Текст книги "Начало русской истории. С древнейших времен до княжения Олега"

Германцы, подобно славянам, поздно выделились этнографически в глазах античных людей из окружающей массы варварских племен. Собственно говоря, их существование как самостоятельного этноса, отдельного от кельтов, впервые письменно зафиксировал Посидоний (135–51 гг. до н. э.). В середине I в. до н. э. авторитет Цезаря ввел этноним «германцы» в литературную традицию, а спустя столетие обстоятельное этнографическое описание «Германии» сделал Тацит.

Достоверные археологические свидетельства о германцах не уходят глубже VII в. до н. э. (ясторфская культура на территории Ютландии и прилегающих к ней земель). В этническом отношении германцы, как показывают последние генетические исследования, обнаруживают весьма значительное смешение с доиндоевропейским населением Центральной и Северной Европы. Примерно в III в. до н. э. часть ясторфских племен продвинулась на правобережье Одера и дальше на восток, где, видимо, ассимилировала часть венетского населения. В результате этого смешения сформировалась специфическая ветвь восточных германцев, представленная готами и другими германоязычными племенами, позднее переселившимися в Северное Причерноморье.

Народное собрание у германцев

Во времена Цезаря большинство германских племен еще не перешло к полной оседлости, важную роль у них играло скотоводство. Земля всецело принадлежала общине, а земледелие было примитивным. Кое-как взрыхлив землю и собрав скудный урожай, племя на следующий год переходило с этой территории на новый участок. «Записки о Галльской войне» Цезаря свидетельствуют, что германцы питались в основном не хлебом, а молоком, сыром и мясом. Племенные вожди играли выдающуюся роль только во время войны.

Но столетие римского соседства не прошло даром, и в «Германии» Тацита германские племена в массе своей предстают уже оседлыми, живущими в поселениях, деревнях, на хуторах. Земледелие становится основным занятием, германцы старательно расчищают пустоши, вырубают леса. У них имеются тяжелый плуг и неплохие познания в кузнечном, гончарном и ткацком ремесле. Родовая знать старается присвоить лучшие земли и использует труд большого числа рабов.

Тем не менее родовой быт по-прежнему пронизывал всю общественную жизнь германцев. На войне родичи сражались плечом к плечу. Родовая месть была узаконена обычаем, уклонение от нее считалось позорным. На племенных собраниях заключались браки, происходили инициации молодежи, разбирались судебные дела.

Древнегерманские племена не имели собственного общего для всех самоназвания. «Германцы» – это не что иное, как псевдоэтноним. Первоначально германцами галлы называли одно из зарейнских племен и познакомили с этим названием римлян, которые перенесли его на все народы, обитавшие между Рейном и низовьями Дуная – таковы были границы античной Германии. Иначе говоря, для римских писателей германцами были все, кто не походил на кельтов (галлов) и ираноязычных кочевников (сарматов). Поэтому в германцы были поверстаны и многие славянские племена[28]28
  Очень показателен в этом отношении отзыв Тацита о венетах. Римский историк причислил их (заодно с певкинами и финнами) к германцам лишь на том основании, что на кочевников-сарматов они похожи еще меньше. Из этого видно, что термин «германцы» в его устах – этнографический в самом широком смысле, так как народы в его сочинении классифицируются преимущественно по образу жизни и очень редко по языку и действительно установленному этническому родству или, наоборот, различию.


[Закрыть].

Причислению славян к германцам в немалой степени способствовало то обстоятельство, что те и другие зачастую вступали в военно-политические союзы. По словам Тацита, германские (то есть вообще варварские) племенные дружины постоянно пополнялись воинами из соседних племен. «Если племя, – пишет он, – в котором они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлеченным в какую-нибудь войну…» Подобно германцам, славяне (у Тацита – венеды) отнюдь не отличались миролюбием. Тацит свидетельствует, что они «многое усвоили из их (германских. – С. Ц.) нравов, ведь они обходят разбойничьими шайками все леса и горы между певкинами и феннами», то есть земли между Дунаем и Восточной Прибалтикой.

Как явствует из слов историка, германские воины часто примыкали к славянам в их военных набегах на соседние земли. Любое варварское войско состояло в то время из двух частей: княжеской дружины и племенного ополчения. Главными доблестями дружинника считались преданность вождю и личная храбрость. По сути, это были профессиональные военные, каких в каждом племени было не так уж много. Поэтому дружинники зачастую набирались среди соседних племен, и бывало, что инородцы преобладали численно в дружине над сородичами князя. Германцы славились как отважные воины (Цезарь писал, что галлы настолько боялись своих восточных соседей, что не могли бестрепетно выносить даже одного их «острого взора»), и не вызывает сомнений, что они были широко представлены в дружинах славянских князей. Очевидно, их присутствие в славянских войсках, да еще в непосредственной близости к вождям, играло не последнюю роль в отождествлении германцев и славян в римской традиции, облегчая для последней головоломную классификацию бесчисленных варварских племен, появлявшихся возле римского лимеса примерно из одного и того же географического пространства. Мы уже знаем, как легко тогда было попасть в скифы; точно так же обстояло дело и с германцами. С другой стороны, германские дружины, разумеется, могли пополняться за счет славянских воинов.

Затем примем во внимание, что славяне (венеды), по выражению Тацита, «обезображивали» себя смешанными браками. Это значит, что славянские мужчины брали себе в жены германских женщин: «обезображивали» себя – то есть именно женились, а не выдавали замуж своих дочерей[29]29
  Действительно, в расовом отношении средневековые германцы представляют более однородную группу, нежели славяне. Что касается последних, то ближе всех к германцам в антропологическом отношении стоят средневековые хорваты (см.: Алексеева Т. Н. Славяне и германцы в свете антропологических данных // Вопросы истории. 1974. № 3). Первоначальная область поселения хорватов, откуда они затем переместились южнее и восточнее, находилась в соседстве с землями, занимаемыми германскими
  племенами. Франкские источники отмечают, что хорваты издревле обитали за «Багиварией» – Баварией.


[Закрыть]. Дети от таких смешанных браков, разумеется, вырастали славянами по языку и культуре; но по распространенному у всех варваров обычаю детям, родившимся от иноплеменных матерей, давали имена из именника того народа, к которому принадлежала их мать. Это важно помнить, сталкиваясь с обилием германских имен в античных и раннесредневековых источниках.

Смешение славян и германцев приобрело особый размах в эпоху Великого переселения народов, когда значительная часть славянских племен покинула висло-одерские земли, чтобы принять участие в германском штурме Гесперии – Западной Римской империи.

Германский воин

Из-за Дуная на славянский мир активно воздействовала древнеримская цивилизация. Керамика раннесредневековых славянских культур Подунавья все еще изготовлялась в точном соответствии с римскими мерами жидкостей и сыпучих тел. Из северодунайских провинций империи славяне заимствовали развитые формы земледелия. В местах славянских поселений находят сравнительно короткие мечи, подобные римским гладиусам. Культурное взаимовлияние между славянами и латиноязычным населением римских провинций зафиксировано и в языковой сфере. Все это свидетельствует о весьма длительном и плодотворном соприкосновении славян с античной цивилизацией. Разумеется, речь идет только о племенах, живших вдоль римского лимеса – системы пограничных укреплений; далее на север античное влияние не проникало.

Римляне даже с трудом отличали славян (венедов) от более известных им народов – германцев и сарматов. Хрестоматийным примером в этом отношении является Тацит, который хотя и выделил венедов (висленских славян) в отдельную народность, наряду с германцами, певкинами (племенем не совсем ясной этнической принадлежности, занимавшим левобережье Нижнего Подунавья) и сарматами, но, поколебавшись, причислил их все-таки к германцам, поскольку они «и дома строят, и носят большие щиты, и имеют преимущество в тренированности и быстроте пехоты – это все отличает их от сарматов, живущих в повозке и на коне».

В противоположность ему Певтингерова карта (Tabula Peutingeriana) – дорожник III или IV столетия, сохранившийся в единственной средневековой копии, – поселяет северо-восточнее Карпат и в Поднестровье «венедов-сарматов». Кроме того, в ряде географических названий, сгруппированных главным образом в среднем и нижнем течении Дуная, можно усмотреть искаженные славянские слова. Таковы, например, Bersovia (ср. совр. река Брзава), Tierna (ср. совр. река Черна), Ulka (ср. «волк»), Urbate (ср. «верба») и т. д.[30]30
  Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2000. С. 49.


[Закрыть]

Как видно, в своей классификации варварских народов позднеантичный географ руководствовался какими-то иными соображениями, нежели Тацит. Впрочем, римских историков и географов смущало не столько действительное этнографическое сходство между славянами, германцами и сарматами, сколько их общая принадлежность к необъятному и единоликому варварскому миру.

Не зная общеплеменного самоназвания славян и с трудом отличая их от германцев и сарматов, древнеримские авторы тем не менее невольно скользнули взглядом по многим славянским племенам и даже в искаженном виде зафиксировали их племенные этнонимы. Например, Тацит и другие историки помещают к северу от гор, окаймляющих Богемию (современную Чехию), «германское» племя лугиев. Аугии отмечены и у Страбона: «большое племя луйев». Территория обитания лугиев совпадает с ареалом лужицкой культуры, в связи с чем «мы можем считать лугиев такими же предками славян, как и венедов»[31]31
  Артамонов М. И. Спорные вопросы древнейшей истории славян и Руси // Краткие сообщения Института истории материальной культуры о докладах и исследованиях. 1940. Вып. VI. С. 5.


[Закрыть]. Действительно, в средневековых немецких хрониках эти лугии становятся лужичанами – славянским племенем, живущим «в лугах». То же можно сказать о варнах, или варинах, – это племенное название находит объяснение только в языке поморских славян, где «варн» произносилось вместо «вран», «ворон». Память о них хранит река Варнова. К северу от Богемии Страбон упоминает племена колдуев и мугилонов – этнонимы явно славянские, сохранившиеся до позднейших времен в названиях коледичей (ветви полабских сербов) и Могильна – города лужичан[32]32
  Гилъфердинг А. Ф. История балтийских славян. М., 1855. Часть первая. Гл. IV. http://krotov.info/libr_min/04_g/il/ferding.htm


[Закрыть].

Этнографическая проверка Тацитовых «германцев» в Висло-Одерском междуречье, проведенная немецкими монахами, католическими миссионерами XI–XIII вв., способствовала славянизации и множества других античных «германских» племен. Перейдя из мира античной литературной традиции в реальный этнографический мир Польского Поморья, немецкие средневековые писатели уточнили сведения классических авторитетов: не германцы, а славяне. Так, античные вельты сделались велетами, гелизии – геленсичами, хатты – хуттичами, дидуны – дедошанами, семноны – земчичами и т. д.

Помимо культурных контактов на границах провинций римляне могли познакомиться со славянами во время военных конфликтов за границами дунайского лимеса. Здесь можно выделить три эпизода. Во время маркоманских войн, которые в 160 – 170-х гг. вел в Подунавье император Марк Аврелий, римлянам пришлось столкнуться с мощным племенным объединением северных варваров, куда помимо маркоманов входили квады, варисты, гермундуры, свевы, лакринги, бурей, виктуалы, созибы, сикоботы, бастарны, певкины и костобоки. Название последнего племени звучит как славянская нота в этой варварской какофонии. Заслуживает внимания и то, что римские источники ставят в этом перечне костобоков рядом с певкинами, которых Тацит называет соседями венедов. Впрочем, утверждать наверняка здесь ничего нельзя.

Второй эпизод относится к середине III в., когда империей правил Волузиан. Римские авторы сообщают, что он одержал победу в Нижнем Подунавье над конгломератом «скифских» племен. Но показательно, что сенат преподнес ему титул не «Скифский», а «Венедский», что указывает на пребывание славян в это время по крайней мере в Поднестровье, в полном согласии с данными Певтингеровой карты («венеды-сарматы»).

Наконец, в тот же III в. отсылает нас одна старинная чешская легенда, записанная в 1767 г. францисканским монахом Прокопом Слободой. В ней говорится, что где-то в конце III столетия (Прокоп даже называет точную дату – 278 г.) славяне, жившие тогда в области Крапины (бассейн реки Дравы), терпели великие притеснения от начальника римских войск в Паннонии и Иллирии Аврелия. В конце концов, когда угнетение стало невыносимым, знатный славянский вельможа Чех со своими братьями Аяхом и Русом поднял восстание против Аврелия и убил его. Затем, опасаясь мести римлян, он увел славян на новые земли, к северу от Дуная, которые и сделались второй родиной чешского народа.

Эта легенда имеет довольно точное историческое соответствие. В 276 г. римские легионы, стоявшие в Иллирии, провозгласили императором иллирийца Аврелия Проба. «Он обладал большими познаниями в военном деле, – пишет римский историк IV в. Аврелий Виктор, – и был прямо вторым Ганнибалом по умению закалять молодежь и давать различные занятия воинам. Ибо подобно тому, как тот засадил огромные пространства Африки оливковыми деревьями, применяя труд воинов, безделье которых казалось опасным и ему и властям, таким же образом Проб засадил виноградниками Галлию, Паннонию и холмы Мезии», то есть современную Францию, Венгрию, юг Румынии и север Болгарии. Однако солдатам пришлись не по душе эти сельскохозяйственные занятия, и когда в 282 г. Проб приказал им рыть ров и водоемы для осушения болотистой местности около города Сирмия в Паннонии, они взбунтовались и убили его. Сирмий располагался в районе реки Савы, по соседству с Крапиной, а дата гибели Аврелия Проба – 282 г. – всего на четыре года расходится с той, которую называет Прокоп.

Все это позволяет заключить, что славяне начали вторжения на территорию империи задолго до эпохи Великого переселения народов, хотя, по всей вероятности, еще не претендовали на самостоятельную роль в варварских союзах.

Вследствие этого римляне обращали на них мало внимания. Для античной историографии варварский мир был отталкивающе чуждым и, как следствие, внеисторичным. Правда, именно римские писатели перенесли имя венетов на славян, но в этнографических описаниях Средней Европы и Северного Причерноморья они прибавили мало нового к тому, что было известно уже грекам.

Почтенная литературная традиция в изображении варваров зачастую брала верх даже над личными наблюдениями и впечатлениями, как это можно видеть, например, у Овидия. Мы могли бы иметь в ссыльном поэте один из достовернейших источников по истории и этнографии Северного Причерноморья, если бы он непостижимым образом не предпочел опереться в описании природы и населения этого края не на собственные наблюдения, а на литературный авторитет Вергилия, который, в свою очередь, поэтически обработал классический отрывок из «Истории» Геродота о скифах. Впрочем, Страбон жаловался на чисто физические трудности, с которыми приходилось сталкиваться исследователю этих районов: страны там холодные и бедные, говорит он, а жители их, свирепые и дикие, чрезвычайно неприязненно относятся к иноземцам. Область обитания славянских племен продолжала оставаться для римлян, как и для греков, terra incognita (неизвестной землей), суровой пустыней, которую покинули люди и боги[33]33
  Овидий. Тристии. IV, 4, 38.


[Закрыть].

В I столетии н. э. христианство стремительно распространяется по римским провинциям. Согласно Евангелию, миссия апостольской проповеди была возложена Иисусом Христом на двенадцать ближайших свидетелей его жизни и на семьдесят учеников, провозвестников его учения в тех городах, которые намеревался посетить Спаситель (Ак., 10: 1). Апостол Петр первым допустил язычников к святому крещению, а апостол Павел начал проповедовать учение Христа всему миру. О деятельности остальных апостолов сохранились не столь определенные известия, хотя все они, как свидетельствует церковная традиция, ревностно исполнили возложенное на них самим Спасителем поручение.

Входили или нет славяне в число народов, просвещенных учениками Христа?

Пожалуй, самый любопытный ответ на этот вопрос дает «Повесть временных лет», где имеется три взаимоисключающих мнения на этот счет. Так, автору летописной повести об убиении варягов-христиан (статья под 983 г.) и сказания о крещении киевлян в 988 г. было совершенно ясно, что «здесь (то есть в Русской земле. – С. Ц.) не учили апостолы, не пророчествовали пророки… телом апостолы суть здесь не были».

Тем не менее автор или редактор другого фрагмента – о переложении святым Мефодием «всех книг с греческого языка на словенский» – проявил тенденцию вывести русское христианство прямо из апостольских времен. Назвав славянского первоучителя Мефодия «настольником Андрониковым» (апостол из числа 70-ти), он со страстной убежденностью продолжил: «Словеньску языку учитель есть Андроник апостол, ибо ходил в Моравы; и апостол Павел учил тут, в Иллирике, где словене жили изначально. Так что и словеньску языку учитель есть Павел, а от этого языка ведем происхождение и мы, Русь, так что и нам, Руси, учитель есть Павел».

Наконец, сказание о хождении апостола Андрея приводит первого Христова ученика прямехонько на киевские горы, а оттуда в Новгород, заставляя его исходить своими стопами всю Русскую землю с юга и до самого севера.

Впоследствии на Руси утвердилось именно последнее мнение о преемственности русского христианства от апостольского по линии апостола Андрея. Но прямых исторических свидетельств в его пользу нет.

Канонические сведения об Андрее исчерпываются краткими замечаниями двух евангелистов. По Матфею, он был галиеянином и братом апостола Петра (Мф., 4: 18–20); по Иоанну (Ин., 1: 35, 40–42) – одним из учеников Иоанна Крестителя, еще раньше Петра призванным Христом на Иордане (откуда и прозвище Первозванный). Но умолчание Книги деяний апостольских о судьбах всех двенадцати ближайших учеников Христа, за исключением апостола Павла, только способствовало появлению многочисленных апокрифов, подробно излагавших историю трудов и подвигов апостолов из числа как 12-ти, так и 70-ти. Уже во II в. возник целый цикл сказаний о проповеди апостолов Петра, Андрея и Матфея в стране легендарных антропофагов, или мирмидонян.

Наряду с пространными, в духе приключенческого романа, повествованиями о путешествиях апостолов в эпоху поздней Античности появились краткие известия, выдержанные в форме списков или каталогов. Все они, впрочем, восходили к древнейшим апокрифам и их позднейшим церковным переделкам. Единственный отголосок самостоятельного церковного предания встречается у Евсевия Кесарийского, который пишет: «Когда святые апостолы и ученики Спасителя Нашего рассеялись по всей вселенной, то Фома, как содержит предание, получил в жребий Парфию, Андрей – Скифию… Это сказано слово в слово у Оригена в третьей части его толкований на Бытие». Предание, записанное Оригеном, можно датировать концом III – началом IV в., что позволяет видеть в нем источник, независимый от апокрифических сказаний. Здесь впервые имя Андрея оказывается связанным со Скифией, которую, впрочем, следуя географическим ориентирам текста, должно поместить скорее в Прикаспийский, чем в Причерноморский регион.

Все эти разнообразные известия в VIII–IX столетиях послужили источниками к составлению бесчисленных «деяний», «похвал» и «житий» апостолов. В этих новых сочинениях миссионерская деятельность апостола Андрея частично захватывает уже таврическую Скифию. У монаха Епифания (конец VIII – начало IX в.) Первозванный апостол из кавказских стран через Керченский пролив приходит в Боспор, посещает крымские города Феодосию и Херсонес, откуда затем возвращается морем в Синоп. В этом же сочинении, между прочим, не раз фигурирует животворящий крест, которым апостол отмечает места своего пребывания и который впоследствии в русском сказании будет воздвигнут на берегах Днепра.

Позднейшие греческие авторы отводят апостольской миссии Андрея еще более обширную область севера. Так, Никита Пафлагонянин (конец IX – начало X в.) в похвале святому Андрею уверенно перечисляет следующие народы и страны: «Получив в удел север, ты обходил иверов и сарматов, тавров и скифов, всякую страну и город, которые лежат на севере Евксинского Понта… Итак, обняв благовестием все страны севера и всю прибрежную область Понта… он приблизился к оной славной Византии». Теперь и этнографическая терминология апокрифов, унаследованная от классической древности, стала прилагаться именно к южным пространствам России. Уже в VI в. Иоанн Малала подразумевал под мирмидонянами-антропофагами азовских булгар. А для Льва Диакона, жившего в X столетии, мирмидоняне – это предки росов-тавроскифов.

Интерес греческих писателей к апостолу Андрею был вызван двумя причинами. Во-первых, все более углубляющийся разрыв между Римской и Константинопольской церквями побуждал византийское священство изыскивать аргументы в пользу своей равночестности римской иерархии. Ведь папы, формально признавая греческую теорию пентархии (существования пяти истинных патриархатов, включая Константинопольский), решительно отрицали претензии Константинополя на второе место в христианском мире. Папа Николай I (IX в.) писал болгарскому царю Борису, что хотя Константинополь и зовет себя «новым Римом», однако же апостолы не учреждали там кафедр и патриархатом он может числиться разве только по политическим соображениям. Поэтому подчеркивание патроната святого Андрея – старшего брата Петра и первого по времени ученика Христа – над византийскими землями превращало Константинопольскую кафедру в подлинную Sedes apostolica (кафедру, учрежденную апостолом), не меньшую, а, пожалуй, большую Римской.

Другой целью возвеличивания святого Андрея было обеспечение церковного приоритета Константинополя над всеми восточными церквями, уже существующими, а также могущими возникнуть в будущем, – и эта цель достигалась путем утверждения взгляда на Андрея как на апостола всего Востока. У монаха Епифания есть эпизод, в котором Петр и Андрей бросают жребий и Петру выпадает в удел просвещать западные страны, а Андрею – восточные (включая северные области Понта).

Таким образом, обзор «андреевской» литературы не позволяет отнести сведения о посещении апостолом «северных» стран к числу достоверных[34]34
  Карташев A.B. История Русской церкви: В 2 т. М., 2000. Т. 1. С. 48–62.


[Закрыть]. Все подробности его странствий сообщают нам не очевидцы, а гораздо более поздние авторы, чьи сочинения к тому же не свободны от определенной идеологической направленности. Но главное, Андрей не мог быть первоучителем славян по той причине, что последние в I в. н. э., как мы уже убедились, не имели ничего общего с причерноморскими «скифами».

С точки зрения географического соприкосновения маршрутов путешествий апостолов с областью тогдашнего славянского расселения несколько большего внимания заслуживает упоминание летописью имен Павла и Андроника. Жизненный путь обоих апостолов оказался в той или иной степени связанным с придунайскими землями – Иллирией, Паннонией, Нориком, то есть с теми областями, которые очень скоро вошли в ареал славянского расселения. Но ничего определенного и в этом случае утверждать нельзя. Павел, по церковному преданию, объездил Малую Азию, Испанию, Британию, Италию, а значит, мог побывать и в Подунавье, однако никаких точных данных на этот счет нет. Андроник, его ученик, был епископом города Сирмия на реке Саве. Впрочем, присутствие здесь славян ранее II в. маловероятно.

Итак, историческая истина содержится только в тех фрагментах «Повести временных лет», где утверждается, что «телом апостолы суть здесь не были». Этот взгляд наших предков на географию миссионерской деятельности апостолов является, безусловно, древнейшим, еще не подвергшимся церковному переосмыслению.