведунов, таинственные постулаты у магов, светлые обычаи у белиц и речных берегинь.

Но все заповеди и условия, какими бы таинственными и сокрытыми они ни были, все магические законы и обычаи всегда ведут свое начало от пяти вершин древнего пятиугольника, которому до сих пор еще поклоняются в лесистых холмах айров и скоттов, на ракушечных отмелях северных владений свеев и норгов. Кольца, линии, слова и металлы навеки соединил в своей непостижимой по замыслу магической звезде Создатель, прихотливо перемешав свои мысли и замыслы, чувства людей и свойства веществ и предметов. Каждая вершина суть целого мира знаний и магии, опытов и открытий, зачастую сумрачных оттенков, требующих годы и годы странствий во тьме, на ощупь, и дорогой ценой порой платили оступившиеся. Четыре вершины, четыре мира, четыре наглухо закрытые двери.

И только пятая заповедь доступна каждому начинающему адепту, потому как нет в ее словах ни тайны, ни тьмы. Имя ее – Правила Цветов, и в особенности хорошо известны они владеющим искусством рисунка и чертежа. Правила Цветов повествуют о Цветах и Оттенках, об умении смешивать Большое с Малым, о Контрастах и Разноцветье. Никакие особенные неприятности не поджидают на этих путях нерадивого, разве только одна всепоглощающая Серость, без движения, без жизни. Может быть, поэтому ищущие глубоких откровений издавна обходят Правила Цветов стороной, имея их в виду и не более того. В ряду тайных знаний и магических искусств стоят они в самом начале и являют собой удел подмастерьев и неисправимых романтиков-неумех.

ГЛАВА 1
ПУТИ НЕИСПОВЕДИМЫЕ

Эгле ворвалась в дом как метельный снежный дух: вся запорошена белым, на ресницах и волосах – крупные нетающие снежинки, из-за двери тянуло морозцем.

– Ян ушел! – закричала она в отчаянии, и тут же слезы брызнули у нее из глаз. Эгле зло смахнула их рукавом, но лицо ее тут же перекосила гримаса боли и отчаяния, и девушка опрометью бросилась к Травнику, который тут же вскочил с кровати, как отпущенная пружина. Симеон протянул руки и вовремя – девушка повисла у него на плечах, вздрагивая всем телом от сотрясавших ее рыданий. Травник крепко обнял ее и осторожно погладил по спине, успокаивая и что-то тихо шепча ей на ухо. Наконец молодая друидесса пришла в себя, успокоилась и медленно отпрянула от друида. Тот спокойно ждал, но в глазах Травника была тревога.

– Я так и знала, – прошептала Эгле. – Он мне еще ночью говорил, что… что уйдет и непременно убьет их всех.

Так и сказал? – недоверчиво покачал головой Симеон.

– Не совсем… – смутилась девушка. Она на миг призадумалась, вспоминая подробности их ночного разговора.

– Шел очень сильный снег, такой пушистый, крупный. Ян сидел у окна и смотрел на снег. Он выглядел… просто как покойник. Помню, я еще хотела его хоть как-то успокоить и сказала, чтобы он не боялся за ее жизнь, этой… Руты…

– Почему? – тихо спросил Травник, внимательно глядя девушке прямо в глаза.

– Я почему-то в этом была уверена… – Эгле смутилась, осеклась, подбирая слова. – Мне и сейчас кажется, что зорзы ничего ей не сделают. Я это почему-то чувствую, как будто даже знаю. Странно… но мне сейчас и самой непонятно, откуда во мне эта уверенность…

– А Ян – он чего-нибудь тебе говорил?

– Да, – тихо ответила Эгле. – Он сказал: «Я знаю. Им нужен я. И, значит, придется идти.

– Зачем? – медленно проговорил Симеон.

– Я тоже спросила, – кивнула Эгле. – Наверное, он думал, что тогда они отпустят девушку. Мне же кажется, что он задумал убить этого вашего Молчуна, а потом уже – и Птицелова. У него в руке все время был нож, тот, что скрепил заклятье Силы Древес – с полосатой рукоятью, словно бы из стекла или слюды, почти прозрачной.

– Что было дальше? – голос Травника был сух и бесстрастен – как и всегда, когда друид о чем-то напряженно думал, прежде чем принять единственно правильное решение.

– Я пригрозила, что пойду за ним следом, а он… Он уснул. Понимаешь, Травник? Он просто взял и уснул! Ты можешь себе представить?

Друид кивнул. Затем глянул в окно – неподалеку темнела фигура Марта, который всю ночь провел в карауле, маясь не столько дежурством, сколько не проходящей болью в раненом плече. Где-то за домом слышалось похрюкивание и глухое бормотание – это лениво и неохотно просыпался кобольд. Травник повернулся к Эгле, на которой лица не было.

– Ручаюсь, что Март его не заметил.

Он тут же остановил предостерегающим жестом готовящуюся вырваться из уст Эгле возмущенную реплику.

– Скорее всего, его не заметил бы никто.

– Так ты думаешь, что его уберег Ключ? – недоверчиво протянул Март после того, как он оправился от неожиданного шока: молодой друид всю ночь не сомкнул глаз и мимо него мышь бы не проскользнула, не то, что – взрослый человек, вооруженный и снаряженный по-походному. Из кухоньки исчезли видавшая виды дорожная котомка Коростеля и его одеяло. Не было и ножа Снегиря.

– Это – единственное объяснение, как он мог обмануть такого неусыпного стража, как ты, Збых, – покачал головой Травник, и щеки Марта, несмотря на то, что в словах Травника не было и тени иронии, медленно залил бледный румянец.

– Если бы я сторожил, меня уж точно не обманула бы никакая вещица, сделанная из железа, – подал голос из дальнего угла комнаты Хрум, но на реплику любящего прихвастнуть кобольда никто не обратил внимания. Хотя в воинских умениях Хрума вряд ли бы кто усомнился, во многом оттого, что мохнатый бочонок его тушки был во многих местах украшен повязками и нашлепками с мазями, которыми Эгле обычно врачевала боевые раны и ссадины своих товарищей. В минувшем бою Хрум подрался на славу, в немалой степени поразив не только врагов, но и своих компаньонов, впервые увидевших в ратном деле столь необычное существо.

– Сейчас не до пустого бахвальства, – отрезал Ивар, и Травник взглянул на разведчика с удивлением. Тот обычно держался с кобольдом подчеркнуто уважительно, видимо, склочный нрав мохнатого компаньона был ему знаком даже слишком хорошо. А сейчас кобольд разом сник, опустил глаза и стал преувеличенно внимательно изучать столешницу. – И, предупреждая возможные благородные порывы, которые, поверьте, легко читаются в ваших глазах, я, пожалуй, скажу так: Яна надо выручать, но никто из вас со мной не пойдет.

– Ты хочешь идти один? – теперь Симеон удивился уже всерьез.

– Во всяком случае, со своим плечом ты мне, уж извини, пока не помощник, – скептически покачал головой разведчик.

– А нам что – прикажешь охранять свою драгоценную избушку? – тихо проговорил, еле шевеля губами, Март. У молодого друида такая манера вести беседу обычно означала, что он уже принял собственное решение, и переубедить его теперь будет трудно. Вернее сказать, вообще невозможно. – Эти стены мне уже порядком опостылели. Мне кажется, что я тут – как в мышеловке.

– Если прикажу – будешь охранять, – сухо заметил Ивар, и его глаза вдруг недобро блеснули. – Тем более – эти стены. Хотя бы потому, что ты, друг ситный, не знаешь, что может скрываться за ними.

– А загадками-то зачем говорить? – неожиданно вступилась за Збышека Эгле, что ей, вообще-то говоря, было совсем не свойственно.

Ивар с минуту молчал, словно взвешивая подходящий ответ, наконец, махнул рукой и сдался.

– Ладно, но только будете делать то, что я вам скажу. Если даже велю носом в снегу закопаться – никуда не денешься, придется.

– Еще неизвестно, кто кого и куда носом ткнет, – подытожил разом повеселевший Март, однако его лицо тут же посерьезнело. – Что до меня, то я больше в этот дом без Яна возвращаться не собираюсь. И без Снегиря…

– Тогда кое-кому придется прежде выслушать меня, – хрюкнул доселе молчавший кобольд. – Как вам, надеюсь, известно, многие скалы на этом острове мне хорошо знакомы. Поэтому мне кажется, я знаю, куда они могли направиться. И мы попробуем их обогнать.

Под таким снегом можно пройти незамеченным в десяти шагах от любого сторожа, думал Ян, понуро шагая меж заиндевелых сосновых стволов, которые тихо качали кронами, облепленными белым. В лесу не было видно ни единой птицы, словно все они давно уже попрятались, пережидая непривычно ранние и такие густые снегопады. Коростель шел, все дальше углубляясь в лес, минуя заснеженные кусты в белых моховых шапках, неожиданно проваливаясь в пока еще неглубокие сугробы, закусив губу и положась на волю провидения, кусочек которого, как он надеялся, тихо наливался робким теплом у него на груди. Ян шел, лелея свое отчаяние и черпая последние остатки уверенности и самообладания в полосатой рукояти большого ножа, который он неумело прикрепил к поясу. А над ним неслышно плыли тяжелые серые облака, почти касаясь верхушек сосен, безучастные и к нему, и к лесу, и ко всему на свете – тихие дети небесной зимы.

Ян почти не разбирал дороги, бездумно сворачивая, далеко обходя кусты и запорошенный бурелом, словно его целью было как можно дальше углубиться в лес и окончательно раствориться там, в хитросплетении деревьев и снега, который вновь повалил из вышины. Однако если бы кто-то взглянул сейчас на его одинокую фигурку, медленно пробирающуюся сквозь чащобы, с высоты птичьего полета или хотя бы с верхушек сосен над головой путника, то он бы уверился в том, что путь Яна в этом лесу – почти прямой и уверенный. Словно кто-то вел его, не позволяя сбиваться с невидимой дорожки, следы на которой тут же заносило поднимавшейся метелью. Во всяком случае, именно это видела большая красноватая птица, величиной с доброго грача, изредка перепархивая с ветки на ветку в том же направлении, куда продвигался и человек с ножом. По мере углубления в чащу, шишек на ветвях становилось все гуще, и птица примечала их, кося сверху большим насмешливым глазом на идущего внизу человека. Тот, похоже, уже начинал уставать.

К тому времени, когда Яну заступили дорогу два невысоких чудина в меховых шапках и полушубках, плотно перехваченных ремнями и тесемками от колчанов, Эгле открыла глаза в своей кухоньке. Ей опять приснился Ян – один, в заснеженном лесу, и две стрелы, нацеленные ему прямо в лицо из-за кустов. Она быстро поднялась, запахнула платок и осторожно заглянула в комнату. Коростеля за столом не было. Несколько мгновений девушка молча стояла в дверях, затем прислонилась к косяку, страшно побледнела и тихо сползла на пол. Она все поняла. Ян обманул ее. И ушел. По мере того, как понимание этого росло в ее душе, она чувствовала, как в ней вдруг родилось и стало расти и шириться какое-то иное, новое чувство, которому трудно было найти название. Но это была не любовь, чувствовала Эгле. Что-то большее.

Спустя несколько часов оба чудинских стрелка из лука нашли свою смерть в числе прочих своих сородичей, когда на них из лесной чащи стрелой вылетел отряд друидов. Хрум оказался отменным следопытом и к тому же – неплохим стратегом. Всего чуди полегло более полутора десятков, и, зная бы прежде их число, друиды вряд ли решились бы так безрассудно атаковать в лоб.

Половина чудских воинов вылезла из пролома в одном из огромных утесов, которых было немало навалено в беспорядке посередь широкой поляны. Но так неистов был натиск друидов, столь отважен и неукротим оказался в деле Хрум, настолько изобретательным и искусным в ратном деле проявил себя Ивар, что чудь очень скоро усеяла своими окровавленными телами свежий снег, подобно тому, как стремительно разлетаются сухие сосновые чешуйки под настойчивым клювом голодного дятла. Разъяренной кошкой скользнула в зияющее отверстие Эгле, но оттуда неожиданно повалил удушливый седой дым, и девушка, отчаянно закашлявшись, отпрянула. Глаза ее закатились, она упала на колени у входа в грот и стала судорожно хватать ртом воздух. Травник быстро подхватил ладонью изрядную горсть снега, приложил его к лицу молодой друидессы и тут же резким жестом указал Ивару на вход: охраняй мол, если что. Разведчик в ответ кивнул, быстро шагнул к отверстию в камнях и вовремя: из грота тут же вывалился на истоптанную площадку боя бородатый человек в повытертом овчинном полушубке с дымящимся факелом в одной руке и коротким мечом – в другой. Дальше произошло совсем неожиданное.

Видимо, пришелец уже давненько пробирался в подземной темноте лишь при свете одного тусклого факелка; едва лишь выйдя на свет божий, он прищурился и тут же прикрыл глаза рукавом полушубка. Впрочем, человек этот был, по всей видимости, бывалый: быстро проморгавшись, он швырнул тлеющий сук в снег и мгновенно выставил перед собой широкое лезвие меча. Разведчик же повел себя совершенно необъяснимо.

Поначалу он надвинулся на пришлеца, норовя оттеснить его обратно в грот. Затем лицо его сменила гримаса чрезвычайного удивления и какого-то внутреннего узнавания, поначалу смешанного с недоверием. Человек в овечьем полушубке лукаво усмехнулся и как-то по особенному крутнул лезвием меча, словно салютуя противнику. Ивар немедленно ответил таким же жестом, после чего голова его поникла, меч выпал из рук, и храбрый разведчик, уже не раз проявивший и доказавший свою доблесть и воинское искусство, покорно опустился на колени перед пришедшим. Март разинул рот, Эгле опешила, Травник тоже был в немалой степени озадачен, и лишь кобольд очень быстро переводил свои маленькие глазки с одного участника этой безмолвной сцены на другого. Затем Хрум решительно выдвинулся вперед и, вперевалочку подойдя к компаньону, заслонил его собой. После чего тут же обдал пришельца ароматами своей открытой пасти, чем, надо сказать, не произвел на того ни малейшего впечатления, и затем принялся беззастенчиво разглядывать незнакомца, как это делают крупные собаки – с серьезным видом поворачивая голову с боку на бок. Тот спокойно выдержал изучающий взор мохнатой образины и перевел взгляд на разведчика.

– Привет тебе, Ивар, прежде сокрытый!

Голос пришельца был чуть хрипловат, но звучен. И еще была одна особенность: слова он выговаривал как-то уж чересчур правильно, словно этот язык был ему хорошо знаком, но все же не был родным.

– Это ты? – тихо вымолвил разведчик, словно каждый звук давался ему с неимоверным трудом.

– Как видишь, – вроде бы усмехнулся незнакомец, но в этой улыбке было столько искренней горечи, что Марту стало не по себе.

– Ты все-таки нашел меня, – полувопросительно-полуутвердительно пробормотал Ивар, и тут незнакомец вдруг улыбнулся широкой доброй улыбкой.

– Будь покоен, друг Ивар – вовсе не за тем, чего ты боялся все эти годы, – заметил человек и, шагнув к разведчику, рывком поднял того с земли. Тот недоверчиво заглянул ему в глаза, и бородач легко потряс Ивара за поникшие плечи. – Все изменилось, друг Ивар. Жаль вот только, что для тебя – так поздно. Хотя, думаю, у нас с тобой впереди будет еще немало всякого разного.

– Вот это точно, – заметил Травник. – Хотя прежде очень бы хотелось полюбопытствовать, с кем, собственно говоря, имеем честь?

– Назовешь меня сам? – подмигнул незнакомец Ивару. Разведчик нерешительно глянул на него, но незнакомец подбадривающе кивнул, и Ивар вздохнул.

– Это – Одинец, – тихо молвил он, и Эгле по-бабьи прикрыла себе рот рукой.

– Какой такой Одинец? – хрюкнул Хрум. – Неужто тот самый?

– Именно, – опустил голову Ивар-разведчик. – Старшина русинских таинников, мастер меча и кулачного боя, доверенное лицо Совета вольных людей Нового Города.

– Добавь еще – сотник Рыцарей Храма, учитель высоких и низменных искусств пронырства, таинных дел и разведки, – усмехнулся Одинец. – Ну, и самое главное…

– Да… – совсем понурил голову Ивар. У него, похоже, даже удивляться не осталось сил, что друидам было особенно удивительно – в бою у Домашнего озера разведчик проявил себя выше всяких ожиданий, оказавшись самым опытным воином, настоящей машиной для убийства. – Это и есть тот самый русинский воевода, что поклялся при всех на этом острове… собственноручно разрубить меня на кусочки. Едва только представится случай…

– Неужто? – словно бы всерьез удивился Травник. – Ну, дела, братцы…

Кусочки кусочками, а рассказ Одинца еще раз подтвердил старую истину: под всякими слухами всегда лежит реальное основание, но вот какой стороной – это всегда вопрос.

Еще до трагедии на острове Колдун заподозрил Одинец, воевода русинских таинников, в стане балтов «перевертыша» – шпиона северян. Тот ничем себя не выдавал, да больно уж точно и уверенно караулили свейские секреты все, казалось бы, самые лакомые для умного лазутчика пути проникновения в северный лагерь, на которые любой нормальный человек сразу бы махнул рукой. Да только не опытный лазутчик, каковых в то время было немало и у балтов, и у русинов, да и, чего греха таить, у свеев и норгов хватало. Там хитроумной науке разведки и наоборот – ловле чужих лазутчиков обучал непревзойденный мечник Шедув, человек с очень дальнего Востока, невесть как попавший к дворам свейских королей да норгских ярлов.

И так, и этак меняли маршруты своих таинников и Одинец, и Озолинь, да только все без толку – постоянно нарывались проныры на секреты северян и теряли то одного, а то и двух товарищей. Своих погибших проныры неизменно притаскивали обратно в лагерь, а хоронили где-то в лесу, тайком, подальше от чужого глаза. И все больше склонялись оба тайных дел воеводы, что завелся в лагере соглядатай, да не простой – опытный, что знает, когда лазутчики уходят из лагеря и куда в эту ночь путь держать будут. Не раз пытались поймать предателя и Одинец, и Озолинь, да не знал никто из них, в какую сторону глядеть следует – кругом были либо свои, давно проверенные, либо те, кого до секретов вообще не допускали.

Когда же приключилась беда со Славкой, подругой Ивара, еще пуще навострил уши балтский воевода тайных дел. Тут к нему и принесли лесного голубя-вяхиря, что летают в небе низко и бесшумно, оттого и у лазутчиков они в большой чести. А на голубе была записка, что раскрывала врагу план боевых порядков балтов, русинов и полян. Понял в этот час Озолинь, что провели его, что так и не успел бородатый воевода «перевертыша» отыскать среди своих. Была на том листочке бумаги изображена условным знаком балтская дружина. Место ей было отведено в самом центре, поскольку самые многочисленные были на острове балты и вдобавок славились в ратных делах стойкостью и особенным упрямством. А по левую руку от центра положено было стоять балтским же таинникам, которым полагалось не столько оборону крепить, сколько постараться охватить врага сбоку, начать окружение, в то время как основной фронт балтов надлежало немного прогнуть внутрь, заманивая свеев притворным отступлением. На отряд таинников из Балтии как раз и указывала стрелка в голубиной записке вражины-»перевертыша». Видимо, тут и следовало ждать главного напора Севера.

Смертная тоска охватила тогда душу Озолиня, но виду на людях не подал. Одинца он решил перед боем не беспокоить, а, переговорив с балтским воеводой, приговорили они снять с центра и сдвинуть на фланг две сотни балтских мечников, уроженцев приморских краев, что дрались отчаянно, потому как больше всех страдали от разбойничьих набегов свеев и норгов.

Переговорив с воеводой и все расставив по местам и на плане, и в душе, вернулся Озолинь в свою палатку. Да только не спалось лазутчику. Вызвал он к себе советчика, тайного друида, и говорил с ним некоторое время. После чего отпустил и долго сидел на кровати, вертя в руках записку и размышляя, в то время, как его люди разыскивали по всему лагерю Ивара. Тогда таинникам уже было известно, откуда взялся предательский голубь. Но так и не нашли нигде в лагере рыжего разведчика, и сон сморил Озолиня. Никому и не ведомо, о чем думал в ту ночь старшина балтских таинников, какими словами поминал Ивара и поминал ли вообще. Но именно той ночью кто-то отравил русинских таинников, а пришедший день не суждено было пережить и самому Озолиню.

– Крепко осерчал я тогда на тебя, сынок, – усмехнулся Одинец и почесал в затылке, а Ивар опустил очи долу. – А все-то оказалось иначе. Эх, кабы только знать заранее…